Текст книги "Московские слова, словечки и крылатые выражения"

Ландрин

Историю о том, откуда взялось название дешевых и самых популярных в Москве XX века конфет, рассказал известный московский булочник Филиппов.

На кондитерскую Григория Ефимовича Елисеева – владельца известного всей Москве роскошного магазина на Тверской – работал кустарь по имени Федя. Он производил леденцы, в чем был большой мастер; в отличие от одноцветных леденцов других кустарей, он делал двухцветные: одна половинка – беленькая, другая – красненькая. Такие леденцы, которые тогда назывались монпансье, продавались завернутыми в бумажки, обвертывал их сам кустарь-производитель.

Однажды этот Федор наделал целый лоток своего цветного монпансье и накрыл его брезентом, чтобы потом завернуть в обертки. Но в тот день то ли именины какие были, то ли еще что, одним словом, он загулял и забыл про конфеты.

Утром вскакивает с похмелья, видит – лоток накрытый, завязанный, подхватил его и побежал, чтобы не опоздать. Елисеев развязал лоток и закричал на Федю:

– Что ты принес мне?!

Взглянул Федя на товар и вспомнил, что забыл обвернуть конфеты. Взял лоток и понес домой, раздосадованный.

Лоток тяжелый, присел Федя отдохнуть на тумбу возле женской гимназии. Бегут мимо гимназистки, заглянули в лоток.

– Почем конфеты?

Занятый своими мыслями Федя сразу и не понял, что его спрашивают, а гимназистки торопятся:

– Давай по две копейки.

Гимназисток много, быстро раскупили весь лоток.

– Ты завтра приходи во двор к двенадцати часам, к перемене, – говорят, а одна спрашивает: – Как тебя зовут?

– Федор, по фамилии Ландрин…

Подсчитал Федя барыши, оказалось – выгоднее, чем отдавать Елисееву. На следующий день принес он свои конфеты в гимназию, а там его уже ждали: «Ландрин пришел!» – кричат. И опять он в два счета расторговался.

– Начал торговать сперва вразнос, потом по местам, а там и фабрику открыл, – закончил свой рассказ Филиппов. – Стали эти конфеты называть «ландрин». Слово показалось заграничное, что и надо для торговли – ландрин да ландрин! А сам-то он – новгородский мужик и фамилию свою получил от речки Ландры, на которой его деревня стоит.

К своей иностранно-новгородской фамилии Ландрин присоединил чисто иностранное имя Георг, видимо, под влиянием имени героя повсеместно известного в России лубочного романа «Приключения английского милорда Георга», бывшего любимым чтением грамотеев из народа в течение многих поколений.

Кондитерский магазин «Георг Ландрин» в начале XX века находился в самом центре торговой Москвы: в доме князя Голицына на углу Кузнецкого моста и Большой Лубянки.

Производство разноцветных леденцов без обертки продолжалось и после революции, причем в гораздо более значительных количествах. В послевоенные годы их выпускали и развесными, и в круглых жестяных коробочках, такая расфасовка была особенно удобна для желающих бросить курить. На коробочках имелась этикетка с торговым названием продукта: «Монпансье леденцовое», но продавцы на витринных этикетках обычно писали более известное и привычное: «ландрин».

«Ландрин» оставил по себе память в фольклоре и в литературе.

В памятной до сих пор советской кинотрилогии о Максиме, во второй ее серии «Возвращение Максима» звучит популярная в дореволюционные времена песенка:

 
С чем сравню я ваши глазки,
Положительно с ничем,
Не могу сравнить их даже
С ландрином и монпансьем.
 

В поэме комсомольского поэта А. Безыменского «Комсомолия», написанной в 1923 году, рассказывается о жизни тогдашних комсомольцев, их трудовом энтузиазме и быте. Вот описание скудного комсомольского ужина:

 
Очередь, очередь, чаю стакан!
Машет буфетик хвостом своим длинным.
С радостью завтра – опять к верстакам,
Радость сегодня – китайский с ландрином.
 

Слеза вдовы Поповой

Когда к советскому читателю в самиздате и тамиздате пришла повесть Венедикта Ерофеева «Москва – Петушки», то, пожалуй, среди страниц, наиболее западавших в память после первого прочтения и вызывавших неподдельный и радостный восторг, были страницы, на которых он приводит созданные героем повести рецепты коктейлей, которые, как он заявляет, «по всей земле, от Москвы до Петушков пьют… не зная имени автора». Рецепты этих коктейлей написаны Ерофеевым с поистине раблезианским смакованием питий. А их названия поражали фантастичностью и выразительностью: «Дух Женевы», «Поцелуй без любви», «Ханаанский бальзам», «Сучий потрох», «Слеза комсомолки»… «Как здорово, как ново, как оригинально!» – восклицали все.

Однако нечто подобное уже было. И может быть, именно потому, что здесь соединились незаурядный талант писателя с традицией московского питейного фольклора, был получен такой результат.

В 1840-е годы в знаменитом «Большом Московском трактире» Гурина подавали напиток, называвшийся «лампопо». В московской купеческой среде до восьмидесятых годов XIX века выражение «танцевать лампопо (или лимпопо)» означало бездельничать и безобразить.

Н.В. Давыдов – юрист, приват-доцент Московского университета, хороший знакомый Л.Н. Толстого, автор воспоминаний «Из прошлого», описывая подробно и детально московский быт, пишет и о том, какие экзотические напитки пили москвичи в трактирах и ресторанах.

«”Лампопо” пили только особые любители, – рассказывает Давыдов, – или когда компания до того разойдется, что, перепробовав все вина, решительно уж не знает, что бы еще спросить. Питье это было довольно отвратительно на вкус и изготовлялось таким образом: во вместительный сосуд – открытый жбан – наливалось пиво, подбавлялся в известной пропорции коньяк, немного мелкого сахара, лимон и, наконец, погружался специально зажаренный, обязательно горячий, сухарь из ржаного хлеба, шипевший и дававший пар при торжественном его опускании в жбан. Любители выпивки выдумывали и другие напитки, брошенные теперь, и не без основания, так как все они были, в сущности, невкусны. Пили, например, “медведя” – смесь водки с портером, “турку”, приготовлявшуюся таким образом, что в высокий бокал наливался до половины ликер “мароскин”, потом аккуратно выпускался желток сырого яйца, а остальное доливалось коньяком, и смесь эту нужно было выпить залпом. Были и иные напитки, но все они, в сущности, употреблялись не ради вкусового эффекта, а из чудачества или когда компания доходила до восторженного состояния: они весьма содействовали тому, что московским любителям выпивки приходилось видать на улице или в театре и “белого слона”, и “индийского принца”, и их родоначальника – “чертика”.

Давыдов рассказывает о судьбе замечательного итальянского тенора Станьо, павшего жертвой московского хлебосольства и московской изобретательности в области горячительных напитков. Приехав в Москву на гастроли, пишет Давыдов, «Станьо не выдержал, поддался соблазну жизни, и Москва и московские дамы погубили его. К концу первого же своего сезона он молодцом пил водку, закусывая классическим соленым огурцом и ветчиной, тянул холодное шампанское как воду, даже “турку” и “медведя” постиг, катался на санях, сам ловко правя тройкой, “любил безмерно”, еще более был любим, увез из Москвы, кажется, двух дам сразу, был счастлив, но голос испортил и вскоре исчез с московского оперного горизонта».

Часто идет речь о крепких напитках в московских очерках В.А. Гиляровского. Но он описывает обычно не сами напитки, а процесс их употребления и последствия оного.

В ноябре 1882 года на одном благотворительном вечере молодой талантливый актер А.И. Южин должен был читать стихотворение Гиляровского. Поскольку на этом вечере впервые должно было прозвучать на публике, да еще в исполнении такого артиста, его стихотворение, Гиляровский с волнением ожидал этого момента и перед вечером забежал в номер меблированных комнат, где он жил, переодеться в единственный у него приличный костюм. Прибегает он в номер и видит:

«На столе стоят наполовину опорожненная четвертная бутыль водки – «слезы вдовы Поповой», по-тогдашнему, четыре чайных стакана, и лежат в бумаге огурцы, хлеб и куски колбасы. А кругом сидят – мрачный Рамзай и два моих старых лучших друга первых лет моей сценической деятельности – Сережка Евстигнеев, помощник режиссера в Тамбове, и Вася Григорьев, простак и опереточный. Я их не видел года два и страшно обрадовался…

– Мы у тебя ночуем, – сказал Вася.

– Ладно.

Налили мне стакан и себе по половине.

– Ну, лопай!

– С приездом, – мрачно поднял стакан Рамзай.

Выпили.

– Ну, хлопцы, располагайтесь кто где, только мне кровать оставьте, а я иду на вечер, сегодня мои стихи читают.

Я открыл комод: лежат свернутые штаны, а сюртука нет. Я туда, сюда… Нет!

– Рамзай, где мой сюртук?

– А чего пьем-то? Во твой сюртук! – и указал на четвертную. – Не бойся, цел. В ссудной кассе у Рейфмана за пятишку…

Был восьмой час. Касса уже закрыта. Идти нельзя…

Так я и не попал на торжественный вечер в ноябре 1882 года».

Вдова Попова – лицо реальное: владелица водочного завода в самом центре Москвы – на Кремлевской набережной, возле Большого Каменного моста. Он еще существовал в начале XX века, но в то время уже назывался «М.А. Поповой вдовы преемников товарищества водочный завод».

Так что у коктейля «Слеза комсомолки» был в Москве предшественник – крепкий напиток, прозванный народом весьма похоже – «Слеза вдовы Поповой».

Торт «Птичье молоко»

Выражение «птичье молоко» известно в русском языке давно. В справочнике Н.С. и М.Г. Ашукиных «Крылатые слова» его значение определяется так: «нечто неслыханное, невозможное, предел желаний».

Сейчас это выражение употребляется только в переносном, символическом значении, потому что всем известно, что птицы выкармливают птенцов не молоком, и вообще они молока не производят.

Однако древние о птичьем молоке имели иное представление, они были уверены в его реальности.

Античные предания сохранили сведения о существовании редкой породы кур, которые дают молоко. Древнегреческий географ и историк Страбон (64 г. до н. э. – 23 г. н. э.) пишет, что жители острова Самоса, рассказывая о необычайном плодородии их земель, утверждали, что дары, получаемые ими от земледелия и животноводства, столь разнообразны, что они имеют даже птичье молоко.

Выражение «птичье молоко» известно всем славянским и другим индоевропейским народам, что говорит о его глубокой древности и возникновении в эпоху индоевропейской общности.

Никаких развернутых легенд о птичьем молоке в русском фольклоре до настоящего времени не дошло, но само выражение из живой речи не пропало, сохранившись в виде поговорки и в пословицах. В них оно обозначает нечто абсолютно невозможное, не существующее, что подтверждено и категоричной пословицей, записанной В.И. Далем: «Все есть, только птичьего молока нет». Другая пословица относит «птичье молоко» к сказочным, вымышленным предметам: «Птичьего молока хоть в сказке найдешь, а другого отца-матери и в сказке не найдешь». Это выражение используют, говоря о большом богатстве или, с укоризненным оттенком, о дурацкой блажи зажравшегося персонажа: «У них только птичьего молока нет», «Все есть у богатого, опричь птичьего молока», «Ему только птичьего молока не хватает».

В московских пословицах «птичье молоко» упоминается в двух ситуациях, характерных для московского быта и записанных фольклористами в нескольких вариантах.

В первом случае автор пословицы привлек это выражение для характеристики богатства и разнообразия московского торга: «В Москве нет только птичьего молока», «В Москве все купишь, кроме птичьего молока, отца родного да матери». Позднее пословица приобрела более общий характер, слово «купишь» было заменено словом «найдешь»: «В Москве все найдешь, кроме птичьего молока, отца да матери».

Во втором случае речь идет о склонности москвичей к заковыристым выдумкам и розыгрышам: «Говорят, в Москве и кур доят». Распространена также и более короткая поговорка: «Говорят, кур доят», без ссылки на Москву, но зато у московской поговорки имеется продолжение, обличающее московское коварство: «Говорят, в Москве кур доят, а пошел за молоком – обозвали дураком».

Так и бытовало в Москве крылатое слово столетие за столетием в виде метафизического понятия, но в 1975 году оно вернуло себе предметность, как это было в Древней Греции.

В 1975 году кондитер ресторана «Прага» на Арбате Владимир Михайлович Гуральник придумал рецепт приготовления нового оригинального торта, которому он дал название «Птичье молоко».

Но поскольку «Москва слухом полнится», о торте, изготовлявшемся сначала небольшими партиями, сразу заговорили по всей Москве. Попробовавшие расписывали его поистине божественный вкус, нежность, сладость без приторности, воздушность безе. Одним словом, торт стал московской легендой, за ним выстраивались очереди, на него приглашали гостей.

На страницах «Правды» того времени появилась такая зарисовка сценки на московской улице:

На вывеске большими неоновыми буквами сверкала надпись: «Кондитерская», а на улице стояла очередь. Проходя мимо, я услышал разговор:

– Простите, вы за чем стоите?

– За птичьим молоком.

– Да нет, я серьезно вас спрашиваю.

– А я серьезно и отвечаю.

Торт был действительно сказочного вкуса, и до сих пор он пользуется большой любовью сладкоежек.

Правда, создатель торта «Птичье молоко» в интервью, данном в конце 1990-х годов, с огорчением сказал, что нынешние изготовители выпускают торт под тем же названием, но с такими нарушениями рецепта, что его можно считать совсем другим изделием.

Изделие-то другое, но название манит и завораживает, как и десять, и сто, и тысячу лет назад…

Капустник

Сейчас не надо объяснять, что капустник – это веселое самодеятельное представление с шутками, пародиями, стихами и песнями на местные темы. Сколько радости доставляют капустники, с каким удовольствием и энтузиазмом к ним готовятся, как весело и непринужденно проявляются в них самодеятельные таланты!

А в начале 1920-х годов, когда К.С. Станиславский писал книгу «Моя жизнь в искусстве» и рассказывал в ней о начале традиции проведения капустников, слово это еще не было так общеизвестно, и поэтому он взял его в кавычки: «9 февраля 1910 г. состоялся первый платный “капустник” с продажей билетов в пользу наиболее нуждающихся артистов театра».

Станиславский рассказывает, что еще в 1900-е годы в Художественном театре артисты для себя и для приглашенных друзей устраивали «веселые вечера», на которых исполнялись пародии и шутки. Эти вечера получили название капустников. Затем на капустники стали приглашать публику.

Эти вечера, рассказывает Станиславский, «подготавливались в течение нескольких дней. Работали всюду: в уборных, в коридорах, во всех углах, во время спектаклей, в перерывах между ними и все ночи напролет». Как это похоже на подготовку капустников в настоящее время!

Программа капустников была разнообразна и строилась на пародировании театральных, цирковых, эстрадных и прочих представлений. В пародии на оперетту «Прекрасная Елена» роль Менелая играл Качалов, Елены – Книппер, Париса – Москвин. «Устраивали балаган, – вспоминает Станиславский, – причем И.М. Москвин изображал слугу – старательного дурака, вроде Рыжего в цирке, который опускал и подымал занавес (всегда не вовремя). Он прислуживал фокусникам, подавал им не те предметы, которые им были нужны, наивно выдавал секрет трюка, ставил в дурацкое положение самого фокусника». Изображалась борьба, столь модная тогда в цирке, и огромный Ф.И. Шаляпин боролся с маленьким Л.А. Сулержицким. «Был угадыватель мыслей, который в состоянии гипноза открывал злобы дня и пикантные секреты театра».

Живую картину капустника в Художественном театре изобразил в рассказе «Чистый Понедельник» И.А. Бунин, постоянный их посетитель. Его описание интересно тем, что в отличие от Станиславского, видящего этот праздник изнутри глазом организатора, Бунин глядит на него как зритель, со стороны.

На капустнике присутствуют герой рассказа – молодой богатый барин – и женщина, в которую он влюблен.

«На «капустнике» она много курила и все прихлебывала шампанское, пристально смотрела на актеров, с бойкими выкриками и припевами изображавших нечто будто бы парижское, на большого Станиславского с белыми волосами и черными бровями и плотного Москвина в пенсне на корытообразном лице, – оба с нарочитой серьезностью и старательностью, падая назад, выделывали под хохот публики отчаянный канкан. К ним подошел с бокалом в руке, бледный от хмеля, с крупным потом на лбу, на который свисал клок его белокурых волос, Качалов, поднял бокал и, с деланной мрачной жадностью глядя на нее, сказал своим низким актерским голосом:

– Царь-девица, Шамаханская царица, твое здоровье!

И она медленно улыбнулась и чокнулась с ним. Он взял ее руку, пьяно припал к ней и чуть не свалился с ног. Справился и, сжав зубы, взглянул на меня:

– А это что за красавец? Ненавижу.

Потом захрипела, засвистела и загремела, вприпрыжку затопала полькой шарманка, и к нам, скользя, подлетел маленький, вечно куда-то спешащий и смеющийся Сулержицкий, изогнулся, изображая гостинодворскую галантность, поспешно пробормотал:

– Дозвольте пригласить на полечку Транблан…

И она, улыбаясь, поднялась и, ловко, коротко притопывая, сверкая сережками, своей чернотой и обнаженными плечами и руками, пошла с ним среди столиков, провожаемая восхищенными взглядами и рукоплесканиями, меж тем как он, задрав голову, кричал козлом:

 
Пойдем, пойдем поскорее
С тобой польку танцевать!»
 

Итак, слово «капустник» в его современном значении родилось в Москве, в Камергерском переулке, в Художественном театре, приблизительно в начале 1910 года. Словечко, значит, вполне московское. Но…

Но, как это обычно бывает, новое рождается не на пустом месте, что-то его подготавливает, что-то ему предшествует. Так было и с «капустником».

Во второй половине XIX века на актерском профессиональном жаргоне капустником называлась пирушка по случаю окончания зимнего сезона.

А еще раньше во Владимирской, Рязанской, Костромской, Ярославской, Казанской губерниях, на Урале, в Сибири капустником, или капусткой, называли рубку капусты для засолки «помочью», то есть с приглашением в помощь хозяевам соседей и односельчан, а также вечеринку для рубивших капусту после окончания работы.

Татьянин день

Среди московских престольных праздников был один, особенный – день святой великомученицы Татианы, отмечаемый 12 января по старому стилю, 25 – по новому: именины Татьян и праздник студентов Московского университета, знаменитый Татьянин день.

Память о нем жива и доныне, но с годами несколько позабылось происхождение и смысл этого праздника.

В связи с пробудившимся интересом к старинным обычаям корреспондент московской молодежной газеты в январе 1990 года в преддверии Татьянина дня решил обратиться за сведениями к тем, кто должен бы знать о нем все: в университет и к священнику.

В комитете комсомола факультета журналистики Московского университета ему объяснили, что с Татьянина дня раньше начинались студенческие каникулы, и именно это событие студенты шумно и весело праздновали, а поскольку сейчас сессия заканчивается раньше, студенты разъезжаются по домам, праздновать уже некому. Священник же, к которому любознательный корреспондент обратился с вопросом, какое отношение имеет святая Татьяна к студентам, ответил: «Святая Татьяна была покровительницей студенчества». – «Почему?» – «Так Бог дал!»

В следующем, 1991 году Татьянин день, несмотря на то, что студенческие каникулы уже давно наступили, отмечался. В старом здании университета, в том помещении, где раньше была церковь великомученицы Татьяны, а сейчас помещается театр, состоялось богослужение, на котором присутствовал Патриарх Московский и всея Руси Алексий II, руководство университета, представители Моссовета. Но молебен в университетской церкви в прежние-то времена был лишь первым актом, началом праздника, поэтому в отчете о нем, напечатанном в той же газете, корреспондент выражал сожаление, что вошедшего в историю продолжения не последовало…

Празднование студенческого Татьянина дня имело свои традиции и свой ритуал.

Итак, начнем ab ovo, то есть «с яйца». (Латынь здесь очень к месту, потому что речь пойдет о тех временах, когда языком, на котором профессорами читались лекции и на котором ответствовали – во всяком случае, должны были ответствовать – студенты, была латынь.)

12 января 1755 года императрица Елизавета Петровна подписала указ «Об учреждении Московского университета». Текст указа представил ей Иван Иванович Шувалов, просвещенный вельможа, покровитель и в какой-то степени друг Ломоносова, фаворит императрицы, и совершилось это в день памяти святыя мученицы Татианы девицы.

Имя Татиана – греческое и в переводе на русский означает – учредительница, устроительница. Жила святая Татьяна в конце II – начале III века в Риме, была дочерью знатных и богатых родителей. Отец ее тайно исповедовал христианство и дал дочери христианское воспитание. Она была диакониссой. В годы преследования христиан при императоре Александре Севере была подвергнута страшным истязаниям, но не отказалась от христианской веры и погибла. Такова святая покровительница московских студентов.

На то, что университет открылся в Москве, а не в Петербурге или каком другом городе России, решающее влияние оказал М.В. Ломоносов, и его соображения, которые принял Шувалов, были изложены в указе в пяти пунктах, обосновывающих преимущества Москвы: «.. Установление оного университета в Москве тем способнее будет: 1) великое число в ней живущих дворян и разночинцев; 2) положение оной среди Российского государства, куда из округ лежащих мест способно приехать можно; 3) содержание всякого не стоит многого иждивения; 4) почти всякой у себя имеет родственников или знакомых, где себя квартирою и пищею содержать может; 5) великое число в Москве у помещиков на дорогом содержании учителей, из которых большая часть не токмо учить науке не могут, но и сами к тому никакого начала не имеют, и только чрез то младые лета учеников и лучшее время к учению пропадает, а за учение оным бесполезно великая плата дается…»

От подписания указа до начала занятий в университете прошло четыре месяца. Под университет определили трехэтажное здание на Красной площади у Воскресенских ворот, построенное в XVII веке для Земского приказа. Дом отремонтировали и 26 апреля 1755 года приступили к занятиям. Открытие университета сопровождалось торжествами в соответствии с обычаями и вкусами того времени. В назначенный день в 8 часов утра учителя и ученики «в надлежащем порядке» (как сообщала тогдашняя газета) пошли на молебен в ближайшую церковь – храм Казанской Богородицы на Красной площади, затем в зале университета профессора произносили речи. «По окончании оных речей знатнейшие персоны прошены были во внутренние покои, где трактованы были разными ликерами и винами, кофеем, чаем, шоколадом и конфектами, и так все с удовольствием около второго часа пополудни разъехались».

А для народа была устроена иллюминация, и «в шестом часу после обеда множества народа приезжало смотреть в университетские покои представленную иллюминацию, которая изображала Парнасскую гору… В низу обелиска многие младенцы упражняются в науках… Там виден еще рог изобилия и источник вод как символ будущего плода. Еще изображается ученик с книгою, восходящий по ступеням к Минерве, которая любительно его приемлет; представляется пальмовое древо, с которого один младенец ломает ветви и держит в руке венцы и медали и показывает, что награждение тем готово, которые по достоинству заслужить имеют. Вся оная иллюминация как днем, так и ночью делала преизрядный вид к удовольствию всех знающих и всего народа».

В конце 1790-х годов закончили строительство специального здания для университета на Моховой улице, в котором была оборудована и собственная церковь во имя святой мученицы Татианы.

В XVIII – первой половине XIX века университетским, а потому и студенческим праздником стали торжественные акты в ознаменование окончания учебного года, на них присутствовала публика, раздавались награды, произносились речи. В то же время официальным университетским днем, отмечаемым молебном в университетской церкви, было 12 января. Но его называли не Татьяниным днем, а «днем основания Московского университета». «Стихи, произнесенные при воспоминании дня основания Московского университета, 12 января 1826 года» – так называется ода, написанная по заказу университетского начальства признанным университетским поэтом, студентом последнего курса, Александром Полежаевым:

 
Восторг, восторг, питомцы муз!
В сей день благословенный
Наук и счастия союз
Мы празднуем священный!
 

В шестидесятые-семидесятые годы XIX века Татьянин день превращается в неофициальный студенческий праздник, не только учащихся студентов, но и окончивших курс.

Порядок, ритуал, обычаи, философия празднования Татьянина дня нашли отражение во многих мемуарах, художественных и публицистических произведениях. С наибольшим размахом Татьянин день отмечался в 1890—1910-е годы, к этому времени как раз и относятся самые яркие рассказы о нем.

Празднование делилось на две части: первую – официальную и вторую – неофициальную, которая, собственно, и была праздником.

Н.Д. Телешов в «Записках писателя», многие страницы которых посвящены старомосковскому быту, рассказывает о Татьянином дне: «Вся Москва знала, что 12 января… будет шумный праздник университетской молодежи, пожилых и старых университетских деятелей, уважаемых профессоров и бывших питомцев московской «альма матер» – врачей, адвокатов, учителей и прочей интеллигенции». Справлялся этот праздник, говорит Телешов, «по заведенному порядку»: обедня в университетской церкви, потом молебен, затем в актовом зале университета традиционная речь ректора или кого-нибудь из профессоров.

Грань, за которой официальное празднество переходило в собственно студенческий праздник, описывает бывший студент университета, литератор начала XX века П. Иванов: «Большая зала. Темная зелень тропических растений. Ряды стульев. Кафедра. Отсутствие яркого света. Важные лица, звезды, ленты через плечо, мундиры, корректные фраки, профессорская корпорация в полном составе. За колоннами синие воротники студенческих сюртуков. Чинно, строго, невозмутимо… Академическая речь. Речь размеренная, тягучая, без увлечения и без эффектов… Затем университетский отчет… Скоро конец. Студенты начинают перешептываться. Раздача медалей. Туш. Зала подает признаки жизни. Народный гимн. Несмелые крики «ура».

Акт кончен. Важные лица удаляются… Откуда-то сзади доносятся отдельные голоса:

– Гаудеамус! Гаудеамус!!!

Эти крики растут. Постепенно заполняют всю залу.

– Гаудеамус! Гаудеамус!

Музыка играет «Гаудеамус».

– Ура! Ура!

Поднимается рев. Невообразимый шум. Своевольный дух вступает в свои права».

Традиции русского студенческого разгулья сложились уже в начале XIX века. В отличие от пирушек европейских буршей, они освящались культом свободолюбия, патриотизма, истинного демократизма и братства. Студенческие песни Н.М. Языкова, не забывая воздать хвалу вину и любви, обязательно воспевают и эти высокие чувства:

 
Из страны, страны далекой,
С Волги-матушки широкой
Ради сладкого труда,
Ради вольности высокой
Собралися мы сюда.
 
 
Помним холмы, помним долы,
Наши храмы, наши села,
И в краю, краю чужом
Мы пируем пир веселый?
И за Родину мы пьем.
 

После торжественной части в актовом зале Московского университета студенты расходились по трактирам, пивным, чтобы там, так сказать, начерно пропустить по рюмочке-другой.

Имеющие знакомых Татьян спешили поздравить именинниц. Поэт С.М. Соловьев в стихотворении «Татьянин день» описывает прелесть этого праздничного зимнего дня. (Между прочим, он бывает часто солнечен и лишь слегка морозен, поэтому есть примета: «На Татьяну проглянет солнышко – к раннему прилету птиц».)

 
Татьянин день! знакомые, кузины —
Объехать всех обязан я, хоть плачь.
К цирюльнику сначала, в магазины,
Несет меня плющихинский лихач.
Повсюду – шум, повсюду – именины,
Туда-сюда несутся сани вскачь,
И в честь академической богини
Сияет солнце, серебрится иней.
…Татьянин день! О первый снег и розы,
Гвоздик и ландышей душистый куст.
О первые признанья, клятвы, слезы
И поцелуй оледеневших уст.
 

Затем, по традиции, обед в «Эрмитаже» – в одном из самых дорогих и роскошных московских ресторанов, который находился на углу Неглинной и Петровского бульвара. «К 6-ти часам вечера толпы студентов с песнями направляются к «Эрмитажу», – рассказывает П. Иванов. – Замирает обычная жизнь улиц, и Москва обращается в царство студентов. Только одни синие фуражки видны повсюду. Быстрыми, волнующимися потоками студенты стремятся к «Эрмитажу».

Но хотя и «Эрмитаж», а Татьянин день – праздник демократический, поэтому профессорская корпорация, бывшая с утра при орденах и мундирах, перед поездкой в ресторан переодевается. Язвительный Влас Дорошевич в фельетоне «В Татьянин день» вкладывает в уста какого-то важного судебного чина такой монолог: «Ах, Господи Боже мой! Ты мне уголовный фрак подаешь! Дай тот, который по гражданским делам… постарее. Ну, вот! Слава Тебе, Господи… До свиданья, цыпленочек! Обедать? Нет, обедать буду в Эрмитаже. Да разве же ты забыла? Татьянин день сегодня… традиция, знаешь… Нет, нет, нет! Духов не надо. Праздник демократический! Молодежь, понимаешь, горячая… Ну, и выпившая. Слово им скажу. Может, качать будут. Услышат, что от меня духами, могут бросить…»

Между тем в «Эрмитаже» тоже готовились к студенческому «обеду». «Из залы выносятся растения, все, что есть дорогого, ценного, все, что только можно вынести. Фарфоровая посуда заменяется глиняной. Число студентов растет с каждой минутой…» – рассказывает П. Иванов, а Н.Д. Телешов обобщает: «Из залов убиралось все бьющееся и не необходимое».

Обед сопровождался тостами, речами, пеньем. «В Татьянин день, – писал Дорошевич, – все говорить можно!» И действительно, полицейским от начальства давалось распоряжение студентов за политические выступления не забирать. П. Иванов описывает развитие событий в «Эрмитаже»: «Исчезает вино и закуска. Появляется водка и пиво. Поднимается невообразимая кутерьма. Все уже пьяны. Кто не пьян, хочет показать, что он пьян. Все безумствуют, опьяняют себя этим безумствованием… Воцаряется беспредельная свобода».

Студенты всех поколений, соединясь в единый хор, поют классическую старинную песню «Выдь на Волгу…», так много говорящую сердцу седовласых ветеранов – студентов шестидесятых-семидесятых годов. Поют более новые студенческие и революционные песни и особенно громко и дружно – «Татьяну» – гимн студенческого праздника:

 
Да здравствует Татьяна, Татьяна, Татьяна
Вся наша братья пьяна, вся пьяна, вся пьяна…
В Татьянин славный день…
 

– А кто виноват? Разве мы? – спрашивает один голос, и хор отвечает: