Текст книги "Перстень Борджа"

Поклонившись, монах удалился.

– Что же это за «кое-какие» планы у этого негодяя? – поинтересовалась герцогиня-вдова, после того как молодой кардинал вернулся к ней в третий раз.

– Он задумал объединить Италию, – произнес молоденький кардинал.

– Только этого мы и ждали, – бросила герцогиня. – Разумеется, именно от него.

– Потом он хочет объединить все народы под знаменем атеистического рационализма, – продолжал молодой кардинал. – Или рационалистического атеизма, не помню уж, как он это назвал.

– Это не важно, – заметила вдовствующая герцогиня.

Молодой кардинал попытался придать своему голосу убедительности и страсти и продолжил:

– Для осуществления этой цели ему придется упразднить и вырвать с корнем институт папства как источник суеверий, угнетения, темноты и несчастий.

Трепетная дрожь в его голосе оставила вдову герцога совершенно холодной.

– Ах так, – сказала она. – И что же дальше?

– А дальше он хочет сокрушить мощь Турции.

– Естественно, – подтвердила вдовствующая герцогиня. – Это все понятно. Одно лишь я никак в толк не возьму: какая роль во всем этом отведена нам и каким образом мы – по вашему собственному выражению – вернем свои деньги, славу и могущество?

– Все очень просто, – сказал молодой кардинал, и в нескольких вполне конкретных, шепотом произнесенных словах изложил герцогине суть той незначительной роли, которую граф ди Монте-Кьяра отвел ему и осуществить которую будет много легче, если она, обожаемая тетушка, окажет ему содействие и поможет в час дворцового переворота своим советом, поддержкой и участием. От успеха этой революции зависит все; после нее открыть ворота будет уже совершенным пустяком. Вот теперь тетушка во все посвящена, и молодой кардинал рассчитывает, что она по достоинству оценила этот скромный, но остроумный план.

– Да, это мне нравится, – согласилась вдовствующая герцогиня.

– Вы сами видите, что он принесет пользу прежде всего нам, – развивал свою мысль Джованни, обрадованный, что тетушка, наконец, позволила себя убедить.

– Да, он принесёт нам пользу, – повторила вдовствующая герцогиня. – Хоть и небольшую, но ведь на безрыбье и рак – рыба.

– Как это – небольшую? – удивился молодой кардинал. – Даже если бы он никак не отблагодарил нас, чего я не допускаю, я поделюсь с вами, дорогая тетушка, всем своим имуществом, возвратить которое он мне обещал. Петр никогда не лжет и обещания свои всегда выполняет.

– Я не желаю ничего получать ни от вас, ни от него, кто убил мою дочь и, наверное, был ее мужем, поскольку вы таковым не являетесь, – сказала герцогиня-вдова. – Мой повелитель, от которого я завишу, – Святой отец в Риме, и вы отправитесь к нему завтра утром или, вернее, уже сегодня, поскольку уже за полночь, и расскажете ему во всех подробностях, кто такой граф ди Монте-Кьяра и что у него на уме, то есть какие новые злодейства он умышляет противу нашей святой веры и мирных людей доброй воли. Вы передадите ему, то есть Его Святейшеству, что я уговорила вас предпринять этот шаг и теперь твердо рассчитываю, что Святой отец того не забудет. Это и есть та небольшая польза, которая проистекает для нас из безвкусной пошлой истории, о чем я сразу вам и заявила.

Эти роковые слова она произнесла так громко, что молодой кардинал счел необходимым обежать все двери – и те, что вели в соседние покои, и те, что выходили в коридор – и снова удостовериться, не подслушивает ли их кто-нибудь. Ах, Боже милосердный, мелькало у него в уме, ах, святые угодники и ангелы небесные, зачем я, дурак, все рассказал этой бабе!

– Ах, тетушка, дорогая тетушка, – в испуге пролепетал он, выбивая зубами дробь, трясясь как в лихорадке и глотая слезы, – не требуйте от меня ничего подобного! Лучше я покончу с собой, чем послушаюсь вас. Вы не знаете Петра так, как знаю его я: это стихия, демон! Два года назад он – нищий неудачник, а нынче – владелец острова и собственного военного флота; как вы это объясните, если не вмешательством сверхъестественных сил, которые ему удалось укротить и подчинить себе? Ну, скажите сами, ведь вы разбираетесь в этих делах лучше меня. Это правда, он нанес нам оскорбление, но ведь только потому, что мы первые ставили ему палки в колеса, а теперь вы хотите начать все сначала! Почему не дать ему шанс исправить то, что испорчено по нашей вине? Он пригрозил, что лучше мне броситься вниз головой в полыхающий жаром кратер Этны, чем предать его снова, а ведь именно на это вы меня теперь толкаете. Нет, я этого не сделаю, тетушка. Я мужчина, к тому же занимающий высокое положение, и отдаю себе отчет, как мне следует и как не следует поступать.

– Хорошо, в таком случае я сама отправлюсь в Рим и сама обо всем расскажу Его Святейшеству, – сказала герцогиня-вдова. – Разумеется, вы губернатор Страмбы и вправе не дать мне карету и лошадей; не важно, я отправлюсь пешком. Я не привычна утруждать себя ходьбой, но это ничего: убеждение, что я поступаю правильно и что с моею помощью этот архиразбойник будет стерт в порошок, придает мне силы. А коли моих сил недостанет, я поползу на коленях по пыли и прокляну всякого едущего в сторону Рима, кто не заметит меня, не расслышит мольбы взять меня с собой. И если бы в Риме привратники Его Святейшества испугались моего убожества, я день и ночь и снова, денно и нощно, и так сутки за сутками, буду преклонять колена пред его резиденцией, пока он сам не позовет меня к своему престолу, и тут уста мои разверзнутся, и я ничего от него не утаю, а под конец скажу: вот что я решилась поведать вам, Ваше Святейшество, предав себя Вашей власти и Вашему святому гневу, невзирая на то, что в готовящееся преступление втянут даже столь близкий мне человек, которого я называла племянником: это осыпанный вашими благодеяниями, возведенный в кардинальский сан молодой граф Джованни Гамбарини.

Вдовствующая герцогиня умолкла и с улыбкой взглянула на обливавшегося потом молодого кардинала.

– Ну как? – спросила она. – Вы все еще настаиваете на своем?

– Не настаиваю, – простонал он.

– И предпочтете отправиться в Рим вместо меня?

– Да, я поеду, – едва слышно прошептал Гамбарини.

ПРОФЕССИОНАЛЫ

Акция «Кукань», к вящей для нее славе, не осталась приватным делом, предметом споров и бесконечных обсуждений одной лишь вдовствующей герцогини и молодого кардинала, ибо неравные партнеры, после продолжительных дебатов, нарушавшихся и затягивавшихся возникавшими порой всплесками отчаянного, но тщетного кардинальского упрямства, кое-как пришли к согласию касательно ведения дела, поскольку знать как бывает важнее, чем знать, что именно будет. Ну, а ученый аскет, выслушав и взвесив все обстоятельства, к безмерной радости молодого кардинала, признал обоснованность его ужаса перед всемогуществом и вездесущностью графа ди Монте-Кьяра и пред беспредельностью действия его карающей десницы:

– Человек, – сказал Луго, – который у нас на глазах, то есть на глазах представителей курии, сумел вложить угрожающие записки в булочки и карманчики нашего Illustrissimus'a и напугать его до смерти, – это вам не маменькин сынок и никак не вертопрах.

– Самым надежным, – сказал патер Луго молодому кардиналу во время переговоров с глазу на глаз, имевших место ночью после возвращения Гамбарини с острова Монте-Кьяра, вслед за тем, как ученый аскет отверг за нереальностью и невозможностью темпераментное требование вдовствующей герцогини тотчас отправить кардинала в Рим, – так вот, самым надежным было бы уведомить Его Святейшество о заговоре Куканя письменно, но это затянуло бы или совсем погубило дело, поскольку пока папа, не знающий обстановки в Страмбе, решился бы что-либо предпринять, если вообще на что-нибудь решился, прошло бы несколько недель, если не месяцев. Этого нельзя допустить ни в коем случае; дело нужно обсудить на месте, быстро и без письменных свидетельств.

– Что для исполнения этой миссии лучше других подходите вы, Illustrissime, об этом нет спору: вы молодой, прямодушный и при этих двух главных душевных качествах – до умиления трогательный человек; к тому же вам ох как давно пора отличиться в глазах Его Святейшества каким-нибудь необычайным поступком, ведь годы летят, a Illustrissimus киснет у нас как старая дева. Но именно вы-то у Петра Куканя и на примете; каким же образом переправить вас из Страмбы в Рим, не возбудив при этом подозрений Куканя? Один из ваших излюбленных способов – выбраться подземным ходом, пользуясь которым вы уже бежали из этого города и спаслись, – но он не подходит, поскольку Петру Куканю об этом тайном пути хорошо известно, ведь и сам он как-то воспользовался им, и если в Страмбе у него есть хотя бы два соглядатая, то один из них наверняка стережет именно этот тайный ход, то есть вход в мнимую усыпальницу святой Екатерины у лесной часовни: другая идея, которая тоже родилась в вашей голове, Illustrissime, – переодеться в платье сельской девушки и незаметно исчезнуть из города в пустой повозке зеленщика – хотя и забавна, и вполне соответствует семейной традиции Гамбарини, ведь ваш батюшка тоже скрылся как-то из Страмбы, переодевшись в женское платье, – но не обеспечивает цели, о которой идет речь, то есть – никоим образом не возбудить подозрений и не насторожить Куканя, а его настороженность и подозрительность возросли бы в высшей степени, если бы, не получив поначалу ни малейшего намека на то, что наш Illustrissimus, кардинал Гамбарини, покинул Страмбу, он потом вдруг узнал, что кардинал во всем великолепии – а я полагаю, что по дороге вы скинули бы деревенское платье и облачились в свой пурпур, – объявился в Ватикане. Нет и нет. Вы должны выехать, проделать весь путь и прибыть в Рим тем способом, какой приличествует кардиналу, – в карете, сопровождаемый свитой, с соответствующей кладью.

– Вы с ума сошли! – воскликнул молодой кардинал. Ученый аскет, не оскорбившись, умно и аскетически улыбнулся.

– Ни в коей мере, хотя и признаю, что стремление усердно служить интересам святой церкви, высшим сравнительно с интересами отдельной личности, кое в чем и напоминает безумие. Но в данном случае – это соображение вполне доступно пониманию. Если вы нанесете визит Его Святейшеству, это не удастся утаить от лазутчиков Куканя. Поэтому нужно заставить его думать, будто Его Святейшество сами пригласили вас в Рим.

– С какой стати ему меня туда приглашать? – спросил молодой кардинал.

– В связи с моим рапортом о вашем путешествии на остров Монте-Кьяра, – ответил ученый аскет. – В самом деле, это вполне объяснимо, ведь Его Святейшество могут поинтересоваться тем, как обстоят дела на острове графа-авантюриста и правда ли то, что о нем рассказывают. И у Его Святейшества вполне могло явиться желание порасспросить об этом вас, очевидца-свидетеля, более того, свидетеля исключительно интеллигентного и, что особенно кстати, облаченного в пурпур. Вам пришлось удовлетворить желание Его Святейшества, не переставая быть сообщником Петра Куканя и ничем не расстраивая его злодейских планов. Разумеется, Illustrissime, вы сможете отправиться в это путешествие лишь после того, как из Рима в Страмбу возвратится мой посыльный. Если Его Святейшество по своей собственной воле пригласят вас на аудиенцию, все образуется как нельзя лучше. Но даже если Его Святейшество вас и не пригласят, я постараюсь распространить слух, что приглашение вами получено, и вы отправитесь в Рим в соответствии с этим ложным слухом. Так всегда поступают, когда приходится оставлять для себя лазейки, чтоб не попасть впросак.

Молодой кардинал, душечка, только теперь сделался спокойнее и даже повеселел.

– И сие известие, – проговорил он, – вы могли бы приукрасить забавной подробностью, будто бы, когда Его Святейшество узнали, кем в действительности является граф ди Монте-Кьяра, их чуть не разбил паралич, и лекарям пришлось отворить им кровь.

– Это и впрямь было бы очень смешно и, без сомнения, многих бы позабавило, – проговорил патер Луго. – Но вообще, если отбросить шутки в сторону, это явилось бы роковой ошибкой. Петр Кукань наверняка знает, что Его Святейшеству давно известно, кто таков граф ди Монте-Кьяра, и тем самым запоздавшее сообщение не может вывести его из равновесия, а тем менее вызвать апоплексический удар. Меня настораживает та готовность, с какой Кукань, если судить по вашему рассказу, разрешил вам выдать его настоящее имя.

– Господи Боже, – вздохнул молодой кардинал, – мне этого никогда не постигнуть, никогда не получится из меня ни дипломата, ни интригана. И все-таки бывают минуты, когда мне кажется, что я рассуждаю здраво и ясно. К примеру, сейчас мне приходит в голову вот что: не есть ли все это пустая болтовня? Мы все начеку, выглядываем из-за угла и тщательно следим за тем, чтобы злоумышленник Кукань, да будет проклято имя его, не догадался, что его заговор раскрыт, мы распахиваем двери, чтобы убедиться, не подслушивает ли кто, но наша настороженность – пустое дело, потому что у Куканя могут быть соглядатаи прямо в приемном покое Его Святейшества, так что он узнает о моей измене из моих собственных уст, когда я буду принят папой для аудиенции.

– И это говорите вы, – с укоризной произнес ученый аскет патер Луго.

– Да, это говорю я, – ответствовал молодой кардинал несколько строптиво и упрямо.

– Вы правильно сделаете, если постараетесь нигде больше этого не повторять, – посоветовал ученый аскет. – Ибо через подобные высказывания легко обнаруживается, что вы дилетант, облаченный в пурпурные одеянья. Помните, молодой человек: сила нашей церкви, которая здравствует уже шестнадцать веков, покоится только и единственно на том, что информация, которую она воспринимает и впитывает, сохраняется лишь для нее, не попадая в чужие руки.

– Значит, в Ватикане не подслушивают за дверьми? – спросил молодой кардинал, делая слабую попытку иронизировать.

– В Ватикане очень часто подслушивают за дверьми, – отозвался ученый аскет. – Я не преувеличу, если скажу, что нигде на свете не подслушивают за дверьми столько, сколько там. Но кто они, эти соглядатаи, подслушивающие под дверью? Одни лишь духовные лица, благочестивые прислужники святой курии, и о том, чего они наслушались под дверью, они или молчат или сообщают лицам, равным себе, но никогда не трубят об этом на весь мир. Этих благочестивых соглядатаев, что слушают под дверью, можно смело уподобить кругам, образующимся на гладкой поверхности вод, куда швырнули камень. Чем тяжелее камень, тем больше кругов; чем серьезнее обсуждаемое дело, тем больше тайных подслушивателей; и это правильно, поскольку крайне желательно, чтобы достоянием возможно большего числа заинтересованных были дела серьезные, а не пустые, и это вдвойне правильно, потому что таинник, подслушивающий под дверью, воспринимает услышанное куда внимательнее и вдумчивее, чем когда о том же вещают ex cathedra. [14]14
  С кафедры (лат. ).


[Закрыть] Ватиканские таинники, подслушивающие под дверью, самые сведущие таинники, поэтому чем серьезнее тайна, тем больше гарантий, что ничто не станет достоянием гласности. Таинники, подслушивающие за дверью, одновременно препятствуют слушать под дверью людям несведущим. Так они узнают великое множество преинтереснейших и сокровеннейших тайн, но никогда не доходит до того, чтоб кто-нибудь из них побежал к своей тетушке и – простите мне грубое, но уместное выражение – все ей прокудахтал. Вот и я посвящаю вас в курс дела, Illustrissime, только потому, что, в конечном счете и несмотря ни на что, вы – лицо духовное. Так что в свете тех откровений, которые я себе позволил, вам остается лишь посмеяться над замыслом вашего незаурядного Петра Куканя одолеть и с корнем вырвать древний институт церкви, которая за полтора тысячелетия своего существования научилась тому, о чем он, юноша – впрочем, весьма даровитый и замечательный, – не имеет ни малейшего понятия, а именно – умению молчать. Вот, Illustrissime, что я хотел поведать вам, так сказать, под занавес. А теперь нам предстоит дождаться, пока наш превосходный подеста Джербино явится сюда со своим еженедельным отчетом, что происходит регулярно каждый четверг в десять часов утра, минута в минуту. Я подчеркиваю – мы дождемся его появления, ибо если бы мы за ним послали, если бы мы, выражаясь канцелярским языком, его сюда вызвали, это могло бы возбудить чье-то чрезмерное любопытство, а при таких обстоятельствах возбуждать у кого-либо чрезмерное любопытство не рекомендуется. Итак, как только упомянутый выше сверхблагонамеренный и морально устойчивый Джербино появится как обычно в моем кабинете, мы дадим ему самые подробные наставления, как вести двойную игру, которую мы предоставляем ему в этой партии. Граф ди Монте-Кьяра избрал его советчиком и посредником в отношениях между островом и Страмбой. Так вот, пускай Джербино по-прежнему делает вид, что играет на руку графу, пусть будет усерден и услужлив, пусть изощряется в хитроумных идеях, в которых он, старый пройдоха, весьма поднаторел, поскольку прошел огонь, воду и медные трубы. Пусть даже предложит графу какой-нибудь конкретный план, как легче осуществить захватнические замыслы, пусть себе граф укрепляется в убеждении, что вы, Illustrissime, всем сердцем и душой с ним, а мы, церковники, не имеем об этом ни малейшего представления; итак, пусть он водит его за нос, а нас извещает о своих демаршах. Ничего иного, на мой взгляд, мы пока предпринимать не должны. Вот и все, Illustrissime, я твердо надеюсь, что вы снова обрели, как и подобает, необходимое душевное равновесие, поскольку убедились, что акция «Граф ди Монте-Кьяра» находится в надежных руках и на верном пути к осуществлению.

ПРОФЕССИОНАЛЫ
(окончание)

Минуло восемь дней; посланный в Рим курьер патера Луго возвратился в Страмбу. В своей дипломатической почте он привез краткое, но прекрасно составленное послание – стилисты и каллиграфы-переписчики, служившие в те поры в папской канцелярии, были мастерами своего дела; в этом послании папа приглашал кардинала Джованни Гамбарини на аудиенцию. Это было как раз то, на что ученый аскет рассчитывал. Намереваясь довести содержание папского послания до сведения как можно более широкого круга людей, он посетил вдовствующую герцогиню в ее appartamento, чтобы сообщить ей, как идут дела, и как бы невзначай, accidentalmente, забыл у нее послание.

Молодой кардинал пришел в восторг.

– Я нахожу жизнь в лоне церкви далеко не столь ханжески нудной, как мне казалось поначалу, – сказал он ученому аскету.

– Ваше наблюдение, Illustrissime, совершенно верно, – ответил ученый аскет. – Вот увидите, быть кардиналом вам в конце концов понравится больше, чем служить у Куканя. Потому что мы – профессионалы, в то время как Кукань, независимо от его талантов, всего лишь дилетант. Если у человека хватает денег на то, чтобы удовлетворять свои капризы, и если у него возникнет, к примеру, желание послушать пение и получить удовольствие, кого он к себе пригласит? Писклявую синьору из так называемого приличного дома, за неимением лучшего зарабатывающую уроками пения? Отнюдь нет, он пригласит признанного профессионала, скажем, Прекрасную Олимпию. Пораскиньте мозгами, Illustrissime, не исключено, что на вас снизойдет Дух Святой и вы сделаете из этого надлежащие выводы.

И молодой кардинал, пораскинув мозгами, отправился, наконец, в Рим.

Священный город резко изменился за последние два года. Папа, поспешно завершив – по его собственному грубому выражению – постройку, La fabricaziоnе, храма святого Петра, перенес свое внимание на центр города, начав строительство того, что он окрестил Roma moderna, или Roma nuova, новым Римом, и после многих лет воздержания, почти бедствования, принялся швырять деньги налево и направо, чуть ли не напоказ, что вызвало всеобщее изумление, ибо никто не мог объяснить, откуда у него взялось столько денег. Он сносил целые улицы, которые своей кривизной оскорбляли его прямолинейный вкус, сравнивал с землей холмы, мешавшие размаху его строительства, закладывал сады и парки и одновременно с этой святой и миролюбивой деятельностью умудрялся вооружать и увеличивать войска, крепя оборону своих городов; уже упоминавшееся дорогостоящее укрепление крепостных стен в Страмбе входило, по-видимому, составной частью в единый папский план, а какие за ним стояли цели – бог весть, – этого никто не мог разгадать.

Современники, очевидцы тех времен и событий, в своих воспоминаниях единодушно высказываются в том смысле, что никогда папа не был так оживлен и доволен, никогда не радовался крепкому состоянию своего здоровья и бодрому настроению, как в последние годы жизни; в таком вот просветленном состоянии духа и благостном настроении он и принял молодого кардинала Джованни Гамбарини, который подошел к нему, по-юношески взволнованный и исполненный пылкой преданности; впрочем, папа пил уже свой третий бокал красного вина.

– Ну, и что же нового обнаружил молодой кардинал Гамбарини на острове Монте-Кьяра, куда, судя по рапорту патера Луго, отправился, очнувшись от своей достойной сожаления летаргии?

– Я думаю, Вашему Святейшеству хорошо известно, кто на самом деле скрывается под именем графа ди Монте-Кьяра, – сказал молоденький кардинал.

– Да, на сей счет Мое Святейшество располагают весьма надежной информацией, – подтвердил папа. Он говорил не на латыни, что обыкновенно любил делать, и не на литературном итальянском, но на наречии родной своей Сиены, на которое переходил, принимая людей, которых либо не уважал, либо не питал к ним симпатии, – разумеется, если открыто выказать это пренебрежение или антипатию ему позволяли обстоятельства; папа не всегда мог себе позволить поступать как ему нравилось или как его устраивало. – Однако не уверяйте меня, кардинал, что мой милый Петр Кукань скрывается под титулом графа ди Монте-Кьяра: он действительно полноправный граф ди Монте-Кьяра, это я могу заявить со всей ответственностью, ибо я сам лично присвоил ему графский титул. Так что кто он такой, меня не интересует. Но тем более мне любопытно узнать, откуда у него эти немыслимые деньги, которыми он швыряется, будто делает их сам. Этой тайны старинный приятель вам не доверил?

Молодой кардинал, дабы не выглядеть в глазах Его Святейшества человеком несведущим, с ходу ответил:

– Доверил.

– Неужели? Так откуда же он их взял?

– Он сказал, что обнаружил клад знаменитого пирата Клауса, – наудачу выпалил кардинал.

Папа изумился.

– Клауса фон Алкум? – переспросил он.

– Да, Клауса фон Алкум.

– Прозванного Потрошителем чаш?

– Да, прозванного Потрошителем чаш, или Stortebecker, – подтвердил кардинал.

– Ну, судя по его нынешнему размаху, тут при всем богатстве недалеко до нищей сумы, – заметил папа. – Ведь доказано, что клад Клауса фон Алкум не столь велик, как того хочет людская молва, поскольку большую часть награбленного Клаус успел пропить со своими собутыльниками. Ну, и что еще, cardellino, вы могли бы сообщить мне интересного? Как живется моему строптивому, много невзгод претерпевшему Петру, одному из тех людей, с кем мне не скучно и кого я хотел бы иметь поблизости?

На это молодой кардинал, подавив болезненное чувство ревности и раздражения, поскольку слово cardellino, услышанное из уст папы, несмотря на первые четыре совпадающие буквы, не имеет ничего общего с его кардинальскими достоинствами, означая в переводе «щегол», – ответил, что графу ди Монте-Кьяра, сиречь Петру Куканю из Кукани, живется, надо думать, весьма и весьма недурно и даже настолько хорошо, что из-за избытка энергии он уж и не знает, что бы такое предпринять, и теперь за ту и впрямь отеческую доброту, которую проявляют к нему Его Святейшество, вознамерился отплатить Его Святейшеству гнусной изменой.

Папа нахмурился.

– Изменой? Что ты болтаешь, глупец? Выбирай выражения, ведь «измена» – очень серьезное слово.

– Увы, речь идет уже не об удачном или неудачном выражении, а о самой настоящей измене, – ответил молодой кардинал. И подавшись вперед, положив правую руку на грудь в знак преданности, он до мельчайших подробностей высказал все, что узнал о планах графа ди Монте-Кьяра, начиная c покорения Страмбы и кончая ниспровержением Османской империи.

Лицо папы, пока он слушал повествование молодого кардинала, побагровело, но он взял себя в руки, ни единым словом не перебил рассказчика, а когда молодой кардинал смолк, некоторое время сидел не шевелясь и, наконец, сделав глубокий вздох, заговорил:

– Ну и что отсюда следует? Для чего ты мне все это рассказал? Как ты думаешь, что предпримут теперь Мое Святейшество? Неужели ты рассчитываешь, что я прикажу арестовать графа ди Монте-Кьяра из-за того только, что некий выскочка-кардинальчик нашептал мне на ухо скверно пахнущую клевету? Любой хорошо осведомленный человек знает, что Петр Кукань купил у меня этот остров и хорошо за него заплатил; и вот я, прямой наместник Бога на земле, теперь осрамлю себя тем, что, содрав за скалистый островок в Иорданском море кучу денег, тут же ухвачусь за первый идиотский предлог, чтоб отобрать у милого Петра его законным образом приобретенное имущество, и более того – повелю снести ему голову с плеч как изменнику? И войду в историю как папа, который одной рукой дает, а другой – отбирает назад, и все это – по наущению какого-то засранного кардиналишки?

О, Спаситель, проносилось в голове объятого ужасом новоиспеченного кардинала, если сейчас кто-нибудь из высокого клира подслушивает за дверью, – а кто-то, конечно, подслушивает, я навеки опозорен, оплеван и погиб.

– Нет, нет, этому не бывать! – продолжал папа, поблескивая прищуренными глазками и стуча обоими кулаками по подлокотникам кресла, украшенного гербом рода Боргезе. – Как наместник Бога на земле, я обязан вести себя даже лучше, чем Господь Бог, ибо в конце концов я всего лишь человек, а потому, в отличие от Бога, не могу ссылаться на неисповедимость своих помыслов. Я не могу обратиться к тому, кто на меня жалуется, как обратился Бог к причитающему Иову: «Где был ты, когда я полагал основания земли? Нисходил ли ты во глубину моря и входил ли в исследование бездны?» Для меня невозможно сказать такое, поскольку я сам живу на этой земле чуть больше шестидесяти лет и во глубину моря никогда не ходил. Кто мне потом поверит, кто впредь захочет со мною торговать, если я поведу себя так, как это себе представляет некий страмбский идиот? Разумеется, я сейчас говорю не о тебе, cardellino, поскольку ты от рождения глупец; мой укор относится главным образом к Луго, ведь это он подлинный вдохновитель похода против графа ди Монте-Кьяра. Да что вы там, в Страмбе, спятили все до единого? Неужто жизнь в провинции с неизбежностью ведет к размягчению мозгов, и вы позволяете себе обременять подобными сумасбродствами Мое Святейшество, как раз теперь достигшее вершин могущества и славы?

Это была, несомненно, самая горькая минута в жизни молодого кардинала, когда вконец подавленный юноша не желал для себя ничего иного, кроме смерти, и когда от отчаяния, переполнявшего грудь, тяжело захолонуло сердце; эта горечь, однако, не помешала ему до конца прочувствовать некоторые унизительные проявления своего физического состояния: так, хотя он трясся в ознобе от ледяного дыхания папской немилости, мантия у него на спине между лопатками взмокла от пота и, наверняка из-за волнения, на верхней губе вдруг выступила лихорадка, отчего губа нестерпимо зудела и подергивалась; наконец, неудержимо заходил кадык – то вверх, то вниз. Вскоре, однако, кардиналу стало лучше, поскольку Его Святейшество, отбушевав, хлебнули вина и заговорили голосом на несколько градусов теплее и приветливее.

– Как ты рискнул утверждать, cardellino, что мой милейший Пьетро посвятил тебя в свои замыслы? Ведь он любит тебя, как в стуле гвоздь, и обожает, как таракана в супе!

Молодой кардинал – кроткая душонка – тотчас оправился от перенесенного унижения и, вспомнив, что он профессионал, ответил:

– Чувства, которые питает ко мне Кукань, мне неизвестны, а если он меня не выносит, так это неудивительно, поскольку я крепко дал ему по рукам. – Заметив, что папа чуть заметно усмехнулся, он продолжал уже свободнее: – Но сейчас речь идет не о симпатиях или антипатиях, а о пользе дела. Куканю я необходим; я должен, когда он сочтет нужным овладеть Страмбой, открыть городские ворота, за что он обещал мне вернуть все страмбские владения и сверх того – платить двести пятьдесят тысяч скудо чистыми, если я вступлю с ним в союз и выполню то, что он от меня потребует. Я обещал ему все, но только для виду, так сказать, из соображений профессионально-тактических.

Молодой кардинал поднял назначенную Петром цену на двести пятьдесят тысяч скудо, чтобы свою собственную верность и жертвенность заставить сиять блеском еще более ярким; но он просчитался, поскольку такой избыток бескорыстия пришелся папе не по душе и против его разумения.

– И ты просто так, за здорово живешь, упустил такую возможность? Отчего? Ты что, святой или просто глупец? Ты, кто ради своей выгоды готов шагать по трупам, как иной – по гатям? Довольно рассказывать сказки!

Молодой кардинал некоторое время молчал, задетый за живое, пока не подыскал подходящий ответ:

– Два года монашеской жизни научили меня правде, – сказал он, благочестиво потупив очи. – Разумеется, я сознаю, что у Вашего Святейшества нет особых оснований доверять мне, но, к счастью, у меня есть возможность подтвердить мои слова вещественным доказательством.

– Ну? – сказал папа. – Где же это доказательство?

– Вот здесь, – торжественно произнес молодой кардинал и, подняв левую руку, выставил на свет ослепительный бриллиант на перстне.

– Я вижу перстень, – сказал папа. – Замечательный перстень, дорогой перстень, но не более, чем перстень.

– Это не обычный перстень, – сказал молодой кардинал. – Это перстень, который один из предшественников Вашего Святейшества, Александр VI, или Родриго Борджа, подарил своему племяннику Цезарю на его двадцатилетие.

– В самом деле? – проговорил папа и протянул раскрытую ладонь. – Покажи.

– Как? – удивился молодой кардинал. – Ваше Святейшество желают рассмотреть перстень?

– Да, Мое Святейшество желают этот перстень рассмотреть, – подтвердил папа, не опуская руки.

Молодой кардинал с неохотой, предчувствуя недоброе, стянул золотой, украшенный бриллиантом перстень с пальца и положил его на папскую ладонь.

– Да, верно, – сказал папа, рассматривая перстень с помощью лорнета, который он вынул из своего большого кармана. – На нем выгравировано «ЦБ 14.III.1495», что и впрямь могло быть датой двадцатилетия Цезаря. Но я все еще не вижу доказательства правдивости твоих утверждений.