Текст книги "Король франков"

– Отчаянная девчонка попалась Роберту, – усмехнулся Генрих. – Не каждая уйдет в монастырь ради отца. Наверное, отсюда им некуда было больше идти, а отец – единственное, что у нее осталось в жизни…

– Довольно! – резко оборвал его король. – Теперь мне хотелось бы услышать совет, и если он подойдет, я воспользуюсь им. Говори ты, брат.

– Я мог бы подсказать выход, если бы такое оказалось возможным. Но, увы, болото не возвращает свою добычу.

– Если я правильно тебя понял, ты предлагаешь вернуть малышку домой?

– Я говорю только, что это было бы наилучшим, чтобы заставить глаза мальчишки засиять от счастья, а тебе наконец заслужить уважение сына и обрести отцовскую власть над ним. Нормандец прав: ливни не вечны.

– Что скажешь ты? – перевел Гуго взгляд на Можера.

– Надо вытащить девчонку из монастыря. Пусть милуются, коли принц так уж сохнет по ней. А чтобы не ломать голову над тем, что у них там происходит, придется эту Хлою[12]12
  Хлоя – героиня пасторального романа древнегреческого писателя Лонга (ок. III века), возлюбленная Дафниса; оба – нарицательные имена страстных любовников.


[Закрыть] поселить во дворце. Так они будут всегда перед глазами. А любопытным следует указать на нее, как на дочь какого-нибудь германского графа или, если уж такого не отыщется, племянницу папы римского. Кто станет докапываться, так ли это?

– Возможно, вы оба правы и именно так и надлежит поступить… Но ведь она в монастыре! Она невеста Христова, черт возьми! Как ее вытащить оттуда? Даже мне, королю, это не под силу. Лишь епископ властен в этом, но просить его я не стану.

– Однако сколь ненасытен Христос, – усмехнулся Можер, переглянувшись с герцогом Бургундским. – Не слишком ли много невест для его гарема? Сдается мне, он и не заметит, что их стало на одну меньше.

– Что ты предлагаешь, Можер? Уж не хочешь ли пойти к епископу?

– Мне? К нему на поклон? – нормандец захохотал. – Пожалуй, я и сходил бы к нему во дворец, но с иной целью: ударом кулака вогнать ему голову в желудок вместе с митрой.

– Не сомневаюсь, что тебе это удалось бы, – невесело усмехнулся король, – но тогда нас обоих папа отлучил бы от Церкви: тебя за убийство, меня за то, что покровительствовал убийце.

– Никто и не догадался бы, случись это во дворце, когда мы с герцогом Бургундским увидели его из коридора. Причину скоропостижной смерти его преосвященства найти было нетрудно: лестница в башне очень уж высокая и довольно крутая; бедный епископ, не обладающий сноровкой, оступился и полетел вниз головой на каменные плиты.

– А его спутник? – рассмеялся герцог Бургундский.

– Тот решил поглядеть, цела ли осталась митра, которую ему предстояло вскоре примерить, но у бедняги закружилась голова и любопытство свело его в ту же могилу.

– Неплохо, черт возьми, и как это я раньше не догадался! – воскликнул герцог.

– Ведь я предлагал вам, ваша светлость, огреть его посохом, а вы меня удержали, – сокрушенно произнес Можер. – Из-за этого королю пришлось выслушивать жалобы епископа. Надеюсь, государь, его преосвященство не выразил желания увидеть меня повешенным?

– Наверное, это удовлетворило бы его жажду мести. Но я вселил в него надежду на это, пообещав учинить суд над виновником.

– Ого, мне предстоит нелегкое испытание! И к чему же вы собираетесь присудить меня?

– К каторжным работам.

– В самом деле? Куда же я должен отправиться?

– Не слишком далеко, мой друг. Твои копи – женский монастырь.

– Как! Вы предлагаете мне вызволить малютку?

– Прости, Можер, но ничего другого мне не остается. – Король обнял нормандца за плечи: – Я возлагаю на тебя большие надежды, мой мальчик, хотя, черт меня возьми, если я представляю себе, как тебе это удастся. Ну а если серьезно, то я отправил епископа восвояси, сказав, что взял монаха под свою защиту. Пусть попробует сунуться к нему.

– Что ж, я рад за брата Рено, – сказал Можер. – Во всяком случае, у меня появился должник, хотя, чего греха таить, не люблю, когда мне кто-то должен.

– Хорошо, что ты не щепетилен в этом и не напоминаешь королю о его долге перед тобой.

– Скорее, это должно озаботить вашего сына, государь. Но воображаю, как вытянется лицо у Роберта, когда он узнает, что долг вырос вдвое.

– Нормандец держит в голове какой-то план, я вижу это по его лицу! – воскликнул Генрих. – Тебе придется набить его карманы золотом, Гуго, коли дело сулит удачу.

– Святая пятница, именно так я и поступлю, если увижу сына счастливым! – заявил король. – Теперь говори, Можер, что ты придумал?

– Ничего особенного, государь, – пожал плечами нормандец. – Просто я войду в этот монастырь и выйду оттуда, но не один, а с этой милашкой.

– А-а, понимаю! Собираешься обмануть настоятельницу, действуя от имени епископа? Предъявишь ей ложный документ с поддельной подписью и печатью?

– Это было бы слишком хитроумным для меня, хотя, надо признаться, способ неплохой. Однако, догадываюсь, посланца с таким документом должен сопровождать человек епископа, его помощник?

– Вот именно, Можер, вот именно!

– Я постараюсь обойтись без его преосвященства и уж тем более без викария. А план мой таков. Моя подружка Вия, она вам знакома, рассказывая о Париже, поведала, что близ города есть женский монастырь, единственный на всю округу. Он находится южнее и зовется Нотр-Дам де Шан…

– Именно туда и попала девчонка! – перебил король.

– Но самое интересное впереди, – продолжал Можер. – Отец, отсылая меня к франкам, просил навестить родственницу Кадлин Нормандскую, настоятельницу женского монастыря близ Парижа. Но я забыл его название, да и про бабку свою, чего греха таить, тоже забыл. И вот теперь, когда вы, государь, назвали этот монастырь, сказав к тому же, что он единственный, я вспомнил о дочери моего славного предка! И название этого монастыря тоже вспомнил, именно так отец и говорил: Нотр-Дам де Шан! Понимаете теперь? Кровь дьявола, ведь это так просто! Настоятельница этой обители – моя бабка! Зовут ее мать Анна, в миру Кадлин. Так что я отправляюсь к ней в гости, а заодно утащу оттуда малышку. Представляю, как обрадуется моя родственница, ведь мы не виделись столько лет!.. А хорошо все же, что мне раньше не пришла в голову мысль порасспросить мать. Узнав, я помчался бы в монастырь, но теперь мне пришлось бы идти туда во второй раз, а это уже не произвело бы должного впечатления.

– Ты напрасно жалеешь, что не вспомнил раньше, – сказал Генрих. – Мать может и не знать, где находится сестра твоего деда и ее свекра.

– Что ж, может и так, – согласился Можер. – Как бы там ни было, государь, я отправляюсь в поход на обитель Христовых невест!

– Но каким образом собираешься ты вызволить девчонку? Ведь настоятельница не отдаст ее, даже несмотря на то, что ты ее внучатый племянник!

– Честно говоря, я еще и сам не решил, как буду действовать. Попробую договориться со старушкой, а если не получится, придется брать штурмом эти сады Гесперид! Верите ли, государь, мне в жизни не приходилось штурмовать только монастырей. Думаю, это не сложнее, чем развалить дом парижского епископа, до которого я когда-нибудь доберусь.

– Можер, прошу тебя, действуй миром! Не хватало еще, чтобы ты настроил против короля женский монастырь.

– Не беспокойтесь, государь, я последую вашему совету. Но пусть только попробует моя славная родственница вывести меня из терпения…

– Можер, держи себя в руках. Ты окончательно поссоришь меня с церковью…

– Это в том случае, если бабка затаит на вас зло. Но она не посмеет: я буду тих, как овечка. Я уведу мадам Кадлин в далекие воспоминания ее бурных лет и моего детства; растрогавшись, она пустит слезу и станет мягче воска. Именно в такие моменты из женщин следует лепить то, что тебе хочется. Прием безотказный, я пользовался им не раз.

Король рассмеялся.

– Что ж, коли так, – сказал, – позволь благословить тебя, сын мой. Как миропомазанник, я имею на это право даже без иконы и распятия.

– Будь осторожен с овечками из стада Христова, – напутствовал Генрих. – Помни, что говорил Плиний: «Всего лишь горстка женщин равносильна по злобе и жестокости всей армии Юлия Цезаря».

Можер усмехнулся:

– Будем надеяться, что эти ангелочки усмирены молитвами во славу Господа, и божественная благодать, которой озарены их умы, не позволит им растерзать меня живым.

– Не знаю, что ты предпримешь, но я надеюсь на тебя, Можер, – сказал еще король, – и, видит бог, буду тебе весьма обязан.

– Кажется, это будет не первый долг франкского короля сыну нормандского герцога, – напомнил с улыбкой Генрих. – Но долги растут, выплата затянется. Возьми хоть что-нибудь, Можер! Ты королю – девицу, а он тебе…

И герцог красноречиво поглядел на брата.

– Теряюсь в догадках, что ему дать, – развел руками Гуго, – золота, драгоценностей?..

– Что ж, не помешает, – повел бровью нормандец. – В последнее время содержимое моего кошелька стало жалобно позвякивать, вместо того, чтобы полновесно звенеть.

Король рассмеялся:

– Пойдешь к моему казначею и возьмешь, сколько нужно.

– Договорились, государь, – кивнул нормандец. – А отцу скажу, что я честно зарабатывал на жизнь.

– Хочешь, возьми с собой монаха, вдвоем веселее.

– Ни к чему, – махнул рукой Можер. Но, немного подумав, изменил решение: – Впрочем, пожалуй, возьму, он должен знать дорогу к аббатству. Заодно постережет мою лошадь, жаль было бы ее потерять.

Глава 6
В гостях у христовых невест

Чтобы попасть в монастырь Нотр-Дам де Шан, надо пересечь Сите до квартала евреев, потом повернуть вправо на улицу Пти-Пон и, минуя деревянную башню и мост, выехать на дорогу, ведущую в Орлеан (будущая улица Сен-Жак). В полутора лье от Сены, между этой дорогой и другой, ведущей в Шартр (будущая улица Ла Гарп), близ перекрестка и мельниц, вплотную прижавшись к тенистой аллее, обсаженной буками и вязами, примостилось небольшое аббатство с лесными и водными угодьями. Здесь и укрылась от гнева грозного герцога франков юная дочь бедного дворянина из квартала Сен-Ландри.

Можер и его спутник выехали из дворца перед полуднем. Рено не знал устава женского монастыря, но рассудил, что полуденный отдых после трапезы должен начаться там не позднее того, как тень от башни у Малого моста достигнет стен больницы Сен-Ландри. Именно в это время следовало приступить к выполнению задуманного. Нормандец одобрил это и, проследовав описанным выше маршрутом, оба вскоре остановились у ворот обители, выходящих на Шартрскую дорогу.

Монастырь опоясывала стена из камня высотой около пятнадцати футов, пробить в ней брешь или перелезть через нее представлялось делом безнадежным; зато ворота – чуть ниже высотой – были деревянными. На них и уставился Можер, не слезая с лошади.

– Как думаешь, Рено, – спросил он спутника, – удастся мне справиться с этой деревяшкой?

– Доски крепкие; надо полагать, с ходу их не возьмешь, к тому же они укреплены раскосными брусьями, – ответил монах. – Здесь нужен таран.

– А для чего я взял с собой меч и топор? Но для начала поработаю кулаками, давно, черт возьми, я не пускал их в дело.

– Ни к чему раньше времени отбивать руки, граф; как и в каждом монастыре, тут есть дверь, – и Рено указал на еле заметный проем в воротах.

– То-то я думаю: как это они ухитряются выходить отсюда? – ухмыльнулся нормандец, почесывая за ухом. И тут же решил: – Что ж, значит, придется выломать эту дверцу.

– Не спеши, вдруг они впустят тебя?

– Сам говорил, что мужчинам вход сюда запрещен!

– Но ведь ты родственник аббатисы, это что-нибудь да значит.

– Я думаю, черт побери! А кто у них на воротах, монахиня?

– Возможно, хотя этот пост для испытуемых и послушниц.

Они спешились и подошли к двери, больше похожей на калитку. Скептически оглядев ее, Можер хмыкнул:

– Нет, приятель, если мои воззвания к родственным чувствам настоятельницы возымеют действие, я крикну, чтобы открыли ворота, а если эти индюшки окажутся глухими, я начну действовать кулаками и топором.

– Но зачем, если можно войти в дверь?

– Вот в эту самую? – презрительно сплюнул нормандец. – И для этого, полагаешь, я должен буду согнуться вдвое?! Запомни, монах, сын Ричарда Нормандского не сгибался даже перед королем! Полагаешь, он позволит себе склонить голову, чтобы войти в какой-то курятник? Держи-ка лучше мою лошадь, я начинаю.

– Последнее предупреждение, граф! – остановил его Рено. – Не пытайся с ходу идти напролом и сразу же искать девчонку. Уверяю, не найдешь. Эти гусыни мигом разбегутся по своим кельям, попробуй, разыщи потом нужную дверь! А потому действуй осторожно, не навлекая на себя излишних подозрений. После уж, когда крошка будет рядом, поступай, как хочешь. Жаль, что мне нельзя с тобой: светскому лицу это право дано, монаху – нет.

– Ничего, Рено, я и один справлюсь, – подмигнул приятелю нормандец и, надев кожаные перчатки, принялся стучать кулаком в ворота.

– Однако!.. – проворчал святой отец, слушая глухие удары и почесывая в затылке. – Не пойму только, зачем он взял топор?

И покачал головой, когда услышал, как жалобно затрещало дерево. Тотчас по другую сторону ворот послышался испуганный девичий голос:

– Что вы делаете! Как вы смеете! Прекратите сейчас же во имя всех святых!..

– Наконец-то я достучался, сто тысяч чертей в глотку этим соням! – раздалось в ответ. – Эй, малютка! Если бы я не услышал твоего ангельского голоска, клянусь башмаком моего прадеда, от этих ворот остались бы одни щепы, годные лишь в топку!

– Кто вы такой? – вопросил тревожный голосок. – Что вам надо?

– Войти в ваш хлев, вот чего я хочу, черт побери! – вскричал Можер. – Неужто это не понятно?

– Но зачем? И кто это говорит?

– Зачем? Затем, что я хочу видеть вашу настоятельницу!

– А для чего она вам?

– Да потому что она моя бабка, стало быть, я ее родственник по имени Можер, граф Нормандский. Теперь тебе понятно?

– Понятно, только мать Анна нынче почивает, – донеслось из-за ворот.

– Так пойди и разбуди ее!

– Нам нельзя этого. Настоятельница строго-настрого запретила беспокоить ее во время сна.

– Ничего, услышав такое сообщение, она простит тебя, клянусь рогом дьявола!

– Господи, избави от лукавого, – забормотала привратница, видимо, крестясь при этом. – Нет, я не пойду, – прибавила она громче, – нам запрещено нарушать устав. Вам придется подождать, пока аббатиса проснется.

– И сколько ждать?

– Покуда пробьют послеполуденную склянку.

– А когда ее пробьют?

– Еще не скоро, мать настоятельница улеглась недавно.

– Не скоро? Значит, по твоей милости я должен изнывать тут на жаре, дожидаясь, пока выспится эта старая ведьма? Ну, крошка, тебе придется пожалеть, что ты была так неприветлива со мной. Еще немного, и от этих ворот останутся лишь воспоминания, а моя бабка устроит тебе хорошую трепку. Не говоря о том, что я сорву с тебя твой балахон и как следует отшлепаю по заднице, едва расчищу себе проход.

И Можер вновь принялся колотить кулаками в ворота. После нескольких ударов одна из досок наконец треснула и, надавив на нее, Можер отбросил один конец вниз. Тотчас перед ним возникло миловидное личико с расширенными от ужаса глазами, глядящими на него.

– Клянусь преисподней, красотка, у тебя прелестная мордашка! – воскликнул нормандец, разглядывая ее. – Да и платье непорочной девы тебе к лицу. Не правда ли, брат Рено? – обернулся он.

– Господин, как вы смеете!.. Нам запрещено смотреть мирянам в глаза в искушение греха, насылаемого дьяволом, – забормотала юная монахиня, отворачиваясь.

– Вот как? – расхохотался Можер. – Какого черта тогда ты вытаращилась на меня поначалу? Значит, искус оказался сильнее? Вот погоди, я расскажу об этом своей бабке, она мигом засадит тебя в карцер на хлеб и воду.

– Умоляю вас, господин, не делайте этого, – кротким голосом взмолилась привратница, оборачиваясь, но не поднимая глаз. – Вместо карцера меня могут раздеть, и я буду вымаливать прощение, ползая в ногах у сестер.

– Ого, вот так порядки у вас! И что хорошего в этих монастырях, ума не приложу. Однако я избавлю тебя от такого унижения, хочешь? Ведь ты такая милашка! Но раздеться тебе все равно придется. Правда, потом не надо будет ползать по полу, а всего лишь юркнуть в постель, куда вслед за тобой нырну и я. Ну как, подходит тебе мое предложение?

Всё так же не поднимая взгляда, юная невеста Христова тяжело дышала и пунцовела на глазах.

– Если да, – продолжал Можер, – то вылезай к чертям из этого гнилого болота. Я усажу тебя на коня и увезу в королевский дворец, где померкнут воспоминания об этом логове Люцифера и забудутся обеты целомудрия. А Христу скажешь, так, мол, и так, не смогла усмирить плоть, а баб у тебя и без меня хватит.

Монахиня закрыла руками лицо и заплакала.

– Эй, эй, еще чего! – воскликнул Можер. – Вместо того, чтобы пускать носом пузыри, открыла бы лучше ворота! Я погляжу на тебя поближе и вместо одной пленницы увезу двух: одну для себя, другую для принца. Ну же, приподними засов, или он тяжел и у тебя не хватит сил?

У юной привратницы начали багроветь уши, которые она не могла прикрыть ладонями.

– Ах, не искушайте меня, – залепетала она, – иначе дьявол заберет мою душу.

– Не волнуйся, детка, когда он придет за твоей душой, то ему придется иметь дело со мной. Могу уверить тебя, ему не выйти победителем, а рога, когда я их откручу у него с башки, я заставлю его сожрать. Нет, сделаем лучше: я отвезу их папе. Посмотрим, что его святейшество запоет о вечных муках ада, когда я надену эти рога ему на голову.

Монахиня несколько раз перекрестилась. Можер рассмеялся, увидев ее лицо цвета сока граната.

– Так что же, откроешь ты мне ворота, – спросил он, – или я буду разбивать их до тех пор, пока мне удастся войти? Учти, у меня с собой топор, сейчас я им и воспользуюсь.

– Но ведь есть калитка, – робко возразила невеста Спасителя, – почему вы ломитесь в ворота?

– Потому что сквозь эту мышиную нору мне не протиснуться. Итак, я начинаю.

Можер вытащил топор и стал вырубать вторую доску.

– Ах, нет, не делайте этого! – бурно запротестовала привратница, предостерегающе выставив вперед обе руки. – Я сейчас схожу за настоятельницей.

– Давно бы так! – и нормандец засунул за пояс топор.

– Только вы потом скажите ей… ведь я не хотела, это вы меня заставили…

– Договорились, дитя мое. Я скажу своей бабке, что ты вынуждена была ее разбудить, чтобы оставить в целости ворота.

Монахиня повернулась и побежала в сторону открытой галереи.

– Не забудь, граф, – напомнил Рено, – ее отец при смерти, ему осталось уже недолго. Только так тебе удастся выманить отсюда девчонку.

– А что если сказать правду?

Монах не успел ответить, как со двора монастыря донеслось:

– Что здесь происходит? Отчего такой шум?

Можер заглянул в дыру, которую проделал. Со стороны аркады в направлении ворот шла мать аббатиса в белом одеянии с капюшоном, на груди у нее висело на цепи распятие. Она встретилась с привратницей на полпути, и та немедленно принялась ей объяснять, временами указывая рукой в сторону поджидавшего гостя.

– Граф Нормандский, говоришь? – аббатиса устремила удивленный взгляд на пролом в створке ворот. – Ты ничего не перепутала?

– Так он назвал себя, матушка.

– Хорошо, пойдем, дочь моя, посмотрим. Я, конечно, догадываюсь, но… Как такое может быть?

– Еще как может, черт подери! – закричал нормандец.

– О, бог мой! – воскликнула настоятельница, торопясь к воротам. – Да ведь это голос Можера!

– Чей же еще, клянусь своим башмаком, чтоб мне лопнуть! – ответил внучатый племянник сестры герцога Вильгельма. – Открывайте скорее ворота, дорогая моя бабушка, мне не терпится вас обнять!

– Можер! Мой мальчик! – всплеснула руками мать Анна, увидев меж целых еще досок улыбающееся лицо своего любимца. – Я так и знала… Ах, боже мой, ворота!.. Сестра Моника, помоги-ка мне скорее открыть засов.

Обе поднатужились и стали сдвигать огромный, прямоугольного сечения брус, лежащий в скобах и скрепляющий створки ворот между собой. Наконец он отполз в сторону, створка приоткрылась, пропустив Можера, и он тотчас заключил в объятия свою родственницу, которую не видел уже около трех лет. Когда он заглянул ей в лицо, то увидел в глазах слезы.

– Я знал, что вы обрадуетесь мне, – Можер вытер тыльной стороной ладони побежавшую по щеке аббатисы слезу. – А эта вот козочка все не верила, – он кивнул на привратницу, стоявшую рядом и с улыбкой глядевшую на них.

– Поэтому ты и стал ломать ворота? – улыбнулась мать Анна.

– Теперь вы понимаете, надеюсь, сколь велико было мое желание встретиться с вами.

– Ах, Можер, мальчик мой, – настоятельница все не могла наглядеться на своего воспитанника, – я так рада, что ты приехал навестить меня. Знаешь ведь, как я тебя люблю.

– Да ведь и я люблю вас, потому и приехал, черт возьми!

– Надо было обратиться с просьбой о посещении монастыря к викарию. Почему ты этого не сделал?

– К викарию? – нормандец озорно блеснул крепкими зубами. – Мне показалось, что мой визит не обрадует его, а потому я решил, что при моем свидании с собственной бабкой не должно быть посредников.

– Ты мой внучатый племянник и можешь звать меня тетушкой, но здесь называй матушкой, – сказала настоятельница. – Мы ведь с тобой в обители Христовой. И здесь я мать Анна, а не Кадлин, как в миру.

– Хорошо, матушка.

– А зачем ты разбил ворота? – с огорчением поглядела аббатиса на выломанную доску. – Впрочем, понимаю, калитка не подходит, пришлось бы сгибаться… Ах, ты все такой же, каким и был. Ну, пойдем, я покажу тебе нашу обитель, а ты будешь рассказывать, как добрался сюда.

Можер поглядел на сестру Монику, осторожно приподнял ей голову за подбородок.

– Ну вот, а ты мне не верила. Знай, граф Нормандский всегда говорит правду. – Он повернулся к настоятельнице. – Эта овечка дивно как хороша! Жаль, что она монахиня. Встретил бы я ее вне стен этой обители, клянусь, сделал бы своей любовницей!

Мать Анна попыталась напустить на себя строгость:

– Сын мой, ведь ты в храме Божьем!

Увидев ее все ж таки благоговейный взгляд, направленный на него, Можер рассмеялся. Сестра Моника же вновь покраснела.

– Оставь за воротами свое оружие, – указала аббатиса глазами на меч и топор. – Церковь – не военный шатер, здесь это запрещено.

– Что ж, подчиняюсь, – усмехнулся Можер и прибавил негромко: – Все же не напрасно, черт возьми, я взял с собой монаха.

Они пошли не в сторону открытой галереи с аркадой, где жили монахини и сама аббатиса, а направились к порталу храма. Настоятельница загорелась желанием показать любимому племяннику красоты обители.

Вкратце рассказывая по дороге о том, что происходило в Лане, а потом в Реймсе, Можер не без удивления заметил:

– Похоже, матушка, вам давно известно, что герцог стал королем. Как дошла до вас эта весть?

– Я узнала об этом лишь вчера от одного человека. Он приходил в аббатство проведать свою дочь.

– Свою дочь? – насторожился Можер. – И он приходил сюда?.. А как звали этого человека, вы не помните?

– Помню, как же, только что тебе до этого? А звали его Гунтран.

Можер остановился. Именно это имя вместе с именем своей возлюбленной называл ему сегодня утром Роберт. Неужели тот самый?.. Его дочь зовут Гердой, вернее, звали в миру, а как сейчас – никто за пределами этого монастыря, кроме отца, не знает. Да и не это теперь важно, а то, какое имя назовет настоятельница, она должна его помнить.

– А как зовут эту девицу? – спросил нормандец. – Его дочь?..

– Сестра Инесса.

– А в миру? Ее имя тогда?..

– Герда.

Можер задумался. Теперь их план никуда не годился: папаша не мог за одну ночь вознамериться покинуть земную юдоль, дабы появиться пред вратами рая. Что было делать, Можер не знал. Но на всякий случай спросил:

– И что же, ей нравится здесь?

– Ах, бедняжка, кажется, уже не рада, – неосторожно обмолвилась аббатиса.

Они отправились дальше, и она поинтересовалась:

– Почему ты спрашиваешь об этом?

– Мы еще вернемся к вашей козочке и ее папаше, дорогая матушка, – ответил внучатый племянник, – а сейчас… Что это перед нами?

– Храм божий, сын мой, – описала крест перед собой мать Анна.

Войдя внутрь угрюмой с виду романской церкви, Можер остановился и, присвистнув, огляделся вокруг. Он стоял на мраморном полу с пучками солнечного света на нем сквозь витражные окна. Над его головой – высокий куполообразный свод с поперечными балками, вправо – ряд арок. Дуги сводов, украшенные затейливой резьбой и изображениями святых, основаниями упираются в массивные капители. Те венчают мраморные, высотой в два человеческих роста, колонны с каннелюрами и опоясаны каменным узором из сочетания листьев ландыша и лилий. Эту аркаду сверху объединяет галерея с редкими узкими окнами, меж ее полом и сводами – аркатурный пояс[13]13
  Аркатурный пояс – ряд декоративных ложных арок на стенах внутри помещения или на фасаде здания.


[Закрыть] из полукружий цветов и листьев, перемежающихся с диковинными животными. Слева над такою же аркадой – фрески на библейские сюжеты, впереди – иконостас, к которому ведут ступени.

От всего этого веяло тленом, удушьем, затхлым запахом подземелья; все было мрачным, неживым, в воздухе будто витала сама смерть, смрадным дыханием своим умерщвляя все, попадавшееся ей на пути.

Можер поежился. Ему стало не по себе в этом царстве уныния, среди лампад, свечей, икон с ликами мертвецов. Оглядываясь вокруг, он думал, не оживить ли этот храм, устроив в нем танцы.

А аббатиса тем временем рассказывала, что их прежняя обитель в Сите называлась именем святого Кристофора, была построена в шестом веке и находилась близ Божьего дома. Но неожиданно стены церкви пошли трещинами, и рухнуло полнефа. Герцог велел невестам Христовым перебраться в Нотр-Дам де Шан; церковь превратили в аббатство и обнесли стеной. По окончании ремонтных работ монахини вернутся на прежнее место.

Пока настоятельница просвещала таким образом своего племянника, который тем временем обдумывал план предстоящих действий, они обогнули скамьи, миновали колонны и остановились у входа в поперечный неф, называемый трансептом. Слева от них – алтарь, за ним иконостас, дальше – апсида. Они поднялись по лестнице на второй этаж.

– Кто это? – спросил Можер, кивая на иконы, развешанные по стенам. – Никак, святые? Похоже, и женщины здесь.

– Истинно, сын мой, сие – великомученицы за веру Христову, – с умилением, мелко крестясь, вперила взгляд в лики святых настоятельница.

– Какие-то они дохлые, будто сонные мухи, – зевнув, сделал заключение Можер, пробежав глазами по ряду. – И все похожи одна на другую, будто близнецы. Как вы только различаете, матушка, кто есть кто? Вот эта, например, крайняя справа, посмотришь не нее – и в сон тянет. Не спала, что ли, сама три ночи кряду?

– Это святая Евлалия, – тотчас принялась разъяснять аббатиса, желая просветить дорогого гостя. – Она жила в Испании во времена императора Диоклетиана и сразу возлюбила Иисуса Христа своим чистым сердцем. У нее нашлись единомышленницы, и все вместе они образовали христианскую общину. В то время, надо сказать, были жестокие гонения на христиан, и дева Евлалия решила, что пострадает за своего небесного жениха, который поможет ей вытерпеть муки (Можер ухмыльнулся). И отправилась она в дальнее путешествие. И увидев однажды капище и язычников вокруг, уличила она их в поклонении сатане, образ которого воплощали деревянные идолы. И сказала она, что те, кто не почитает истинного Бога, будут гореть в пламени адовом, и нет им спасения от этого. Услышав это, раздели язычники невесту Христову и стали бить ее палками по спине. Тогда судья потребовал отречься ей от своей веры, ибо ему стало жаль ее, такую молодую. Но она ответила, что не боится побоев, ее защищает Христос, а его, судью, за неверие Господь осудит в день Страшного суда на муки вечные. И распяли за это деву на кресте, и рвали тело ее кнутами с крючьями на концах, а потом срезать начали кожу с тела ее. Но она лишь прославляла имя Господнее. А перед смертью предала чистую душу свою Господу, и вылетела из нее белая голубица, и воспарила к небесам.

– Жаль девчонку, – глубокомысленно изрек Можер. – Могла бы принести пользу земному жениху, чем позволить сдирать с себя кожу живьем во имя небесного. Ненормальная…

– Можер, как ты можешь! – всплеснула руками настоятельница. – Ведь она святая! Невеста Христова!

– А он что, нарочно позволяет терзать их тела, чтобы потом души их забирать себе? Зачем они ему? Тоже мне, гарем. Уж не знаю, что он за жених такой, только я предпочитаю тело вместо души.

– Потому он – Бог, а ты охальник! – сурово воззрилась на своего родственника мать Анна.

– Ладно, к этому мы еще вернемся, – оборвал ее Можер движением руки. – А кто вот эта? – он указал на вторую икону. – Надеюсь, она поумнее первой? Хотя, поглядеть на нее, так подумаешь, будто она только что похоронила собственную мать или ее бросил любовник.

– А это святая мученица Фотина, – начался следующий рассказ. – Знаешь, кто она? Та самая самаритянка у колодца, что дала напиться Христу. Тогда он поведал ей, что он мессия, и она уверовала в него и стала проповедовать о нем, как о Спасителе рода человеческого. Господь сказал ей, что ее ожидают страдания, но она отправилась в Рим и стала проповедовать там слово Божье. Ее схватил Нерон и велел железными молотками раздробить ей кисти рук, но, увидев, что это не помогло, он приказал совсем отсечь их. Но и это не возымело действия, ибо Христос охранял ее. Тогда Нерон отвел Фатину во дворец, и там она обратила в веру Христову дочь императора и сто ее рабынь. Узнав об этом, Нерон приказал живьем содрать кожу с непокорной и бросить ее в колодец, а потом достал ее из колодца и водворил в темницу. Затем приказал ей отречься от Христа, тогда, мол, он сохранит ей жизнь. Но Фатина не пожелала повиноваться ему, и он снова бросил ее в колодец, где она и отдала Богу душу.

– Вот так святая! – рассмеялся Можер. – Да как же она жила потом без кожи, в темнице той и в колодце?

– Бог избавил ее от мучений, даровав ей силы, – назидательно молвила настоятельница.

Можер некоторое время глядел на нее, решая, не тронулась ли умом в стенах этого монастыря дочь его предка Роллона. Аббатиса тем временем, воодушевленная его молчанием и расценившая его взгляд как поощрение ее рассказов о жизни святых, пустилась дальше по волнам памяти:

– А вот следующая, видишь? Знаешь, кто это?

Можер посмотрел туда, куда она указывала рукой.

– Вот эта? У нее такое опрокинутое лицо, будто ее только что ограбили.

– Не богохульствуй. Это святая Агата Сицилийская, знаменитого роду. Приняв крещение, из любви к Христу она решила сохранить девственность.

– Зачем? – рассмеялся Можер. – Не все ли ему равно?

– Значит, не все равно, – укоризненно посмотрела на него аббатиса. – Не перебивай меня. Так вот, кандидат в ее женихи, некий римский наместник, потому и получил отказ и устроил на нее гонения. Он арестовал ее, в своих гнусных целях приставил к ней распутных женщин, но, потерпев неудачу, пытал ее. И тут вмешалась рука провидения, ибо началось страшное землетрясение. Испугавшись, мучитель перестал истязать жертву, но та не выдержала пыток и умерла, воспарив чистой душой к царю небесному.