Текст книги "От Кяхты до Кульджи: путешествие в Центральную Азию и китай. Мои путешествия по Сибири"

Вся обстановка моей палатки – столик, табурет, вьючные ящики, бумага и чернильница на столе, двустволка, висевшая у заднего кола – в дополнение к моему лицу и одежде показала гостям, что караван принадлежит иностранцу, и это произвело на них, конечно, больше впечатления, чем вооружение моего монгольского конвоя. Они вели себя очень сдержанно, ничего не трогали и не просили. Монгол Абаши, кое-как объяснявшийся с ними по-тангутски, наплел всякие небылицы о моем путешествии (как он признавался позже) и сказал, что нас уже ждут в Синине (ближайшем к Кукунору большом китайском городе, которому земли тангутов номинально подчинены). Когда гости ушли, он заявил мне, что все рассказанное им будет завтра же известно на всех стойбищах вдоль нашего пути по южному берегу озера и что никто не решится напасть на нас.

Мимо наших палаток взад и вперед прошли также несколько молодых тангуток, с любопытством оглядывая нас, но не решаясь подойти ближе. Одежда их была такая же, как у мужчин, но черные волосы были заплетены в множество мелких косичек; халаты были спущены с правого плеча, обнажая смуглые руки, грудь и шею, с которой спускались ожерелья из белых и желтых металлических блях; между грудями видна была черная коробка, вероятно ладанка с каким-нибудь талисманом или тибетскими молитвами.

Перед закатом солнца с гор спустилось к стойбищу небольшое стадо овец и коз и несколько домашних яков. Последние у тангутов и тибетцев служат и в качестве вьючных животных; они дают жирное молоко, шерсть, шкуры, мясо, рога. Несмотря на свою массивность, яки прекрасно ходят по горам и более приспособлены к сырому и холодному климату Тибета, чем верблюды.

На ночь мы пригнали верблюдов и лошадей к своим палаткам, и наши проводники по очереди сторожили их. Ночь прошла спокойно, и на следующее утро мы пошли дальше по долине Сагастэ и вскоре спустились к берегу Кукунора. По дороге заметили странное сооружение: на горном ручье, под навесом на четырех столбах, стоял большой цилиндр, оклеенный бумагой с тибетскими молитвами. Нижняя часть его представляла горизонтальное колесо с лопатками, опущенное в воду ручья, которая приводила цилиндр в медленное вращение. Это была молитвенная мельница, подобная виденным мною в Урге, но там эту мельницу вращали богомольцы, а здесь их роль выполняла вода, и молитвы возносились к небесам и днем и ночью без перерыва. Отмечу еще, что у тангутов были в ходу и ручные молитвенные мельницы в виде маленьких цилиндров с молитвами, которые вращались вокруг оси при круговых движениях руки: тангут при пастьбе скота носит и вращает такую мельницу в руке, таким образом усердно и автоматически вознося молитвы.

Спустившись к Кукунору, мы повернули вдоль его южного берега на восток и вскоре пересекли небольшую, но глубокую речку Таненгма, в воде которой я заметил стаи крупной рыбы. В моем багаже был небольшой невод, и возможность наловить рыбу впервые за время путешествия побудила нас раскинуть палатки на берегу речки, чтобы заняться ловлей. Я и Цоктоев разделись и полезли в воду, тогда как наши монголы, которые вообще не моются, и китайцы, которые не купаются в холодной воде, не решились помогать нам. За два часа мы наловили несколько десятков крупной рыбы, длиной 35–65 см, принадлежавшей одному и тому же виду Schizopygopsis Przewalskii, открытому в Кукуноре Пржевальским. Рыбу варили и жарили, и в большом количестве, вычистив и разрезав вдоль, повесили на веревках вялить на солнце во избежание порчи.

Но я поплатился за это удовольствие сильным ожогом кожи верхней половины тела, которая слишком долго подвергалась действию лучей южного летнего солнца, и в результате несколько дней мало и плохо спал.

На следующий день мы прошли еще почти 40 км по южному берегу озера, пересекая несколько речек, бежавших из Южно-Кукунорского хребта; по пути встречались хорошие пастбища, но тангутов, к удивлению, нигде не было видно; проводники объяснили, что летом тангуты живут в горах по долинам речек, где корм для животных гораздо обильнее и где нет комаров. На берегах Кукунора есть болотца и лагуны стоячей воды, а значит, и комары. Сюда тангуты спускаются только осенью, когда в горах выпадает снег. Таким образом, наш дорогой конвой оказывался лишним, да и вообще необходимым не для нас, а для безопасности проводника на его обратном пути, как я и говорил князю Курлык-бейсе.

Животный мир южного берега озера вообще был небогат: мы видели только пищух, ласточек, гнездившихся в береговых обрывах, чаек и стаи рыб в речках. Озеро уходило далеко в обе стороны; оно имеет около 100 км длины и до 60 км ширины. Вдали, за северным берегом, тянулась одна из высоких цепей Наньшаня, с зубчатым гребнем и несколькими вечноснеговыми вершинами, часто скрывавшимися в тучах. Хорошо виден был и остров Куйсу среди озера – в виде косого плато с зелеными откосами, окаймленными у воды белыми и серыми скалами. Значительно ближе него, но западнее, из воды поднималось несколько белых скал, вокруг которых кружились чайки.

Остров Куйсу среди Кукунора представляет своеобразное убежище буддийских отшельников, которые только зимой, когда озеро замерзает, могут сообщаться с внешним миром, а летом совершенно отрезаны от людей, так как на озере нет ни одной лодки. Поэтому не мешает привести здесь сведения об этом острове, которые собрал геолог А. А. Чернов, участник позднейшей экспедиции Козлова. Он добрался до острова вдвоем с казаком Четыркиным, на имевшейся в экспедиции складной лодке, с большим риском, так как в конце августа погода была бурная и озеро сильно волновалось; расстояние от южного берега до острова около 25 км.

Промокшие до нитки путники причалили к острову поздно вечером и провели ночь в маленькой пещере, где нашли запас аргала, позволивший развести огонь и обсушиться. Утром они обнаружили другую пещеру и в ней увидели отшельника, который сидел на особом возвышении перед открытой книгой и бормотал молитвы; перед ним стояли молитвенные чашечки и блюдечки. Увидев гостей, словно свалившихся с неба, монах вскочил, страшно испуганный, руки его тряслись, зрачки расширились. Приняв хадак, поднесенный ему для успокоения, он поспешно стал усаживать гостей на полу, бросив на него баранью шкуру, и поставил перед ними все свои съестные припасы.

Скороговоркой, заплетающимся языком, он все время выкрикивал слова молитвы или заклинания, временами проводя пальцем по горлу и насильственно улыбаясь. Потом он схватил большую чугунную чашу и выбежал из пещеры, чтобы поспешно подоить коз; теперь можно было расслышать непрестанно повторяемое слово «тэр-занда, да-тэр-занда-да» («что делать, что делать»). Подоив коз, он поставил чашу на огонь. Увидев, что гости едят как люди, он понемногу успокоился, чаще улыбался, но не сводил с них глаз и быстро перебирал четки, шевеля губами. Угощение состояло из простокваши, сушеного творога и масла; у монаха был еще кирпичный чай, дзамба и совершенно высохшая баранья нога – очевидно, приношения паломников, посетивших остров еще прошлой зимой.

После угощения гости пригласили монаха посмотреть их лодку, чтобы убедить его, что они не прилетели с неба. Тогда он понял, что гости – иностранные люди, а подарки – перочинный ножик и пустая жестянка – окончательно успокоили его, и он пригласил гостей следовать за ним, показывая, что на острове есть еще отшельники. Их оказалось двое, каждый жил в отдельной пещере. Все они были пожилые, но не старые, тангутского типа; они были одеты в бараньи шкуры, мало напоминавшие одежду; на ногах – низкие сапоги, кое-как сшитые из шкур, шерстью внутрь. Первый монах был выбрит и имел обычный вид ламы, а другие два обросли волосами, которые им заменяли головные уборы.

Гости осмотрели небольшую кумирню в громадной нише в скале, в которой находились глиняные статуи сидящего Будды в аршин высотой (всего 21 статуя), затем обошли весь остров и сделали съемку его, собрали образчики горных пород. Остров имеет 1650 м в длину, 560 м в ширину в самой широкой части и состоит из нескольких уступов, высший из которых достигает 80 м над уровнем воды озера.

Берега частью обрывистые, скалистые, частью пологие. Вокруг них в воде видны были большие стаи крупной рыбы одного вида, указанного выше, плавали стаи черных и белогрудых бакланов и летали чайки, гнездившиеся на скалах острова. На последнем живут также крачки, гуси, турпаны, жаворонки, вьюрки, краснохвостки и горихвостки, а из четвероногих – только лисицы. Ни деревьев, ни кустов нет, но есть полынь, дикий лук, тмин, дэрису, крапива, астры, мальва, папоротники. Трава сильно общипана, так как у отшельников имеется полтораста овец и коз, которые и доставляют им молоко, мясо, одежду, топливо (в виде помета) и освещение (в виде масла). Но, к удивлению, это стадо было не общее, а разделено, и не равномерно: самый богатый лама имел 80 штук, другой – 50, а третий только 20 – и, очевидно, жил впроголодь. Кроме того, по острову бродила ожиревшая лошадь, ценная как производитель аргала. Зимой отшельники по очереди отправлялись верхом на берега для сбора подаяния. Для овец и коз возле каждой пещеры были устроены загородки, где животные проводили ночь.

Вода в Кукуноре горько-соленая, и пить ее нельзя. Монахи и животные пользовались дождевой водой, собиравшейся в ямах, вырытых вблизи пещер; эта вода была мутная, солоноватая и с неприятным привкусом от загрязнения.

Путешественники провели на острове несколько дней, занимаясь его изучением и наблюдая жизнь отшельников, которые почти все время просиживали на своих возвышениях в пещерах, монотонно произнося молитвы. Один из них занимался также изготовлением маленьких статуэток из глины с маслом, выдавливая их тремя металлическими штампами, вправленными в слоновую кость. Они раздавались паломникам, посещавшим зимой остров, в обмен на приношения, состоявшие главным образом из кирпичного чая и дзамбы.

На пути к острову и обратно путешественники измеряли глубину озера: наибольшая оказалась равной 37,5 м, что очень немного для такого большого озера. Интересна тибетская легенда о происхождении озера, которую записал Пржевальский. В очень древнее время на месте Кукунора была обширная равнина, а озеро находилось под землей в Тибете, на месте нынешней Лхасы. В наказание за выдачу одной тайны стариком, жителем равнины, бог затопил ее, причем погибло множество людей и животных. Вода изливалась через отверстие в земле. Наконец бог сжалился, и по его приказанию чудовищная птица схватила в горах Наньшаня огромную скалу и заткнула ею отверстие. Эта скала и представляет остров Куйсу (т. е. «пуп»)[9]9
  А. А. Чернов. Остров Куйсу на Кукуноре. Землеведение, 1910, кн. 1 и 2. (Прим. автора)


[Закрыть].

Озеро Кукунор прежде было многоводнее и заливало берега почти до подножия гор, покрывая также остров Куйсу. Это доказывается террасами как на острове, так и на южном берегу, достигающими 50 м над уровнем озера, как я определил на своем пути, а Чернов на острове. Озеро медленно усыхает, хотя не имеет стока, а получает приток из многих речек с гор и из большой реки Бухаин-Гол, впадающей в западный конец озера; но, очевидно, испарение несколько превышает приток вследствие сухости климата.

По берегам Кукунора не только леса, но даже крупные кустарники отсутствуют, хотя в Южно-Кукунорском хребте на большой высоте над уровнем моря мы видели еловые и можжевеловые леса. Поэтому отсутствие леса на берегах озера объясняется не абсолютной высотой, а, вероятно, сильными ветрами.

Следующий переход привел нас почти к концу южного берега, и мы разбили палатки на нижней террасе близ воды, которая манила своей свежестью и порядочным прибоем. К ужасу моих китайцев и монголов, я стал купаться в озере, дно которого ровное и песчаное. Мои спутники еще могли понять то, что я полез из-за рыбы в речку, глубиной ниже пояса, но простое купание в холодном озере и при сильном волнении их поразило. В этот вечер я решился, ввиду отсутствия тангутов, отпустить трех своих проводников, стоивших больше 6 рублей в сутки, и остаться еще два дня на берегах озера, чтобы лучше изучить его древние и новые отложения. До города Донкыр было уже недалеко, а монгол Абаши знал туда дорогу.

Отпустив проводников, мы на следующий день передвинули лагерь к самому концу южного берега, а днем позже – по этому берегу дальше на север, к подножию большой площади песчаных холмов-дюн, которые надо было осмотреть; среди них оказалась высокая гряда, поднимавшаяся не менее чем на 60 м над поверхностью озера. По форме и положению этих песков можно было судить, что на озере господствуют ветры с юго-запада, со стороны высокого Тибетского нагорья. Впрочем, достаточное количество влаги в воздухе и почве обусловило то, что в этих песках по котловинам между грядами видно было довольно много чия, разных трав и мелких кустов.

На третий день мы поднялись от озера по дороге в Донкыр и ночевали в одной из долин хр. Потанина. За все эти дни людей мы не видели; заметили росомаху, вероятно охотившуюся за какими-то грызунами, норами которых местами была изрыта песчаная почва. С ночлега в последний раз любовались синей гладью Кукунора, уходившей на запад за горизонт в низкой зеленой раме берегов. Отчетливо выделялась большая песчаная площадь на северо-восточном берегу, где зеленая рама превращалась в золотую. Теперь нам предстояло на некоторое время снова попасть в жилые, густонаселенные места и, после просторов долин и горных ландшафтов Наньшаня с их тишиной и свежим воздухом, снова окунуться в людской муравейник и вдыхать запахи постоялых дворов и грязных улиц.

Но перед этим нас ждало неожиданное приключение на самом пороге тангутской земли. На следующий день, при подъеме на сравнительно невысокий перевал через хр. Потанина, один из усталых верблюдов отказался нести свой вьюк и лег на дороге. Пришлось разместить его груз на наших верховых лошадей, а самим идти пешком. На спуске с перевала мы увидели слева на склоне тангутские палатки. Осматривая выходы горных пород, я немного отстал от каравана, который уже поравнялся со стойбищем. Несколько больших собак бросилось со склона ко мне, а наверху тангуты смотрели на нас и не шевельнулись, чтобы отозвать свою свору. Опасаясь, что собаки разорвут меня, я вынул револьвер и выстрелил в ближайшую, в нескольких шагах от меня, – она повернула назад, а остальные остановились. Но едва я успел догнать караван, остановившийся при звуке выстрела, как со стойбища к нам прибежали несколько тангутов, вооруженных палками, и десяток женщин с большими ножницами для стрижки овец и загородили нам дорогу, хватая верблюдов за поводки. Оказалось, что собака, в которую я выстрелил, отбежав немного, упала и издохла, и теперь тангуты требовали в качестве возмездия за нее двух верблюдов с вьюками. К счастью, на стойбище из мужчин были только ламы, которые не носят оружия, так как иначе нас могли перестрелять сверху. Объяснение с тангутами шло медленно, так как Абаши плохо знал их язык.

Опасаясь, что тангуты не отпустят нас без выкупа, я поручил сыну Сплингерда вместе со слугой-китайцем поскакать в Донкыр и просить у местной власти помощи. Тангуты, занятые у верблюдов, не успели помешать отъезду посланных, но нас продолжали задерживать. В ожидании помощи, которая могла явиться только через несколько часов, так как до Донкыра оставалось километров 20, мы уселись на траву вдоль тропы впереди верблюдов: с одной стороны тангуты с палками и ножницами, с другой – я, Цоктоев и Абаши. Начались переговоры приблизительно такого содержания.

– Зачем вы убили нашу собаку? Это самая лучшая собака, она дороже ваших верблюдов.

– Я убил собаку потому, что она нападала на меня. Вы должны были отозвать ее. Я знаю, что собаки тангутов очень свирепы.

– У тебя ружья нет. В собаку стрелял вот этот (показали на Цоктоева, державшего в руках двустволку).

– Нет, я стрелял в собаку вот из этой штуки (вынимаю и показываю револьвер). А в ней есть еще пять пуль в запасе, и она стреляет метко.

Тангуты переглядываются и что-то говорят. Цоктоев достает свой револьвер и говорит:

– И в этой штуке есть шесть пуль, и на всех вас хватит.

– А кроме того, еще ружье… и второе у монгола, – прибавляю я. – Мы могли бы перестрелять вас всех за нападение, но мы мирные путешественники и не хотим проливать кровь.

Тангуты перешептываются и заявляют:

– Отдайте нам за собаку одного верблюда.

– Ничего не дадим. Мы послали в Донкыр за помощью. Китайский начальник пришлет солдат.

Воинственное настроение тангутов падает. Некоторое время проходит в молчании. Потом они говорят:

– Отпустим вас за половину вьюка.

– Не дадим никаких вещей. Мы будем жаловаться китайскому начальнику на то, что вы напали и задержали наш караван, и на то, что вы на большой дороге пускаете собак на мирных путешественников.

Женщины с ножницами одна за другой уходят к своим палаткам, остаются только четверо мужчин с палками. Они опять перешептываются и заявляют:

– Дайте хоть кирпич чаю, и мы вас отпустим.

Если бы у нас был зеленый кирпичный чай, который употребляют монголы и тангуты, я бы, конечно, удовлетворил эту скромную просьбу. Но запасы чая у моих спутников почти кончились. Не было также лишнего серебра, чтобы заплатить за собаку и кончить конфликт. У меня оставалось только серебро, необходимое для оплаты ночлегов на постоялых дворах на пути до г. Синин. На этом пути нельзя было рассчитывать на нахождение подножного корма для животных вне селений, т. е. на бесплатные ночлеги. Поэтому пришлось отказать и в этом выкупе.

Наконец, тангуты, видя, что они с нас ничего не получат, поднялись и отошли в сторону со словами:

– Уходите, пожалуйста, поскорее с нашей земли.

Мы быстро завьючили усталого верблюда, успевшего отдохнуть за время часовой остановки, и продолжали свой путь. Дорога шла вниз по долине, и уже в нескольких верстах далее начались китайские поселки. Перед Донкыром нас встретили посланные за помощью и сообщили, что они были у начальника уезда и распоряжение о посылке отряда солдат было сделано. Но мы добрались уже до города и расположились на постоялом дворе, а этот отряд все еще только собирался в поход, который, конечно, был отменен после заявления о благополучном прибытии каравана. Если бы тангуты не отпустили нас сами, нам пришлось бы ждать китайской выручки до позднего вечера или даже до следующего дня.

До г. Синин мы шли еще два дня по долине довольно большой реки Цайцзахэ, местами суживающейся в ущелье со скалистыми склонами; вместе с китайскими селениями и пашнями появился опять желтый лёсс, из-под которого часто проглядывали толщи красных третичных песчаников и глин, знакомые мне по окрестностям г. Ланьчжоу. Дно долины расположено уже на 1000 м ниже уровня Кукунора, и нам, после двухмесячного пребывания на больших высотах Наньшаня и Цайдама с их прохладой и простором, здесь было жарко и душно, хотя абсолютная высота все еще составляла 2300–2400 м.

В Синине пришлось затратить два дня на переснаряжение каравана. Верблюды так устали, что нельзя было надеяться, что они выдержат обратный путь в Сучжоу через хребты Наньшаня. На покупку новых животных денег у меня не было, и пришлось придумать такую комбинацию: продать верблюдов и на выручку нанять вьючных мулов у китайцев. Это опять стесняло свободу передвижения, но другого выхода не было. Мне хотелось идти по прямой дороге в Сучжоу, чтобы пересечь Средний Наньшань, но на этом пути не было постоялых дворов, необходимых мулам и их хозяевам, так как мулы не довольствуются подножным кормом, который даже не умеют щипать как следует. Они привыкли к стойлу и к зерновому корму, а хозяева не имеют ни палаток, ни теплой одежды, ни посуды для ночлега под открытым небом. Поэтому пришлось выбрать маршрут из Синина через Ганьчжоу в Сучжоу, более длинный и пересекающий Наньшань по более восточной линии. В геологическом отношении эта линия также еще не была изучена, а следовательно, представляла интерес.

Перед г. Синин нас догнал караван англичанина Литтлдэла, который совершил большое путешествие из Туркестана через Кашгар и по новому маршруту вдоль подножия Среднего Куэнлуня и по Наньшаню. Монгольский начальник на р. Шарагольджин, который отказал мне в проводнике на Бухаин-Гол, дал такого проводника Литтлдэлу за очень высокую плату, но проводник в самом начале тангутских владений сбежал, и караван шел дальше ориентируясь только по карте. Они прошли весь Бухаин-Гол и обогнули Кукунор по северному берегу, все время по кочевьям тангутов, которые на них не нападали. Впрочем, караван англичанина был гораздо внушительнее, чем мой: он ехал со своей женой в сопровождении целого десятка тюрков из Кашгара и двух индийских слуг, в том числе даже повара, хорошо вооруженных. Тюрки были гораздо смелее китайцев и монголов, и тангутов они не боялись. На такой штат спутников и соответствующее количество вьючных и верховых животных у меня средств не было.

Литтлдэл подтвердил мой вывод, что хребет Гумбольдта не соединяется с хребтом Риттера, т. е. что Пржевальский ошибся. Англичанин пересек хр. Гумбольдта восточнее моего маршрута и прошел по долине, разделяющей оба эти хребта, на Бухаин-Гол. Свое путешествие он потом описал очень кратко и вообще ездил больше ради впечатлений туриста и охоты на диких животных, чем для научных наблюдений. В Синине мы остановились на одном постоялом дворе, я познакомился с его женой, он пригласил меня обедать, и я мог оценить искусство его индийского повара, который готовил пищу на походной плите, конечно, несравнимую с той, которую готовил Цоктоев в котле на костре или в китайской кухне. Из Синина мы разъехались в разные стороны: англичанин на восток, в Ланьчжоу и Шанхай по пути на родину, а я на север – продолжать работу в глубине Азии.

Интересно упомянуть, что в Донкыре уездный начальник прикомандировал к нашему каравану для его охраны китайского офицера и трех солдат на случай нового столкновения с тангутами, но теперь это было совершенно не нужно, так как от Донкыра до Синина население сплошь китайское, и охрана только привлекала его излишнее внимание к нам.

Путешествие из Синина в Ганьчжоу заняло 10 дней.

Три дня мы шли вверх по долине р. Бейчуаньхэ, населенной китайцами; миновали на этом пути какое-то разветвление Великой стены, здесь сложенной из сырцового кирпича и с башнями из того же материала. На четвертый день перевалили через высокий хребет Цзиншилинг, представляющий одну из цепей Наньшаня, но не ту, которая окаймляет с севера впадину Кукунора, а следующую к северу, так как первая, понижаясь, расплывается на несколько гряд, которые мы пересекали между Кукунором и Синином перевалом к Донкыру, а затем по долинам рек. Перевал через Цзиншилинг был высокий (3900 м) и крутой, так что наши верблюды, если бы я решился идти с ними дальше, не смогли бы одолеть его. Хребет был весь в тучах, так что характер его гребня остался для меня неизвестным.

Спустившись в широкую долину р. Датунхэ, мы должны были переправиться через эту быструю и глубокую горную реку. Людей и вещи переправили на маленьком плоту, состоявшем из надутых воздухом бычьих шкур, поверх которых был приделан помост; лошади и мулы переплыли сами. Городок Датун, где мы ночевали, на две трети состоял из развалин и пустырей, оставшихся после дунганского восстания.

Три дня мы шли еще вверх по долине этой реки и по южным отрогам следующей к северу последней цепи Наньшаня, хр. Рихтгофена. Как уже упомянуто, ни китайцы, ни монголы и тангуты не дали отдельным цепям Наньшаня особых наименований, а знают только имена отдельных горных групп или частей этих цепей. Это очень неудобно для географии, и путешественникам поневоле приходится давать общее название каждой цепи, которое, конечно, местным жителям долго останется неизвестным. Так в сложной системе Наньшаня появился целый ряд новых наименований после путешествий Пржевальского и моего.

Долина р. Датунхэ выше г. Датун тянется еще далеко на северо-запад и населена там тангутами, которых называют мирными, в противоположность тангутам Кукунора и Бухаин-Гола, называемых дикими. Мирные не занимаются грабежами, и рядом с их стойбищами дунгане, т. е. китайские мусульмане, моют золото по притокам р. Датунхэ. Эти работы мы видели на нашем пути по отрогам хр. Рихтгофена. Мне удалось осмотреть одну шахту золотоискателей благодаря тому, что у ее устья не было рабочих, занятых промывкой золота на речке.

Мои спутники спустили меня по веревке в эту шахту. Она представляла собой круглую дудку, вроде колодца, диаметром 1 м и глубиной 13 м; верхние 3 м были закреплены плетнем, ниже в стенах видны были валуны и галька древних речных наносов. Со дна шахты шел извилистый штрек (галерея) в 1 м вышины по самой богатой части россыпи с боковыми разветвлениями. В конце его я увидел рабочих, которые были удивлены и недовольны моим посещением. Никакой крепи в штреке не было, освещение состояло, конечно, из масляных плошек. Добытый золотоносный пласт мальчики по штреку, в корзинах, выносят к шахте. Так же примитивны были и приспособления для промывки пласта в речке, и снос золота наверняка был большой, тем более, что золото мелкое.

Как я узнал, рабочие получали от хозяина по пол-лана, т. е. рубль в месяц, при хозяйских харчах, обуви и инструментах и должны были добыть втроем каждый день от 70 до 100 корзин пласта, весом около 2 пудов каждая. Промывку, вероятно, ведет сам хозяин или его доверенный. Из этого количества намывают около половины золотника золота, т. е. около 2 г.

В отрогах хр. Рихтгофена мы перевалили в бассейн р. Хыйхэ, которая далее к западу прорывается по недоступным ущельям через хребет и орошает оазис г. Ганьчжоу. По р. Хыйхэ живут монголы, тангуты. Если бы я не был связан наемными животными, я мог бы пройти по р. Хыйхэ до ее верховий, откуда есть дорога в Сучжоу с 4–5 высокими перевалами.

Наша вьючная дорога в Ганьчжоу свернула за маленьким городком Унихочен в боковую долину через хр. Рихтгофена и быстро достигла перевала высотой 3600 м. Длинный спуск по северному склону шел по р. Янхэ, долина которой скоро превратилась в живописное ущелье (см. рис. на стр. 151); по нему мы вышли из хребта в пояс оазисов, расположенный по другим речкам, вытекающим из этих гор, и сливающийся далее с оазисом г. Ганьчжоу.

Снова после прохлады и простора горных долин с видом высоких гор, частью с вечными снегами, мы попали в густонаселенную местность северного подножия, с многочисленными пашнями, садами и рощами, летней жарой и лёссовой пылью.

Наньшань на нашем пути из Синина значительно отличался от той его части, которую мы пересекли на пути в Цайдам. Здесь атмосферных осадков гораздо больше, реки многочисленны и многоводны; склоны покрыты травой и кустами, местами есть леса; ледники более часты и снеговая линия спускается ниже. На западе сухость климата обусловливает полупустынный характер долин и склонов, более высокое положение снеговой линии, недостаток орошения и скудость растительности.

Из Ганьчжоу мы прошли в Сучжоу по описанному уже в восьмой главе поясу оазисов.