Текст книги "На небесах ещё светло… Постскриптум"

«Не знаю сам, как это получалось…»

 
Не знаю сам, как это получалось,
но я сначала рисовал картины,
потом в бумагу всё переливалось.
 
 
Рябой мужик, дорога у плотины.
Обломанные сучья. Снежный двор.
Куст бузины и дерево рябины.
 
 
И солнечного леса певчий хор.
Знакомая избушка с русской печкой.
Сарай и снег. Поленница. Топор.
 
 
Всё оживало вдруг и шло навстречу,
приобретя характер и судьбу.
Я помнил ночь и утро, день и вечер.
 
 
И крик, и свист, и шёпот, и мольбу.
Я помнил чью-то смерть. И жизнь вначале,
под стоны сосен и ветров гульбу.
 
 
И всё жилó, светилось и дышало,
как тонкое осеннее крыло.
И от земли неслышно отделялось.
 
 
И долго в мироздании плыло.
 

У болота, у оврага

«Я пристану к берегам…»

 
Я пристану к берегам
где-то недалече,
где пристанище-дуга
на изгибе речки.
 
 
А потом пойду оттуда,
где вольготней и видней:
на речном мысу огруда
из светящихся камней.
 
 
Или лучше на угоре
заночую до утра:
вижу – счастье, вижу – горе
ходят ночью по дворам.
 
 
А потом пойду к воротам,
тихо сяду на крыльцо
там, где месяц косоротый
усмехается в лицо.
 

Перед снегом

 
Ветер ходит вдоль земли.
Каркают вороны.
Расшатались вереи
в разные стороны.
 
 
На воротах сена клок.
Прясла шиты лыком.
На дворе мычит телок:
мыкается мыком.
 
 
Осень. Долго длятся сутки.
Ветер ходит вдоль земли.
И повизгивают суки.
И вздыхают кобели.
 

Злыдни

 
Засыпают боги, слава Богу,
В это время, в этот самый раз
Вылезают злыдни на дорогу,
В одинокий сумеречный час.
 
 
То в селе собак перекусают,
Стянут от телеги колесо,
То кого-то насмерть напугают,
Перегаром выдохнут в лицо.
 
 
А народу больно и обидно,
Что гуляют, пока боги спят,
Папа-злыдень, и мамаша-злыдня,
И тринадцать вшивых злыденят.
 
 
Берегись! Едва наступит вечер
Злыдни, только задом наперёд,
Принимают облик человечий —
И тогда сам чёрт не разберёт.
 
 
Даже днём, не то что тёмной ночью,
В наш жестокий и прекрасный век
Очень трудно разобрать наощупь,
То ли злыдень, то ли человек.
 

Красный кочет

 
В небесах, на склоне ночи
пролетает Красный Кочет:
разгребает жар зари
за пределами Земли.
 
 
И опустится на крышу,
и три раза пропоёт.
А поднимется повыше —
звёзды яркие клюёт.
 
 
На ветру да на свободе,
на рассвете – поутру
ходит важно в небосводе,
как по сельскому двору.
 

«Туча небо заслонила…»

 
Туча небо заслонила
и прошла. И видно мне:
Каин Авеля на вилы
поднимает на Луне.
 
 
Посмотрел: лежит опушка
вся в холодном серебре.
Поглядел: стоит избушка
на потерянной тропе.
 
 
В три соломы крыша крыта.
В три приступочки – крыльцо.
Дверь тяжёлая закрыта
на железное кольцо.
 
 
И горит в избе огонь…
Сладко сердце замирает:
плавно гривою играет
под окошком рыжий конь.
 
 
И когда я от крылечка
тронул дикого коня,
зазвенела вдруг уздечка,
словно речка по камням.
 
 
Он поднял меня высоко —
ясным солнцем озарил.
Покосился диким оком
от восхода до зари.
 
 
И умчал меня на волю,
разорвав небес завесу,
где вечерницы над полем.
Где полночницы над лесом.
 

Кикимора

 
У болота, у оврага
заскрипит сухая ель.