Текст книги "Английская тетрадь. Субъективный взгляд"

Лорд Марк Полтимор

– Что значит «вести себя как лорд»? Это значит, например, не чавкать, не класть локти на стол. Это значит одеваться небрежно, но не броско, говорить негромко, но ясно, это некое поведение, которому обучают каждодневно, а вот описать его очень трудно.

– Скажите мне вот что, милорд, – говорю я в ответ на его слова, – жил-был в России один учёный. Вскоре после большевистской революции его посадили, но, ко всеобщему удивлению, он дождался реабилитации. Звали его Дмитрием Лихачёвым, он был выдающимся ученым-филологом. Однажды я был на его лекции, после которой он отвечал на вопросы аудитории, и я никогда не забуду, как он ответил на вопрос: «Скажите, Дмитрий Сергеевич, почему у нас так не любят интеллигенцию?» «Видите ли, – ответил он, – это объясняется легко: можно притвориться богатым, влиятельным, чемпионом каким-то, но интеллигентом притвориться невозможно. Интеллигента видно сразу, либо он есть, либо его нет. За это и не любят. Завидуют». Скажите, милорд, применимо ли это рассуждение к аристократам?

– Отчасти безусловно. Мы узнаём друг друга на расстоянии, и нас узнают. Но нам не завидуют. Я даже позволил бы себе сказать, что нас любят. Нас считают неотъемлемой частью Англии и совершенно не хотели бы, чтобы мы, например, исчезли.

– Но нет ли во всём этом некоторого лукавства, элемента игры?

Марк смотрит на меня с высоты своего двухметрового роста, хитро улыбается и говорит:

– Больше всего на свете мы, англичане, любим играть.

– А лично вы, лорд Марк Полтимор, что любите больше всего?

– Я больше всего люблю стрелять птиц.

Стифен Фрай

Это совершенно точно самый яркий человек, которого я встретил в Англии – и не только. Я хотел бы привести несколько его высказываний, которые удивительным образом раскрывают не только его, но и Англию. Однако предварю их некоторой информацией:

• Стифен Фрай – блестящий актёр кино и театра;

• Стифен Фрай – талантливейший режиссёр;

• Стифен Фрай – замечательный писатель;

• Стифен Фрай страдает биполярностью, не раз пытался покончить с собой;

• Стифен Фрай бесподобно владеет английским языком, как устным, так и письменным;

• Стифен Фрай обладает изумительным чувством юмора;

• Стифен Фрай – гей, который открыто и жёстко вступает в беспощадные диспуты с гомофобами.

Итак:

«Я очень интересуюсь зоологией. Существует 480 видов животных, которые проявляют признаки гомосексуального поведения, но только один вид на земле, который проявляет гомофобию. Спрашивается, который из них нормален?»

Парадоксально, конечно, но точно. Гомофобия, как многие другие фобии, выработана у человечества в основном религиями, которым представление о терпимости совершенно чуждо.

«Телевидение – в качестве национального камина, сердца и очага страны, сосредоточения нашей коммунальной культурной идентичности, – это телевидение наверняка умерло. Вряд ли оно вернётся когда-либо. Вместо того чтобы быть камином для нации, ТВ стало чем-то вроде центрального отопления. Оно удобно, включено во всех комнатах, оно менее заметно, не центр внимания, больше являясь общей частью атмосферы».

Замечательный и ушедший в вечность образ: ТВ как домашний очаг. А ведь это было, и не так уж давно. Во всяком случае, я хорошо помню, как семьи собирались вечерами у экранов и вместе смотрели любимые программы. В этом смысле телевидение объединяло. Оно было, если можно так выразиться, добрым. А ныне оно стало куда более разъединяющим и злым.

Сегодня модно говорить о том, что Интернет убьёт ТВ. На это хочется ответить: ну, да, точно так же, как ТВ убило кино и театр.

«Я люблю Британию, как большинство британцев, я страшно расстраиваюсь из-за её провалов, когда что-то получается не так. Когда ну совсем-совсем не получается, когда получается дрянь, бездарно, некомпетентно, невежливо, вульгарно, постыдно, когда всё сваливается в национальную спячку либо вскипает, мгновенно превращаясь в постыдную национальную лихорадку. Я могу стонать по поводу сошедших с ума здравоохранения и безопасности, по поводу засыпанных листьями рельсов, наших железных дорог, дерьмового обслуживания, дерьмовой погоды, дерьмовых спортивных достижений, дерьмовых политических деятелей, дерьмовых газет и дерьмового отношения ко всему. Всё это я могу. Более того, это и есть то, что более всего определяет британскость моего характера – жаловаться и заниматься самобичеванием. Но разве это значит, что я не люблю эту чёртову страну? Разве это значит, что у меня не появляются на глазах слёзы, когда я думаю о её истории, народе, природе, богатстве, многообразии, культурной и артистической энергии, доброй воле, толерантности, способности поворачиваться к добру, хоть и до боли медленно? Разве это означает, что я как бы не стою по стойке “смирно”, когда думаю о жертвах наших военных, самоотверженной работе всех тех, кто трудится в больницах, в школах и в службах спасения, о позабытых миллионах добропорядочных и товарищеских поступков, которые совершают каждый день никем не упомянутые герои и героини во всех областях жизни? Конечно же нет, не означает, что я не люблю, не уважаю всё это. Человек придирается и критикует, потому что любит».

Тот, кто по-настоящему любит свою страну, реагирует прежде всего на её недостатки и проблемы. Вспомните моего любимого Лермонтова:

 
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.
 

Когда всё хорошо, любящий свою страну не размахивает флагом, не орет «Вперед! Вперед!», а чаще всего принимает это как должное с чувством гордости. А когда не хорошо, тогда ругаются. И есть люди, которые воспринимают это как нелюбовь к стране, как отсутствие патриотизма. Люди ограниченные, тупые, чаще всего путающие любовь с шовинизмом.

«Гибель Дианы открыла миру нашу сентиментальность, которой у нас не должно быть, должна быть жёсткая верхняя губа[14]14
  Жёсткая верхняя губа – это про англичан. Они сами придумали этот образ, который предписывает англичанину внешне не проявлять никаких эмоций, особенно расстройство или горе. Не проливать слёзы – никогда и ни при каких обстоятельствах. Никто не должен догадываться о том, что у тебя, англичанина, творится в душе.


[Закрыть]. В этом есть бессмысленность, помпезность, но если всё это отнять, что мы получим? А так история остаётся живой, есть связь с прошлым. У вас есть Красная площадь, у китайцев есть площадь Тяньаньмэнь, есть много других, но у нас есть Букингемский дворец, мы видим его и ощущаем счастье, хотя понимаем, что всё это смешно».

«Главное в англичанине или англичанке – смущение. Не привлекать к себе внимания – самое сердце, суть характера англичанина. Знаете историю об англичанине, который на верблюде пересекал пустыню? Шёл, шёл и вдруг вдали увидел, что навстречу ему на верблюде едет человек. Он стал мучительно ожидать, когда они поравняются, когда надо будет сказать какие-то слова, и по мере того, как они сближались, он чувствовал себя всё хуже и хуже, но вот они сошлись, и – о счастье! – тот тоже оказался англичанином, и они смогли пройти мимо друг друга, кивнув головой и не сказав ни слова».

Ах, как же это точно! Я замучился, пытаясь определить одним словом, что главное в англичанине, что делает его англичанином, и не смог. А Фрай попал в яблочко: смущение. Оно, это смущение, проявляется в двух крайних выражениях: в молчании, неумении поддерживать социальные контакты или в безобразном пьяном разгуле, который не знает границ.

«Две самые великие фигуры Англии ХХ века – Агата Кристи и Уинстон Черчилль. Оба были только наполовину англичанами»[15]15
  Мать Уинстона Черчилля была американкой, отец Агаты Кристи – американцем.


[Закрыть].

Интересно…

Джереми Паксман

С тех пор как я интервьюировал Джереми Паксмана, прошло лет восемь, и он ушёл с телевидения. Но тогда он был фигурой номер один на «Би-би-си» – ведущий вечерних новостей, как говорят французы, crème de la crème. Пробиться к нему было невозможно. Его помощница не реагировала ни на какие мои просьбы хотя бы сообщить ему о моём звонке, тем более что у меня с ним была предварительная договорённость о встрече. «К сожалению, Джереми слишком занят». Но я всё-таки сумел найти его мобильный номер и дозвониться, и – что вы думаете? – Паксман тут же, без всяких уговоров, согласился на встречу.

Любопытное наблюдение: взять интервью у великих мира сего не сложно… если сумеете пробиться к ним. Они, как правило, любезны и легко идут навстречу. Но пробиться к ним почти невозможно. Они окружены несколькими оборонительными линиями, состоящими из людей, задача которых и заключается в том, чтобы не допускать никого до «тела».

Именно Паксман был тем человеком, который, услышав, что я пытаюсь докопаться до того, кто такие англичане, чуть насмешливо протянул:

– Ну-у-у, когда докопаетесь, дайте знать.

Потом, чуть подумав, сказал:

– Когда граница вашей страны проходит по земле, вы привыкаете к тому, что надо постоянно учитывать интересы тех, кто живёт по ту сторону этой границы. Нам, англичанам, никогда не приходилось это делать. Нам не свойственно думать о том, как отреагирует на наши действия «сосед». Потому что у нас никогда не было и нет соседа.

Я не то что пропустил эти слова мимо ушей, но не придал им тогда должного значения. И совершенно напрасно. На самом деле, народ, которому незнакомо само понятие «границы», отличается от всех прочих, воспринимает себя иначе, смотрит на мир другими глазами. В этом смысле сходство, которое я нахожу между англичанами и японцами, не случайное: и те и другие – островитяне.

Иммиграция

Это самый большой в мире карнавал. Ему чуть больше шестидесяти лет, и ежегодно он собирает более миллиона людей всех оттенков цвета кожи, от чёрного до белого. История его зарождения нетривиальна.

После окончания Второй мировой войны и развала Британской империи в поисках лучшей жизни и работы в Англию хлынули сотни тысяч иммигрантов из бывших колоний.

Перед ними широко открыли двери. Как сказал мне высокопоставленный представитель английского Форин-офиса[16]16
  Foreign Office – МИД Великобритании.


[Закрыть], из-за чувства вины. Это была, как уточнил он, расплата за колониализм.

Благородно, конечно, но далеко не все англичане испытывали это чувство. Льготы и особые условия, которыми встречали приезжих, вызывали недовольство, раздражение, порой гнев. Приезжим отказывались сдавать квартиры. То и дело в окнах можно было увидеть объявления «Сдаётся. Кроме собак и цветных». К середине пятидесятых годов напряжение в отношениях между иммигрантами и белыми англичанами вылилось в расистские беспорядки и погромы. В ответ на это родился карнавал, придуманный и осуществлённый иммигрантами с Карибских островов, карнавал, призывающий к единству.

* * *

Почему человек эмигрирует, бросает страну, в которой он родился и вырос, зачастую оставляя родителей и близких навсегда? Есть очевидные, простые ответы, как то: из-за нищеты, невозможно тяжёлых условий жизни, преследований политических, преследований религиозных, либо, наконец, из-за войны. Но есть ответ куда более сложный: человек обеспечен, живёт в прекрасных условиях, не подвергается никаким преследованиям, время вполне мирное, но он уезжает просто потому, что невмоготу там жить. В связи с этим я вспомнил старый советский анекдот о том, как в райком партии приглашают профессора, доктора наук Гольдберга в связи с тем, что он подал документы на отъезд в Израиль.

Секретарь райкома спрашивает:

– Почему вы решили уехать? Может быть, не устраивают условия работы?

– Нет-нет, условия прекрасные.

– Может, мало платят?

– Ну что вы, платят очень хорошо.

– Может, тесновата квартира?

– Квартира отличная, просторная.

– Может, дети не устроены?

– Напротив, у них всё хорошо, как у сына, так и у дочери.

– Так чего тебе надо, жидовская морда?!

В случае с СССР эмиграция в основном была еврейская и объяснялась «пятым пунктом» и всем, что было связано с ним. Она легко объяснима. А как объяснить то, что когда отъезд из страны стал доступным для всех, за рубеж рвануло несколько миллионов человек? По-видимому, невмоготу было не только из-за пресловутого «пятого пункта». Написав это, я вдруг подумал, что напрасно использовал прошедшее время.

* * *

Иммиграция – явление относительно новое и поначалу исключительно европейское. Хотя и в давние времена люди переезжали с одного места на другое, но до открытия Нового Света массового бегства из одной страны в другую не существовало. Первая волна хлынула из Ирландии, откуда люди бежали, гонимые страшным голодом, беспросветной нищетой и жестокими репрессиями со стороны Англии. Это было в середине XIX века. Вслед за ними покинули свою только что объединившуюся страну итальянцы: за два последних десятилетия XIX века их уехало четыре миллиона человек, около десяти процентов населения тогдашней Италии.

Оставляя для более эрудированных в этом вопросе экспертов историю эмиграции/иммиграции, хотел бы обратить ваше внимание на то, что вплоть до середины XX века эмигранты были, за редким исключением, европейцами. Это были люди, если говорить широко, одной культуры, схожей истории, одной религии. Попав в другую страну, они сталкивались с враждебностью, несправедливостью, образовывали свои этнические анклавы, но через поколение или два ассимилировались, становились полноправными членами общества. Словом, из «чужих» они становились «своими».

Перечисляя причины эмиграции, я не назвал одну, имеющую, на мой взгляд, важнейшее значение: развал империи. В XX веке их развалилось пять: Австро-Венгерская, Российская, Французская, Британская и Советская.

Австро-Венгрия прекратила своё существование из-за поражения в Первой мировой войне. Особой эмиграции это не вызвало, зато появилось несколько искусственно образованных стран – Чехословакия и Югославия, которые впоследствии распались, в случае Чехословакии мирно, в случае Югославии – самым кровавым образом.

Гибель Российской империи ознаменовалась бегством из страны более миллиона человек, но это были – и я не устаю обращать внимание читателя на это – европейцы. Для жителей европейских стран и Америки, куда они эмигрировали, это были иностранцы, но не чужаки.

После Второй мировой войны Франция пыталась удержать свою колониальную империю войной в Индокитае и Северной Африке. В обоих случаях она потерпела поражение. Англия поступила умнее. Будучи банкротом в результате войны и понимая, что она не в силах удержать империю, «над которой не заходило солнце», Англия подарила своим колониям независимость, избежав таким образом кровопролития и неизбежного разгрома.

И вот из бывших колоний в метрополии хлынули сотни тысяч людей. Людей голодных, людей нищих, людей, жаждавших тех же благ, что и их бывшие хозяева.

Но: все эти люди не были европейцами.

Все эти иммигранты из Индокитая, Северной, Западной и Центральной Африки, Карибского бассейна, Индии и Пакистана, все они были чужие: совершенно непонятные языки, вызывающие подозрения религии, другая история, другие культуры, иные традиции, понятия, нормы и, может быть, главное – другой цвет кожи, другой разрез глаз, другой вид волос. Если любой европеец мог и может раствориться в любой европейской стране и в Америке, то эти люди всегда будут «вытарчивать».

Чувство вины, о котором я уже писал, легло в основу не только британской иммиграционной политики, но в еще большей степени – французской. Вместе с тем общество оказалось совершенно не готово к приёму этих людей. Сложилось странное положение, при котором иммигрантам оказывают особое внимание, предоставляют разнообразные льготы, но реальность сопротивляется их вхождению в тело страны.

Вспоминаю встречу, которая состоялась, когда я делал фильм о Франции. Это было в Марселе, городе, в котором больше всего выходцев из Северной Африки. Я брал интервью у семьи из Алжира. Глава семьи, мужчина лет сорока с небольшим, был сыном иммигранта, родился в Марселе, окончил лицей, служил в армии, работал. Француз? Когда я спросил его об этом, он ответил:

– Нет, понимаете, мне не дают почувствовать себя до конца французом.

Может быть, более всего показательно то, что ответил его семилетний сын на замечательный вопрос, который задал ему Ваня Ургант:

– Если будет играть сборная Франции по футболу против сборной Алжира, ты за кого будешь болеть?

Не задумавшись ни на секунду, мальчик ответил:

– За Алжир.

* * *

А вот два других случая, с которыми я столкнулся в Англии.

Я обедаю с английской семьёй. Речь заходит об иммиграции, и старший сын, которому лет тридцать, говорит:

– Представляете, тут один представитель арабской общины приходит к нашему мэру с жалобой. Им, видите ли, мешает звон колоколов нашей церкви, когда муэдзин произносит с минарета мечети свою молитву. Это, чёрт возьми, наша страна, у нас своя религия раз вы приехали сюда, будьте любезны жить по нашим правилам! Не нравится – уезжайте, откуда приехали.

Другой случай. Английский чиновник рассказывает мне:

– Приходит ко мне иммигрант из Индии. Крайне возмущён. Говорит, что, согласно их правилам, женщину, которая изменила своему мужу, сжигают заживо, а здесь, в Англии, делать это не дают. Я ему ответил, что, согласно нашим законам, того, кто кого-то сжигает живьём, мы вешаем. Такие у нас правила.

* * *

Я преднамеренно не пишу о религиозном экстремизме, об исламском терроризме, поскольку это отдельная тема, которая хотя и связана с иммиграцией, но не является её составной частью.

Скажу лишь, что мечта о мультикультурализме представляется мне не только нереальной, но и основанной на ошибочном представлении о человеческой природе.

Чарльз Бейли

Его родители приехали в Лондон с Ямайки в 1954 году. Сам он успешный музыкант. Сразу повёл меня в свою домашнюю студию и стал сочинять песню “Welcome to the U.K., Mr. Pozner!”[17]17
   «Добро пожаловать в Объединенное Королевство, мистер Познер!»


[Закрыть], музыкальный строй которой дышал Карибами.

Семья успешная. Его мать – социальный работник, которая за свои труды получила орден из рук самой королевы Елизаветы II. Младшая дочь занимается философией, мечтает написать книгу, которая «спасет мир», старшая пишет докторскую диссертацию о ВИЧ/СПИДе. Всё хорошо?

– Знаете, – говорит одна, – всё неплохо, но нам не дают забывать о том, что мы чёрные. Например, в магазине местный охранник с особым вниманием следит за мной, провожает меня вплоть до кассы – как бы я что-нибудь не украла. Чёрная – значит, воровка.

– Или вот ещё, – говорит Бейли, – если ты чёрный и едешь в электричке или в автобусе, с тобой всегда будет свободное место, никто не сядет. Чёрный же. Чёрт его знает, что выкинет. Правда, – добавляет он с усмешкой, – в этом есть плюс: рядом свободное место, можешь положить сумку.

Самым неожиданным для меня был ответ Бейли на мой вопрос, как он относится к иммиграции.

– Отношусь к массовой иммиграции плохо. В основном это люди, которые приезжают сюда, чтобы доить эту страну. Из-за них резко вырос расизм. Когда мы приехали, в середине пятидесятых, расистами были процентов двадцать местного населения, а сейчас их процентов шестьдесят.

Сэр Эндрю Грин

Помню, как я обратился к послу Великобритании в РФ, сэру Тиму Барроу, с просьбой оказать нам помощь в получении интервью у ряда людей в Англии, на что он попросил дать ему поимённый список. Это было сделано без промедлений, и вскоре я получил звонок – уже не помню ни имени, ни должности, но, безусловно, высокопоставленного дипломата, которому Барроу поручил заниматься этим делом. Наша встреча состоялась через несколько дней.

Дипломат был безупречен, приветлив, выказывал все признаки уважения и готовности помочь, хотя время от времени сквозила лёгкая тень обеспокоенности относительно моих намерений: я и в самом деле стремлюсь к созданию объективного фильма об Англии и англичанах? Или?..

Я попытался заверить его в том, что его сомнения в искренности нашего предприятия напрасны, но вряд ли преуспел: дипломатам свойственно недоверие в такой же степени, как лягушкам в брачный период свойственно квакать.

Тем не менее он пообещал всяческую помощь, правда с оговоркой («Вы понимаете, что мы не всесильны…»), вернул мне список и сказал:

– Есть к вам одна просьба.

– Какая? – поинтересовался я.

– Если вас не затруднит, то уберите из списка вот этого человека.

Он кончиком наточенного карандаша притронулся к имени, стоявшему пятнадцатым (почему помню это, понять не могу) в списке: сэр Эндрю Грин. Я вопросительно посмотрел на него.

– Видите ли, – сказал он, – это у нас такая просьба. Но, разумеется, это на ваше усмотрение.

Для меня это никоим образом не представляло затруднения: не ответив ему ни да ни нет, лишь приняв сказанное к сведению, я не брал на себя никаких обязательств, но как журналист я знал, что сделаю всё возможное, чтобы встретиться с сэром Эндрю. Уж коль скоро официальные лица просят меня не встречаться с ним, значит, он чем-то очень интересен.

Встреча состоялась в Лондоне, в уютной квартире сэра Эндрю. К этому времени я начитался о нём, знал, что он основал организацию “МigrationWatch”[18]18
  Два слова – «миграция» и «слежка» – объединены в одно, получается что-то вроде «МиграСлежка», что звучит не по-русски. Лучше «МиграСлужба».


[Закрыть], которая призвана тщательно отслеживать, сколько мигрантов ежегодно приезжает в Великобританию. Впрочем, я не прав: отслеживается не количество (хотя и оно тоже), но состав, общность культуры, религиозных корней, которые имеют эти мигранты, с англичанами. Следует помнить о том, что сэр Эндрю Грин не просто выдающийся арабист, но считается одним из самых блестящих послов её Величества на Ближнем Востоке, в частности в Саудовской Аравии. Он давно на пенсии, но когда я встречался с ним, активно занимался вопросом миграции. Главный его посыл: «Мы совершенно не опасаемся иммигрантов из Восточный Европы, напротив, мы приветствуем их, они – люди общей с нами культуры, истории, общего менталитета, от их приезда наша страна только выигрывает, становится богаче. Но когда на нас накатывает девятый вал, состоящий сугубо из мусульман, из представителей арабского мира, когда за годы пребывания у власти лейбористов во главе с Тони Блэром, за тринадцать лет, их прибыло около четырёх миллионов, это совершенно неприемлемо. Нас чуть больше шестидесяти миллионов, и мы не можем справиться с такой дополнительной нагрузкой».

Это расизм? Уверен, что сэр Эндрю отверг бы это обвинение. Сказал бы, что это здравый смысл.

Закончу вот чем: как оказалось, сэр Эндрю предан теннису, как и я, кроме того, он обожает Роджера Федерера, впрочем, тоже как и я. Восхищаясь им, сэр Эндрю сказал:

– Федерер – настоящий джентльмен.

Потом, подумав секунд пять, добавил:

– Он мог бы быть англичанином.

И слегка улыбнулся.

Потом я спросил его:

– Скажите, сэр Эндрю, между нами, не для фильма, ведь вы, англичане, относитесь ко всем остальным свысока? Ведь так?

Сэр Эндрю помолчал, потом улыбнулся и сказал:

– Раз это не для фильма, то да, это так.