Текст книги "Золотоискатели в пустыне"

При звуке выстрела мальчики вскочили и высунули головы из-за своего прикрытия. Теперь они увидели Мафу на вершине и побежали ему наперерез, перескакивая через гряды скал и испуская крики радости.

На россыпи они догнали Мафу, который без труда нашел кровавое пятно на лишаях каменных плит и показал его мальчикам.

– Смотрите, архар ранен, убежит недалеко. Идем по следу!

– Большой архар? С рогами? Как ты его увидел, Мафу? Почему не позвал нас посмотреть, как стреляешь? – сыпались вопросы.

Мафу только отмахнулся от них и двинулся вперед, высматривая свежие капли крови, красневшие то тут, то там на камнях. Они привели охотника в ложбину, потом поднялись наискось по склону опять вверх, пересекли гребень, снова стали спускаться. Мафу взглянул вниз по их направлению и вдруг крикнул:

– Вот он, лежит!

– Где, где Мафу, где же?!

– Вон бурый, на дне, возле большого камня!

Мальчики пустились бежать вниз во всю прыть. Мафу спускался теперь спокойно, не торопясь.

Архар лежал на боку, раскинув ноги и вытянув голову; струйка крови бежала из его полураскрытого рта. Он был уже мертв. Мальчики присели на корточки возле его головы, не решаясь дотронуться.

– Мафу, какой же это архар? – спросил Пао. – Почему у него рога маленькие?

– Потому что это не самец, а самка. Ну, давайте теперь свежевать ее, а то так не унесем, тяжелая. Сбрасывайте корзины. Пао, Хун, наберите хворосту, разведите огонь, поставьте чайник. Пока мы справимся с делом, чай поспеет.

Мигом корзины были сброшены на землю, мальчики стали собирать сухие стебли кустов по склонам и дну ущелья, а Мафу, поставив ружье, достал нож, поточил его о плитку сланца и принялся снимать шкуру. Скоро затрещал огонек между тремя камнями. Хун достал чайник и тут только спохватился:

– Мафу, а где же вода?

– Поищи вокруг себя; может, и найдешь, – ответил рудокоп, занятый делом.

Мальчик оглянулся кругом. Дно ложбины было совершенно сухо. Крупные и мелкие камни лежали там и сям на глинистой почве, не обнаруживавшей ни малейших признаков влаги. Скудная растительность этого дна и склонов также не свидетельствовала о близости воды.

– Сбегай, поищи, нет ли ключа где-нибудь пониже! – догадался Пао.

– А может быть, на вершине горы? – засмеялся Мафу. – То-то, нахалы! О воде вы не подумали, идя на охоту. Поищите-ка в моей корзине.

Пао проворно засунул руку в корзину рудокопа и вытащил завернутую в мешок китайскую плетеную баклагу, обмазанную черным лаком. Он встряхнул ее, потом открыл деревянную пробку, обвязанную тряпкой.

– Неужели вода? Какой догадливый наш Мафу!

Поставив чайник на камни над огнем, мальчики стали помогать Мафу снимать шкуру, по временам отрываясь, чтобы подбросить хворост в огонь. Вода вскипела, чай был заварен. А немного погодя и возня с архаром закончилась: на распластанной на земле шкуре лежали аккуратно отделенные одна от другой части животного – задние и передние ноги, ребра с позвоночником, голова и внутренности.

Охотники принялись за чай. Мафу рассказывал мальчикам о нравах и повадках архаров, о том, как самцы, загнанные охотником или волками на высокий утес, бросаются головой вниз с высоты в несколько размахов, падают на свои толстые рога, играющие в таких случаях роль пружин, и, благополучно поднявшись на ноги, убегают. Потом обсуждали кушанья из мяса архара на ближайшие дни. После чая Мафу, воздерживавшийся от курения во время охоты и свежевания, насладился несколькими трубками, а мальчики лежали на земле, следя за белыми облаками, проносившимися одно за другим по небу, видному в рамке темных склонов ущелья. Иногда облака заслоняли солнце, и тень, бросаемая ими, скользила по склонам скал. Вдруг по ущелью пробежала более густая тень и, прежде чем охотники успели сообразить, в чем дело, огромная птица спустилась на мясо, схватила переднюю ногу и, тяжело и часто взмахивая крыльями, поднялась вверх.

– Ой, кто это? – вскрикнули пораженные мальчики.

Мафу схватил ружье и следил за хищником, который нес тяжесть не по силам и медленно поднимался над склоном ущелья. Но стрелять по движущейся цели рудокоп не умел, да и его кремневое ружье не было приспособлено для этого.

Но вот орел сел со своей добычей на гребень склона, чтобы отдохнуть. Мафу быстро поставил ружье на сошки, насыпал пороху на полку, прицелился и выстрелил.

Орел дернулся в сторону, взмахнул крыльями и полетел, унося добычу дальше. Мальчики с разинутыми ртами следили за ним, пока он не исчез за скалами ущелья. Мафу испустил проклятье.

Между тем в синеве неба на большой высоте еще один орел описывал круг прямо над охотниками.

– Давайте корзины! – скомандовал Мафу. – Разлакомились, черти!

Мясо быстро было сложено в корзины. На месте охоты остались только негодные для пищи внутренности.

– Ну, – сказал Мафу, – собирайте вещи и идем!.. Чайник и баклагу уложили поверх мяса и двинулись вниз по ущелью. Шли теперь под гору, но ноша была тяжелая, а солнце заливало своим светом все ущелье, оголенные скалы дышали жаром, и скоро струйки пота потекли по смуглым лицам путников. Так они добрели до более широкой долины, спустились по ней и вышли на равнину, где стало немного легче дышать. Да и видневшиеся впереди серые фанзы поселка сулили им скорый отдых и вкусный обед.

В погоне за вором

Пока мальчики готовили к обеду жареную печенку, сердце и мозги, Мафу изрезал большую часть мяса на тонкие и длинные ломти и развесил их на веревке, протянутой через дворик, для сушки. Пообедав, он лег спать, приказав мальчикам караулить мясо, а после сна спустился в шахту толочь отложенную богатую руду.

Довольный охотой и вкусным обедом, Мафу спускался не торопясь, насвистывая незамысловатый мотив песни табунщиков; потом стал импровизировать: «Счастливый охотник Мафу лезет в свою шахту, где лежит еще много золота, много желтого драгоценного золота в белом кварце. Возьмет Мафу белые куски руды, в которых золото блестит везде, как звезды на ночном небе, положит их в ступку и будет толочь, распевая песню о добрых демонах, которые дали ему богатство. Рассыпется кварц в белую пыль, освободит золото, и черная вода шахты омоет его. У, как заблестит чистое желтое золото на дне таза! Много, много его там, пять лан, десять лан, двадцать лан золота из каждого таза – награда рудокопу за тяжелый труд! И возьмет Мафу свою долю желтого золота, уйдет в Чугучак, где есть и хорошая еда и крепкая водка. Покутит Мафу всласть после многих дней работы в темной шахте».

С этими словами рудокоп подошел к подножию своего забоя, где накануне оставил аккуратно сложенную кучу богатой руды. Он осветил ее лампочкой, чтобы полюбоваться блеском золота… и песня внезапно оборвалась. Рудокоп в недоумении переводил глаза с руды на лампочку, с лампочки на забой и опять на руду. Вместо большой и правильной кучи у его ног лежали разбросанные куски руды, и в редких из них блестело золото.

Рудокоп опустился на колени и дрожащими руками стал собирать свои сокровища, поднося то один, то другой кусок к огню в надежде увидеть в нем много золота. Но увы, остались только самые бедные куски, а богатые исчезли. Черные мысли бессвязно сменяли друг друга в ошеломленном мозгу Мафу.

– Что это? Вчера было много, сегодня нет ничего. Куда девалось мое золото? – растерянно сказал он.

Мафу схватился руками за голову и стал качаться взад и вперед, бормоча проклятия и жалобы, причитая над остатками богатства. Наконец, он пришел в себя и стал обдумывать свою беду. Не горные ли демоны взяли его золото? Вдруг взгляд его остановился на одном из кусков кварца, на котором виднелось странное грязно-желтое пятно. Мафу схватил кусок, поднес к лампе, потрогал пятно пальцем, потом подержал над огнем; оно стало таять и стекать.

– Вор, вор был здесь и унес богатую руду. У горных демонов нет сальных свечей. Воры шарят с ними по забоям!..

Это открытие привело рудокопа в ярость. Перед горными демонами он был бессилен; они дали богатство, они могли и взять назад, и Мафу оставалось только жаловаться на судьбу. Но раз похитителем был человек, это меняло дело. Его можно было настигнуть, отнять покражу, наказать.

«Это, наверно, тот же негодяй Цзинь Тай, которого мы поймали здесь, – решил Мафу. – Как жаль, что я не убил его прошлый раз или не сломал ему ногу, чтобы он не мог лазить по чужим шахтам! Где его теперь найдешь? Джаир большой, дорог много, поселков тоже, а я и дорог не знаю! Если бы у меня была хорошая собака, которая умеет идти по следу, как у настоящих охотников! Ой, не говорил ли Ли Ю, когда ужинал у нас мясом надзирателева ишака, что у него есть собачка, которая умеет выслеживать? Она же привела его по следам волков к ишаку. Только вор не оставил здесь ничего своего, а следы его я затоптал! Не поможет ли кирка, которую мы у него отняли в тот раз? Но мы сами работали ею после!»

Мафу задумался. Вдруг взгляд его опять упал на кусок руды с грязножелтым пятном, наполовину растекшимся. Широкая улыбка озарила лицо рудокопа. «Обувь этого негодяя наверно вся запачкана свечным салом. И сам он пропитан этим запахом. Если собака умная, она найдет след».

Мафу схватил закапанный салом кусок руды, взял лампу и проворно вылез из шахты. На дворике он наткнулся на мальчиков, которые поспешно спрятали что-то за спину при его появлении. Но он второпях не обратил внимания на их смущение, прошел в фанзу, забрал там чайник, несколько горстей сухарей, головки лука, сложил все это в мешок, который закинул за плечи, а к поясу подцепил свой монгольский нож.

«Ружье не возьму, легче идти, – подумал он, – а с этим негодяем я и ножом справлюсь».

Выйдя из фанзы, он сказал мальчикам, которые успели уже припрятать трубку и табак и оправиться от смущения:

– Вот что, нахалы! Я должен сходить кое-куда, довольно далеко. Караульте мясо, к ужину сварите брюшину. Если я вечером не вернусь, – ложитесь спать, я могу придти ночью или рано утром. На ночь мясо соберите и снесите в шахту.

С этими словами он сдернул с веревки несколько кусков подсохшего уже мяса, сунул их в мешок и крупными шагами направился к выходу. Мальчики в недоумении смотрели ему вслед.

Мафу быстро дошел до мельницы и через ограду заглянул во двор. Уже издали визг и скрип кварца давали знать, что жернова работают, следовательно, Ли Ю был тут. Действительно, он стоял близ ограды, похлопывая бичом и понукая ишаков. Какой-то рудокоп подбрасывал лопатой руду, а другой дробил ее в углу дворика.

– Ли Ю, приятель! – окликнул Мафу погонщика через ограду.

Ли Ю оглянулся и подошел ближе.

– Как поживаешь? Кушал ли уже? – произнес он обычное китайское приветствие, – Как же, кушал всласть! – ответил Мафу. – Сегодня я был на охоте и добыл архара. Ты приходи ужинать, будет брюшина.

– Счастливец! Приду непременно. Давно уже не ел я такого лакомого блюда.

– А пока вот что, Ли Ю, дай мне свою собаку до ночи.

– Зачем? Опять на охоту пойдешь, что ли? Разлакомился, видно.

– Нет, вот в чем дело, – сказал Мафу, понижая голос, хотя визг жерновов и так делал их разговор неслышным для посторонних. – Пока мы были на охоте, в нашу фанзу залез вор, унес две кирки, мешок с крупой, одеяло Лю Пи. Вот я хочу при помощи собаки догнать его.

– Ишь ты, какое дело! Не знаю, сумеет ли только моя собака выследить, особенно конного: все лошади имеют одинаковый запах.

– Нет, он был пеший, по следам видно. Пойдет собака по следу – хорошо, нет – ничего не поделаешь.

– Ладно, сейчас приведу. Подожди у ворот.

Ли Ю пошел в конюшню и скоро привел к воротам небольшую калмыцкую собаку, похожую на лисицу, с пушистым хвостом, острой мордочкой и острыми ушами. От ее ошейника шла веревка.

– Получай, только не отпускай на свободу, а то убежит домой, – сказал он, передавая веревку Мафу. – Ну, счастливого пути! Ишаки, твари, уже стали.

Он побежал к упряжке, а Мафу повел собаку назад к своей фанзе, так как, выйдя со двора, сейчас же заметил след двух ног в соломенных сандалиях, вдавившийся в пыль у ограды; здесь вор, очевидно, спрыгнул на землю с тяжелой ношей. Подведя собаку, Мафу дал ей сначала понюхать кварц, закапанный салом, а потом показал ей след. Она обнюхала его и сразу повела, повизгивая от рвения. На каменистой почве пустыни видимый след исчез, но собака уверенно шла вперед. Вор пересек улицу и пошел по пустырям и брошенным, отработанным отводам, огибая с юга рудничный поселок. В одном месте он, очевидно, отдыхал лежа, так как собака привела в угол старого дворика, а затем потянула дальше; на куче песку и пыли, наметенной хый-фыном в этом углу, ясно виднелся отпечаток лежавшего тела и грубой ткани мешка.

– Целый мешок руды набрал, негодяй! – проворчал Мафу. – Цзиней[18]18
  1 Цзинь равен 500 граммам.


[Закрыть] 50–60 наверно унес. Ну, тем лучше, – с такой ношей далеко не уйдешь.

Скоро поселок остался позади, и след вывел на большую дорогу, шедшую из Чий Чу к речке Ангырты на запад и далее к речке Дарбуты.

«Так и есть! – подумал Мафу. – Понес к речке промывать. Погоди у меня!».

Собака рвала веревку из рук, и Мафу чуть не бежал вслед за ней. Близился вечер; солнце уже спускалось к вершинам острых Дарбутинских гор.

«До Ангырты считают 10–12 ли, – думал Мафу. – Таким ходом мы с тобой, собачка, еще засветло будем на речке. А негодяй, наверно, далеко отошел от дороги, залез поблизости в кусты. Тут мы его и накроем».

Собака бежала не останавливаясь. Местами, где на дороге было немного пыли, след сандалий виднелся отчетливо, местами же был затерт другими следами. На половине дороги встретили их два калмыка верхами.

– Здорово, джангуйда[19]19
  Джангуйда – хозяин.


[Закрыть]! – крикнул один из них. – Куда торопишься с собачкой?

– Добрый вечер, приятель! – ответил Мафу. – По следу вора иду. Не видали ли китайца с мешком на спине?

– Нет, не видали. А что он украл?

Но Мафу не был расположен терять время на разговоры. Собака немилосердно тянула его вперед, и он крикнул, удаляясь:

– Вещи у меня украл в Чий Чу.

Дорога вышла из пустынной и голой равнины Чий Чу и вступила на плоские и однообразные холмы, окаймлявшие ее с запада. Уклон под гору стал заметней, и собака бежала еще быстрее, тем более что солнце село и в воздухе повеяло прохладой. Еще несколько поворотов – и появились небольшие скалы, а затем открылась долина речки. Густая зелень деревьев и кустов, тянувшихся по обоим берегам, резко выделялась на мрачном буром фоне холмов.

Собака чуть не вырвалась из рук, стремясь к воде. Но и рудокоп торопился утолить жажду чистой текучей водой, которой не видел уже больше полугода. На берегу ручья, склонившись к воде, животное и человек втягивали в себя прохладную влагу с одинаковой жадностью.

«Куда пойдет теперь след, вверх или вниз?» – подумал Мафу, глядя на собаку, которая, утолив жажду, улеглась на землю.

Он стал тщательно осматривать почву у берега речки, состоявшую из серого песка с мелкой галькой. Но следов соломенных сандалий не было видно. Торопясь к воде, собака, очевидно, отклонилась от них.

Отдохнув немного, Мафу отвел собаку немного назад, к тому месту, где дорога выходила в речную долину, показал ей след и дал опять понюхать кварц, закапанный салом. Собака повела теперь не прямо к воде, а несколько вверх по долине, где выше брода виднелась группа тополей, дававшая хорошую тень у воды и вместе с тем защищавшая отдыхающего путника от взоров прохожих.

– Так! – пробормотал Мафу. – Вор пришел сюда, когда солнце еще грело, и выбрал это местечко для отдыха. Посмотрим, нет ли там следов его пребывания.

Действительно, на маленькой лужайке в тени, у самой воды, трава была примята. Тут же валялись несколько маленьких осколков кварца и два валуна покрупнее, которыми кусок руды был раздроблен.

– Вот как!.. Он сделал первую пробу, – усмехнулся Мафу.

Между тем– собака потянула дальше, по узкой тропинке, извивавшейся вдоль речки.

«Ну, теперь надо быть настороже, смотреть в оба и слушать», – подумал Мафу и приготовился к встрече: поправил мешок на спине, переложил веревку в левую руку, а в правую взял свой длинный монгольский нож.

Тропа шла то у самого берега, то уклонялась в чащу из тальника, шиповника, барбариса, стоявших зеленой стеной по обе стороны; то огибала утесы, спускавшиеся к воде, поднималась на косогор, поросший полынью, эфедрой, караганой (акацией); то, наконец, в расширениях узкой долины направлялась напрямик через заросли высокого чия, огромные снопообразные кусты которого поднимали свои метелки над головой пешехода. Солнце уже село, и кудрявые тучи на небе заалели, отбрасывая розовый свет в узкую долину.

«Пожалуй, он уже прикончил толченье и отдыхает где-нибудь в чаще, так что наткнешься на него неожиданно», – подумал Мафу, замедлил шаг и удвоил осторожность.

Но собака шла все вперед и вперед; начинало темнеть; тучки на небе посерели; кое-где заблестели крупные звезды. Навстречу путникам с верховий долины потянул прохладный ветерок.

«Уж не ушел ли он на высокий Джаир? – обеспокоился Мафу. – От брода мы отмахали, наверно, уже три или четыре ли».

Костер в чаще

Вдруг собака подняла голову, начала нюхать воздух и ворчать. Мафу цыкнул на нее и пошел еще медленнее. Тропа шла по густой чаще, в которой было совсем темно. Приходилось ступать осторожно, чтобы не выдать себя треском сухой ветки под ногами.

Но вот сквозь зелень забрезжил красноватый свет. Мафу подтянул собаку поближе к себе и стал подкрадываться. Послышалось журчанье воды; тропа, очевидно, приближалась к речке. Еще поворот – и Мафу остановился.

Впереди открылся вид на небольшую лужайку. Справа ее ограничивал высокий утес, слева – речка. Тропа подходила к воде и перебегала на другой берег, потому что утесы подступали к самой речке, и оттуда доносился шум небольшого водопада. На краю лужайки, под нависшими глыбами утеса, горел небольшой костер. Возле него сидел, согнувшись и положив руки и голову на поднятые колени, полуголый человек; рядом виднелись маленький таз, большой плоский камень и на нем другой, круглый, поменьше.

Пока Мафу соображал, сколькими прыжками можно настигнуть вора, последний зашевелился, взял в каждую руку по палочке с развилиной на конце, вытащил из костра белый камень и бросил его в тазик. Послышалось шипенье, и из тазика поднялся пар.

«Какой умный! – подумал Мафу. – Калит руду, чтобы легче было дробить ее. Нужно будет и нам делать так в шахте…»

Между тем человек опять опустил голову на колени. Ему, очевидно, смертельно хотелось спать, но он не решался предаться отдыху, не закончив дробления последнего куска кварца.

«Хорошо, что я так быстро погнался за ним! – подумал Мафу. – Покончив с рудой, он сунет горсть золота в карман, и налегке пойдет шагать, куда вздумается. Но теперь ты не уйдешь!»

Выпустив собаку, которую он все время держал за морду рукой, чтобы она не лаяла, Мафу в два-три прыжка настиг полусонного человека, не успевшего вскочить на ноги, опрокинул на спину и, схватив его руки, придавил коленом живот. Тот застонал и стал молить о пощаде.

– А, мерзавец! Второй раз попался с краденым! – хрипел рудокоп.

Освободив одну руку, он отвязал веревку от ошейника собаки. Одним концом веревки он связал руки вора, а другим его ноги и сказал, вставая:

– Ну, теперь полежи смирненько, а я посмотрю, много ли ты наработал, негодяй!

Он освидетельствовал прежде всего мешок, лежавший близ костра; руды в нем не было, последний кусок ее еще калился в огне, а другой лежал в тазу. Остальное, очевидно, было уже истерто и перемыто в речке. Под мешком оказалась тряпочка, связанная узлом. Уже по ее весу Мафу догадался, что это золото, намытое из исчезнувшей руды. Он осторожно развязал тряпку, развернул ее на земле, полюбовался блеском зерен и пластинок желтого металла при свете костра, погрузил в них пальцы, потом завязал тряпку и взвесил ее на руке.

«Фунта два, пожалуй, будет, – подумал он. – А все ли здесь? Не припрятал ли негодяй часть по карманам?»

Недолго думая, рудокоп залез в карманы шаровар вора, но нашел в них только огарок свечи, завернутый в тряпку, огниво и кремень, несколько чохов (китайских латунных монет с квадратной дырочкой) и кусок черствого хлеба. Ощупывание тела пленника также не дало никаких результатов. Приходилось думать, что золото или все в тряпке, или же часть его спрятана где-нибудь в кустах. Но Мафу отверг последнюю мысль. Вор, очевидно, не рассчитывал на погоню, иначе он ушел бы дальше и спрятался для измельчения краденой руды.

Покончив обыск, Мафу убрал тряпку с золотом в свой мешок, туда же переложил остывший кусок кварца из тазика и подумал: «А недурно бы теперь поужинать». Он достал щепотку чая и бросил ее в тазик, в котором вода от раскаленного камня была нагрета до кипения, потом достал из мешка сухари и головку лука.

– Жаль, что мясо некогда варить. Ну, угощу им собаку, она честно заработала свой ужин. Поди сюда, желтая тварь!

Собака лежала поодаль, зорко следя за связанным человеком, как будто понимая, что его нужно стеречь. При оклике Мафу она поднялась и подошла ближе, виляя пушистым хвостом.

– Вот тебе награда за поимку вора! – засмеялся рудокоп, бросая ей большой кусок мяса.

Собака подхватила его на лету, отбежала на прежнее место, улеглась и, зажав мясо между передними лапами, начала уплетать его, ворча.

Подкрепившись, рудокоп закурил трубку и, повернувшись вполоборота к пленнику, стал его разглядывать, обдумывая, что сделать с ним. Цзинь Тай лежал на боку в неудобной позе, но смуглое лицо его, повернутое к огню, не выдавало волнения, естественного у человека, свалившегося с высоты благополучия и попавшего в руки врага.

– Ну, Цзинь Тай, любитель чужого золота, как мне тебя наказать? – сказал Мафу, с усмешкой глядя на пленника.

– Я в твоей власти, Мафу, – проговорил тот сдавленным голосом. – Зачем тебе губить меня? Свое золото ты отобрал. Отпусти меня, я бедный человек.

– Золото я, к счастью, отобрал благодаря этому умному псу. Но за все тревоги и хлопоты, за погоню по твоим следам, за потерю времени кто мне заплатит?

– Ну, считай, что за все это я поработал на тебя, измельчил и промыл твою руду.

– Куда же ты хотел нести золото? – полюбопытствовал Мафу.

– В Дурбульджин, в лавку.

– И давно ты занимаешься этим почтенным делом?

– Я рудокоп, как и ты, – уклончиво ответил пленник. – Только часто работы нет, и я голодаю. А с голода чего не сделаешь, лое! Будь милостив, отпусти меня. Я никогда больше не покажусь в Чий Чу.

Мафу, питавший во время преследования самые жестокие намерения, теперь, при виде этого жалкого связанного человека, смягчился. Золото он вернул, в шахте богатое место кончилось, воровать в третий раз негодяю не придется. Он поднялся, вскинул на плечи мешок и сказал:

– Так и быть, не стану тебя убивать или мучить, живи себе. Но смотри: в третий раз попадешься – кости переломаю. А на твою бедность оставляю тебе руду, которая еще лежит в огне, там наберется золота на – хлеб на неделю-другую. Пойдем, собачка, домой!..

Мафу свистнул и повернулся, чтобы идти.

– Лое, развяжи меня, прежде чем уйти! – взмолился пленник. – Как же ты меня оставишь связанного одного, в чаще, ночью? Тут волки есть… огонь погаснет, они придут.

– Сам развяжешься! Веревки скоро ослабнут, – усмехнулся Мафу.

И, не обращая больше внимания на просьбы связанного, Мафу, сопровождаемый собакой, исчез в чаще. Слабый свет костра освещал тропинку на небольшом расстоянии от лужайки, но далее уже было совершенно темно; приходилось идти осторожно, чтобы не наткнуться лицом на колючую ветку или острый сук. Собака бежала по тропе впереди и, когда Мафу отставал, звала его коротким лаем.

Постепенно глаза освоились с темнотой и стали различать извилистую тропу. Когда она выходила на лужайку или поднималась на склон, над путником развертывалось темное звездное небо, в которое справа и слева словно упирались черные массы скалистых откосов долины. Ветер затих, и только речка явственно журчала то ближе, то дальше. Вдруг собака остановилась, подняла голову и глухо заворчала. Словно отвечая ей, с одного из склонов донесся протяжный вой.

– Ишь ты, подлец, близко ходит, – проворчал Мафу. – Пожалуй, пожалею, что не взял ружья.

Мафу прибавил шаг и вскоре вышел к броду. Тут уже началась дорога по холмам и степи, и можно было идти быстро. Чтобы отогнать волков, рудокоп запел песню пастухов, заунывную китайскую песню, которой они коротают длинные осенние вечера у костра среди песчаных холмов, под свист ветра в рощах саксаула, необычного дерева с листьями, похожими на мелкие чешуйки. Он вспомнил жизнь, которую вел несколько лет в песках под Гученом, жизнь, полную невзгод, но привольную, всегда под открытым небом, под лучами солнца, обильную приключениями. И особенно противной показалась ему мрачная шахта и тяжелая, скучная работа над твердым кварцем, редко вознаграждавшим труд крота-рудокопа.

«Ну, теперь мы добыли достаточно золота! – подумал он, быстро шагая вслед за собакой по пыльной дороге. – Рассчитаюсь с Лю Пи и уйду опять куда-нибудь на новое место…»

А в это время на лужайке под нависшим утесом догоравший костер еле освещал связанного человека. Много раз пытался он как-нибудь ослабить путы, стягивавшие его посиневшие и онемевшие руки. Старая, но крепкая веревка не ослабевала, и все усилия были тщетны.

А зловещий вой волков раздавался все ближе. Сначала завыл один – высоко на склоне долины; второй откликнулся на другой стороне, третий чуть слышно – выше по речке. Почуяли легкую добычу, серые! Перекликаясь, стали спускаться вниз, порой замолкая и прислушиваясь.

Безжалостный рудокоп уже далеко, не услышит мольбы о помощи. Догорает костер, угольки подергиваются пеплом. Еще полчаса – и огня не будет, драгоценного огня, пугающего хищников.

Вот уже слышен шорох в кустах то с одной, то с другой стороны. Подкрались голодные звери, высматривают через ветви, что делается на поляне под утесом. Из-под нависших ветвей куста высунулась острая морда. Два глаза, в которых красными пятнами отражаются угли костра, уставились на человека. Верхняя губа поднялась и обнажила белые острые зубы. Раскрылась пасть, зверь облизнулся длинным языком, предвкушая теплую, красную кровь. Припал к земле и ползком подвигается вперед.

Неистовым голосом закричал человек и заметался в тоске. Испуганный зверь отпрянул назад в кусты. Хоть бы что-нибудь для поддержания огня! Но ничего нет. Он сам бросил последнюю охапку в костер перед тем, как его настигли. Проклятое золото! И все это произошло из-за этих тяжелых зерен в белом камне.

В другом месте показалась острая морда и глядят алчные глаза. Неужели так и погибнуть под волчьими зубами, которые вонзятся в тощее горло и начнут рвать живое мясо? Нужно пережечь веревку, не теряя ни минуты, хотя бы пришлось прожечь руки до кости! Все лучше, чем погибнуть зарезанным, словно баран. Скорее, пока еще тлеют угли! Он с усилием поднялся, присел и стал подвигаться, ерзая, к кучке углей. Острая морда опять скрылась в кустах.

Взгляд несчастного упал на палочки, которыми он вынимал из костра накаленный кварц, чтобы бросить его в воду. Не помогут ли они? Он изогнулся, подхватил губами обе палочки, потом, перебирая их во рту и помогая связанными руками, засунул концы их поглубже и стиснул зубами. Щипцы готовы, но владеть ими не легко. Нагнувшись над тлеющей кучей, он пытается захватить палочками уголек. Но они вертятся во рту, и угольки выпадают. Наконец удалось – красный уголек поднят и приложен к веревке у кисти; пенька затлела, жжет и тело. Стиснув зубы, чтобы не выронить огонь, бедняга терпит боль: все же это куда легче, чем положить на угли всю руку до локтя. Пенька тлеет, и запах гари щекочет в носу. А враги уже чуют, что жертва вот-вот ускользнет от них. Один совсем вылез из-под куста, другой появился позади него. Только страх перед огнем удерживает их. Но угли подернулись пеплом, и лишь кое-где светятся еще красные точки.

Почти истлела в одном месте веревка, но кончился и уголек. Теперь бы небольшое усилие – и путы свалятся. Но онемевшие руки неподвижны, словно одеревенели.

Несчастный, выплюнув палочки, дует на тлеющую веревку, чтобы не погас спасительный огонь. Медленно перегорает и рвется прядь за прядью; вот и последняя прядь разорвалась.

Мучительно горит обожженная кожа. Ближайшие изгибы веревки ослабли, кровь приходит в движение и колет тысячами иголок. Но это пустяки, теперь он спасен! Пальцы одной руки уже шевелятся. А волки ждут. Теперь при еле заметном свете костра их глаза сами светятся, уставившись на человека.

Рука движется! Петля за петлей разматывается; вот и вторая рука, подтянутая снизу к первой, свободна. Но они еще плохо слушаются и не могут развязать узлов на ногах. Пусть немного отдохнут, а пока нужно раздуть огонь…

Нагнувшись совсем близко к кучке углей, покрытых пеплом, человек осторожно начинает раздувать их, подбрасывая понемногу сухие листья и мелкие веточки, сгребаемые с земли.

Вспыхнул и затрещал огонек. Человек оглянулся – волки отползли в недоумении к кустам. Он протянул руку, взял круглый камень, которым дробил золотую руду, и швырнул его под куст, где светились три пары глаз, друг возле друга. Хриплый вой, треск веток. Глаза исчезли. Но звери притаились и ждут.

Теперь он развязывает свои ноги. И они отекли, не стоят. Он подползает к утесу, собирает толстые сучья и бросает в костер. Огонь жадно лижет их красными языками, разгораясь все больше. Ярко пылающий сук летит в кусты, где притаились волки; и там сухие листья, мертвые побеги, ветки дают хорошую пищу огню. Пылает новый костер, скручиваются и вспыхивают зеленые листья, и снопы искр взлетают вместе с дымом. Еще один пылающий сук летит в противоположную сторону от поляны, и там загорается третий костер. Отбегают далеко перепуганные звери, щелкают зубами.

Теперь можно отдохнуть без помехи. Человек, пошатываясь идет к ручью, захватив с собою тазик; долго пьет он, присев у воды, и освежает обожженную руку. Потом возвращается к костру с охапкой хвороста, подбрасывает его в огонь и ложится на землю под навесом утеса. Каменная стена у него за спиной, спереди костер. Огонь в кустах долго будет гореть, находя все новую и новую пищу. Можно спать до рассвета спокойно.