Текст книги "Путешествие в мир Ночного Леса"

Волки запомнили запах Охотника, запомнили крепко, запомнили надолго, навсегда, навечно запомнили запах своего обидчика. И следы его, хоть и был человек хитёр, словно старый лис, они всё ж таки нашли. Волчица и Вожак долго искали, кружили и рыскали по лесу вокруг логова, постоянно увеличивая зону своих поисков.

На следы Охотника они наткнулись у самого ручья, на опушке леса. Звери не однократно приходили сюда, на овсяные поля, поджидая в засаде диких свиней, так что места эти они знали хорошо. Запах человека здесь был особенно свежий и отчетливый. Он прошёл тут совсем недавно. Роса ещё даже не успела выпасть и сбить с травы терпкий дух человеческого присутствия. Следы вели через поле в сторону соседнего, дальнего леса.

Ураганом, неукротимым и яростным, волки ринулись в том направлении, куда ушёл Охотник. Через полчаса они уже были на том самом месте, где ещё совсем недавно лагерем стояли городские охотники и где час назад, или менее того, разыгрался первый, он же последний, страшный акт жуткой трагедии крепкой волчьей семьи. Запах Охотника был повсюду, но здесь же появился вдруг и запах её волчат. Перед глазами Волчицы живо предстала картина, вызвавшая у неё дрожь ненависти и припадок дикой ярости. Вот тут они, её щенята, сидели, дружно сбившись в кучу от страха, жалобно скулили и подвывали, зовя на помощь отца и мать. В этом месте они изо всех своих щенячьих сил упирались, огрызались, сопротивлялись, дрались, отстаивая свою свободу и право на жизнь, не желая снова идти в страшный и тёмный мешок. А дальше…

Волки быстро нашли своих волчат. Нашли там, куда бросил их в старом грязном мешке Охотник. Мутная и вонючая лужа с протухшей водой стала последним пристанищем бедных звериных детёнышей.

Волчица выволокла из грязной жижи страшный тот мешок на землю и зубами, когтями стала рвать крепкий и плотный его брезент. Материал треснул, и волки увидели… Там лежали все пятеро их волчат и все пятеро были неживые.

Свирепо и жутко заскрипела зубами Волчица, грозно и страшно зарычала она от бессилия и злобы, и покатились из глаз матери слезы, горькие и печальные, упав каплями ночного ливня, крупными и тяжёлыми, на холодную землю августовского вечера. И завыла Волчица от горя и печали, жалобно и протяжно, в чёрную небесную высь Вечной Темноты, пришедшей из Ночного Леса за дорогими её сердцу волчатами….

***

После той злосчастной охоты прошло несколько лет. С десяток, этак, годков минуло, точно! Срок, прямо сказать, не маленький. Много воды утекло с тех пор, много чего хорошего произошло в жизни, но плохого больше. На охоту его перестали приглашать вообще, кто бы и откуда бы ни приезжал. Без него, «Мастера», стали обходиться при загонах и облавах. Охотник и так-то был человеком малообщительным, а оттого, что его вдруг замечать стали меньше, ещё больше начал замыкаться в себе, злясь беспричинно и на соседей, и на односельчан, и на весь мир, а особенно на тех гуманистов из города, ибо помнил все! Да, да, всё помнил! Он не забыл их взгляды, снисходительные и высокомерные, принимавшие его услуги как должное и обязательное. Ну, а когда он принес тех несчастных волчат, воющих от страха и ужаса, и потом за ненадобностью то ли утопил их, то ли расстрелял, сейчас уже и не вспомнить, но, думается, скорее всего, утопил. «Конечно, утопил, ни за что не стал бы патроны тратить попусту, хотя возможно и…», – кривил он сам перед собой душой, вроде бы вспоминая, но точно помнил, не забыл, не мог забыть, не тот он был человек, чтобы выбросить из памяти давние те события.

Охотник никогда не забывал, что утопил их всех, принесённых тех волчат, всех до единого! Он ни о чём не жалел. «Да, утопил! – думал про себя охотник, – и сейчас утопил бы, доведись нам встретиться ещё раз!»

Охотник не жалел о содеянном, так как не сожалел никогда и не сострадал никому в бедах и горестях. А вот из города гости прибывшие по-другому подумали. После того случая столичные «штучки» вообще перестали его замечать. «Не понравился им, видите ли, его поступок или ещё что? Хотя, если сами они такими сердобольными оказались, почему же брать волчат домой не захотели, не выкупили их, звериных детёнышей?» – злился Охотник. А что было делать тогда ему? Может быть, следовало отнести волчат обратно в логово? Ну, он же не был сумасшедшим, а поэтому и порешил всех щенят. Только вот городские интеллигенты его за это осудили, будто не догадывались, что для них ведь он старался. «Ублажить хотел гостей дорогих, удивить, порадовать, повеселить!» – опять кривил душой Охотник. Он ведь прекрасно понимал, что ловил волчат тех совсем для других целей – не порадовать, конечно, хотел кого-то там из приезжих, а выгоду желал поиметь материальную, да похвастаться в очередной раз своей удалью и охотничьей сноровкой. Всё было гораздо проще и банальнее.

«Конечно, осудили!» – в который раз зло думал Охотник, потому что помнил, как все присутствовавшие отводили глаза и старались не смотреть в его сторону, когда он притапливал барахтавшийся, всплывавший мешок своими руками. Да, да… именно тот самый брезентовый и визжащий от страха, так не желавший тонуть мешок. Осудили они его, гости дорогие из столицы. Если бы это было по-другому, если бы он ошибался в своих предположениях, то поехал бы, наверняка, со всеми вместе в «Избу охотника и рыбака», ресторан то есть, где по заведенному обычаю отмечали успешное окончание охоты. Но нет ведь! Высадили из автобуса на околице у самой деревни, почти рядом с домом, сунули молча в руку несколько смятых четвертных и укатили, даже не попрощавшись и не сказав ни слова благодарности за труды его и услуги им оказанные.

«Подумаешь! Волчат утопил! Велика беда! Все равно ведь зверь вредный и поганый. Надо было ещё взрослых подождать и подстрелить, тогда бы, наверняка, хоть премию получил, а так обиду только незаслуженную понёс!» – говорил Охотник самому себе вслух, ища оправдание ничем неоправданному и жестокому поступку. Хотя он и понимал, что дело сделал неправедное, но вот только признать это не мог, да и не хотел, ибо по другим ведь принципам жил. Ну откуда ему было знать, что Законами Природы и Лесного Сообщества не предусмотрено ничего лишнего, поганого и вредного в мире, что всё на свете, созданное не человеком, но видимое, слышимое, ощущаемое и осязаемое живёт и существует друг для друга, и не дело человека решать, кому быть, а кому нет! Не задумывался Охотник как-то никогда над такими вопросами, не его это была философия бытия. Его же жизненные принципы, критерии и правила зиждились исключительно на выгоде, а ежели выгоду извлечь было нельзя, то никчемностью считал Охотник совершенно всё: пусть то человек был, или животное, или растение. Для него они тогда обладали ценностью комара, который только и мог, что кровь сосать.

Жизнь Охотника с того самого памятного дня, наперекор всем его желаниям, помыслам и чаяниям, действительно, даже не то, чтобы пошла, полетела со скоростью курьерского поезда, да только не по накатанной им же самими жизненной дороге, а прямо под откос её. Но не верил он в Бога, не верил в Судьбу, не верил в Чёрта, вообще не верил ни во что, поэтому и не смог распознать в стремительном повороте своей жизни страшное и грозное предзнаменование.

Охота неожиданно перестала его интересовать. Та самая охота, которую он любил с нежностью и замиранием души, как не любил никого и ничего на свете. Нет, он ходил в лес, в поле, на реку, но радости и удовольствия от добытой дичи, пойманной рыбы, как это бывало раньше, не испытывал. В его сердце поселилась какая-то смутная тревога, странная и пугающая, причем нарастающая с каждым днем, причину которой он понять не мог и от того ещё более начинал тревожиться. Охотник стал вдруг необычно рассеянным, всё, в буквальном смысле слова, валилось из рук. Такое состояние раздосадовало его даже больше, чем последняя пропажа сетей, жерлиц и донок вместе с вершами.

– Это местные завидуют, вот и утащили, напакостили! – спокойно думал Охотник. В другое время он все дворы обошёл бы, но выяснил, кто это безобразничает, и три шкуры содрал бы тогда с того. Но это ушло в прошлое, потому как сейчас он пребывал в полной растерянности по поводу последнего случая, ибо не было, не находилось у него на сей счёт ни объяснений, ни даже догадок, а событие, произошедшее с ним намедни, действительно было удивительно.

Это происшествие можно было назвать даже уникальным, потому, как впервые в жизни Охотник заблудился в собственном лесу, который считал родным домом и знал его как никто другой: до мельчайшей травинки, до любой еле видимой тропинки, исходив лесные угодья вдоль и поперёк сотни и тысячи раз. В принципе он нашёл оправдание неожиданно вдруг плохому своему ориентированию в знакомом лесу, списав все неудачи просто на начавшуюся полосу невезения. Такое происходило и раньше по молодости, и терял что-то, и ломал, и блудил по местам дремучим, и не находил капканы – всякие случались неприятности, но проходили они быстро, как летний, грибной дождь. Он даже не вспоминал про все свои неудачи, а что вспоминать, коли все это мелочи жизни и суета сует. Вскоре и ту свою оплошность он забыл окончательно.

Но вот случай, который произойдет с ним через пару месяцев, поздней осенней порой, действительно ввергнет Охотника в панику жуткую и смятение, зародив в сердце какое-то смутное предчувствие и подозрение в чем-то страшном грядущем, но вот только в чем конкретно – понять не мог. Правда, всё этот случится потом, чуть позже, а сейчас он опять пребывал в полной растерянности, так как вторично заблудился в лесу известном ему с детства каждым деревом, кустиком и просекой. Это уже начинало чуточку злить его и немного пугать. Проплутав по лесу полдня и растеряв по дороге все собранные грибы и ягоды, падая несколько раз в засыпанные листвой ямы, Охотник вышел, наконец, на знакомую дорогу, но в километрах пяти-шести от своей деревни. После того случая, когда он заблудился во второй раз подряд, Охотник всегда стал брать с собой компас, чего раньше никогда не было.

Наступила осень. Она принесла с собой много неожиданного и странного, а главное, непонятного для Охотника. Тот день запомнился ему надолго! Погода стояла прекрасная, можно даже сказать летняя, хотя был канун ноябрьских праздников. Он пошёл на лесные озёра проверить сети, поставленные несколько дней назад, да и рачевни заодно посмотреть, раки в те далекие годы считались деликатесом и за них в городе на базаре платили хорошие деньги. Путь до озёр был неблизким, вот и решил Охотник дорогу срезать, да через лес, напрямик, пойти. Шёл он быстро, места-то все знакомые, хоженные и перехоженные им вдоль и поперек. Откуда взялась здесь яма, большая, но незаметная, травой вся заросшая сверху, Охотник так и не понял, да только яма та неприметная была, была там, где никогда её не было и не должно было быть, и оказалась, в действительности, колодцем глубоким, трясиной зыбучей и топкой. В прекрасном настроении Охотник быстро шёл по одному ему известной дороге к озеру, вот и рухнул он вдруг со всего маху в грязную жижу, протухшую и вонючую.

Влетел, значит, Охотник прямо в яму глубокую и тонуть стал. Звать на помощь некого, кричи не кричи, всё равно никто не услышит и не прибежит. Кругом глухомань одна. Схватиться было не за что, кусты далеко росли, а ветки их, наклонённые к нему, вроде как даже приподнялись повыше над землей и отклонились в другую сторону, когда он хотел до них дотянуться. Но, может, показалось всё это ему от страха? Да нет! Не показалось! Всё так и было. Осока-трава на самом деле с большим удовольствием резала пальцы и ладони, но помочь не хотела, обрываясь под тяжестью его тела. Деревья вековые, росшие вокруг ямы, и те плотнее придвинулись друг к другу и стали стеной, чтобы, когда он кричать и звать о помощи начнёт, не пропустить крик его наружу, дабы кто случайно не прибежал.

А Охотник шёл ко дну, как говорится, тонул в двух шагах от дома в родном лесу. Вязкая трясина засасывала его, как ни старался он выплыть из неё, но ноги только впустую перемалывали жидкую грязь не в состоянии опереться на что-нибудь твёрдое. А силы-то уходили! На крики о помощи, если таковыми можно было назвать хрипы, с трудом вырывавшиеся из его горла, никто не отзывался. Стояла гробовая тишина. Ни единого звука: ни птичьего щебета, ни жужжания жуков, ни писка комаров, ни шелеста листьев. Ни-че-го! Казалось, что всё живое замерло в округе, наблюдая, как борется человек за свою жизнь, а боролся Охотник за неё, нужно сказать, отчаянно и упорно, да только напрасна была борьба его. Грязь болотная, то есть трясина вязкая, постепенно одерживала верх, стремясь утянуть человека в самую свою глубину, неизведанную и мрачную.

Силы начали оставлять Охотника, так как борьба та, неслыханная и жестокая, была слишком уж неравной. Когда же ледяная грязь стала медленно и настойчиво проникать в его нос, уши и рот, перекрывая дыхание и вызывая удушье, а тухлая, вонючая и грязная жижа болотная уже радостно приготовилась сомкнуться над головой человека, чтобы похоронить навечно не только тело его, но и душу, ибо поговаривают в народе, что трясина потому-то и дна не имеет, что входом в преисподнюю является, обуял Охотника дикий страх смерти, жуткой и мучительной. И пришла ему в голову мысль вдруг одна: странная мысль, неожиданная. И была он не о спасении, а пожалел он перед смертью, что на той своей последней охоте не вывел под корень всю волчью семью.

Что спасло тогда человека, не ясно! Не было ни малейших шансов у Охотника остаться в живых, да, видно, не наступил ещё срок умереть ему в грязной противной канаве. Никто из людей не знает, как он будет уходить из жизни. Не велено никому знать и ведать об том, ибо сие есть тайна великая человеческого бытия. Вот и Охотнику не дано было изведать об этом, потому что время его, умирать, ещё не пришло. Он так и не понял, что же с ним произошло, кому или чему он был обязан своим невероятным спасением? Даже придя домой и долго раздумывая потом о невероятной удаче, ибо жив остался, он так и не разобрался, что же всё-таки произошло. Охотник только и вспомнить-то смог, как кто-то неведомый с силой схватил его за волосы так, что от нестерпимой боли глаза чуть не выскочили из орбит, и затем, буквально выдрав человека из смертельных объятий цепкого болота, грубо швырнул полубесчувственное тело на холодную осеннюю землю. Больше ничего вспомнить не удавалось, хотя, правда, зашелестел вдруг ветер в листьях деревьев и послышался вроде как голос чей-то, тихий и строгий: «Не время тебе умирать! Поживи пока!» Хотя, скорее всего, показалось всё то человеку, почудилось. Как говорится, от страха и не такое может привидеться или послышаться. Придя немного в себя откашлявшись и выплюнув попавшую в горло тину и противную жижу, он поднялся на трясущиеся ноги и кое-как побрёл в деревню.

Домой Охотник еле добрался, пришёл весь грязный, мокрый и злой, пугая по дороге своим видом односельчан и даже собак. Он был обескуражен, испуган, растерян. Он не понимал, что происходит и творится вокруг, потому как на следующий день не нашёл той лужи, канавы или ямы, в которой чуть было не утонул прошлым днём. Самые тщательные поиски не дали никакого реального результата. Ямы с трясиной той жуткой просто не было и ничто не говорило даже намёком, что она, эта трясина зыбучая болотная, когда-то здесь вообще существовала. Все произошедшее с ним скорее напоминало какое-то наваждение, кошмарный сон, но не явь.

Только этим происшествием его злоключения не закончились, но продолжились дальше. На днях опять же Охотник не смог отыскать капканы, поставленные им неделю назад. Пропали все его хитроумные ловушки, словно в воду канули. Лесные озёра и реки, на которых он заготавливал на зиму рыбу, вдруг обезрыбели. Вернее рыбы-то было много, да в сети его она не шла. Дичь, особенно боровая, неожиданно и непонятно от чего, покинула заветные места и ягодники, в коих кормилась всегда и летом, и осенью. И всё это произошло вдруг да внезапно.

Ко всем навалившимся бедам вскоре присовокупилась ещё одна, стрелять он стал хуже некуда, с десяти шагов ни во что попасть не мог. Уж Охотник и прокаливал ружье в печи, и крысиный хвостик через стволы протягивал, как деды в старину делали, чтобы сглаз с ружья снять, хотя и не верил во все эти дела, но стариковский способ все ж таки испробовал. Только не помогли старинные рецепты, промахи стали его постоянными спутниками.

Он, конечно, много думал по этому поводу, переживал, злился, но понять ничего не мог. А тут как-то сон приснился, сон странный и жуткий, вспоминать который было неприятно, ибо от воспоминаний тех страшных, начинал его вдруг в самую жару озноб бить, а на холоде в жар бросать, и останавливал страх ночного того кошмара само сердце и сводил с ума. Все попытки забыть неприятный сон и вместе с ним прогнать непонятную подкрадывающуюся тревогу не увенчались успехом, потому как некоторое время спустя воспоминания о диком ночном кошмаре возвращались вновь и вновь, что бы он ни делал и чем бы ни занимался. Так и жил, каждую ночь – кошмар, и весь день продолжение, но только в воспоминаниях.

А приснился Охотнику такой сон. Дело всё происходит будто бы зимой, снег кругом лежит. Идет, стало быть, он по большому заснеженному полю. Холод жуткий. Мороз стоит лютый, аж стволы деревьев трещат и лопаются. Такая, значит, стужа. Как он в поле том очутился, и что там делал – непонятно. Озирается Охотник вокруг себя, а места-то всё знакомые, родные, а вроде и незнакомые, трудно разобрать. За спиной деревня его, вон колодец в поле, им выкопанный. Он даже обрадовался во сне, что места-то его, родные. Всё спокойно и хорошо, но вот только видит перед собой на невысоком холме чьи-то тени, а, может, фигуры? Издали не очень разобрать. Подошёл поближе, пригляделся, а на холме том у самой опушки леса стоит незнакомый мужик. Не из местных точно. Здоровенный такой мужичина и могучий, словно столетний дуб. Сам косматый, хмурый, и волосы у незнакомца того, длинные, по самые плечи, ремешком кожаным перехваченные, по ветру так развеваются, треплет их, значит, ветер сильный. Стоит он, мужик незнакомый, в одной рубахе долгополой, без рукавиц, без шапки, да на такой стуже. Около ног неизвестного пришельца – два волка, подстать мужику, мощные, рослые, шерсть на загривке дыбом, глаза огнем горят и глядят они на него, то есть Охотника, так радостно и довольно, да зубы скалят. Поднимает незнакомец косматый вдруг руку и, указывая на него пальцем, голосом хриплым и грозным вдруг как закричит: «Вот тот, кого вы искали! Он ваш! Можете взять его!» Волки устремляются вниз по склону холма прямо на Охотника, ему бы домой поскорей, дом-то, вон он – рядом, да только ноги не несут, словно ватные стали, будто гири на них прикованы. Оборачивается он и видит, как один зверь уже настиг его и делает прыжок…, удар в грудь…, раскрытая пасть…, клыки…, холод…, кровь…, он падает!… И тут сон прерывается, так как просыпается Охотник, не в силах больше смотреть продолжение, а конец кошмара тем паче. Сердце так гулко и быстро колотится, что прямо выскочить из груди готово, в избе же всё спокойно, правда тело и ноги немного ломит, как после долгой работы, да горло дерёт и саднит. Вот так из ночи в ночь одно и тоже в течение месяца или более. Совсем измучился.

А тут, ближе к зиме, как-то после обеда прилёг он отдохнуть, да и заснул незаметно, проснулся же неожиданно от скрипа половицы в соседней комнате. За окном уже вечер наступил. Темно. Прислушался, вроде как кто-то ходит по дому. Вышел в горницу. Видит, а у печи на скамейке человек сидит. Пригляделся, а это мать его, покойница, но молодая и красивая, сидит, стало быть, пряжу перебирает, как когда-то при жизни делала, и, не глядя ему в глаза, говорит так тихо-тихо: «Беда за тобой ходит, сынок. Уезжал бы ты отсюда, не простят они тебя, к тому же сам Лес тебя осудил и приговор вынес. Беги, пока возможность есть! Беги!» И только он хотел спросить умершую свою матушку, что, мол, всё это значит, от кого бежать ему надо и кого опасаться, как кто-то склонился над его ухом и еле слышно прошептал: «А ведь правильно говорит, покойница. Даю я тебе такую возможность!» Охотник мгновенно обернулся, но сзади никого не было, да и родительница его покойная тоже пропала, не удалось поэтому ему поподробней расспросить её, что же это за беда ходит за ним и от кого исходит. «Привиделось, поди? Глупости всё это! Беда какая-то…», – только и успел подумать, как в сенях раздался звук, громкий и резкий, словно ружейный выстрел. Выскочил Охотник из комнаты вон, глядь, а то зеркало, оказывается, большое на стене треснуло и рухнуло многочисленными осколками на пол. Всё вокруг него было наполнено тревогой и ожиданием чего-то непонятного, но очень опасного и страшного. И понял вдруг Охотник, что, если сию же минуту ему не предпринять каких-либо шагов, то, наверняка, все происходящее просто сведет его с ума.

Хотя и не верил он ни в колдовство, ни в ворожбу, ни в приметы всякие и предсказания, а к бабке-ведунье древней, жившей в соседней деревне за пятнадцать вёрст, всё ж таки пошёл. Пришёл, рассказал сон ей свой страшный и обо всём, что произошло в последнее время, про покойницу-мать не забыл, короче говоря, обстоятельно так всё поведал колдунье. Выслушала она его внимательно, не перебив ни разу, а потом молча встала, дверь входную распахнула настежь и сказала строго, указывая на порог: «Помочь не могу! Не в силах, ибо суд уже состоялся. Если останешься здесь, то все равно не быть тебе. Беги! Они нашли тебя. Кошмар же твой ночной уйдет, потому, как на его место явь пришла. Всё! Иди! Хотя постой! Не должна говорить, ну да ладно! Если останешься в деревне, жизнь свою под забором закончишь! Да, и что в поле делаешь, лучше засыпь вовсе! Могилу ведь себе копаешь, а при жизни не гоже делать такое!» Вымолвив это, захлопнула дверь старуха прямо перед самым носом Охотника, даже спросить ни о чём не позволила, а ведь он только рот раскрыл, дабы спросить.

Короче говоря, с тем, что услышал, он и ушёл, не поняв смысла последней фразы. Скоро Охотник поймёт бабки-ведуньи предсказание, но только поздно случится то, когда и впрямь жизнь будет его заканчиваться под забором.

– Вот ведь наговорила старуха! Про могилу опять же! – думал он, с досады пиная придорожную траву, а ведь действительно в поле в полуверсте от дома за околицей Охотник доделывал колодец, который ещё летом начал копать, уж больно хороша водица была там, вкусна да холодна.

А сон его кошмарный, действительно, в тот же день, что пришёл он от знахарки местной, прекратился и спустя короткое время вовсе забылся, как будто его и не было. Потом Охотник даже смеялся над собой, своим испугом и минутной слабостью, и над словами бабки, ведьмы старой, тоже смеялся. Только невдомёк ему было, что старуха-то, ведунья та, правду говорила.

*****

Волки, словно люди, тяжело переживают потерю и гибель близких, друзей, родных, а детей особенно, уж очень они сильно привязаны друг к другу. Вот и Волчица, как легла на землю возле страшного того мешка брезентового, так и пролежала три дня, не сводя с него своих больших тёмных глаз. Не спала она, не ела, не пила, и только Вожак ходил вокруг и успокаивал, как мог успокоить волк осиротевшую в одночасье волчицу. А она тосковала и хотела умереть. И, наверное, умерла бы, подобно матери своей, от горя и печали, если бы не Хозяин их единственный, почитаемый за отца.

Как увидел Ночной Лес, что произошло в волчьей семье, зашумел, нахмурился, заскрипел пуще обычного всеми своими деревьями, рассердился он, разгневался за учинённый разбой. Не стал Лес успокаивать волков, а сказал слова строгие, но правильные, что негоже, мол, его лесным братьям лежать и страдать, мечтая о смерти, ибо жить им следует, но не воспоминаниями о трагедии прошедшей, а мыслями о возмездии и отмщении грядущем. К тому же Суд уже состоялся, а приговор, вынесенный Охотнику, обжалованию не подлежит и срока давности не имеет.

Услышав слова эти, поднялась тогда Волчица, и ринулись волки на поиски того, кто посмел поднять руку на беззащитных их детей. Не одну сотню, может, даже тысячу вёрст в поисках виновника их несчастья пробежали Волчица и Вожак, ни одну деревню, ни одно село не пропустили. По всем лесам, перелескам, лугам и полянам рыскали звери и искали следы обидчика своего. Много времени прошло, много и сил было затрачено, но Охотника волки всё-таки нашли.

***

Ещё в самом начале осени он почувствовал какую-то неясную опасность, исходившую непонятно откуда, но за ним вроде кто-то постоянно стал наблюдать и ходить следом, куда бы Охотник ни шёл и что бы ни делал. Сказать же, что его преследовали, было нельзя, точно так же, как и нельзя было утверждать, что за ним наблюдали, ибо он не видел и не обнаруживал признаков присутствия чужого, но зато, как дикий зверь, чуял приближение беды, а поэтому и зародилась внутри него тревога, необъяснимая о неотвратимо надвигающейся напасти.

Спустя неделю Охотник понял все: и причину своих бед, и несчастий, и смятений. Ночной кошмар сам пришёл за ним. Охотник поначалу даже испугался немного, оробел вроде, так как слова бабки той, ведуньи старой, сбывались.

Волчьи следы за околицей он увидел сразу, выйдя за забор огорода. Отпечатки звериных лап четко просматривались на мокрой от растаявшего утреннего инея ещё зелёной траве, которая была чуть примята в тех местах, где волки осторожно ступали на землю, выискивая, видимо, дыру в палисаде, чтобы приникнуть внутрь дворовых построек. Они пришли оба: и волк, и волчица; и отец, и мать. Охотник понял это сразу. Он так же понял, что его нашли те самые волки, чьих волчат он утопил много лет тому назад.

– Другие просто не пришли бы! – думал Охотник, поэтому ему не надо было объяснять цель их появления здесь, так как цель та была одной единственной и слишком очевидной, чтобы долго размышлять над ней.

– Родители, значит, решили отомстить за детей, – продолжал рассуждать Охотник, – надо было тогда их всех под корень вывести, весь поганый выводок. Надо! Да чего уж теперь охать да ахать. Время не вернуть!

Любой на его месте, наверняка, впал бы в жуткую панику, попытался бы сбежать куда-нибудь, но Охотник не звался бы ««Мастером», если бы считался трусом. Он решил не бегать, но поймать волков, а ещё лучше – убить их. В минуты явной опасности жизнь вновь обрела для него смысл, и мозг заработал опять ясно и чётко. Охотник вдруг так сильно уверовал в грядущем собственном успехе, что смело вышел за околицу и крикнул самоуверенно и запальчиво в мрачно стоявший вдалеке неприступной стеной Лес: «Не пугайте меня, волки позорные! И ты не пугай, якобы, всесильный колдун! А то подпущу «красного петуха», одни пни останутся! Можем побороться, если сил хватит, умения и хитрости! Не забудь, я – человек! А вы звери безмозглые, да деревяшки бездушные!»

Не увидел тогда Охотник из-за бахвальства своего и не понял из-за наглой самоуверенности, как Лес Ночной, услышав его крик, усмехнулся и принял вызов. Борьба началась! Только в ней человек был обречён, ибо нельзя победить то, в чём живёшь и чем дышишь. Не дождался Охотник ответа, правда, почудилось ему, как Земля под ногами тяжело и с сожалением вздохнула. Но скорее показалось, или внимания не обратил?

Минула осень. Она не принесла успехов. Волки не попались ни в капканы, расставленные Охотником повсюду, ни в ловчие ямы, выкопанные на предполагаемых звериных тропах, не сработал ни один самострел и самолов. Всё было впустую. Диким зверям, будто кто-то помогал обойти ловушки, или предупреждал их об опасности. Охотник даже пытался Лес поджечь, но то ли мокрый снег тушил огонь, то ли ветер сильный задувал его, но только не удалась ему попытка выжечь деревья на версту в округе.

Через некоторое время бесплодных попыток поймать волков начал сомневаться Охотник, уж не показалось ли ему всё это, ведь ничего не происходило, признаков присутствия волков не наблюдалось, может, действительно, почудилось, оттого что слишком большую полосу бед и несчастий пришлось пережить ему в прошедший год? Но пришла зима, и первый же выпавший снег всё расставил по своим местам. Ошибки не было, как не было и сомнений в том, что на него идет самая настоящая охота. Волки были здесь, были постоянно и всегда, они никуда не ушли и никогда не уходили, они неотступно следовали за ним, они просто ждали, когда он оплошает – и всё это ему, Охотнику, рассказал первый снег.

А «Мастер» не делал ошибок, так как, наконец, понял, с чем ему пришлось столкнуться в реальной жизни, хотя много раз и приходилось слышать об этом во множестве рассказов, сидя у костра за вечерним ужином, но никогда не верил, считая все услышанное сказками, легендами, а если сказать точнее – бреднями.

Сейчас же ситуация изменилась. Он поверил, поверил безоговорочно, но не испугался и не пал духом, а решил про себя: «Ежели, уж так произошло, то никуда я не побегу, но стоять буду до последнего!» Охотника трудно было напугать, ибо не один раз ходил на медведя с голыми руками, не боялся сохатого, секача раненого брал в одиночку, ну, а если случится, то и на Сказку с рогатиной пойдет, доведись с ней сразиться.

Односельчане и удивлялись его поведению, и посмеивались одновременно над необычно вдруг появившейся у соседа привычкой: повсюду ходить с ружьем. «Смотри-ка, а наш сосед-то совсем прямо ополоумел, – шептались по дворам деревенские бабы, – с ружьём не расстаётся…. А что ему делать, коли жены нет?… Точно! С ума спятил…. В нужник идёт, за голенище нож прячет… Забор, вон, эка высоченный поставил, да глухой, видимо, прячется от кого?…Набедокурил, стало быть, сильно, вот и скрывается…»

Охотник не обращал внимания на все эти ухмылки и насмешки, потому, как люди не знали и не догадывались, кому он, человек, бросил вызов. Люди вообще склоны не верить и не принимать во внимание то, что не укладывается в их примитивном человеческом сознании, не могут они и не хотят согласиться с существованием чего-то другого, выходящего за пределы их собственного «Я» и понимания ими окружающего их мира.

Охотник столкнулся с тем, чего не могло быть по человеческому разумению, но было и существовало, не зависимо от людей, и согласия их на бытие этого нечеловеческого мира не требовалось, так как Мир тот всегда жил, живёт и жить будет по своим собственным объективным законам и правилам.

В начавшейся борьбе Охотник был обречён, только вот примириться с таким положением он не желал, так как считал себя лучшим. Но развязка всё равно наступила и наступила на удивление Охотника довольно быстро, правда, боролся он долго, упорно, отчаянно и даже остервенело. Он, как бы оправдывая своё прозвище «„Мастер“», интуитивно чувствовал, где и когда могут ждать его волки, и не шёл туда, хотя проверить свои предчувствия не мог, так как не шёл же в то место, где они должны были быть, и, действительно, ведь были. А волки ждали, ждали терпеливо и настойчиво, когда человек совершит ошибку, и дождались.