Текст книги "Гугеноты"

– Встаньте, сударь, – сказала Екатерина, с любопытством разглядывая молодого гугенота. – Я хочу с вами поговорить. Но предупреждаю: вы должны отвечать мне и своему королю только правду, какой бы она ни была и против кого бы ни была направлена!

– Ваше величество, я дворянин, – Лесдигьер побледнел и сглотнул от волнения слюну (он впервые в жизни видел королеву Франции так близко), и все же продолжил начатую фразу, слегка сбиваясь: – и пусть мой род не столь древний и не столь знатный, но я хорошо знаю, что такое слово, данное дворянином, и я даю Его вам и его величеству королю в том, что буду говорить только правду.

– Мне нравится ваш ответ, и я верю вам, – произнесла Екатерина. – Как вас зовут?

– Шевалье де Лесдигьер, Ваше Величество.

– Герцог, – обратилась королева к Гизу, – а вы видели господина Лесдигьера в сражении при Васси?

Гиз с ненавистью поглядел на молодого протестанта и небрежно ответил:

– Не помню такого.

– Отлично. Начинайте ваш рассказ, шевалье, мы все внимательно слушаем вас.

И Лесдигьер поведал, но теперь уже более подробно, всю историю с самого начала – с посещения своей возлюбленной и той роли, которую она в ней сыграла.

– Как зовут даму вашего сердца? – спросила Екатерина, когда печальная повесть была закончена, и в воздухе повисла гнетущая тишина.

– Ваше величество, позвольте мне не называть ее имени.

Екатерина улыбнулась.

– Вы руководствуетесь соображениями безопасности вышеупомянутой особы, надо полагать? – спросила она и украдкой взглянула на Гиза.

– Да, Ваше Величество, – не мог не согласиться с ней Лесдигьер.

– Ну, хорошо. Вы как-нибудь шепнете мне ее имя, когда мы будем одни? Король Франции Карл IX и я не хотим быть неблагодарными к одной из наших придворных дам, думающей не столько о себе, сколько о своем короле и счастье Франции.

Она выразительно посмотрела на сына; Карл кивнул.

Гиз в ответ на эту тираду лишь криво усмехнулся.

Лесдигьер подумал, что если он только что получил могущественного врага в лице Гиза, то не менее могущественного друга приобрел в лице короля.

– Что вы теперь скажете в свое оправдание, герцог? – спросила Екатерина.

– Неужто вы, Ваше Величество, верите этому человеку и не верите мне, принцу Лотарингского дома?

– А почему я должна верить вам и не верить ему? – удивилась королева. – Ведь вы, в отличие от него, не дали честного слова, подтверждающего правдивость вашего рассказа.

– Я считаю ниже своего достоинства клясться в чем-либо, ибо привык, чтобы мне верили безоговорочно.

– Удобная позиция, – парировала Екатерина. – И все же она не объясняет, почему я должна верить вам, а не господину Лесдигьеру.

– Потому что своим заявлением он оскорбляет в моем лице всех членов благородного семейства, служащих верой и правдой своему королю и интересам государства не одно десятилетие!

– С каких это пор правда стала считаться оскорблением?

– В данном случае, Ваше Величество, факты были намеренно искажены.

– Любопытно. Поясните.

– Уверен, что маршал де Монморанси вступил в сговор с шевалье де Лесдигьером…

– Герцог, вы переходите все мыслимые границы! – возмутился, не стерпев обвинения, маршал. – Королю и Франции известны мои честность и порядочность, и я не позволю вам оболгать меня! Готов повторить еще раз: ваше рвение в борьбе с гугенотами способствует не сглаживанию конфликта между двумя конфессиями, а, напротив, его обострению!

– Зато вы, я смотрю, из кожи вон рветесь угодить и тем, и другим, чтобы в случае чего ни одна из сторон не объявила вас врагом, – съязвил де Гиз.

– Немедленно прекратите! – Екатерина Медичи придала голосу суровости. – Ваша словесная перепалка бессмысленна! – Затем обратилась непосредственно к Гизу: – Вынуждена признать, герцог, что факты свидетельствуют против вас. Вы, и это совершенно очевидно, превысили полномочия главнокомандующего. Неужели вы не понимаете, что ваш религиозный фанатизм и расправа с мирными протестантами в Васси вот-вот ввергнут страну в пучину гражданской войны?

– Осмелюсь заметить, Ваше Величество, война давно уже полыхает по всей Франции.

– Не преувеличивайте, – досадливо отмахнулась регентша. – Сейчас наблюдаются только ее зачатки. А вы, герцог, вместо того чтобы наряду с правительством стремиться к погашению никому не нужного противостояния, только раздуваете его! Видимо, после январской Ассамблеи, разрешившей протестантам отправлять свой культ, вы вообразили, что правительство приняло их сторону, и стали действовать в пику всем и вся. Однако не забывайте: королевская семья осталась верна католичеству. И если мы разрешили гугенотам проведение собраний в частных домах, то лишь во избежание возможных беспорядков и кровопролития. Ради сохранения мира в королевстве мне пришлось приложить немало усилий, дабы уговорить членов парламента пойти на эти уступки, а благодаря вам все мои старания идут прахом. Своим, мягко говоря, опрометчивым поступком, вы, герцог, подорвали внутреннюю политику Франции, и посему не надейтесь, что это сойдет вам с рук.

Поняв, что опала отныне неизбежна, Гиз попытался исправить положение:

– Ваше величество, уверяю вас, я отношусь к протестантам лояльно! И мои действия в Васси, видит Бог, были вызваны не стремлением подорвать внутреннюю политику страны, как вы изволили выразиться, а исключительно желанием наказать горстку мятежников, осмелившихся во всеуслышание поносить католическую религию и выражать недовольство королевским эдиктом…

– Довольно, герцог, – властным жестом оборвала его красноречие королева. – У меня нет оснований не доверять рассказу шевалье де Лесдигьера. Веру же вашим словам вы уже не первый раз компрометируете собственными поступками, направленными, смею предположить, лишь на снискание популярности в народе. В чем, похоже, весьма преуспели. Достаточно выйти за ворота дворца, чтобы убедиться: многие горожане уже сейчас готовы провозгласить вас королем и встать под ваши знамена.

– Ваше величество несколько приукрашивает действительность, – не очень уверенно возразил Франциск де Гиз, раздосадованный в душе, что регентша разгадала его честолюбивые намерения.

– Вы, кажется, возомнили себя вторым Филиппом, а бедных гугенотов – альбигойцами[46]46
  «…возомнили себя вторым Филиппом, а бедных гугенотов – альбигойцами». – Во время своего правления король Филипп II Август (1180–1223) организовал крестовый поход с целью покорения богатого юга Франции. Предлогом же послужило якобы искоренение ереси, зародившейся в городе Альби (отсюда и название инаковерующих – альбигойцы).


[Закрыть], – продолжала, не обратив внимания на его реплику, Екатерина. – Однако забыли, что трон пока еще не ваш, а гугеноты – такие же подданные короля, как и католики. Разница лишь в заблуждении первых относительно некоторых постулатов веры.

– Ваше величество, помилуйте, но я ведь и выступаю как раз против этих заблуждений новоявленных реформаторов! – с жаром воскликнул герцог. – Причем от лица Церкви. Не станете же вы оспаривать правоту Ватикана?

– Не стану. Но оружие не должно быть слепым, когда его направляет трезвая и умелая рука. Никто не давал вам приказания устраивать резню! На этом закончим, – Екатерина встала. – Я еще не вынесла решения в отношении вас, оглашу его позднее.

Гиз стремительно вышел из покоев королевы и отправился к себе во дворец, полный смутных предчувствий, догадываясь, что вслед за этим последует его удаление от двора.

– Битва при Васси принесла свои плоды, – сказал маршал Лесдигьеру, когда они вышли в коридор, и адмирал попрощался с ними. – Париж прославляет Гиза как героя и уже видит его своим королем. Положение ваших братьев по вере весьма незавидное, теперь на них повсеместно начнутся гонения, и меня, честное слово, беспокоит ваша судьба, Лесдигьер.

– Монсеньор, каким бы трагическим ни оказалось положение дел, я не изменю вере отца, в которой он воспитал меня, и не предам своих братьев.

– М-да, – покачал головой маршал, – это и разнит вас с теми, кто принимает участие в войне из личных побуждений. Что ж, коли так, я не стану вас переубеждать в обратном, тем более что и сам в некотором роде сочувствую вашему движению. Но сейчас я бы хотел поговорить о другом.

– О чем же, монсеньор?

– Во-первых, не верьте Екатерине Медичи!

Лесдигьер от удивления вытаращил глаза. Маршал продолжал:

– Я говорю так потому, что доверяю вам и знаю, что вы никогда не выдадите чужих секретов.

– Монсеньор…

– Ладно, ладно, я давно уже убедился в вашей честности и порядочности, в противном случае вы бы только провожали меня на охоту и обратно.

Лесдигьер кивком головы выразил свою признательность маршалу за эти слова, потом спросил:

– Почему же я не должен верить королеве, монсеньор?

– Сейчас мы видели маленький спектакль и ничего более. Лишь только вы рассказали мне, как действительно развивались события в Васси, я сразу понял, что присутствие адмирала Колиньи при беседе Медичи с Гизом необходимо. Я подбросил Екатерине хорошую приманку, и она сходу набросилась на нее, дав понять Колиньи, будто никогда не замышляла ничего дурного против гугенотов. Более того, готова подвергнуть опале человека, посмевшего обидеть ее подданных, по ошибке исповедующих ложную веру. Теперь адмирал всем и каждому будет говорить о лояльности Екатерины Медичи по отношению к протестантам. Пройдет какое-то время, и она, почувствовав перевес Бурбонов и Шатильонов, спешно отправит их куда-нибудь, а сама призовет Гизов, и гугеноты снова отойдут в тень. Это лавирование между двумя партиями она называет гибкой политикой. Но я не осуждаю ее, поймите; скорее всего, она права, ведь на ее женских плечах – судьба целого государства.

Отныне она будет стремиться к тому, чтобы обе партии, враждуя друг с другом, тем самым ослабляли себя, что предотвратило бы всякую угрозу трону ее сыновей со стороны высшей аристократии. Чтобы почувствовать все нюансы государственного управления, шевалье, надо быть тонким политиком и ловким придворным. Вскоре вы с моей помощью станете и тем и другим. Вы сами не понимаете, какую услугу оказали сегодня ее величеству, мечтавшей избавиться от Гизов, а заодно и мне, человеку, у которого вы служите. Завтра же я напомню ей о вас, и она подыщет вам хорошее место, если, конечно, вас не совсем устраивает нынешнее. А дальше… хоть я и не прорицатель, но черт меня подери, если вы через десяток-другой лет не станете маршалом Франции! Я позабочусь об этом.

– О, монсеньор…

– Я самолично возьмусь за ваше воспитание, и очень скоро к вам станут обращаться как к сиятельной особе. А теперь о вашей королеве Жанне д’Альбре, – неожиданно сказал маршал. – Ей нельзя больше оставаться в Париже, напоминающем сейчас взбесившуюся волчью стаю, в которой оказался чужой волк.

– Да, но адмирал! Ведь теперь, поскольку Гиза нет, королева может опереться на него, а он – на нее!

– А его брат кардинал? Достаточно сильная фигура и весомая величина как в духовном, так и в светском отношении. Нет, шевалье, Колиньи немедленно уедет из Парижа к себе в Орлеан и будет ждать, пока страсти утихнут. Другое дело – Конде; тот вспыльчив и горяч и может натворить глупостей. И, наконец, Жанна д’Альбре. Тут у королевы-матери особый интерес, какой – никто не знает. Боюсь, не считает ли она ее своей заложницей на тот случай, если Париж взбунтуется и потребует одно из двух: либо вернуть Гиза, либо выдать виновника его опалы. Вернуть мятежного герцога – значит добровольно отдать трон. Вот тогда-то королева-мать пожертвует им самую сильную фигуру – королеву, не боясь при этом уже ни Колиньи, ни Конде, которые являются всего лишь боевыми слонами, как фигуры на шахматной доске. В противном случае мне придется ввести в город войска и наказать бунтовщиков, на что королева-мать никогда не даст согласия.

Лесдигьер нахмурился, ясно представив себе опасность, которой подверглась бы королева Наваррская, если бы Гиз вздумал поднять на ноги весь Париж и штурмом взять Лувр.

– Положение как никогда более серьезное, – снова заговорил Монморанси, будто читая мысли юного гугенота. – Екатерина Медичи ничего не сможет сделать, если горожане осадят Лувр и потребуют выдачи Жанны д’Альбре. Вы потеряете свою королеву и главного вождя вашей партии, и я не дал бы никаких гарантий, что это не может произойти.

– Мы должны спасти королеву! – воскликнул Лесдигьер.

– И мы спасем ее, мой храбрый юноша, не будь я маршалом Франции и сыном коннетабля.

В это время к маршалу быстрым шагом подошел адмирал Колиньи и взял его за руку.

– Я немедленно покидаю Париж, – взволнованно заговорил он. – Город кипит и наливается злобой, горожане прославляют герцога Гиза и кричат, что убьют всякого, кого он объявит своим врагом. Только что на одной из улиц чуть не разорвали Конде, ему еле удалось ускользнуть от них через ворота Святого Михаила. Прощайте, герцог, и вы, юноша. Если сможете, спасите королеву Наваррскую. Франция вам этого никогда не забудет.

– А вы, адмирал? Что будете делать вы?

– За меня не беспокойтесь, я выберусь из этой передряги. Странно, как быстро парижане узнали об опале Гиза. Теперь я не завидую мадам Екатерине. Завтра к утру она останется совсем одна, с ней будут только ее распутные фрейлины. Что она предпримет, когда обнаружит, что ни Гизов, ни Бурбонов, ни Шатильонов в Париже нет и ей не на кого больше опереться, потому что у нее нет ни полководцев, ни солдат? Впрочем, останутся старый коннетабль, Сент-Андре и король Наваррский.

– Гиз, может быть, останется тоже.

– Получив отставку? Ни в коем случае. Вы же знаете, как он горд, надменен и спесив. А теперь прощайте, господа, меня уже ждут. Сможете ли вы уберечь королеву Наваррскую? Иначе мадам Екатерина отдаст ее этим фанатикам на растерзание, как голодной собаке бросают кость, чтобы только она замолчала.

– Именно этим мы сейчас и заняты, адмирал.

Колиньи кивнул и тут же исчез в сопровождении двух дворян, своей личной охраны.

Лесдигьер и Монморанси прошли до конца галереи, затем поднялись по винтовой лестнице на следующий этаж и попали в коридор. Второй по счету была дверь в покои королевы Наваррской, и они попросили караульного, дежурившего у двери, доложить о них.

Жанна д’Альбре почти не была знакома с маршалом и совсем не знала Лесдигьера, а потому под ее напускной маской равнодушия таился плохо скрытый вопрос: что надо здесь этим двум людям в этот час?

– Я слушаю вас, господа, – сказала она, не садясь и не приглашая визитеров присесть тоже, а, напротив, встав прямо перед ними: высокая, худая, с горящими глазами, с блуждающей улыбкой на губах.

– Ваше величество, – начал маршал, – прежде всего я хочу заверить вас в том, что перед вами друзья. Мы пришли предложить вам свои услуги и свою помощь.

– Помощь? – изумилась королева Наваррская, высоко вскинув брови. – Мне? Но с какой стати? И отчего вы решили, что мне угрожает какая-то опасность?

Жанна д’Альбре была женщиной осторожной и не доверяла никому в Лувре, кроме Колиньи, которого она называла братом, не стесняясь при этом ни друзей, ни врагов. У нее не было никаких причин верить в чем-либо этим двум людям, и она теперь присматривалась к ним, стараясь по выражению их лиц, мимике и жестам понять, кто перед ней и чего они хотят.

– Я вижу, – произнес маршал, – Ваше Величество не доверяет нам. А поскольку так, я прямо перейду к делу. Вам, как королеве гугенотов, должно быть, известно о собрании протестантов, которое они проводили в Васси первого марта?

– Да, сударь, мне это известно, – холодно ответила Жанна. – Мне известно также то, что собрание это, вполне легальное, не нарушало ни единого пункта январского эдикта. И мне непонятно, как могли безоружные протестанты пойти на конфликт с армией, которую вел за собой герцог де Гиз, а ведь именно так он представил случившееся.

– Он обманул вас.

– Я не разговаривала с ним.

– Герцог напал на гугенотов и устроил настоящую резню. Около семидесяти человек остались лежать убитыми близ риги, у которой они собрались, более ста оказались ранеными. Это было запланированное убийство, и он готовился к нему. Ваши гугеноты вели себя смирно, как овечки, а Гиз, будто волк, набросился на них и перерезал больше половины.

Жанна застыла, будто изваяние. Ни единый мускул ее лица, ни жест, ни взгляд неподвижных глаз, устремленный перед собой, не могли указать на то, что женщина эта жива, а не превратилась в золотого истукана под рукой Мидаса[47]47
  Мидас – фригийский царь, наделенный Дионисом способностью превращать в золото все, к чему бы он ни прикоснулся (мифол.).


[Закрыть]. Она молчала, в упор глядя на маршала и пыталась вникнуть в то, какой урон истинной вере нанесло это трагическое происшествие. Потом опустила глаза, отошла в сторону, постояла молча. Обернулась, вновь заглянула маршалу в лицо:

– И королева-мать знает об этом?

– Гиза приперли к стене; он вынужден был признаться, – ответил Монморанси.

– Вынужден?

– Да, мадам.

– Кто же мог его вынудить?

– Человек, который был свидетелем этой бойни, жив, и он стоит перед вами, Ваше Величество, – маршал указал рукой на Лесдигьера.

Жанна перевела взгляд на юного гугенота.

– Вы? – только и спросила она, сглотнув слюну, словно стараясь проглотить ком, внезапно подступивший к горлу.

– Да, Ваше Величество, – склонившись, ответил юноша.

– Вы принимали участие в избиении гугенотов?

– Ваше величество, я действительно был там, но это совсем не означает, что я участвовал в избиении своих братьев по вере.

– Братьев по вере? – переспросила Жанна, пытливо вглядываясь в лицо молодого человека. – Значит, вы один из тех, кому удалось спастись?

– Да, Ваше Величество.

Она молчала и не сводила с него своего изучающего взгляда.

– У вас открытое лицо честного человека, вам хочется верить. Как вас зовут?

– Шевалье де Лесдигьер.

Жанна нахмурила лоб:

– Я знавала одного Лесдигьера, он стар и живет в Лангедоке, близ Монпелье. Он присутствовал на нашей с Антуаном свадьбе и был одним из самых близких соратников моего мужа во всех его походах. Генрих II почему-то невзлюбил этого славного воина, бывшего в свое время придворным, вероятно, из-за его протестантского вероисповедания, и его взял к себе Антуан Наваррский. Знаком ли вам этот господин?

– Ваше величество, вы говорите о моем отце.

– Я так и знала, – взгляд ее сразу потеплел, она подошла ближе. – Теперь я даже вижу сходство в ваших чертах. Хвала Господу, что вы не католик и, значит, не подосланы ко мне королевой-матерью.

– Слава Богу, – шумно вздохнул маршал, увидев слабую улыбку на лице Жанны, – теперь вы поверили, что мы пришли сюда как друзья.

– Ах, у меня их так мало, и с каждым днем остается все меньше.

– Ваше величество, знайте, отныне в моем лице вы всегда будете иметь самого преданного слугу, – сказал Лесдигьер. – Его светлость де Монморанси подтвердит вам это, а также заверит вас и в своих верноподданнических чувствах.

Жанна повернулась к маршалу.

– Ваше величество, – сказал тот, – вам должна быть известна моя лояльность по отношению к обеим партиям, а также и то, что я всегда по мере моих сил стараюсь предотвратить вооруженные столкновения двух группировок, но, к несчастью, не в силах уничтожить религиозные распри внутри государства. Я скорее католик, чем гугенот, но более политик, чем католик. Вопросы религии не волнуют меня в той степени, в какой ими озадачены представители двух враждующих партий, однако я обеспокоен ими в той мере, в какой они тормозят развитие и процветание французского королевства и препятствуют его мирному существованию. Поэтому я всегда готов встать на сторону угнетенных.

– Иными словами, вы за нас, герцог?

– Я этого не говорил, мадам. Но я не люблю, когда беспричинно проливают кровь, в особенности когда ее проливают французы. Я с радостью встану грудью на защиту отчизны от внешнего врага, но я никогда не подниму оружия против соотечественников, какой бы веры они ни были. Я готов отдать жизнь за человека, в жилах которого течет королевская кровь, если вижу, что ему угрожает опасность.

– О ком вы говорите, герцог? Кому из особ королевской крови может угрожать опасность?

– Вам, мадам.

– Мне? – казалось, Жанна ничуть не удивилась. – Но почему?

– Потому что католики подняли головы, потому что они выбрали своем вождем Гиза, и, наконец, потому, что, обманутые им, они готовы истребить всех гугенотов Парижа. Начнут они, разумеется, с вас.

– Но что все-таки произошло в Васси?

Лесдигьер вкратце рассказал Жанне д’Альбре, что случилось с протестантами на Сент-Антуанской дороге.

– О Бог мой, – произнесла Жанна, бледнея от гнева, – какое низкое коварство!.. Как он посмел! И этот человек стремится к власти…

– И то, что он навлек на себя немилость Екатерины Медичи, еще ни о чем не говорит, – в тон ей продолжил маршал. – Под тяжестью обстоятельств она может выдать вас, чтобы утихомирить католиков и дать понять Гизу, что она по-прежнему считает его своим другом. Этим королева в известной мере предотвратит государственной переворот.

Жанна как завороженная глядела на Монморанси, обдумывая сказанные им страшные слова.

– Что вы мне советуете, господа?

– Бежать из Лувра! Над вашей головой собрались тучи, и одному Богу известно, когда разразится гром. Погибнете вы – погибнут надежды гугенотов на восстановление справедливости или отмщение.

Жанна вспомнила разговор с Екатериной Медичи и поняла, что теперь королева-мать не сможет помочь ей, даже если бы хотела. Оставался Антуан Бурбонский, ее муж.

Маршал тем временем прибавил:

– Вам нельзя превратиться в заложницу, поскольку принц Конде не станет сидеть сложа руки и, как я полагаю, захочет отомстить за резню в Вассси.

– Но мой муж! – воскликнула Жанна, уцепившись за мысль, только что промелькнувшую у нее в голове. – Я хотела бы повидаться с ним. А впрочем… – тут же остыла она и горько улыбнулась. – Кажется, я и в самом деле никому здесь не нужна, даже собственному супругу, – произнесла она. Потом гордо подняла голову и воскликнула: – Но со мной мои протестанты, и я нужна им! Ради них и за них я и буду бороться до конца жизни моей! Что же до моего мужа, то он окончательно распростился с кальвинизмом. С тех пор как он принял мессу, наши отношения вконец разладились.

Монморанси не подал и виду, что он в курсе семейных дел наваррской четы. Единственным, кто невольно пострадал в этой супружеской размолвке, оказался юный принц Генрих Наваррский, который вынужден будет под нажимом отца перейти в католичество.

– А теперь решайтесь, мадам, сейчас или никогда! – настаивал маршал. – Ваша смерть послужит только поводом ко всеобщей резне, и они не замедлят ее учинить сегодня в Париже, а завтра – во Франции.

– Вы правы, господа, – проговорила Жанна, задумчиво глядя в окно на мокрую от прошедшего дождя мостовую. Она резко обернулась, схватила со стола колокольчик и позвонила.

Портьера из красного бархата сдвинулась в сторону; в проеме показался человек в одежде дворянина.

– Ла Торше, велите немедленно запрягать мою карету! Мы уезжаем.

– Позвольте спросить, куда?

– Домой. В Беарн.

– Слава богу! – воскликнул дворянин и мгновенно скрылся за портьерой.

– Вот видите, даже ваши дворяне поняли, что воздух Парижа становится вреден для вас и для них самих.

– Да, герцог, вы правы. Но теперь помогите найти моего сына, я должна проститься с ним.

– Хорошо. Но сейчас меня беспокоит другое.

– Что же?

– Екатерина Медичи могла отдать приказ всем постам, чтобы вас не выпускать из Лувра.

– Приказ? Но зачем?

– Разве вы не понимаете? Вы нужны ей в качестве заложницы. Если гугеноты захотят взять реванш и пойдут штурмом на Париж, они не посмеют вломиться в Лувр, ибо им пригрозят в этом случае вашей головой. Таковы мои предположения, и я боюсь, что они верны.

– А если все же рискнуть?

– Она велит удвоить посты, в лучшем случае.

– А в худшем?

– Взять вас под стражу.

– И она осмелится это сделать?

– Не сомневайтесь, мадам, эта дама способна на все, и вам об этом должно быть хорошо известно.

– Но что же нам делать?

– Я, кажется, знаю: нам поможет король! Только Карл сможет открыть для вас все двери, и никто другой. Теперь все зависит от моей дипломатии. Ждите меня здесь. Лесдигьер, вы остаетесь с королевой, а я скоро вернусь.

Юный Карл IX находился у себя и откровенно скучал в обществе придворных, занимавших его пустыми рассказами. Маршалу не без труда удалось пробиться к нему и шепнуть на ухо несколько слов:

– Сир, мне необходимо переговорить с вами с глазу на глаз.

– Что-нибудь важное? – лениво поднял на него глаза король.

– Да, сир.

– Пойдемте к Тронному залу, по дороге вы мне расскажете.

Они так и сделали, и когда Карл услышал просьбу герцога, то остановился и состроил недовольную гримасу:

– Но если моя матушка действительно отдала такой приказ, я рискую навлечь на себя ее гнев.

– Ах, сир, неужто вам совершенно безразлична судьба королевы Наваррской, с сыном которой вы так дружны?

– Это правда, я люблю моего братца Генриха и с большим уважением отношусь к его матери, но… если матушка все же узнает, что я поступил вопреки ее воле…

– Сир, это всего лишь мои догадки, что она отдала такое распоряжение, и все может оказаться совсем не так. Просто вам предоставляется удобный случай заявить о себе, напомнить всем…

– О чем же?

– Что вы не принц, а король! Вам давно уже надлежит выйти из-под опеки королевы-матери и отдавать свои собственные приказы, ни от кого не зависящие. Пусть этот приказ будет вашим первым. Надо же когда-нибудь начинать? Франция должна узнать своего короля, и чем скорее, тем лучше.

Карл задумался, опустив глаза и теребя пуговицы своего золотистого камзола.

– Право, я даже не знаю, герцог… все это для меня неожиданно…

– Решайтесь, сир: сейчас или никогда! – продолжал наступать маршал. – Пусть все узнают, что такое воля короля! К тому же вас побуждают к этому отнюдь не изменнические настроения, а благие намерения, направленные к борьбе за мир и против насилия над вашей же родственницей и кузеном, над слабыми и обездоленными.

А и в самом деле, король он или нет? Никто и никогда не спрашивал его мнения. Справедливо ли это? И не пора ли, чтобы уже начали говорить «его величество» вместо «ее величество»? До совершеннолетия уже недолго, но почему бы не заставить говорить о себе уже сейчас?

– Черт возьми, – Карл внезапно оживился, – а ведь вы правы, герцог! До каких же пор моя матушка будет командовать вместо меня? Король я или нет, тысяча чертей!

– Вы наш добрый, справедливый и единственный король, Ваше Величество, и мы все – ваши верные слуги, – с поклоном ответил Монморанси.

Карл высоко поднял голову и выпятил грудь:

– Сделаем так, как вы предлагаете, герцог! Пусть матушка призадумается. Пора показать ей, кто настоящий король в нашем государстве. Идемте, сударь. Я не хочу, чтобы убивали королеву Наваррскую, а тем более моего беарнского братца. Вы говорите, она сейчас в своих покоях?

– Да, под охраной Лесдигьера и своих шести дворян.

– Отлично, тогда идемте. За себя не бойтесь; матушке я скажу, что такова была моя воля, а вы тут ни при чем.

– Постойте, сир, надо забрать с собой Генриха Наваррского.

– Ах, да. Тогда идемте к покоям королевских детей, он наверняка там. И, как всегда, они с сестричкой Марго и двумя братцами играют в жмурки или во всадников.

Это действительно оказалось так, и королю не без усилий удалось уговорить юного принца отправиться вместе с ним к матери.

Но, узнав от матери о причине ее спешного отъезда, мальчик нахмурился, сжал кулачки и проговорил:

– Почему ты должна ехать одна, без меня?

– Потому что так хочет твой отец, и я ничего не могу с этим поделать; он здесь властелин, и его приказы выполняются беспрекословно.

– Но я не хочу оставаться с ним, – заупрямился Генрих. – Я хочу в Беарн, я хочу к бахчам с дынями и к виноградникам на склонах гор.

Жанна тяжело вздохнула и обняла сына:

– Очень скоро ты вернешься туда, мой мальчик, и тогда мы будем неразлучны. А сейчас тебе надлежит остаться здесь, при французском дворе, под наблюдением твоего отца. Так надо. Все принцы воспитываются при дворе, и мы не должны быть хуже других.

Принц надул губы и молчал.

– Обещай мне, что ты будешь тверд в своей вере и не изменишь ей, как бы тебя ни уговаривали отец и твои наставники, – проговорила Жанна, глядя сыну в глаза.

– Обещаю тебе, мама, – твердо произнес он.

Она привлекла его к себе и поцеловала в лоб.

– А теперь ты проводишь меня вместе с королем Карлом, твоим братом.

В дверях их остановили два стражника, которых здесь только что не было. Видимо, Екатерина решила устроить надзор за пленницей. Скрестив алебарды, они преградили беглецам путь.

– В чем дело? – сурово спросил маршал.

– Строжайший приказ никого отсюда не выпускать, – ответил один из стражников, кивком указав на апартаменты Жанны д’Альбре.

– Чей приказ?

– Не могу знать.

– Все приказы во дворце отдаются королем, это тебе известно, болван?

– Так точно, ваша светлость.

– Так вот, король отменяет свое прежнее распоряжение и приказывает вам пропустить нас.

Неожиданно из-за спины маршала вышел Карл, бледный, с горящими от возбуждения глазами, и набросился на стражников:

– Прочь с дороги, болваны! Или вы не узнаете короля Франции?

Стражники в страхе прижали к себе алебарды, залепетав:

– Святая Мария… Его величество король!..

– Соскучились по виселице? – Карл заглянул в лицо одному, другому и гневно топнул ногой.

Стражники упали на колени, побросав свое оружие.

– Простите нас, Ваше Величество… здесь так темно… мы не узнали вас.

– Встаньте! – приказал он им.

Они поднялись с пола, дрожа, как в лихорадке.

– Возьмите свое оружие!

Они подняли алебарды.

– А теперь следуйте впереди нас и всех, кто вздумает остановить нас, берите под стражу именем короля! Здесь вам больше делать нечего.

– Слушаемся, Ваше Величество.

– Идемте.

Они спустились по лестнице и на площадке вновь встретили охрану уже из четырех человек. Но эти, сразу узнав короля, немедленно отсалютовали ему алебардами и беспрекословно пропустили всю группу.

– Оставьте свой пост и присоединяйтесь к своим товарищам, – голосом, не терпящим возражений, приказал Карл. – И знайте, что вам поручено охранять священную особу короля.

Стражники молча склонили головы. Теперь их стало шестеро.

– Уроки Гонди не прошли даром, – шепнул маршал на ухо Лесдигьеру.

Вся группа вышла из Лувра и направилась к потайной калитке, выходящей на улицу дю Шантре, как вдруг дорогу им преградил патруль, состоящий из двух солдат и офицера.

– Что это значит? – спросил Монморанси.

– Нам приказано не пропускать королеву Наваррскую, – сказал офицер.

– Сударь, перед вами маршал Франции!

– Сожалею, монсеньор, но приказ касается любого, кто сопровождает королеву Жанну.

– Даже самого короля? – шагнул вперед Карл. – Возьмите факел и поднесите его ближе. Еще ближе! Король Франции Карл IX самолично приказывает вам пропустить его и людей, идущих с ним!

Офицер поднял факел над головой, осветил им всю группу и склонился в поклоне:

– Его величество король!

– Ну, сударь, – спросил Карл, – теперь, надеюсь, вы пропустите нас?

Офицер был в явном затруднении, это читалось на его лице. Наконец он принял решение: