Книга: Строгие суждения - Владимир Набоков

Очевидно, что ВН в жизни был далеко не приятным в общении человеком и по его собственному признанию крайне косноязычным оратором. Все свои лекции он читал с бумажки, общаться особенно не любил, к людям не питал добрых чувств вовсе, себя считал прежде всего ученым-энтомологом, вынужденно зарабатывающим на жизнь литературным творчеством. И все его яд, желч и нетерпимость с самолюбием вполне заметны и в его произвдениях. В наше время он бы совершенно точно был убежденным противником соцсетей, хотя, скорее всего, и доверил бы вести парочку официальных аккаунтов от своего имени Вере Евсеевне. )))

Для комфортного чтения мне очень не хватало знакомства с романами "Бледный огонь" и "Подлинная жизнь Себастьяна Найта", которые здесь часто обсуждаются, как и многие другие романы. Лучше читать уже после всех произведений автора.

И в какой-то момент в процессе чтения я вдруг осознала, что вся моя нежная любовь к Америке 50-60 происходит из... набоковской "Лолиты", прочитанной в юности! ))

"С тех самых пор как монументальные посредственности вроде Голсуорси, Драйзера, персонажа по имени Тагор, еще одного по имени Максим Горький и третьего по имени Ромен Роллан стали восприниматься как гении, меня изумляют и смешат сфабрикованные понятия о так называемых «великих книгах». То, что, к примеру, глупая «Смерть в Венеции» Манна, или мелодраматичный и отвратительно написанный «Живаго» Пастернака, или кукурузные хроники Фолкнера могут называться «шедеврами» или, по определению журналистов, «великими книгами», представляется мне абсурдным заблуждением, словно вы наблюдаете, как загипнотизированный человек занимается любовью со стулом".

"Я, с вашего позволения, нахожу второразрядными и преходящими произведения ряда раздутых писателей, таких как Камю, Лорка, Казандзакис, Д. Г. Лоуренс, Томас Манн, Томас Вулф, и буквально сотни других «великих» посредственностей. За это меня, естественно, автоматически не выносят их клевреты, рабы моды, любители сентиментальной пошлятины и всевозможные роботы".

"Если вы намекаете на самые плохие романы Достоевского, то, в самом деле, я категорически не приемлю “Братьев Карамазовых” и отвратительное морализаторство “Преступления и наказания”. Нет, я вовсе не против поиска души и самораскрытия, но в этих книгах душа, и грехи, и сентиментальность, и газетные штампы – вряд ли оправдывают утомительный и тупой поиск".

Речи Набокова по поводу творчества русских и иностранных писателей лишены каких-либо вразумительных оценок. Они крайне субъекты и далеки от объективности. Набоков никак не раскрывает скобки, лишь богато навешивая ярлыки "посредственности" писателям мировой литературы. Хотя, казалось бы, чего можно было ожидать от человека, который говорил:

"Я мыслю как гений, пишу как выдающийся автор и говорю как дитя". Ооо, ну конечно. Вокруг все поганые смерды, и только вы, наиумнейший, наимудрейший, Владимир Владимирович, заслуживаете любви и почитания. Набоков умиляет своим самомнением. Он безапелляционно критикует таких мировых величин, до которых он никогда не доберется, и видимо, именно это выводило его из себя. Почему, мол, все восхищаются каким-то упадочным, вместо того, чтобы хвалить меня любимого?!

Книга не стала для меня открытием, так как о самовлюбленности и озлобленности Набокова я узнал еще из его лекций по литературе. Там он называл Гоголя "мышонком", нелестно отзывался о творчестве Достоевского и многих других. И все бы ничего, если бы сам Набоков сумел создать произведение, которое хотя бы рядом можно было бы поставить с произведениями Толстого или Достоевского. Единственным и основным его детищем была "Лолита". Набоковолюбы говорят, что книга эта о любви. Сам Набоков гордился своим главным романом. Однако это не мешало ему отмечать его извращенную сущность:

"Если бы у меня была дочь, то я сделал бы Гумберта педерастом", говорил он.

То есть в глубине души он признавал ненормальной связь взрослого мужчины и девочки-подростка. Все те, кто с пеной у рта кричат о настоящей любви в "Лолите", пускай хоть на секунду представят свою несовершеннолетнюю дочь под каким-нибудь 45-летним мужиком. Понравилось? А вы говорите "любовь" и "высокие чувства". Девочка может влюбиться во взрослого мужчину. Она увидит в нем опору, он будет ей как отец и наставник, но вот обратная тяга ненормальна по своей сути. Я не ханжа, и спокойно могу прочитать о похождениях сексуального маньяка, извращенца-фетишиста или некрофила, но когда автор предлагает вам фекалии, завернув их в конфетную обертку- это уже перебор и пошлость.

Говоря о своей уникальности, Набоков любит повторять о том, что он является аполитичным человеком, которому чужды какие-либо кружки, организации, течения и т.п. Он, видимо, забывал, что был одним из самых действенных орудий в руках американских агитаторов и пропагандистов. Набоков для США был прежде всего русским автором. Русский в данном контексте означает не языковую принадлежность, а корни и происхождение автора. Для американцев он был предателем своей родины. Человеком, который променял Россию на США и доволен этим. Даже там, где интервьюер хорошо и лестно отзывается о русской литературе, Набоков сразу же спешит облить ее грязью. Он всячески ругает советский режим, умалчивая о повешенных неграх и антисемитизме в США. Как оказывается на деле, Набоков "аполитичен" лишь в вопросах, касающихся СССР, России и русских. Когда речь идет о США - все прекрасно и чудесно.

Кроме того, по ходу интервью Набоков позволяет себе многочисленные бульварные словечки в отношении писателей, прошедших довольно нелегкий путь и сделавших свою писательскую карьеру с нуля. "Детский" Хемингуэй прошел войну, спасал людей, в отличие от Набокова, который кроме сачка для бабочек, ничего тяжелого в руках не держал. Его не бил по лицу грязный мужик, он не был "униженным и оскорбленным", он не голодал и не знал, что такое пить кипяток вместо чая. Куда уж этим бомжам до вас, Владимир Владимирович, только вы один знали жизнь, а посредственности вроде Камю, Достоевского и Хемингуэя только и умели что нюни распускать. Когда я вижу, как тот или иной русский ругает Набокова, я полностью его понимаю. Русофобия автора сквозит практически во всех интервью. Говоря о русских писателях, он не выбирает выражения, клеймя направо и налево своих же соотечественников. В США Бродскому, Солженицыну и Набокову предоставляли кафедры для лекций не за красивые глаза, а за их антироссийскую позицию. Странно, что "аполитичный" гений-Набоков этого не осознавал. Он-то думал, что американцы позволяют ему читать лекции из-за своей уникальности. Не тут-то было. P.S. "Кукурузник"-Фолкнер был далек от набоковских заоблачных виршей. Он не писал о мужиках, лижущих зрачки девочкам. Вместо этого, Фолкнер, будучи белым, писал о черных. Для Набокова права других, особенно каких-то черномазых, были пустяками. Чего терять время на какую-то политику? Лучше бабочек половить, чайка попить, эклеров скушать. Аж тошно иногда становится от речей ВВ. Послушаем музыку.

В «Строгих суждениях» Набоков уничижительно отзывается о многих почивших и еще живых авторах. Он называет прозу Конрада «сувенирной лавкой с кораблями в бутылках» игнорируя тот факт, что как минимум два крупных произведения в библиографии писателя – «Тайный агент» и «На взгляд Запада», – не имеют отношения к морской эстетике. Книги Хемингуэя у него – детские, хотя мало кто лучше чем автор «По ком звонит колокол» писал про страх смерти и его преодоление.

Фолкнер у Набокова автор «кукурузных хроник», но а) это словосочетание принадлежит Уиндему Льюису на которого Набоков почему-то не ссылается б) в Йокнапатофе выращивали хлопок, а не кукурузу с) известно, что Набоков прочитал у Фолкнера только «Свет в августе» – не маловато ли, чтобы судить об авторе в активе у которого 18 крупных произведений?

В интервью Набокова содержатся нападки не только на писателей. Фрейд аттестован не иначе как «шарлатан». Это прозвище видимо должно подчеркнуть как мало имел австрийский ученый общего с подлинной наукой в отличие от Набокова, который написал несколько статей про гениталии голубянок. Презрение Набокова, впрочем, с годами обернулась против него – Эрик Кандель в книге «В поисках памяти» пишет о том, сколь многим современная нейробиология (куда сложнее энтомологии) обязана Фрейду.

Снисходителен Набоков только к самому себе. В интервью он не без самодовольства рассказывает о своем богатом на известные имена пышном генеалогическом древе, о том как его мучали не такие как у всех загадочные приступы межреберной невралгии и бессонницы. Даже для отправления своих естественных нужд он придумал специальный термин – «тронные размышления».

«Строгие суждения» демонстрируют ограниченность Набокова как интеллектуала. Можно раз прочитать, что общие идеи – плохо, коммунисты – скоты, Фрейд – дурак, а Джойс – чемпион, но натыкаться на такое почти в каждом интервью – утомительно. Также видимо посчитали английские рецензенты, когда книга была впервые опубликована в 1974 году. «Книга привлечет внимание будущих биографов и литературоведов, но трудно представить по какой причине она сможет заинтересовать кого-нибудь еще» – отметил Колин Уилсон, обозреватель «Спектейтор».

С ним сложно не согласиться.

Мало кто из русских писателей-эмигрантов вызывал и вызывает такую доходящую до клокота в горле ненависть у "новосоветских" критиков в современной России! В чем только бедного Владимира Владимровича не обвиняют... Причина ненависти, думается, главным образом в том, что писатель сумел вырваться из русскоязычного гетто, ревностно опекаемого советским посольством и стал англоязычным американским писателем (и не просто писателем, а одним из великих американцев). То есть, Набоков был принят в весьма джентльменском обществе, куда совков не пускают. Вот одна из причин вражды со стороны "совков-2". А ведь раньше нравы среди литкритиков были куда интеллигентнее... Тогда, еще при жизни писателя (Набоков умер в 1977 году), советская "Литературная газета" в основном лицемерно сетовала, что "вне родины Набокову не о чем писать". Теперь же звучит откровенная ругань.

Для "совкритиков" невыносимо само по себе политическое кредо Набокова, исходящее из естественных прав и свобод человека. Вот оно:

-- То, что с юности – мне было девятнадцать лет, когда я покинул Россию, – мои политические убеждения остались такими же примитивными и неизменными, как старый замшелый утес. Они настолько классические, что их можно назвать банальными. Свобода слова, свобода творчества. Проблема социальной или экономической структуры идеального государства меня не слишком волнует. Мои желания скромны. Портреты главы правительства своими размерами не должны превышать почтовую марку. Никаких пыток и казней. Никакой музыки, кроме звучащей в наушниках или исполняемой в театре.

Да и как они могут любить книги человека, еще за двадцать лет до событий 1991 года предсказавшего крах обожаемого и превозносимого ими СССР?

-- Нам следует также помнить – и это очень важно, – что единственными людьми, процветающими при любых правительствах, являются филистеры. В ауре мягкого режима шанс появления великого художника ровно настолько же мал, насколько в менее счастливые времена презренных диктатур. Следовательно, я не могу ничего предсказывать, хотя и очень надеюсь, что под влиянием Запада, и в особенности Америки, советское полицейское государство постепенно зачахнет и рассеется.

Ничего хорошего в советской культуре русско-американский писатель не находил. Это касалось и литературы, за редкими исключениями.

-- Советская литература… Что ж, в первые годы после большевистской революции, в 1920-х и начале 1930-х, сквозь устрашающие штампы советской пропаганды еще можно было различить умирающий голос былой культуры. Примитивное и банальное мышление навязываемой политики – любой политики – может произвести только примитивное и банальное искусство. В особенности это относится к так называемому «социалистическому реализму» и «пролетарской» литературе, опекаемой советским полицейским государством. Его бабуины в кирзовых сапогах постепенно истребили действительно талантливых авторов, редкую личность, хрупкого гения. Один из самых грустных примеров – история Осипа Мандельштама – удивительного поэта, величайшего из тех, кто пытался выжить в России при советском режиме, – которого хамское и слабоумное правительство преследовало и умертвило-таки в далеком концлагере. Стихи, которые он героически продолжал писать, пока безумие не затмило его ясный дар, – восхитительные образцы высот и глубин человеческого разума. Их чтение усиливает здоровое презрение к советской дикости. Тираны и мучители никогда не скроют своих комических кувырканий за космической акробатикой. Презрительный смех хорош, но недостаточен для получения морального облегчения. И когда я читаю стихотворения Мандельштама, написанные под проклятым игом этих зверей, то испытываю чувство беспомощного стыда от того, что я волен жить, и думать, и писать, и говорить в свободной части мира… Это единственные мгновения, когда свобода бывает горькой.

В переводе С. Ильина фраза звучала иначе: "Тиранам и палачам никогда не удастся скрыть за космической акробатикой свою комическую спотыкливость". Какой же перевод из двух тут точнее? Набоков вовсе не метит в русский народ, а прямо указывает на вождей советского режима, не могущих связать без бумажки двух слов. В одном из двух переводов интервью они "комически спотыкаются", в другом же, подобно космонавтам на станции (и клоунам в цирке) "комически кувыркаются".

Разумеется, критикой советизма "Строгие суждения" не ограничиваются. Книга куда шире и интереснее. Есть тут и вопросы о творческом методе писателя (хотите писать как Набоков? Прочитайте, как он это делал), неизбежный вопрос о "Лолите" (Набоков не охотился на "нимфеток", он был влюблен в свою жену). Есть тут и прекрасный набоковский разгром англоязычного перевода "Евгения Онегина" с заголовком "Бренча на клавикордах" (хотите разъярить Набокова? Навредите Пушкину!).

Книга рекомендуется к прочтению всем: красным, белым и даже зеленым (чтобы узнать, что Набоков проявлял редкое в те годы экологическое "зеленое" мышление, в частности возражал против применения ядохимикатов в сельском хозяйстве -- они вредили любимым бабочкам на горных лугах Швейцарии).

Возвращаясь на серьезный лад, завершим рецензию одним стихотворением Набокова. В новой книге оно не упоминается, но все же приведем его. Предыстория его создания такова. В годы Второй мировой войны (если точнее, то в 1944 году) организация, близкая к посольству СССР в США объявила поэтический конкурс среди эмигрантов на лучшее стихотворение о любви к родине. Набоков не побоялся послать туда вот эти два пронзительных четверостишия:

Каким бы полотном батальным ни являлась советская сусальнейшая Русь, какой бы жалостью душа ни наполнялась, не поклонюсь, не примирюсь

со всею мерзостью, жестокостью и скукой немого рабства - нет, о, нет, еще я духом жив, еще не сыт разлукой, увольте, я еще поэт.