Текст книги "У королев не бывает ног"

БЫВАЮТ ЛИ У КОРОЛЕВ НОГИ

Таким оказал себя Петр в доме Гамбарини, где провел целый ряд лет с огромной пользой для Джованни и для себя лично. Хотя графа непрестанно раздражала строптивость и упорство, с каким этот подросток настаивал на своих оригинальных воззрениях, и это часто приводило к неизбежным конфликтам и жалобам разгневанных учителей, с которыми граф, к своему крайнему неудовольствию, вынужден был разбираться, но при этом он не мог не замечать и не принимать в расчет, как, благодаря влиянию Петра, быстро развивается и распрямляется его сын; благоговея перед старшим другом, Джованни изо всех сил старался равняться на Петра – касалось ли это фехтования или изучения греческого, стрельбы из лука или из пистолета, игры на лютне или риторики, охоты или турниров, и это состояние непрестанного и полного напряжения всех физических и душевных сил шло на пользу худосочному блондинчику так, как только могут пойти на пользу упорные, с усердием, страстью и одушевлением проводимые тренировки.

Два года спустя, когда Джованни исполнилось двенадцать, а Петру – четырнадцать лет, граф представил их императорскому двору, чтоб мальчики освоились в высших сферах общества и, напротив, чтоб высшие сферы привыкли к ним; красивые, но разительно не похожие друг на друга подростки – один изящный, хрупкий, прелестный, словно девушка, а второй – высокий и смуглый, будто дьявол, наделенный даром пленительно улыбаться, так что у дам замирало сердце, а у мужчин вдруг становилось теплее и приятнее на душе, – стали предметом снисходительного внимания скучающих придворных; их появление в высшем свете можно без преувеличения определить как триумф, их называли les indispensables – непременные; les indispensables и впрямь обязаны были появляться на любых торжествах, пикниках, garden-party[18]18
  Празднествах в парке (англ.).


[Закрыть], на концертах, спектаклях, турнирах, во время фейерверков или на балах, где они исполняли мелкие пажеские услуги.

Мы называем эти услуги мелкими, ибо они и на самом деле не превосходили их разумения или физической силы – так, например, постоянной обязанностью Петра во время больших торжеств было держаться поблизости от супруги одного чужеземного посла и учтиво подавать ей лорнет, веер или иные предметы, которые эта рассеянная старушка непрестанно выпускала из своих трясущихся ручек; Джованни во время прогулок на природе носил теплый клетчатый плед для той же дамы – все это были мелкие, как мы отметили, услуги, и все же, – если выполнять их изысканно и в соответствии с правилами, принятыми в этих кругах, – требовавшие большой осведомленности и ловкости; мальчики проходили тут, скажем прямо и без обиняков, высшую школу придворного этикета.

Так, нужно было знать, что в дверь, если мы желаем войти, не следует стучаться, а самое большее – лишь осторожно поскрестись; необходимо было назубок помнить иерархическую лесенку общества, высшую ступеньку которой, разумеется, занимает император и его супруга, если таковая имеется, или его метресса, как у нашего императора. За властителем и его предполагаемой супругой следует высшее духовенство, то есть кардинал и архиепископ, за духовенством – высшее чиновничество, поскольку на них также падает свет высочайше одобренного закона, далее – представители знатных родов, которые временно – или из принципа, или по причине личной неспособности – не занимают никакой высокой должности, потом идут досточтимые старцы и пожилые дамы вообще, и, наконец, лица, коим посчастливилось быть одаренными исключительным талантом свыше и тем прославить свое имя. Тонко воспитанные люди не станут на виду у общества чистить нос, а тот, кто так поступает да еще заглянет в употребленный уже носовой платок, допустит непоправимый faux pas[19]19
  Промах, ложный шаг (фр.).


[Закрыть]. Если лицо нижестоящее вступит в спальню лица вышепоставленного как раз в ту минуту, когда эта вышестоящая особа отправляет свою естественную потребность, – неприлично, заикаясь, проговорить «пардон» и попятиться к двери, напротив, прилично сделать вид, будто мы ничего не заметили, подойти к окну и произнести нечто уместное на счет погоды. Наиболее щекотливыми были правила светской беседы. Особа нижестоящая не смеет ни о чем спрашивать особу вышестоящую. К примеру, нельзя спросить: «Примете ли вы участие в походе против турок, монсеньор?» Самое большее, что разрешается себе позволить, так это коснуться темы слегка: «Смею предположить, что монсеньор окажет походу против турок поддержку своим неоценимым участием», – но лишь в том случае, когда твердо знаешь, что монсеньор намерен выступить вместе с войском. Потом, следовало остерегаться сентенций, могущих вызвать нежелательные ассоциации, к примеру: «Переплет этой книги сделан из кожи телка, монсеньор». Или же: «Мой слуга приехал не на лошади, а на осле, монсеньор». Или: «Взгляните, какая прелестная пестрая корова, мадам, пасется там на лугу».

Прогуливаясь по городу, особа нижестоящая обязана держаться самое меньшее на шаг позади от особы вышестоящей и поближе к канаве, прорытой посреди проезжей части, и так далее и так далее.

Должно признать, что в этих науках Джованни преуспевал более – тут он был восприимчивее своего старшего друга. Петр попросту не умел пассивно подчиняться правилам, кои внушали и вбивали ему в голову, желая знать, отчего это так, а не иначе. «Почему я должен, – спрашивал он, – считать, например, маэстро Вольмута, прекрасного архитектора, особой нижестоящей, чем императорский подкоморий, о котором известно, что он жулик, либо чем главный егерь, о ком каждый знает, что он безнадежный, неисправимый болван?»

– Ах, мальчик, – упрекал его, болезненно сморщившись, мсье Ферраль, maltre des ceremonies[20]20
  Церемониймейстер (фр.).


[Закрыть] пражского двора, – одно из главных правил, с которым тебя здесь познакомили, было такое: никогда ни о чем не спрашивать высокопоставленных особ, а поскольку – я не имею в виду прислугу – при дворе нет особ, поставленных ниже, чем ты, значит, тебе вообще воспрещен какой бы то ни было уровень расспросов; а ты все спрашиваешь да спрашиваешь, просто беда! – Однажды мсье Ферраль предсказал ему и, как оказалось, пророчески: – Мальчуган ты ловкий и сообразительный, но, боюсь, на вопросах, касающихся придворного этикета, свернешь себе шею.

Впрочем, если не считать этих мелких инцидентов, не только Джованни, но и Петр вели себя хорошо, и все были ими довольны. На вечере балета, который был устроен в честь визита архиепископа руанского, побочного брата французского короля, оба мальчика выступили танцорами – Джованни в роли певца Олимпа, а Петр – Пана, и когда они закончили, архиепископ от избытка чувств поцеловал Джованни прямо в губы, а Петра осенил крестным знамением. С той поры все определилось, в придворной иерархии они заняли свое скромное место, но уже не в качестве пажей, а как равные среди равных.

Незадолго до перемены пажеского платья на придворное Джованни начал заниматься нумизматикой, поскольку отец задумал – конечно, в подходящее, удобное время – посадить, то бишь устроить его на место управляющего императорскими коллекциями старых монет. Это считалось в порядке вещей, и Петр отнесся к такому шагу графа Одорико с одобрением; однако, хотя место управляющего самому ему представлялось убожеством, его все-таки неприятно задело, что граф продвигает вперед своего сына, а о нем, Петре, нисколько не думает. Петр, потрясенный казнью безвинного пивовара Топинки, лелеял в душе надежду – взлететь когда-нибудь высоко, как можно выше, к самому изножью императорского трона, чтобы взять в собственные руки устроение общественных дел и наладить в них порядок и справедливость, хотя и трезво отдавал себе отчет, что едва ли возможно этого достичь сразу, за один присест, как это вышло у библейского Иосифа, который только за то, что верно растолковал египетскому фараону его сон, был тут же, без промедления, поставлен властителем над всей землей египетской. Увы, скорее всего этому не сбыться никогда; подобное случалось разве что в давние времена, в древности, но теперь, при нынешних порядках, к осуществлению таких целей нужно приближаться медленно, исподволь, шаг за шагом, и терпеливо ждать счастливого случая. К сожалению, влиятельные люди, кишевшие вокруг императорского трона, явно ничтожные и ни к чему не пригодные, нисколько не заботились о том, чтобы предоставить такую возможность Петру, и держались за свои кресла, словно вши за рубашки, даже во сне не соглашаясь посторониться и дать дорогу сыну бедного алхимика, позволив ему сделать хотя бы первый шаг на пути к желанным высотам. И все-таки именно граф Гамбарини предоставил возможность Петру проявить свои способности, причем самым блестящим образом.

В начале июня, когда Петру уже минуло шестнадцать, в Праге собрался представительный сословный сейм, предметом забот которого было раздобыть деньги для предстоящей войны с турком. Почти перед самым открытием сейма император занемог и поручил трем весьма высоким вельможам – главному гофмейстеру, главному канцлеру и главному бургграфу заменить его и при этом подробно осведомлять о ходе и результатах заседаний. Господа бросились на поиски хорошего стилиста, знатока латыни, кто мог бы справиться с этой, весьма деликатного свойства задачей, ибо император, утонченный гуманист, не терпел дурной латыни, а корявый слог мог повергнуть его как в глубины меланхолии, так и в необузданную ярость. Поднялась суматоха и паника, все, кто до сих пор хвастал своими несравненными, исключительными познаниями в латыни, попрятались в загородных поместьях или же слегли с приступом лихорадки, так что графу Гамбарини не стоило слишком больших усилий продвинуть на место письмоводителя и секретаря своего подопечного Петра; и Петр ринулся исполнять это ответственное задание с пылом, свойственным его возрасту, и исполнил его с успехом, соразмерным своему таланту; два часа спустя после вручения доклада в высочайшие руки при дворе уже всем стало известно, что император, читая Петрову запись, удовлетворенно кивал головой, издавая при этом свистящие звуки: «ц-ц-ц».

Право же, не всякому доводится заслужить похвальное «ц-ц-ц» государя императора, ну а кому это удалось, тот может себя поздравить: Петр так и поступил, с улыбкой выслушивая легенды о том, что, дескать, императору не терпится поглядеть на автора прекрасного проекта и он ждет не дождется своего выздоровления, чтобы пригласить Петра к себе и лично с ним познакомиться.

Встреча эта действительно имела место, но при обстоятельствах совершенно иных, чем Петр воображал, и столь ужасных, что тут, вне всякого сомнения, не обошлось без дьявольского участия.

Небольшая группка дворян, и Петр в их числе, однажды совершала прогулку по королевским садам, за люстхаузом, над Оленьим рвом, с любопытством наблюдая зубров и туров, населявших ров. О плечо Петра опиралась миленькая баронесса из В**, дама пикантная и на все согласная. Петр ухаживал за ней несмело, зато тем успешнее, поскольку ее, искушенную обольстительницу, привлекала его неопытность в делах флирта и любви; она открыто и бесстыдно проявляла свою благосклонность к Петру, прижимаясь к нему и подымая вверх свое улыбающееся личико, украшенное черной мушкой. И он, будучи выше ее на голову, склонял к ней свое пылающее лицо, убежденный, что любит, ибо ее расположение льстило его самоуверенности, а самоуверенность разжигала его мужественность, так что при виде обольстительной ложбинки за вырезом лифа баронессы, открытой его взору, его мужская сила прибывала бурно и неудержимо, чего баронесса не могла не заметить и отвечала Петру страстным воркованьем.

В центре группы царил некий рыцарь Тротцендорф, личность темного происхождения; никто не знал, за что и ввиду какого звания держат его при императорском дворе, однако, он дуэлянт, питух, забияка и игрок, с лицом, испещренным шрамами и опаленным у правого виска порохом от выстрела, который когда-то, в поры его бесшабашных распутств, прогремел вблизи его головы, тем не менее вел себя здесь по-хозяйски, рассказывая о скандале, будто бы разыгравшемся в Испании. Новый английский посланник, получив у Ее Величества аудиенцию, преподнес ей маленький прелестный подарок – пару шелковых чулок. С королевой шок, она чуть не в обмороке, а несчастного посланника быстренько, ходом-ходом, отсылают обратно домой, в родной Альбион.

Историйка понравилась, и только Петр не упустил случая задать свой излюбленный вопрос.

– Но почему? – проговорил он. – Что в этом плохого – подарить королеве шелковые чулки?

Рыцарь фон Тротцендорф поглядел на него с состраданием:

– Мне очень жаль, молодой человек, но ваши знания придворного этикета крайне ничтожны и требуют пополнения. Так что, будьте любезны, примите во внимание: королевам никак нельзя дарить чулки, поскольку у королев не бывает ног.

– У королев не бывает ног? – удивился Петр. – А как же королевы ходят, если не ногами?

Придворные замерли, ибо стычка молокососа, у которого едва начинают пробиваться усы, с искушенным roue[21]21
  Пройдохой (фр.).


[Закрыть] обещала стать интересной. Рыцарь фон Тротцендорф с улыбкой покрутил ус, преисполнившись сознанием превосходства над настырным малым, а также польщенный вниманием присутствующих дам и кавалеров, и ответил медленно и веско:

– Запомните, молодой человек, зарубите себе на носу: королевы «удаляются», «отправляются», наконец, «затворяются» в своих покоях, но королевы не ходят.

Рыцарь отвернулся от Петра, ибо считал, что своим ответом отбрил младенца, но Петр упорствовал как осел:

– Как же тогда они удаляются или отправляются куда-то, если не на ногах?

– Не знаю, – уже поскучнев, ответил фон Тротцендорф, – но ясно, что не на ногах, поскольку само понятие «королева» несовместимо с представлением о ногах и всем тем, что с ногами связано, ибо ноги – пусть дамы извинят меня – расположены у человека чрезвычайно неудачно. Королева стоит так высоко, что ей ноги не надобны. Сей формулы этикета при испанском дворе держались неукоснительно, и англичанин обязан был об этом знать. Установление касательно отсутствия у королевы ног – не только один из многочисленных общественных догматов, но и пробный камень крепости общественных устоев, и горе тому, кто отказывается принять этот догмат, ибо без веры в абсурдность люди не могли бы существовать, – вот и все, баста. – Тут рыцарь фон Тротцендорф добавил с усмешкой: – Я с удивлением отмечаю, что в конце концов эта дискуссия была не бесплодной, ибо навела меня на мысль вполне оригинальную.

– Это как посмотреть, – заметил Петр. – Не так уж она нова и оригинальна, поскольку каких-нибудь тринадцать сотен лет назад нечто подобное высказал известный апологет Тертуллиан, но только выразительнее, ярче и элегантнее. Что же касается королевских ног, то я все еще не получил удовлетворительного ответа. Вы признали, что королева стоит высоко. Но тогда на чем она стоит – высоко или низко, – если не на ногах?

Тут уж общество начало улыбаться и подхихикивать, а рыцарь фон Тротцендорф с гневом, – а это не способствует легкости беседы, – осознал, что симпатии дам и господ принадлежат не ему, а въедливому, назойливому втируше.

– Не лучше ли закрыть эту бесплодную дискуссию, я не подавал к ней повода, и до подобных разговоров дело бы не дошло, если бы молодой человек оказался менее невежествен, – предложил фон Тротцендорф.

– Таким образом, вы признаете, что не можете ответить на мой вопрос, как обстоят дела с этим королевским атрибутом, то есть на чем же все-таки королевы стоят, если не на ногах? – подчеркнул Петр.

Рыцарь собрался с мыслями.

– Стояние королевы – вещь абстрактная, как если бы я, например, сказал: «Дело обстоит так-то и так-то», или же: «Этот ритуал устоялся».

– Значит, королева не ходит и не стоит, – настаивал Петр, – или, лучше сказать, ходит и стоит, но только абстрактно. Но в таком случае это со всей очевидностью означает, что она никогда и не сидит, то есть не покоится задом на стуле, а сидит лишь, так сказать, абстрактно, а если королева лежит, то, значит, тоже абстрактно, так, как если бы я прибег к выражению: «Этот аргумент засел у меня в голове», или: «Это камнем лежит у меня на сердце», или: «Это лежит на поверхности». Верно ли я вас понял?

За свое рассуждение Петр был вознагражден одобрительными улыбками и смехом. Баронесса аплодировала ему благоуханными ручками, а рыцарь фон Тротцендорф побагровел от ярости.

– Молодой человек, – проговорил он, – сдается мне, что мое стремление просветить вас вы обращаете в безвкусную издевку и стараетесь поставить меня в смешное положение.

– Поставить вас в смешное положение? – удивился Петр. – Но как можно поставить в смешное положение человека, который всерьез утверждает, будто у королев не бывает ног?

Рыцарь фон Тротцендорф распрямился и напыжился.

– Что это значит? – рявкнул он.

– Это значит, – ответил Петр, – что нельзя сделать черное черным, а мокрое – мокрым.

Рыцарь фон Тротцендорф оглянулся в растерянности, ища поддержки.

– Господа, посоветуйте, как мне поступить с этим мальчуганом, которому наверняка кровь ударила в голову оттого, что император похвалил его латинское сочиненьице. Не могу же я требовать от мальчишки сатисфакции. Но я и не намерен больше терпеть и служить объектом его неуместного хвастовства, чем он желает отличиться в глазах красотки, которая обвила его, словно плющ.

– Сударь, вы оскорбили даму, которая доверилась моей охране и которую я сопровождаю, – проговорил Петр и продолжал, невзирая на протесты и мольбы благородного собрания: – И теперь я, а не вы, обязан требовать сатисфакции. Если вы не имеете ничего против, мы можем начать не откладывая.

Рыцарь фон Тротцендорф, вздохнув, галантно проговорил:

– Ну что же, если кой-кому закон не писан, – ничего другого не остается. Нет, не волнуйтесь, милые дамы, я не прикончу вашего любимчика, я обойдусь с ним корректно, но как быть, если щенку непременно охота ткнуться носом в лужицу, которую он сам же наделал.

Дуэли были строжайше запрещены, и это запрещение имело тот практический результат, что они проводились без соблюдения всяких формальностей, без свидетелей и тайно, зато тем чаще. Петр и рыцарь фон Тротцендорф, скинув наземь камзолы и шляпы, обнажили шпаги.

Сразу же после первого удара шпаги, а затем – после второго и третьего, а там – после четвертого и пятого, тем более уж шестого и седьмого, искушенный рыцарь фон Тротцендорф с беспокойством ощутил, что его молодой противник не новичок, кого не мешает поставить на место, что в его длинных руках и ногах – сила взрослого мужчины, а ловкость и гибкость свидетельствуют о том, что он не терял времени даром и свой талант фехтовальщика не закопал в землю, а приумножил. Желая побыстрее покончить с этим делом, рыцарь проверил все дьявольские выпады, которым научился за свою долгую, полную авантюр жизнь.

Но Петр отражал их спокойно и без натуги, словно это было всего лишь упражнение с палкой от метлы; он не нападал, не наносил ударов, медленно отступал, но зрители, искренне за него болевшие, ибо молодость и красота, на которые теперь посягал взбешенный убийца, окружали юношу ореолом привлекательного героя, за Правду рискующего жизнью в единоборстве с усатым Мракобесием; они следили за поединком и комментировали его ход приглушенным, хорошо поставленным шепотом; рыцарь меж тем учащенно дышал, и вспотевшее лицо его побагровело, а Петр дышал словно новорожденный младенец во сне, и на челе его не блеснуло ни единой капельки пота; явно сознавая преимущество своего возраста, он просто выжидал, когда его противник выдохнется и легкие его сдадут. То, что поняли зрители, понял и рыцарь фон Тротцендорф, в тоске и отчаянии он принял решение все поставить на карту, и вместо того, чтобы умерить резкость выпадов и экономить силы, что у него еще оставались, он предложил самый бешеный темп, на который только был способен, так что треск сшибающихся шпаг слился в непрерывное дребезжание стали; фон Тротцендорф медленно, но неуклонно вел своего отступающего противника к луже, наполовину высохшей, но все еще полной вязкой грязи. Баронесса с тревогой следила, как ее прекрасный молодой поклонник шаг за шагом приближается к опасной скользи, и воскликнула, предупреждая:

– Позади вас – лужа!

– Мерси, – поблагодарил Петр. – Ах, вот вы как, многоуважаемый рыцарь? Ну знайте, что во имя королев, достойных, благородных и справедливых, но не безногих, я кладу конец веселым минутам безобидных шуток, чем мы развлекались до сих пор, и дело принимает серьезный оборот. Вам известен такой прием? Как видно, известен, а вот этот или вот такой? Ах, да вы молодец!

С такими язвительными замечаниями Петр перешел в наступление, а рыцарь фон Тротцендорф отступал, обороняясь из последних сил.

– А теперь, дедушка, гоп! – воскликнул Петр и хлестнул шпагой чуть ли не по земле, так что рыцарю, чтобы уберечь ноги, волей-неволей пришлось подскочить. – И еще разок! И еще! И снова! Снова!

Рыцарь скакал, будто через веревочку, уже не помышляя обороняться, и все более напоминал тряпичную куклу; и когда Петр, желая наконец покончить с этой игрой, шутя и поддразнивая, кольнул рыцаря в правое бедро, тот рухнул на траву как подрубленный.

Послышались аплодисменты и возгласы «браво», победителя хлопали по плечу – словом, это был триумф, великий и незабываемый, но тут тем более резким диссонансом прозвучали слова господина в черном мундире; это был начальник императорской замковой стражи, решительно приближавшийся к месту поединка в сопровождении шести алебардников.

– Господа, разве вам не известно, что дуэли запрещены? Передайте мне вашу шпагу, сударь, и следуйте за нами.

– Ничего не поделаешь! – с улыбкой вздохнул Петр. И пока алебардники поднимали раненого рыцаря за руки и за ноги, чтоб его унести, Петр засунул шпагу в ножны и, расстегнув ремень, подал ее начальнику. – Мы позабавились, а за всякие забавы приходится платить. Я к вашим услугам.