Текст книги "Варфоломеевская ночь"

Глава 3. Второе предназначение экстракта для заживления ран

Как и предполагала Жанна, бал продлился почти до рассвета. Было много выходов; танцевали, разбившись парами, менуэт, котильон, павану и куранту[9]9
  Придворные танцы XVI века.


[Закрыть]. Первыми шли, как и подобает, король с супругой, за ними его братья, герцоги, графы, маршалы и капитаны. Не отставали и послы: итальянский, испанский и английский. Лучшей танцевальной парой была признана королевская, за ней шли Маргарита Валуа и юный принц Конде. В перерывах между танцами придворное общество потешалось над комическими номерами балаганных шутов, слушало пение и стихи; потом усаживалось за столы, обильно заставленные яствами и питьем, и веселилось вовсю, рассказывая всевозможные анекдоты как из повседневной жизни, так не обходя вниманием и деяния древних, в число которых попали, конечно же, Калигула, Нерон, Цезарь и другие.

Жанна почти не притрагивалась к еде и питью, но не потому, что боялась быть отравленной: она знала, что ей это не грозит, поскольку она регулярно принимала в небольших дозах яд, который заставлял ее пить Лесдигьер. Она чувствовала себя не совсем здоровой, и это лишало ее и аппетита, и бодрого настроения. Танцевала она тоже мало, поскольку временами чувствовала, как начинает кружиться голова и становится трудно дышать. В эти минуты она бледнела и, виновато улыбаясь, брала Лесдигьера под руку и уходила с ним в сторону. Неожиданный приступ вскоре проходил, румянец возвращался на щеки, и она, озорно улыбаясь, вновь возвращалась к танцующим парам и шла по кругу, держа за руку то Лесдигьера, то Шомберга, то одного из сыновей Екатерины Медичи. Но проходило какое-то время, и ей опять становилось дурно: ее начинало тошнить, глаза заволакивал белесой пеленой странный туман, она чувствовала сильную слабость и едва не падала на пол, если бы Лесдигьер и Шомберг, всегда находившиеся рядом, не поддерживали под руки и не уводили к лестничному маршу, где воздух был свежее. Ее личный врач, находившийся поблизости, высказал опасение за здоровье и посоветовал как можно скорее вернуться домой и лечь в постель. Но она только кивала в ответ и уверяла, что сейчас все пройдет и нет причин волноваться, просто стало душно и она немного устала.

Екатерина, не сводившая глаз с политической соперницы, все хорошо видела, и зловещая улыбка искажала лицо всякий раз, когда Жанна, опираясь на руки спридворных, выходила из круга танцующих. Ей знакомы симптомы внезапного удушья, и она с торжеством глядела на бледное лицо королевы Наваррской, в частности, на ее руки, облаченные в великолепные розовые перчатки. Сама она почти не танцевала, было не до этого. Сегодняшний день стал началом триумфа, о результатах которого она впоследствии доложит его святейшеству Григорию XIII.

С первыми проблесками рассвета Жанне стало настолько плохо, что она уже еле стояла на ногах. Врач ужаснулся, найдя у нее высокую температуру и учащенное сердцебиение. Дышала она неглубоко и часто, легкие плохо справлялись. Решено было немедленно везти ее домой, как вдруг по лицу мгновенно разлилась смертельная бледность, она пошатнулась и без сознания упала на руки Лесдигьера.

Бал сразу же прекратили, и гугеноты толпой бросились к Жанне Д’Альбре.

– Что с королевой? Что случилось? – слышалось отовсюду. – Ответит нам кто-нибудь? Скажите вы, Лесдигьер!

– Королеве внезапно стало плохо, – громко объявил Лесдигьер. – У нее сильный жар, лицо все горит!

На мгновение воцарилась тишина. Все молча глядели, как Лесдигьер нес на руках Жанну к выходу из Ратуши, где ждали носилки и конные экипажи. И вдруг в толпе гугенотов кто-то крикнул:

– Нашу королеву отравили! Ей подсыпали яд в питье!

– Отравили!.. Отравили!.. – то тихо, то громко послышалось со всех сторон.

В это время сквозь толпу пробились король и его мать, за ними герцог Анжуйский и некоторые придворные.

– Кто здесь говорит об отравлении? – огляделась кругом Екатерина, и голоса утихли, остались только гневные взгляды. – Королева Наваррская, вероятно, здорово простудилась, на улице прохладно, ветер, а она всегда так легко одевается… Что скажете вы, доктор? – обратилась она к врачу, который все еще был здесь.

– Судя по симптомам, я подозреваю сильное воспаление легких. Быстрое повышение температуры, общая слабость, потеря сознания.

– Вот видите! – воскликнула королева. – Она просто больна. Но ее будут лечить лучшие придворные врачи, и оснований для беспокойства меньше, чем вы думаете. Пройдет несколько дней, и королева Наваррская вновь будет здорова.

Но их уже не успокоить. Гугеноты выбежали из Ратуши и помчались к дому Конде.

– Какая трогательная забота о своей госпоже! – посмотрела им вслед Екатерина. – Мои бы за мной так не побежали.

И она дала сигнал к отъезду. Вскоре Ратуша опустела. Лишь один человек остался стоять, никем не видимый, прислонившись к одной из колонн, поддерживающих второй этаж. Он смотрел через Гревскую площадь в том направлении, куда увезли Жанну, и думал о странных причинах ее недомогания.

Рене недоумевал. Он подозревал, что дело здесь вовсе не в воспалении легких, хотя и это сыграло свою роль. Но личный парфюмер Медичи не мог упрекнуть себя ни в чем: перчатки, которые надела королева Наваррская, были самые обыкновенные, без малейшей капли яда внутри; он не смел нарушить слова, данного Лесдигьеру, и все же он не мог найти объяснений странному поведению Жанны Д’Альбре: так бывает только с людьми, вдохнувшими сильную дозу яда; им может быть обрызгана любая часть одежды, которая ближе всех к телу, вернее, к лицу. И в первую очередь – воротник…

Рене задумался. Ему уже не раз приходилось отправлять на тот свет неугодных королеве-матери людей именно таким способом, и симптомы наступающего смертельного отравления были именно такими, какие он только что видел. Но ведь он не давал Екатерине никакого другого яда и ни одного предмета, пропитанного им, кроме тех перчаток… Так в чем же причина?

Он стал перебирать в уме все этапы сегодняшнего дня, 4 июня, час за часом. Вернее, вчерашнего уже дня, потому что сегодня было пятое. Он сконцентрировал память на том моменте, когда к нему пришла Екатерина Медичи с ларцом в руках, и стал вспоминать…

Едва Екатерина вошла, как сразу же начала действовать, ни о чем другом она думать уже не могла.

– Рене, помнишь ли ты наш разговор о перчатках, которые можно пропитать сильнейшим ядом, проникающим через поры на коже и парализующим деятельность мозга, а потом сердца? Ты сказал мне тогда, что смерть наступает через сутки… агония длится около часа.

– Помню, мадам, словно это было только вчера.

– Ты сказал, что изготовишь такой яд, у тебя есть для этого все необходимое.

– Да, у меня не было только крови новорожденного младенца.

– Я принесла тебе ее тогда.

– Вы погубили невинное дитя?

– Пустяки. Одна из моих фрейлин вздумала родить ребенка. Я отняла его и отрезала ему голову. Часть крови использовала в магических опытах, ты ведь знаешь, я вместе с астрологом практикую белую магию. Другую часть отдала тебе. Ты изготовил яд, о котором я тебя просила?

– Он давно уже готов и ждет…

– Свою будущую жертву? – криво усмехнулась Екатерина. – А жертва уже здесь, под самым носом. Ты не хочешь узнать ее имя?

– Нет, мне это безразлично, достаточно того, что это ваш враг.

– Политический враг, Рене!

– Я далек от политики, вы знаете об этом. Католики или гугеноты – мне все равно.

– Хоть один честно признался, остальные кривят душой. Религия для них – лишь щит или оружие, которым они пользуются в корыстных целях.

– Займемся делом, ваше величество. Вы принесли перчатки?

– Они здесь, в этом ларце.

Она откинула синий бархат, открыла шкатулку, достала оттуда перчатки и протянула их парфюмеру.

– Так ты уверяешь, что никто ни о чем не догадается?

– Никогда. Смерть припишут внезапному параличу костной ткани мозга, повлекшему разрыв сердечной мышцы и закупорку клапана, подающего кровь. На яд никто не подумает. Нужен тонкий химический анализ мозга, костей и кожи трупа. Насколько мне видится, никто этим заниматься не станет. Только один человек способен на это, его зовут Амбруаз Паре.

– Я знаю, Рене. Он теперь работает на меня и сделает так, как я скажу.

Она посмотрела на перчатки, которые парфюмер держал в руках совершенно не интересуясь искусной работой.

– Ты не любопытен, Рене. Красивая вещь, не правда ли?

Миланец равнодушным взглядом скользнул по перчаткам и небрежно бросил их на стол:

– Берегу свой язык, мадам, а заодно и шею.

– Весьма благоразумно. Не каждый в наше время может похвастаться качествами, присущими тебе.

Рене промолчал.

– Когда они будут готовы? – спросила Екатерина.

– Часа через три, не раньше. Ткань должна хорошо просохнуть.

– Понимаю. Я пришлю к тебе человека, он покажет мой перстень, вот этот. Ты отдашь ему шкатулку, он и отнесет ее по адресу. В случае подозрений, могущих пасть на меня, я обвиню во всем посыльного и прикажу его пытать, а потом казнить. Итак, ты отдашь шкатулку этому человеку.

– Хорошо, мадам.

– Да, еще… Яд будет только внутри? Снаружи перчатки будут вполне безопасными?

– Они будут самыми обыкновенными, и любой человек сможет держать их в руках сколько угодно, до тех пор пока не наденет.

– Отлично, Рене, это все, что мне нужно.

Екатерина поднялась, собираясь уходить, и уже сделала несколько шагов, но внезапно остановилась и обернулась:

– Впрочем, нет, не все.

– Что еще, мадам?

– Мне нужен токсичный препарат, способный убить через дыхательные пути. У тебя был такой, я знаю, покажи мне его.

– Прошу прощения, мадам, но вы забыли, что взяли у меня такую жидкость около месяца назад.

– Ах да, припоминаю, действительно… И у тебя не было времени изготовить такую же?

– Но ведь вы не просили…

– Ах, Рене, – огорченно протянула Екатерина, – такие вещи всегда должны быть под рукой, ведь это рабочий материал, которым ты зарабатываешь на жизнь.

– Я тотчас возьмусь за изготовление этого препарата и уверяю вас, что через несколько дней он будет готов. К нему необходимо достать некоторые компоненты, устраняющие всякий запах, на это требуется время.

– Нет, Рене, я должна иметь эту вещь сегодня, сейчас же.

Парфюмер развел руками:

– Мне остается только сожалеть… Впрочем, – добавил он мгновение спустя, – у меня есть нечто подобное, но это только слабый экстракт, для вполне здорового человека он совершенно безвреден.

– Зачем же ты тогда держишь его?

– Дело в том, что этот бальзам ко всему прочему имеет еще и чудодейственную силу. Я держу его как средство для быстрого заживления ран.

– Заживления ран? Объясни, что это значит.

– Если человеку случается, к примеру, порезать палец или быть раненым на дуэли, то стоит смазать этим эликсиром края раны, как кровотечение прекращается, боль утихает, а кожа быстро срастается. Такое средство незаменимо для дуэлянтов, например, или для тех, кто имеет дело с острыми и режущими предметами.

Какое-то время Екатерина размышляла над словами Рене, затем спросила, будто только что вспомнив:

– Ты говорил, кажется, что для органов дыхания здорового человека этот эликсир совершенно безвреден?

– Я и сейчас могу это повторить.

– А для нездорового человека? Того, например, чьи легкие не в порядке?

– Для такого пары экстракта окажутся весьма губительными. Больные легкие не справятся с удалением токсинов, выделяемых материей, которая будет пропитана жидкостью. Через ткань легких они неизбежно попадут в кровь, и тогда…

– И тогда?.. – вся напряглась Екатерина.

– Человеку останется жить всего лишь несколько дней. Концентрация яда гремучей змеи весьма мала, и он будет медленно просачиваться в кровь, но все же неизбежно сделает свою работу.

– Чудесно… просто превосходно… – прошептала Екатерина Медичи, и вновь устремила внезапно загоревшийся взгляд на парфюмера:

– А вскрытие? Что покажет вскрытие трупа, Рене?

– Ничего. Полное разложение легких, атрофацию кровеносных сосудов и водяные пузырьки в легочной ткани. Любой хирург вам скажет, что это следствие острого крупозного двухстороннего воспаления легких, которое при общей слабости иммунной системы организма неизбежно приводит к летальному исходу. Но к чему вам это, мадам? Человек, пораженный такой болезнью легких, при которой экстракт оказывает губительное действие и вызывает пневмонию, все равно скоро умрет, это вопрос каких-нибудь нескольких месяцев, если, конечно, он не догадается сменить обстановку и дышать чистым природным и целебным воздухом, например, на взморье или в горах…

– В горах… – как эхо, повторила Екатерина Медичи, отвечая скорее собственным мыслям, чем на слова парфюмера. – Но она не доберется туда, – прошептала она так тихо, что Рене ничего не услышал, – она просто не успеет, и этот бал будет для нее последним. И что же, – спросила она миланца после минутного размышления, – часто пользуются твоим бальзамом?

– Да, мадам, ведь от ран, порезов и уколов в наше время никто не застрахован.

– Как удачно все складывается, Рене, я как раз хотела попросить именно о такого рода одолжении. Дело в том, что моя приемная дочь Диана, выходя из кареты, внезапно оступилась и, ухватившись рукой за дверной косяк, сильно поцарапала ладонь. Полилась кровь, прибежали врачи, смазали чем-то, наложили на рану повязку, но Диана упрямо твердит, что боль не утихает и повязка сочится кровью. Как ты думаешь, не подойдет ли твое средство для герцогини?

– Лучшего и придумать нельзя, мадам. А ваши придворные врачи, простите мое выражение, просто бездари, за исключением мэтра Амбруаза. Этот самый толковый. Впрочем, не стоит их винить, поскольку они не знакомы с алхимией и секретами приготовления ядов. Вот флакон, ваше величество. Обработайте рану мадам герцогини и, ручаюсь, к вечеру она уже забудет о том, что поранила руку. Если хотите, я сделаю это сам.

– Нет, нет, – запротестовала королева-мать и улыбнулась, – тебе незачем беспокоиться, думаю, у меня получится не хуже, и дочь вскоре перестанет донимать меня жалобами. Это тем более кстати, Рене, что сегодня вечером в Ратуше начнется бал, который дают в честь королевы Наваррской и окончательного примирения враждующих партий городские старшины.

Рене только поклонился в ответ.

Екатерина взяла флакон, вышла, села в портшез и приказала нести себя на улицу Гренель, к особняку, где жил принц Конде.

– Они не сумели тебя извести, – проговорила старая королева, когда портшез тронулся с места, – теперь за дело возьмусь я. Не одно, так другое средство обязательно погубит тебя. Надо все же перестраховаться, никогда не знаешь, что может случиться.

Вспомнив, Рене только теперь понял, для чего нужен был Екатерине Медичи экстракт для заживления ран. Впрочем, он мог и ошибаться, и скрытая болезнь, точившая изнутри организм наваррской королевы, в действительности могла принять такие законченные формы, свидетелем которых он только что был. Однако предшествовать этому должна изнуряющая лихорадка, упадок сил, скачкообразные повышения температуры тела до максимальных пределов и тяжелый, мокрый кашель. Если все это не наблюдалось, значит, налицо действие яда. У кого же спросить? Кто даст ответы на эти вопросы? Лечащие врачи? Но не надо давать им лишний повод для подозрений, достаточно и того, что в обстоятельства этого дела посвящен Лесдигьер. Вот кого прежде всего необходимо повидать Рене, вот кто даст ему ответы. Но для начала он должен захватить с собой противоядие, ведь речь идет о жизни возлюбленной человека, который спас ему жизнь, и долг чести при этом должен быть выше чудовищных планов королевы-матери, как бы щедро ни платила она за страшную работу. Не раздумывая больше ни секунды, Рене стремительно пересек Гревскую площадь, улицей Эторшери вышел к башням Шатле, повернул налево, прошел по мосту Менял, пересек Сите и вскоре уже был дома. А еще через некоторое время, вернувшись обратно и миновав запутанную до чрезвычайности сеть улочек Луврского квартала, он дошел до старых ворот и повернул к дому Конде.

Глава 4. Как парфюмер Рене оказался в долгу у Шомберга

Королева Наваррская лежала в забытьи и часто дышала. Лоб ее покрылся испариной, лицо все горело, температура подскочила до невероятного предела. Все окна в спальне были открыты, лучшие врачи королевского двора беспрестанно хлопотали у ложа больной, делая инъекции, протирания и даже кровопускание, но единственное, чего удалось добиться —понижения температуры тела. Уже хорошо, но лица врачей оставались хмурыми, никто из них не смел посмотреть присутствующим в глаза, все в один голос твердили о воспалении легких. Лишь один Амбруаз Паре, встав во весь рост после тщательного осмотра больной, поднял голову и, встретившись взглядом с глазами Екатерины Медичи, устремленными на него, объявил в полной тишине, что сильно подозревает раковую опухоль, воспалившуюся и давшую трещину от воздействия какого-то внешнего раздражителя, который уже начинает разрушать правое легкое.

Екатерина изменилась в лице, но все же сказала, смело глядя в глаза присутствующим:

– Какой-то нелепый случай, видимо, королева дышала ртом и, сильно вдохнув, застудила легкие холодным воздухом.

Амбруаз Паре бросил уничтожающий взгляд, но перечить не стал и отвернулся, вновь склонившись у изголовья Жанны.

– Господа придворные врачи, – продолжала старая королева, – вам отныне предписывается неотлучно находиться у постели больной и следить за ее здоровьем. Отныне вы в ответе за жизнь королевы Наваррской, и в случае несчастья король спросит с вас.

Карл IX вышел вперед и высказался по этому поводу:

– Королева Наваррская должна жить, прошу помнить об этом. Не настолько она стара, чтобы умирать, и не такой уж страшный недуг ее поразил, чтобы с ним нельзя было справиться. Не забывайте, что перед вами не простая смертная, а королева суверенного государства, родственница короля Франции, жизнь которой для нас не менее дорога, чем наша собственная.

Екатерина Медичи добавила:

– Тому, кто сможет спасти нашу дражайшую родственницу и поставить ее на ноги, король гарантирует щедрое вознаграждение.

Карл кивнул, соглашаясь со словами матери.

И только двое из числа набившихся в спальню королевы Наваррской, искренне горевали о случившемся. Лесдигьер, стоявший на коленях у изголовья Жанны и держащий ее горячую руку в ладонях, и Шомберг. Он стоял за спиной друга и плакал, размазывая слезы по щекам рукавом камзола.

Парфюмера Рене хорошо знали как во всех уголках Парижа, так и в доме Конде, поэтому, чтобы остаться неузнанным, он плотно закутался в плащ, на глаза глубоко надвинул шляпу, а лицо спрятал под маской. В его планы совсем не входила встреча с Екатериной Медичи, а поэтому он, едва был впущен, сразу же спросил у лакея, не здесь ли находится вдовствующая королева мадам Екатерина. Ему ответили, что король Карл IX и его мать в данное время находятся у постели тяжелобольной Жанны Д’Альбре. Тогда Рене попросил, чтобы позвали г-на Лесдигьера и сказали ему, что его внизу ждет человек в маске, который желает с ним переговорить по одному важному делу.

Слуга, зажав в руке монету, тут же удалился. Минуту спустя он подошел к Лесдигьеру, все еще стоявшему на коленях, и тронул за плечо. Тот обернулся, поднял голову.

– Что тебе? – тихо спросил он.

– Вас хочет видеть один человек, – так же тихо ответил посланец.

– Кто он?

– На его лице маска, я его не знаю.

– Пусть убирается.

– Он велел передать, что у него к вам важное дело, мсье.

– Что ему надо?

– Больше ничего не сказал.

– Где он?

– Внизу, у дверей.

– Ступай. Скажи, что я сейчас спущусь.

Слуга ушел. Лесдигьер переглянулся с Шомбергом и вышел в коридор.

И тут же Екатерина Медичи, не упустившая ни одного движения Лесдигьера, бросила выразительный взгляд на одного из окружавших дворян, слегка кивнув в сторону дверей. Тот понял и тут же исчез вслед за Лесдигьером. Но и Шомберг был начеку, и как только дворянин ушел, он направился за ним. Его ухода в общей сумятице никто не заметил.

Придворный вышел на площадку, и с верхних ступеней лестницы увидел Лесдигьера, беседующего внизу с незнакомцем. Он сделал вид, будто эти двое его совершенно не интересуют, и принялся разглядывать картины, висящие на стенах. Те, что внизу, тем временем поднялись по другой лестнице, ведущей в правое крыло здания, прошли по коридору и исчезли в одной из комнат.

Шпион Екатерины поднялся вслед за ними, так же прошел по коридору, приглушая шаги и внимательно прислушиваясь, наконец остановился у дверей, из-за которых доносились негромкие, но вполне различимые голоса, приник ухом и стал слушать.

Прошла минута, другая, и вдруг кто-то сзади положил ему руку на плечо, да так тяжело, что бедняга чуть не присел.

– Что вам угодно, милостивый государь? – вполголоса спросил дворянин, отнюдь не радостными от такой встречи глазами глядя на Шомберга.

– Что там? – так же негромко спросил Шомберг, тоже приложив ухо к двери.

– Да вы с ума сошли! – вытаращился дворянин.

– Тише, тише, сударь, – произнес Шомберг и поднес палец к губам, – ибо, чего доброго, те, что находятся за дверью, могут услышать, и уж тогда нам не доведется узнать их тайну.

– Я спрашиваю, что вам угодно?

– Мне тоже хочется послушать то, о чем там говорят, а поэтому давайте послушаем вместе: вы у одной половины дверей, а я у другой.

– Кто вы такой, мсье, и почему так нагло себя ведете? Я ведь, кажется, не задевал вас.

– Зато я желаю вас задеть. А зовут меня Шомберг. Вам, судя по отсутствующему выражению лица, очевидно, не знакомо это имя, а значит, вы новенький при дворе. Но так как вы, господин Мидас[10]10
  По одной из легенд, у царя Мидаса были ослиные уши, пользуясь которыми он знал содержание любой интересующей его беседы, и которые он прятал под колпаком.


[Закрыть], по-видимому, еще не усвоили всех правил дворцового этикета, то я намерен преподать небольшой урок, который заставит раскаяться в низости вашего поступка.

– Да что вы себе позволяете, в конце концов? Я вас не знаю! Что вам угодно?

– Мне угодно оборвать ваши уши и скормить их собакам. Не поверите, как мои борзые любят жрать человеческие уши.

– Сударь, вы ответите за свои слова!

– Когда угодно, хоть прямо сейчас, к чему откладывать?

– Хорошо, от вас, видно, теперь не отделаешься. Выйдем во двор, здесь нас могут услышать.

– Кто? Те двое, что находятся в этой комнате? Согласен. В таком случае мы пройдем в глубь коридора, там звон оружия будет глуше. А на заступничество королевы-матери и не надейтесь, она сейчас наверняка выходит на улицу вместе с королем.

– Ну что ж, – скрипнул зубами дворянин, с сожалением поглядев на дверь, – раз вы так хотите, я преподам вам урок вежливости, которой так не хватает гугенотам королевы Наваррской.

Они отошли шагов на двадцать и обнажили шпаги. Полминуты спустя Шомберг сделал выпад и проткнул противника насквозь. Тот упал ничком, не издав ни звука. А Шомберг вытер клинок, вложил его в ножны, огляделся по сторонам и, как ни в чем не бывало, отправился по коридору туда, откуда только что пришел. Подойдя к дверям, он еще раз осмотрелся, раскрыл их и вошел в комнату.

Незнакомец вздрогнул и сразу же отвернулся, но Лесдигьер успокоил его движением руки:

– Не бойтесь, это мой друг. Он нем, как могила. При нем вы можете быть вполне откровенны.

Незнакомец повернулся.

– Рене! Парфюмер ее величества королевы-матери! – вскричал пораженный Шомберг.

– А вы – Шомберг, капитан гвардии покойного коннетабля Анна де Монморанси, – спокойно ответил Рене.

– Еще бы нам не знать друг друга, ведь мы с вами не раз встречались и даже, помнится, здоровались за руку.

– Я тоже помню вас. Вы с вашими многочисленными любовницами часто заглядывали ко мне в лавку, чтобы купить украшение. В то время я практиковал ювелирное дело.

– Ей-богу, так и было! – воскликнул Шомберг. – И поскольку мы с вами не враги, господин Рене, то вот вам моя рука от чистого сердца!

И он протянул огромную ладонь.

– Что ж, – ответил Рене, – с удовольствием отвечу на ваш чистосердечный порыв, ибо уверен, что у такого человека, как господин граф, не может быть лживых и вероломных друзей.

И они с улыбками пожали друг другу руки.

– А теперь скажи, чего ради ты пришел сюда? – спросил Лесдигьер. – Что-нибудь случилось?

– Ничего особенного, – пожал плечами Шомберг, – если не считать того, что ваш разговор от слова и до слова был подслушан, во всяком случае первая его половина.

– Кем? – быстро спросил Рене.

– Одним дворянином, шпионом Екатерины Медичи, имя которого я забыл спросить.

– О бог мой, я пропал! – произнес Рене. – Если мадам Екатерина узнает об этом, то в лучшем случае меня ждет изгнание, а в худшем – виселица или нож убийцы.

– Успокойтесь, Рене, она ничего не узнает, – спокойно ответил Шомберг.

– Вы уверены?

– Да, я попросил его уйти, взяв с него честное слово, что он никому ничего не разболтает.

– Вы взяли с него честное слово?!

– Ну да, что же тут удивительного.

– И он ушел?

– Разумеется, и поклялся при этом больше сюда не возвращаться.

Недавние собеседники переглянулись.

– Гаспар, что ты сделал с этим человеком? – спросил Лесдигьер.

– Ничего особенного, просто вызвал его на дуэль и убил тем самым выпадом из третьей позиции, которому ты меня обучил.

Лесдигьер рассмеялся.

Рене облегченно вздохнул и теперь уже первый протянул руку Шомбергу.

– Слава богу! Вы возвращаете мне жизнь, мсье Шомберг. Оказывается, во Франции не перевелись честные и смелые люди, да к тому же еще и такие верные друзья.

И добавил, в то время как Шомберг пожимал ему руку:

– А ведь, кажется, я опять обязан спасением жизни, но теперь уже не вам, Лесдигьер, а вашему другу.

– Пустяки, – скромно ответил Шомберг.

– Запомни, Гаспар, – назидательно произнес Лесдигьер, – и извлеки одну простую истину: такой человек, как мэтр Рене, никогда не остается в долгу.

Миланец молча наклонил голову.

– Однако продолжайте, Рене, вы что-то еще хотели сказать.

– Совсем немногое. Но предлагаю уйти отсюда в другое место: королева-мать может отправиться на розыски своего шпиона. Заодно давайте посмотрим, кто это такой.

Они осторожно вышли из комнаты, прошли по коридору к месту недавнего поединка и остановились. Человек все так же лежал, уткнувшись лицом в ковер на полу. На спине у него проступало большое темное пятно.

– Неплохой удар, – заметил Лесдигьер. Шомберг нагнулся и перевернул на спину.

– Ги де Жарнак! – произнес Рене. – Шпион королевы-матери. Я узнаю его.

– Неблаговидные дела всегда заканчиваются нелепо, – изрек Лесдигьер.

– Поторопимся, господа, нас не должны видеть вместе.

– Наденьте на всякий случай вашу маску, Рене.

Они снова спустились вниз, но уже по боковой лестнице, ведущей к черному ходу, вошли в какое-то слабо освещенное дневным светом помещение и заперли дверь.

– Здесь мы будем в безопасности.