Текст книги "Королева Бланка"

Глава 16. Герен

В начале мая нового, 1227 года, к королеве пришел Герен. Бланка сразу же велела впустить его: он не явился бы без намерения сказать нечто важное.

Он медленно вошел – старый, ссутулившийся, бывший монах-госпитальер, воин, рыцарь, некогда Зефир[23]23
  Зефир – веселый, беззаботный юноша с крыльями бабочки. Был у древних римлян олицетворением легкого ветерка.


[Закрыть], а ныне одолеваемый болезнями седоволосый старец, – вошел и устало опустился на скамью. Бланка сама подвела его к ней и бережно усадила. Потом села рядом и стала смотреть на него как дочь на отца, как кающаяся грешница на лик Христа.

Она была растрогана: ведь пришел, хотя больной, она знала об этом. Верный слуга! Близкий друг ее свекра Филиппа, а теперь ее министр, канцлер, епископ. Он велел бы – она уверена – принести себя в носилках или на руках из желания сообщить кто-то королеве, в которой видел нечто непреложное и нужное государству – реальную власть.

Он помнил ее еще совсем девочкой, когда она впервые прибыла в Париж вместе со своим женихом. Они очень скоро подружились и подолгу проводили время за разговорами и играми, и это осталось у Герена в памяти на всю жизнь. Она быстро выросла и стала женщиной, он и сам не заметил как, но она осталась для него все той же веселой, наивной девчонкой, какой он знал ее двадцать шесть лет назад. Теперь этой девчонке уже скоро сорок…

Она обращалась к нему на «ты», не могла иначе, а он не имел права на это, хотя и знал, что не встретит возражений.

– Ты пришел повидаться со мной, мой старый, добрый Герен, – сказала она, гладя его мелко дрожавшую, морщинистую руку. – Я ждала тебя. Я всегда жду тебя, мой дорогой друг, но ты редко меня навещаешь. Как ты себя чувствуешь? Что говорят медики? Я велю их вздернуть на дыбе, если они позволят тебе умереть.

– Они собрались поить меня отваром из лягушачьих лапок, голов ящериц и крысиных ушей, но я отослал их прочь. Мои сиделки растирают мне ноги мазью из луговых трав. Одному Богу ведомо, как они ее делают, но мне становится лучше, опухоли на ногах заметно спадают, не болят колени, и мне легче ходить.

– Я щедро награжу их, если им удастся избавить тебя от хвори.

– Я буду этому только рад. Но стоит ли вашему величеству проявлять заботу обо мне? Я стар и никому уже не нужен, а вам править державой до той поры, пока подрастет сын да наберется опыта у своей матери.

– Когда-то, Герен, ты называл меня просто Бланкой, кареглазой пастушкой. Я ничего не забыла. Ты можешь называть меня так же, как тогда, я не обижусь. Поверь, этим ты доставишь мне только радость. Ее становится у меня все меньше: проклятые Плантагенеты не дают мне покоя, как не давали когда-то Филиппу Августу.

– Тебя мучают мятежные вассалы – легкая добыча для Генриха Третьего, – тяжело вздохнул Герен. – Зачем искать дальних союзников, когда местные под рукой?

– Они – враги короны. Полгода прошло со дня коронации, а я уже устала от этих стигийских собак[24]24
  Огромные злые собаки с берегов подземной реки Стикс; постоянные спутницы богини мрака, ужасов и тяжких снов. – Гекаты (греч. миф.).


[Закрыть], от Гекаты ушедших к потомку Мелузины.

– Эта свора долго будет кусать тебя, и не помогут против них ни хлыст, ни меч. Их не накормишь, они всегда будут голодны и злы. Против них есть только одно средство.

– Пойти на них войной?

– На кого именно? Их много, а ты одна. Они вопьются в тебя со всех сторон и в конце концов загрызут.

– Что же еще? Подсылать к каждому из них отравителей и убийц? Ассасины подойдут для этой цели, я сумею найти их. Старец Горы поможет мне.

– Тебе не купить его, он богаче тебя. А убив главарей, ты останешься без вассалов. Кого поведешь в бой, случись война с империей? Ни одно княжество после убийства вождя не даст тебе солдат.

– Но как же быть, Герен? Что за средство, о котором ты говорил?

Старик молчал, мелко тряся головой и задумчиво глядя в одну точку. Бланка ждала. Она сделает так, как посоветует ей верный друг. Он даст умный совет, свекор не зря выделял его из всех своих друзей.

И Герен сказал жадно внимавшей ему королеве:

– Стаю надо переманить к себе и стать ее хозяйкой. Прежний хозяин не сможет дать ей того, что сможешь дать ты. Митридат, правитель Понтийского царства, говорил: «Держи врага у себя в доме». Умный был властелин. Но не вздумай и ты бросаться на меч, а к ядам все же приучай себя понемногу[25]25
  Митридат VI Евпатор – царь Понта с 121 по 63 г. до н. э. Всю жизнь приучал себя к ядам. Потерпел сокрушительное поражение в битве с Помпеем, после чего покончил жизнь самоубийством: не сумев отравить себя, бросился на меч.


[Закрыть]. Нелишняя предосторожность для тебя.

– Об этом потом. Что имел в виду Митридат? Уж не хотел ли он сказать… Постой, я, кажется, поняла: узами родства надлежит привязать к себе мятежную знать! Ведь это ты имел в виду? С этим пришел ко мне?

– Я знал, что ты догадаешься, царица. У тебя дети, много детей, они есть и у твоих врагов. Что в наше время дети, как не разменная монета? Они приносят графства и сеньории, на них держится царствующая династия, они превращают бывших врагов в родственников и друзей. Что делал твой свекор? Как мог он иметь столько союзников и как сумел раздвинуть до небывалых пределов границы своего государства?

– Он много воевал. Видя его силу, города и крепости сами сдавались ему.

– Силу давало войско, а оно росло за счет союзников, которые появлялись благодаря родственным связям. Свяжи и ты такими узами Строптивого и Боклерка, подари им сеньории с замками или без них, прибавь каждому доход с его земель, а самого пригласи к себе во дворец. Вряд ли он откажется от удовольствий двора и от новых подачек, пожалованных ему коронованной сватьей. И с чего бы это вдруг после этого сват пойдет войной на тещу собственного сына или на свекровь своей дочери? Не говоря уже о том, что в жилах потомков от таких браков будет течь кровь Капетингов.

– Те, о ком ты говоришь, и без того в родстве с династией. Если ты о Филиппе, то что ему брак, когда он мечтает захватить в плен своего племянника? Не похоже, чтобы его особенно волновали родственные чувства.

– Еще бы, ведь Филипп Юрпель и Людовик Восьмой от разных матерей, а коли так, то ничто не может воспрепятствовать браку. К тому же иметь племянника – это одно, а невестку или зятя из царствующего дома – совсем другое.

– Церковь укажет на близкое родство. Епископы воспротивятся такому союзу, Герен.

– А зачем у тебя кардинал? Ты забыла, что не только королева, но еще и женщина. Воздействуй на легата своим обаянием, у тебя это должно получиться.

Бланка задумалась, устремив взгляд в окно. Сена отливала серебром вдали, на излучине; лодки шныряли по реке в обе стороны. Над колокольней Сен-Жермен-де-Пре кружились, каркая, вороны; напротив, на зубцах Луврской башни, мирно расхаживали взад-вперед, с любопытством поглядывая вниз, вездесущие голуби.

– Строптивого надо привязать к себе крепко-накрепко. Нити мятежа идут оттуда. Булонский граф ради собственной выгоды готов служить кому угодно: Англии, Франции – ему все равно. Ты права, плевать он хотел на своего племянника, если говорить о родственных чувствах. Похоже, он давно в разладе как с собственной совестью, так и с умом.

– Все же он сын Филиппа, и нельзя это сбрасывать со счетов, – хмуря брови, обронила Бланка. – Предстоят споры с Церковью, из которых мне не выйти победителем. Не стоит моему сыну начинать царствование с таких шагов.

– Что ж, не Строптивый, так Моклерк. Он из дома Дрё, боковой ветви Капетингов, но на этом его родственные связи с короной обрываются. Это самый могущественный твой противник и наименее преданный вассал. У него много воинов, с ним сложнее всего. Предложи устроить брачный союз своего сына Жана с его дочерью Иоландой. Их ребенок, родной племянник короля Людовика, привяжет Бретань к Парижу.

– Это будет нескоро, Герен, а до той поры ничто не сможет помешать графу Бретонскому продолжать выпады против короны, а точнее, против меня.

– И все же этот союз в значительной степени умерит его пыл: свадьба дочери с братом короля – не шутка, он крепко подумает перед тем, как выступать против правительства.

– Он может не пойти на этот шаг: Иоланда считается невестой английского короля.

– Помолвку легко расторгнуть: у Пьера не было на октябрь прошлого года другого выбора. Теперь он появился – королевский дом Капетингов! Это посильнее Плантагенета, герцог не сможет этого не понять. Если же глупость возобладает над здравым умом, то тебе ничего не останется, как ждать, когда Моклерк вновь поднимет смуту.

– Как, Герен! – в ужасе округлила глаза Бланка. – Мне придется этого ждать? Полагаешь, это произойдет?

– Бароны ничего не достигли и они не успокоятся.

– Ты уверен?

– Лев не вернется в логово, покуда не схватит добычу.

– Но они могут победить! Им поможет Генрих.

– Никогда. Не настолько он глуп, чтобы своими руками таскать каштаны из огня. Он ждет, когда королевская власть ослабеет, только тогда он двинет свои войска. Он мечтает о сражении знати с короной. Это будет тот дождь, что погасит костер, после чего он, уже нисколько не боясь, вытащит каштаны.

– Хорошо, Герен, допустим, мы возьмем верх и в этот раз. Но что же дальше?

– Мы не будем ничего допускать, мы просто победим их, вот и все, если, конечно, к ним не придет неожиданная помощь, скажем, в лице графа Тулузского.

– Он неопасен, я знаю это. Удар, нанесенный Лангедоку, был слишком силен.

– Хотя бы с этой стороны нам пока не угрожает опасность.

– Но ты, значит, уверен в победе? Что вселяет в тебя такую уверенность?

– Шампань. Эта сила способна смести с лица земли две такие Бретани. Вот когда настанет время вызвать Пьера Моклерка как мятежного вассала на королевский суд. Ты поставишь ему условие: либо как предатель он исчезнет в Луврской башне, либо даст свое согласие на брак дочери Иоланды с твоим сыном Жаном. Прекрасная выйдет пара – они почти одногодки. По правде говоря, Бланка, тебе следовало еще раньше взять в плен этого Моклерка, Шинон и Беллем предоставляли тебе такую возможность. Жаль, что ты не догадалась этого сделать.

– Рядом со мной тогда не было тебя, Герен. Кто же иной подаст верную мысль?

– Твой кардинал, например. Он умен, держи его всегда рядом.

– Он стал мне докучать, – невесело улыбнулась Бланка. – Он скорее рыцарь, нежели монах, мирское в нем преобладает над духовным.

– Не такое уж редкое явление в наше время. А с легатом, если говорить о мирском, будь осторожна, не давай повода зубоскалить на твой счет. Учти, враги не преминут воспользоваться любой возможностью, чтобы очернить тебя, высмеять и этим уронить твой престиж как в глазах двора, так и твоего народа. Будь готова встретить удар этого оружия. Знай, он не единственный; тот, кто стремится развязать гражданскую войну в королевстве, всегда имеет в запасе другой удар, последний и самый верный. Помни, он не за горами.

– Убийство? – сдвинула брови Бланка. – Полагаешь, они решатся на это?

– Только тогда, когда у них не останется ничего другого.

– Ты забываешь о Бильжо, он не даст меня в обиду; ты знаешь, он виртуозно владеет ножом и мечом, его обучал ассасин.

– Знаю. Но одному оленю не справиться со стаей волков.

– От твоих предсказаний мороз по коже дерет. Но ты прожил долгую жизнь, мне ли тебя не слушать? Должна ли я что-то предпринять?

– Удвой стражу у дверей и в концах коридора. Не пускай к себе тех, кто тебе незнаком. Выезжая на прогулку или на охоту, облачайся в кольчугу и окружай себя всадниками – стрела не полетит, не видя мишени.

– Герен, ты говоришь так, словно уже созрел заговор с целью убить меня. Знаю, это всего лишь твои догадки. Не думаю, чтобы неприязнь ко мне вылилась в такую форму.

– Ты должна думать о благе государства. Людовик – вот цель твоей жизни, которую ты должна беречь для него. Не станет тебя – бароны штурмом овладеют Парижем. Они уже пытались это сделать, вспомни Беллем. Тебя и твое королевство спасла любовь. Любовь Тибо. Не сделай новой глупости: не ссорься с ним, ради этого иди на любые унижения, забыв свой высокий титул. Помни, Франция просит тебя об этом. И этого хочет и ждет от тебя твой сын.

Герен опустил голову: мышцы шеи устали уже держать ее. Да и глаза перестают слезиться, когда опущена голова и спадает напряжение.

Бланка скользнула со скамьи, опустилась на корточки перед своим ангелом-хранителем, как всегда называла Герена, и, взяв его руки в свои, заглянула ему в глаза.

– Уж не прощаешься ли ты со мной, мой старый, мой верный друг? Советы твои звучат как завещание, как исповедь перед отходом в вечность. А ведь Людовик так любит тебя! Ты для него – все равно что его дед, которого он боготворит. Не покидай же нас, Герен, прошу тебя, молю на коленях, мой преданный, мой самый лучший друг!

Слезы заструились по щекам Бланки. Она не могла, да и не хотела унимать их. Старик осторожно тыльной стороной ладони смахнул эти слезы и хотел было убрать руку, но Бланка схватила ее и припала к ней щекой, потом губами.

– Скоро у молодого короля останется лишь память обо мне, – произнес Герен.

Помолчав немного, глядя при этом на темнеющие вдали очертания Булонского леса, которые, казалось, всколыхнули в нем какие-то давние воспоминания, он продолжал, вновь повернувшись к своей воспитаннице. Так в былые времена он часто называл принцессу Бланку.

– Мне пора к моему королю. Его душа зовет и ждет… Рядом с ней другие наши с Филиппом друзья: Гарт, Бильжо-отец, Робер… Пришло время и мне к ним… И я оставляю тебя, моя девочка, одну с твоей тяжкой ношей и твоим сыном, новым королем Франции.

«Моя девочка»… Так тоже он называл ее когда-то, много уж лет тому назад. Вспомнив об этом, Бланка снова залилась слезами. Милый, добрый мой Силен, как не хочу я, чтобы ты уходил! Ведь ты последний, и я люблю тебя как друга, как отца, как мудрого наставника! Кто же поможет мне теперь? Кто даст совет, скажет доброе, нежное слово, пожурит немного, но потом утешит по-отечески и, взяв мою руку в свои грубые, но теплые ладони, скажет: «А помнишь ли, как я собирал для тебя ромашки на Пре-О-Клер, как мы ловили вместе рыбу в пруду, а потом ты мирно спала у меня на коленях, а я пел тебе свои песни, которые сочинял в пору далекой юности? Ты была тогда еще девочкой. Ты и сейчас осталась для меня такой же».

Бланка не говорила этого, она просто смотрела сквозь пелену, застилавшую ее взор, на своего старого друга. И он прочел всё это в ее глазах, говоривших яснее всяких слов.

Склонив голову, Герен ушел. Бланка проводила его до дверей, вернулась в комнату и упала в кресло, вперив взгляд перед собой. Через минуту застывшие глаза ожили, скользнули по стене, остановились на неподвижном страже, молча глядевшем на нее.

– Он ушел умирать, – разлепив губы, произнесла Бланка.

Бильжо и сам любил лучшего друга своего отца, – его и старого Гарта, – но не стал бередить и без того ноющую рану в сердце Бланки.

– Люди смертны, – вместо этого промолвил он. – Все уйдут, каждый в свое время.

– Да, они уйдут, оставшиеся еще в живых старики, и я никогда больше не увижу их и не услышу их мудрых слов. Они исчезнут в царстве теней, куда нам, живым, хода нет. Они были преданы короне, и они мои друзья. Я всех их любила, как своих отцов. Дни, когда их не станет одного за другим, я объявлю для себя днями траура.

– Не хорони их раньше времени. Они живы, и, пока можно, люби их еще сильнее.

– Им уже недолго, и я останусь одна. Совсем одна, Бильжо.

– Жизнь не кончается. С тобой твои дети, надо думать о них.

Бланка запрокинула голову, закрыла глаза. Мысленный взор выхватывал из тьмы ее детей, одного за другим, как живых, так и мертвых. Последних не воскресить, другие – опора трона, жизнь династии, которой нельзя давать угаснуть. Бог возложил эту миссию на ее хрупкие плечи, и она должна справиться, оправдать доверие Господа.

И она произнесла, широко распахнув глаза:

– Ты прав, надо думать о них.

Глава 17. Таинственная ночная гостья

Поздним майским вечером из королевского дворца, через потайную дверь, вышла, одетая в темный плащ с капюшоном, женщина. Лица ее не видно. Быстро оглядевшись вокруг, она, задержав взгляд на темном углу, образованном башней и стеной, торопливо направилась в сторону реки. Тотчас из того угла, куда она только что смотрела, вышли пятеро человек, также закутанных в плащи, и, держась, как и она, затененных мест, зашагали вслед за ней. Остановившись, женщина убедилась, что ее сопровождает охрана, и продолжала свой путь.

Вскоре она вышла на набережную. Перед ней мост Менял. Снова оглядевшись, она быстро перешла реку и у Шатле, на правом берегу, повернула направо. И тотчас – налево. Улица Тонельри привела ее к перекрестку. Здесь незнакомка остановилась и быстро оглянулась. Пять теней неотступно следовали за своей госпожой. Из-под плащей у них видны ножны мечей.

Женщина повернула голову вправо. Перед ней прямая улица Сен-Жак-де-Ла-Бушри длиной около семидесяти туазов или в двести шагов. Перекресток слабо освещался из окон домов и башен Шатле. Улица терялась во мраке. Незнакомка, намеревавшаяся, по-видимому, вначале следовать по ней, круто повернулась и, прижимаясь к стене особняка, крадучись вышла к улице Сен-Дени. Улица эта была широкая и, хоть скупо, но освещалась; казалось бы, по ней и должна пойти незнакомка, глядевшая в сторону кладбища Невинных. Так она и сделала, но, обойдя особняк, неожиданно резко повернула на улицу Писателей. Дойдя до перекрестка, она снова остановилась, казалось, размышляя. Перед ней, правее, церковь Сен-Жак-де-Ла-Бушри, за ней башня с колокольней. Дойдя до этой башни, женщина повернула влево и пошла по Старомонетной улице[26]26
  При Людовике VII она называлась улицей Мариво, что означает «небольшое болото». При Филиппе Августе улица Мариво стала совсем короткой, она всего лишь отделяла башню Сен-Жак от колокольни, а старую улицу переименовали в Старомонетную. Место это, близ Сены, до Филиппа Августа всегда оставалось заболоченным. Пройдет немногим более столетия, и там, где повернула незнакомка, против башни Сен-Жак поставит свой особняк Никола Фламель, известный алхимик, меценат, по легенде создавший философский камень и эликсир жизни.


[Закрыть], прижимаясь к стенам домов. Миновав этот маленький квартал[27]27
  Квартал в те времена включал в себя всего от трех до пяти-шести домов.


[Закрыть], незнакомка, не сбавляя шага, проворно свернула за угол и направилась по улице Ломбардцев. Сделав чуть более пятидесяти шагов, она остановилась у перекрестка, поглядела по сторонам и, перебежав под углом улицу Савонри, а потом пройдя через сад, постучалась условным знаком в дверь дома под вывеской, на которой был изображен кусок мыла в окружении мыльных пузырей[28]28
  Улица Savonnerie в переводе означает «Мыловаренная».


[Закрыть].

Через некоторое время за дверью послышался звук тяжелых шагов. Ближе, ближе… Вот они замерли. Однако голоса хозяина не слышно. За дверью царит пугающая тишина. Но вот растворилось окошко, и в неверном свете свечи сквозь сетку обрисовались очертания мужского лица, бородатого, с приплюснутым носом.

– Post nubile Phoebus[29]29
  После ненастья проглядывает солнце (лат.).


[Закрыть], – произнесла женщина, одновременно поднося к сетке платок с вышитым на нем гербом Бретани.

Человек посмотрел и тотчас дал отзыв:

– Vae victis[30]30
  Горе побежденному (лат.).


[Закрыть].

Окошко захлопнулось, вслед за этим лязгнул засов, дверь раскрылась, впустила незнакомку и тотчас закрылась за ней.

Гостья откинула капюшон.

– Адалария де Тортевиль! – воскликнул мужчина. – Впрочем, кто бы еще мог ко мне прийти в столь поздний час?

– Мы одни? – спросила гостья, оглядываясь кругом.

– Со мной слуга, вы его хорошо знаете.

Дама кивнула.

– Кроме него, мышей, скребущих полы, и пауков, в углах в доме никого нет. Но пройдем отсюда в комнату.

Кровать, стул, стол с разложенными на нем бумагами, чернильница, перо, горящая свеча – вот и все, что было в этом доме, не считая прихожей, где висела на крючках одежда.

Адалария села на кровать, хозяин – на стул, который подвинул ближе. Слуга примостился у порога, прямо на полу.

– Но как вы могли, баронесса, в такой час?.. – Хозяин порывисто поднялся, поправил занавеску на окне, затянутом бычьим пузырем. Оглянулся, встревоженно спросил: – Вас не видели? Не было слежки, вы смотрели?

– Я нарочно петляла по улицам, не так-то легко было идти по моим следам.

– Все же это весьма неосмотрительно с вашей стороны: ночной Париж кишит грабителями и убийцами всех мастей.

– Меня сопровождали.

– Понимаю. Люди Строптивого?

– Наемные убийцы. Они шли за мной, как тени, держа под наблюдением каждый мой шаг. Следи кто за мной, он неизбежно попал бы к ним в руки. Я оставила их в саду, под раскидистым вязом. Мне следует познакомить вас: случись что со мной, они перейдут к вам.

– Хорошо. Теперь к делу.

Адалария повернула голову в сторону порога.

– Я буду говорить при слуге. Он верен нам, я давно убедилась в этом. То, что я скажу, должны слышать вы оба.

Слуга молча кивнул.

– Итак, баронесса, что у вас?

– План похищения короля.

Хозяин вздрогнул, будто прикоснулся к ежу, потом быстро пересел со стула на кровать и вполголоса проговорил:

– Черт бы вас побрал, мадам, нельзя ли говорить тише, вы все же не на рынке в базарный день и не на соколиной охоте. Пыточная башня никому не прощает измены. А теперь я слушаю вас.

– Кастильянка ходит по горящим угольям, они жгут ей пятки. Ей нужен мир. Ради этого она собирается заключать брачные союзы с Бретанью и Ла Маршем. На днях она отправит гонцов к Моклерку и Лузиньяну. Место встречи – Вандом.

– Хочет, стало быть, породниться с Бретанью и Пуатье, дабы избежать нового бунта? Весьма разумно с ее стороны. Но почему Вандом? Она могла бы их пригласить к себе во дворец.

– Голова у женщины не только для того, чтобы носить лицо, Пернель. Дворец – подходящее место для ареста главарей, и те, подумав об этом, разумеется, не приняли бы приглашения. Вандом – нейтральная зона, здесь никто ничего не выигрывает, зато проиграть может испанка. Она идет на риск, зная, конечно, что граф Вандом – вассал короны, но не догадываясь, что он держит нашу сторону.

– Стало быть, захватить в плен короля можно будет в Вандоме?

– Ни в коем случае! Пусть королева-мать остается в неведении, ни к чему давать ей лишний козырь.

– Какой же проигрыш ждет короля? Какие планы, баронесса, вынашиваете вы по этому поводу и какими, быть может, располагаете сведениями? Я имею в виду день, когда король покинет Париж, и его эскорт. Кстати, почему Людовик? Его мать решила, что он достаточно подрос для того, чтобы начать постигать сложную науку управления государством?

– Так захотела я, виконт.

– Вы? – Изумлению Пернеля не было границ. – Вы этого захотели? И опекунша вас послушала?

– Я всего лишь дала ей совет, причем мягко, ненавязчиво, мимоходом. Я сказала, что мальчику пора уже проявлять самостоятельность; Филипп Август, его дед, в четырнадцать лет уже правил королевством. Почему бы не отпустить юного Людовика в Вандом? Под надежной охраной, разумеется.

– И кастильянка дала согласие?

– Этого обычно требует она, но никто не смеет требовать от нее. Она просто ответила мне, что это дельная мысль, и она подумает над ней.

– Выходит, выезд короля под вопросом? Какого черта тогда вы затеваете эту игру?

– Не кипятитесь, Пернель, вы имеете дурную привычку отступать, еще не начав сражения. Вопрос с королем уже решен, определен также состав участников поездки.

– Вы это знаете наверняка? Ошибки быть не может?

– Я слышала это своими ушами.

– Так, так… – Пернель стал напряженно думать. Адалария видела, как на виске у него ритмично пульсирует жилка, отсчитывая одну за другой секунды. – Значит, король уезжает… Похоже, есть смысл говорить о том, чтобы захватить его в плен вместе с мамочкой, и вот тогда… Черт возьми, весьма недурной замысел, баронесса! Как это вам могло прийти в голову?

– Полагаете, герцог Бретонский напрасно одаривает своих верных слуг деньгами и землями?

– Когда же выезжает король? И как успеть предупредить наших людей, чтобы они попытались захватить короля в плен… полагаю, на обратном пути?

– Именно так, на обратном, и мы успеем, если не будем попусту терять времени и приступим к решительным действиям.

– Ничего не выйдет, – внезапно заявил Пернель, – мы не успеем собрать войско, а без этого ваш план, мадам, обречен на провал.

У Адаларии был готов ответ на это возражение.

– Людей собрать успеем, важнее всего в первую очередь предупредить Моклерка и Лузиньяна, чтобы они дали свое согласие на встречу. Понимаете меня? Ведь без этого король не двинется с места. Поэтому надо немедленно что есть духу мчаться в Пуатье и Бретань.

– Понимаю. Мы должны опередить королевских гонцов.

– Вот именно, виконт, вот именно! Слушайте меня внимательно, ибо от вас сейчас зависит успех будущего предприятия, а значит, и я нисколько не преувеличиваю, будущее королевства. Вы тотчас поскачете в Дрё; пусть оттуда как можно скорее вышлют двух гонцов: одного – к Моклерку, другого – к Лузиньяну. Вы правы, гонцы должны быть там раньше посланцев короля, которые, конечно же, не очень будут торопиться. Получив согласие на встречу, посланцы отправятся обратно в Париж, дабы сообщить об этом испанке. Вот тогда она вместе с сыном и отправится в свое последнее путешествие. За то время, что курьеры короля будут колесить по дорогам Франции, семейство Дрё должно обеспечить сбор войска, которое нападет на короля, когда он будет возвращаться в Париж. Лучшим местом для засады, полагаю, следует избрать Корбейль, а потом выслать дозорных. Они сообщат о приближении королевского кортежа.

Пернель размышлял, завороженно глядя в одну точку на полу. Жилка на виске стала биться чаще. Казалось, он взвешивал все за и против. Что-то, видимо, все же беспокоило его, какой-то пункт плана вызывал если не опасение, то сомнение.

– Можно промахнуться, – внезапно проговорил он. – Бароны не успеют собраться в Корбейле, как король уже вернется домой.

– Оба, Лузиньян и Моклерк, должны задержать его в Вандоме как можно дольше. Согласовав это с хозяином замка, вместе они решат, что делать. Да и король вряд ли захочет уехать так скоро: дворец в Париже, надо думать, порядком опостылел ему. Тут-то граф Вандомский и предложит юному монарху массу всяких развлечений: псовую охоту, потом соколиную, игры, турниры. Да мало ли еще чего? Пусть познакомит короля со своей дочерью, они найдут способ провести время, а матушку, как собачку, пусть ежедневно выгуливает, показывая ей свои угодья. У него там леса, поля, дивные озера…

– А наши люди тем временем, успев собраться, будут скучать в Корбейле?

– Оттуда не так уж далеко до Вандома. Пусть вышлют посланца. Тот шепнет хозяину, что пришла пора выпроваживать гостей. И вот еще что. Приехав в Дрё, вы изложите графам то, что услышали от меня. Если это покажется им рискованным и неосуществимым, то нечего и настаивать, однако обратите их внимание на то, что такой возможности может больше не представиться. Я имею в виду эскорт. Он будет небольшим, человек в пятьдесят, думаю, не больше.

– Что наводит вас на эту мысль, баронесса?

– Логика, которая так свойственна вам, мужчинам, и которую вы упорно не желаете замечать у нас, женщин. Увидев, что к городу приближается большое королевское войско, Моклерк и Лузиньян поспешат тотчас покинуть замок, если к тому времени будут уже там. А если они будут только подъезжать, то высланные вперед дозорные донесут им, какой сюрприз ожидает их под стенами Вандома. Думаю, после этого у них отпадет всякая охота двигаться дальше. Что же они предпримут, как вы думаете, виконт?

– Повернут коней и уберутся восвояси. Я бы, во всяком случае, поступил именно так.

– Королева-мать не дурнее нас с вами, а потому ни о каком войске не может идти и речи. Ей важны эти переговоры – она хочет мира. Но этим самым, догадываюсь, она дает последний шанс тем, кого она называет мятежниками, ибо в случае их третьей неудачи она уже не станет церемониться ни с дядей Людовика Девятого, ни с правнуком Людовика Шестого, ни, тем более, с Лузиньяном. А ведь тот был предан Людовику Восьмому, сражался вместе с ним против англичан.

– Что заставило его изменить короне? – полюбопытствовал Пернель. – Слышал я, его жена, бывшая королева Англии, чересчур горда своим прошлым и вертит новым мужем, как ей вздумается.

– Лузиньян попал под жернова, которые не остановятся, пока не перемелют все зерно в муку. Ей ли подчиняться какой-то даме из Кастилии? Вот в ком кипит зло, плеская через край, как бурлящая вода в котле. То, что Лузиньян с нами – ее рук дело. Она боится усиления королевской власти в Аквитании, рядом с которой ее графство. Не удивлюсь, если однажды она устроит покушение на жизнь кастильянки.

– Что ж, мне все понятно, – кивнул Пернель. – Остается решить один вопрос: стоит ли Моклерку и Лузиньяну соглашаться на супружеские союзы своих детей с королевскими? Что скажет король, узнав, что его захватили в плен те, с кем он подписывал брачный договор?

– Откуда у него появятся такие сведения? – возразила мадам де Тортевиль. – Единственный, на кого падет вина, – его дядя Филипп, который возглавит заговор, а в дальнейшем станет диктовать племяннику свою волю. Что касается брачных союзов, то этот вопрос пусть решают те, кого это напрямую касается – граф де Ла Марш и Пьер Моклерк. В любом случае им нечего опасаться холодных стен Луврской тюрьмы. В Корбейле соберутся лишь представители дома Дрё – принцы, графы, их друзья, – словом, те, кто недоволен. Моклерк, хоть и принадлежит к этому дому, окажется непричастен к мятежу. Будет даже лучше, если он выразит свое согласие при встрече в Вандоме – это удвоит его невиновность. Теперь вам понятно, виконт? Я спрашиваю, все ли вы поняли?

– Да, баронесса, – твердым голосом ответил Пернель.

– Надо ли вам повторять?

– Я передам графам Дрё все то, что услышал от вас.

– Я нарочно не стала писать писем, хотя и собиралась поначалу это сделать. Никогда не знаешь того, что может случиться в дороге. На вас могут напасть разбойники. Ваша жизнь им не нужна, зато их очень заинтересует содержимое вашего кошелька и, быть может, ваша одежда. Что будет, если они обнаружат у вас эти письма? Они постараются продать их подороже. Кому же? Королю или тому, кто ему служит. Там не проставлены были бы имена, но лиц, скрывающихся за ними, легко бы отыскали. Итак, виконт, если вы хорошо все запомнили, поезжайте с Богом.

Адалария бросила взгляд на порог комнаты.

– Надеюсь, Бребан, тебе тоже не придется повторять?

– Не придется, – коротко ответил слуга.

– Очень хорошо. Ты поедешь другой дорогой. – Она вновь повернулась к собеседнику. – Мера вынужденная: не вы, так он доберется.

Кивнув, Пернель поглядел в окно.

– На дворе непроглядная темень. Мы отправимся утром, к вечеру, думаю, будем в Дрё.

– Если нет, ночуйте на первом же постоялом дворе. Ночь – не союзница в таком деле. И наденьте по две кольчуги – на всякий случай.

– Жаль, никто не посоветовал мне сделать этого десять лет тому назад, при осаде Дамиетты.

– Вы имеете в виду крестовый поход? А что случилось тогда? Вы были ранены?

– Сабля сарацина рассекла мне грудь от плеча до бедра, наискось. Мой меч сломался, и я не смог отразить удар. Мне чудом тогда удалось выжить. Проклятый шрам до сих пор дает о себя знать: ноет к перемене погоды.

– Надеюсь, это не помешает вашему путешествию. А теперь доброй вам ночи, виконт, и да хранит вас Бог.

Осенив обоих крестным знамением, Адалария вышла из дома. Пять теней отделились от дерева и двинулись вслед на ней.