Текст книги "Большая игра: Столетняя дуэль спецслужб"

На этом терпение Поттинджера лопнуло. Схватив Яр-Мухаммеда за руку и громко понося визиря, он потащил его к пролому. Визирь в свою очередь яростно заорал на защитников, призывая их сражаться насмерть, но бегство продолжалось. И тогда случилось нечто неожиданное. «Схватив массивный посох, Яр-Мухаммед, как безумный, накинулся на крайнего из бегущих и градом тяжелых ударов погнал его вперед», – писал Кэй. Остальные увидели, что путь к отступлению отрезан, и, опасаясь больше визиря, чем врага, отчаянно «ринулись обратно через стену и крепостной вал вниз по внешнему склону на атакующих». Напуганные этим отчаянным броском нападающие оставили захваченные уже было позиции и бежали. Опасность миновала, и Герат был спасен, спасен «исключительно благодаря, неукротимой храбрости Элдреда Поттинджера»…

4

Провал штурма настолько обескуражил персидскую армию, что афганцы смогли восстановить разрушенные части валов и стен, не встретив препятствий со стороны персов. В ближайшее время, кроме отдельных попыток проникнуть в крытые галереи, которые делались вновь прибывшими войсками по приказу первого министра наугад и безрезультатно, с крупными потерями, персидская армия ничего не предпринимала. Напротив, начались дипломатические переговоры с правителем Герата Камран-Мирзой или, вернее, с его всесильным министром Яр-Мухаммедом. Начался обмен письмами, с той и другой сторон посылались уполномоченные. Яр-Мухаммеда заверяли, что ему нечего опасаться за свою жизнь, если он сдаст Герат шаху и покорится ему. Во время этих переговоров между афганскими и персидскими солдатами установилось молчаливое согласие о перемирии. Афганцам продавали масло, соль и даже туры и фашины, поскольку в городе не хватало топлива.

Однажды шах послал к Яр-Мухаммеду его захваченного в плен брата Шер-Мухаммеда, но визирь отказался от встречи, осудив брата как предателя и отрекшись от него. Однако Шер успел передать брату предупреждение, что, когда войска шаха возьмут город штурмом, его повесят, как собаку, а его женщин и детей публично обесчестят погонщики мулов. Также он признался, что в случае продолжения сопротивления казнят и его самого. На последнее предупреждение Яр-Мухаммед ответил, что будет только рад, если шах казнит брата и избавит его от необходимости сделать это самому.

Персы даже предлагали афганцам союз, уверяя, будто «нынешняя кампания направлена не столько против Герата, сколько против Британской Индии, и если осажденные присоединятся к нему, он сам поведет их на Индию, чьи богатства потом они поделят между собой. Последнее предложение, как считал Поттинджер, исходило от Симонича». У нас нет никаких документальных подтверждений этому.

Как бы то ни было, Яр-Мухаммед ни на какие сделки не шел, заявляя, что лучшим доказательством отсутствия враждебности персов стало бы снятие осады. Однажды Яр-Мухаммед даже сам встретился с представителем шаха на краю рва у крепостного вала, однако переговоры тут же прервались, едва афганец понял, что шах желает только одного – официального заявления Камрана о подчинении его Персии перед фронтом всей персидской армии. Впрочем, последний большую часть времени был слишком пьян для того, чтобы не только проявлять интерес к переговорам, но даже и просто появиться перед солдатами.

Все дипломатические переговоры со стороны Яр-Мухаммеда были лишь фикцией; единственная их цель состояла в том, чтобы водить за нос первого министра. Перед своим отъездом из персидского лагеря Мак-Нил не напрасно советовал Яр-Мухаммед-хану потерпеть и выждать несколько месяцев, пока Англия не найдет способа освободить его от персидской армии. И действительно, английская дипломатия действовала со всех сторон. Пальмерстон надавил на русского министра иностранных дел Нессельроде, 16 мая 1838 года передав ему через английского посланника в Петербурге маркиза Кланрикарда ноту протеста, в которой указал русскому вице-канцлеру, что «граф Симонич с 1836 года склоняет шаха завоевать Герат, а теперь, в лагере под Гератом, руководит осадой. Один из русских агентов, Вахович или Омер-Бей[6]6
  Так в британских документах был назван Виткевич.


[Закрыть] служащий в Оренбургском штабе, является пособником афганского эмира в восстании его против Англии».

Кроме того, поскольку этой мерой Британия ничего не добилась тотчас же, англичане решили обострить ситуацию еще более решительно. А поскольку посылать воинские подкрепления через Афганистан было слишком опасно, да и заняло бы много времени, решено было отправить экспедиционный корпус в Персидский залив. Угроза на другом конце владений могла, как предполагалось, заставить шаха ослабить свою хватку в Герате.

Девятнадцатого июня британские войска, не встретив сопротивления, высадились на острове Харк у входа в Персидский залив, в непосредственной близости от персидского побережья. По стране понеслись дикие слухи о крупной британской армии, которая идет на столицу, по пути захватывая города один за другим. В то же самое время вернувшийся в Тегеран Мак-Нил послал одного из своих помощников, полковника Чарльза Стоддарта, под Герат, чтобы предупредить шаха о тяжелых последствиях, ожидающих его в случае продолжения осады.

Стоддарт прибыл в лагерь шаха уже в начале августа с нотой, начинавшейся следующими словами: «Британское правительство рассматривает действия против Афганистана, в которые оказалось вовлеченным Ваше Величество, враждебными по отношению к Британской Индии…» И далее, помимо официальной информации о захвате острова Харк, нота обращала внимание шаха на то, что следующие шаги Британии будут зависеть от его дальнейших действий под Гератом, и предлагала не слушать более «дурных советов недоброжелательных людей», вдохновляющих его брать город.

К удивлению Стоддарта, считавшего, что шах находится под сильным влиянием русских, тот принял его сердечно. Стоддарт прочел ноту, сразу переводя ее на фарси, однако, когда дошел до упоминания о «недоброжелательных людях», шах прервал его вопросом:

– Вы хотите сказать, что если я не уйду от Герата, то начнется война, не так ли?

Стоддарт ответил, что именно так.

Отпуская Стоддарта, шах пообещал рассмотреть его требования и через два дня дал ответ:

– Мы согласны со всеми требованиями британского правительства. Мы не хотим войны. Если бы мы знали, что этот поход грозит потерей вашей дружбы, мы не стали бы его предпринимать, – лукаво заявил персидский владыка.

Несчастный Мохаммед-шах, слишком слабый характером, чтобы отстоять свои права, покорился судьбе. Он внял угрозам Англии и решил снять осаду. Литейную мастерскую в лагере разрушили, гигантские пушки распилили на куски, чтобы взять с собой хотя бы металл. Девятого сентября персы подожгли фашины и все деревянные сооружения в окопах, а также сам лагерь, и персидская армия после десятимесячной бесполезной осады покинула равнину Герата и отправилась в обратный путь, в Мешхед. Афганцы и не думали преследовать персов. Они поспешили ограбить персидский лагерь и с триумфом проводить полковника Стоддарта в город, где ему был устроен блестящий прием, а он не скупился на обещания жителям от имени Англии. По всей видимости, именно Стоддарт доложил наверх и подробности о деятельности в Герате лейтенанта Поттинджера.

«Когда в Лондоне и Калькутте стало известно о роли субалтерна в защите Герата и крушении планов русских, – пишет Хопкирк, – в адрес Поттинджера обрушился такой же шквал всеобщего восторга, как пять лет назад на Бернса после его возвращения из Кабула и Бухары. Много лет спустя подвиг Поттинджера был увековечен писателем-романтиком Модом Дайвером в ставшей в свое время бестселлером книге „Герой Герата“. Но самый большой комплимент Поттинджер получил, по иронии судьбы, от самого шаха. Считая присутствие Поттинджера в Герате главной причиной неудачи, он потребовал от Мак-Нила приказать субалтерну покинуть город. В обмен ему гарантировался безопасный проход через позиции персов. Однако Мак-Нил ответил, что Поттинджер не является его подчиненным, и подобного приказа он отдать не вправе. Это может сделать только Калькутта. Тогда шах попытался договориться с жителями Герата, заявив, что никакой речи о снятии осады не будет до тех пор, пока среди них находится английский офицер. Это также ничего не дало: Яр-Мухаммед боялся, что он потеряет столь ценного советчика, а осада возобновится под любым другим предлогом».

Итак, персы согласились со всеми условиями и сняли осаду. Когда терпит неудачу обычная дипломатия, торжествует «дипломатия канонерок». В 8 часов утра 9 сентября Стоддарт со специальным курьером послал сэру Джону Мак-Нилу следующее донесение: «Имею честь сообщить, что персидская армия выступила… и Его Величество шах готов отбыть». И в 10 часов 26 минут кратко добавил: «Шах сел на лошадь… и отбыл».

Но есть в этой истории и еще кое-что. Согласно сведениям английской стороны, граф Нессельроде все время настаивал, что русские не провоцировали осаду и что Симонич имел строгие инструкции любым путем отговорить шаха от похода на Герат. Граф даже пошел на то, что показал английскому послу лорду Дюрхему секретную папку, в которой были записаны инструкции для Симонича. Поначалу Пальмерстон был вполне удовлетворен, но затем благодаря донесениям британских агентов ему вдруг стало казаться, что его просто одурачили. Получалось, что Симонич либо полностью игнорировал инструкции своего правительства, либо ему было неофициально предложено не обращать на них внимания до тех пор, пока не повезет и Герат не окажется в руках покладистых персов. Правда об этих инструкциях вряд ли станет когда-либо известна, и историки по сей день ломают над ними голову. Пальмерстон же был вне себя и жаждал крови независимо от того – правда это или нет.

Русского посла в Лондоне вызвали на Даунинг-стрит и поставили в известность, что «граф Симонич и капитан Виткевич, все еще находившийся где-то в Афганистане, активно проводят враждебную по отношению к Британии политику, серьезно угрожающую отношениям между двумя странами». Пальмерстон потребовал немедленного отзыва обоих. Претензии, предлагаемые английской стороной против Симонича, были столь откровенными, что Николаю I оставалось только согласиться с британскими требованиями. «В том, что касается Симонича, мы загнали Россию в угол. Императору не оставалось ничего иного, как отозвать его и признать, что Нессельроде сделал целую серию ложных заявлений», – торжествующе сказал Пальмерстон Мак-Нилу. «Однако козлом отпущения, – пишет Хопкирк, – стал все-таки не министр, а Симонич, которого обвинили в превышении полномочий и нарушении инструкций. Впрочем, если даже инструкции и являлись фальшивыми, на нем все равно лежал провал захвата Герата, несмотря на имевшиеся у него многие месяцы, пока Санкт-Петербург тянул время. По нему не уронили ни единой слезинки не только английские противники, но и русские коллеги, поскольку Симонича не любили все, кому приходилось иметь с ним дело. Считалось, что он получил по заслугам, но судьба, выпавшая на долю столь уважаемого противника, как Виткевич, никого не порадовала».

Вот какой весьма красноречивый пассаж.

Что же касается Виткевича, он, пробыв в лагере персов до самого снятия осады, 16 сентября вернулся в Кандагар. Оттуда он спустился по долине Хашруда к озеру Хамун и установил, что это не приток Гильменда, как считали ранее, а самостоятельная река. От озера он направился на северо-запад, на протяжении около трехсот километров проследил центральную часть меридиональной цепи Восточно-Иранских гор и сообщил о плодородной полосе между ними и пустыней Деште-Луг. Придя в Тебес, поручик повернул на запад, прошел вдоль южной окраины Деште-Кевир в Кашан и в начале 1839 года возвратился в Тегеран с массой ценных материалов, маршрутов и съемок еще никем не исследованных до этого территорий. В Тегеране Виткевич вновь встретился с Бларамбергом, который по добытым поручиком данным составил отчет. После этого сменивший Симонича на посту посланника в Тегеране генерал Дюгамель передал Виткевичу распоряжение вернуться в Петербург.

А вот что именно произошло потом в Петербурге, так и осталось тайной. Согласно одной версии, базирующейся на современных русских источниках, Виткевича тепло принял граф Нессельроде, поблагодарил за успешное выполнение миссии и пообещал восстановление дворянства, повышение в чине и перевод в гвардию. Однако, согласно Кэю, имевшему доступ к донесениям британской разведки из русской столицы, молодой и полный надежд офицер прибыл в столицу лишь для того, чтобы обнаружить полное равнодушие министра.

Нессельроде, стремясь не касаться более этого щекотливого дела, отказался дать ему аудиенцию, заявив, что не знает никакого Виткевича, «а только какого-то авантюриста с таким именем, оказавшегося замешанным в недозволенных интригах в Кабуле и Кандагаре». Возможно, вице-канцлер мстил литовцу с нечистым прошлым за те несколько неприятных моментов, которые ему пришлось пережить в связи со всей этой историей.

Но, как бы то ни было, конец обеих версий, к сожалению, одинаков. Вернувшись в гостиницу после посещения Министерства иностранных дел, Виткевич прошел к себе в номер, сжег все бумаги, привезенные из Афганистана, набросал короткую записку друзьям и… в ночь на 9 мая 1839 года застрелился в меблированных комнатах «Париж» в Санкт-Петербурге. Смерть Виткевича лишила Россию важных сведений об Афганистане; исчез и договор, заключенный им с Дост-Мухаммедом. Единственная бумага, которая осталась на столе в номере гостиницы, оказалась письмом Виткевича о том, что он сам сжег свои бумаги. Записка эта содержала также указание, кому и какие суммы раздать.

Генерал Терентьев недвусмысленно намекает на то, что молодого и подающего большие надежды русского офицера убрала британская разведка, захватив все ценные документы, которые он привез с собой. Однако здесь наш уважаемый генерал-историк поступает ничуть не хуже своих британских оппонентов, слишком серьезно опираясь на предполагаемое с большой долей вероятности. Тем не менее концы с концами все равно не сходятся; остается открытым вопрос – почему столь «ценные документы», как утверждает Терентьев, наше Министерство инотранных дел не пожелало взять себе и даже, судя по всему, не поинтересовалось их содержанием? Скорее всего, у немецкого еврея протестанта на русской службе Нессельроде не было на тот момент особых причин любезничать с Виткевичем, потому что министр проиграл. В результате Виткевич ничего не получил за свою работу. Более того, ему, как проигравшему, пришлось застрелиться. И он, похоже, заранее предчувствовал, чем все кончится. В воспоминаниях Бларамберга есть следующее свидетельство: «Во время нашего с ним путешествия в Персию и пребывания там он часто бывал меланхолически настроен, говорил, что ему надоела жизнь, указав на пистолет системы Бертран… И он сдержал слово, так как застрелился именно из этого пистолета в минуту глубокой меланхолии. Его смерть произвела тогда сенсацию, и английские газеты много иронизировали по этому поводу».

Хопкиркже резюмирует просто: «Большой игре потребовалась еще одна жертва. Как и за десять лет до этого после жуткой смерти Грибоедова, русские и здесь заподозрили руку британцев, однако все эти мысли быстро забылись в свете новых событий, вскоре потрясших Азию».

Ландкартный аргумент

 
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик —
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык…
 

Ф. Тютчев

1

Англичане поздравляли себя с победой. Виткевич был мертв, Симонич «опозорен», Нессельроде обведен вокруг пальца, и Герат – этот передовой бастион обороны Индии – остался под влиянием Британии. Более того, русский царь не выказал дальнейшего желания бороться за симпатии шаха. И теперь заставившим русских и персов отступить англичанам следовало бы прислушаться к мудрому совету – остановиться на этом. Но с того момента, как Дост-Мухаммед с презрением отверг ультиматум лорда Окленда и официально принял Виткевича, Лондон и Калькутта стали рассматривать его как прорусски настроенного владыку. И пока Герат еще находился в осаде, а английский экспедиционный корпус направлялся в Персидский залив, Пальмерстон и Окленд вознамерились раз и навсегда разрешить афганский кризис. И, несмотря на то что Бернс, теперь энергично поддерживаемый Мак-Нилом, продолжал считать лучшим вариантом для Британии правление Дост-Мухаммеда, афганского владыку все-таки решили свергнуть. Лорд Окленд уже подготовился к началу операции вторжения.

В то же время Пальмерстон предупредил о подготовке операции британского посла в Санкт-Петербурге. «Окленду велено овладеть Афганистаном и поставить его в зависимость от Англии… Мы долгое время не вмешивались в дела этой страны, но поскольку Россия пытается сделать афганцев русскими, мы должны позаботиться о том, чтобы они стали британцами», – извещал он его. 1 октября 1839 года Окленд опубликовал так называемый манифест Симлы. Подлинное название этого документа таково: «Декларация достопочтенного генерал-губернатора Индии». В этой декларации вице-король огласил намерение Британской империи свергнуть Дост-Мухаммеда силой и посадить на его место бывшего правителя Шуджу Уль-Мулька, изгнанного из Афганистана в 1809 году и проживавшего в Индии. Дост-Мухаммед был представлен не заслуживающим доверия злодеем, вынудившим на подобный шаг терпеливое британское правительство, а Шуджа – преданным другом и законным наследником. «После долгих и бесплодных переговоров капитана Бернса в Кабуле сложилось впечатление, что хан Дост-Мухаммед… явно вынашивает честолюбивые планы расширения своих владений, угрожая тем самым безопасности и миру на границах Индии; и открыто выступает с угрозой осуществления этих планов, призывая всю возможную иностранную помощь», – заявлял Окленд. И до тех пор, пока Дост-Мухаммед остается у власти в Кабуле, продолжал он, у нас нет «надежды на сохранение безопасности наших соседей, а также на нерушимость интересов нашей Индийской империи.

К 1839 году ситуация и в самом деле сложилась для англичан весьма благоприятно. Их дипломатическое давление на Россию, а затем и военное на Персию быстро принесло свои плоды. Из Герата пришло сообщение о снятии осады и отступлении персидской армии. Угроза английскому сокровищу практически перестала существовать, и самые разумные головы в Британии действительно предлагали остановиться на этом и успокоиться. И в Англии, и в Индии раздавалось немало резких возражений против не столь уж необходимой теперь миссии; ведь свергать Дост-Мухаммеда больше особой нужды не было. Оккупация Афганистана не только обошлась бы слишком дорого и оставила незащищенными другие границы Индии, но и толкнула бы персов в дружелюбные объятия русских.

Одним из тех, кто решительно выступал против вторжения, оказался герцог Веллингтон, предупреждавший, что там, где заканчиваются военные успехи, начинаются политические трудности. Однако Пальмерстон с Оклендом закусили удила, и раз пущенная в ход военная машина уже не могла остановиться. Кроме того, антирусская истерия в Британии и Индии всячески поддерживала идею этой авантюры, что со всей определенностью и выразила газета «Таймс», громоподобно заявившая: «От границ Венгрии до сердца Бирмы и Непала… русский дьявол неотступно преследует и терзает род человеческий, неустанно верша свои злобные дела… огорчая нашу трудолюбивую и исключительно мирную империю…»

Известно, что успех кружит голову. Щелчок по носу России и урок, преподанный Персии, вдохновили британских сторонников наступательной политики. Единственное, на что согласился воинственный лорд Окленд, выслушивая многочисленные возражения противников военной акции, так это лишь на незначительное сокращение сил вторжения. Армия Инда, как она официально называлась, состояла из десяти тысяч британских и индийских солдат, включая пехоту, кавалерию и артиллерию. Всего выступили, не считая офицеров, пятьсот двадцать сержантов и других унтер-офицеров, сто восемьдесят барабанщиков и горнистов, восемь тысяч восемьсот два рядовых. Армию сопровождал огромный обоз из тридцати тысяч носильщиков, грумов, слуг. Слуг насчитывалось в бенгальской дивизии двадцать четыре тысячи триста двадцать шесть человек, в бомбейской – пять тысяч семьсот двадцать, а всего на довольствии – восемьдесят тысяч, в восемь раз больше основного боевого состава армии. Самый малый офицерский чин имел при себе по крайней мере с десяток слуг, и это число увеличивалось в зависимости от ранга офицеров.

Здесь можно привести любопытную цитату из книги «Английская Индия в 1843 году» графа Эдуарда Варрена, прапорщика Ост-Индской компании. «Приготовления же к пути продолжались недолго. По щедрости, свойственной англичанам в Индии, каждый старался содействовать экипировке молодого прапорщика. Сестра моя, как добрая хозяйка, тотчас приготовила все необходимые вещи для моего хозяйства; помню, что какой-то старый майор отдал мне свою маленькую палатку, которая сопутствовала ему во всех походах и потом еще должна была служить мне; другой офицер подарил мне первый мой мундир, а зять мой – маленькую арабскую лошадку, и это была первая моя верховая лошадь, усердно служившая мне и с честью павшая на поле битвы. Сам я занят был формированием моей прислуги самым экономическим образом. Ее должны были составлять: 1) хетматгар или камердинер, он же и повар; 2) помощник его (ме’ти), низшей касты, для чистки сапог, мытья посуды и проч.; 3) ласкар, для установки моей палатки; 4) сэс или гореуала, который обязан был нести мое ружье, бежать возле лошади, чистить и готовить ей обед, потому что в тех странах главный корм для лошадей состоит из горошка, в роде чечевицы, до половины уваренного; 5) фуражир или гансуала, для собирания во время пути корма для лошади; 6) кули, для того чтоб нести на двух концах бамбука, перевешенного через плечо, два петераха или ивовые корзины с кухонной посудой и вином; 7 и 8) двое белуал или погонщиков двух пар волов. Три вола везли палатку, с ее прибором, четвертый нагружен был моими чемоданами. Сверх того один нек (капрал) и трое сипаев должны были провожать мои пожитки, защищать меня от тигров и воров и брать во время пути проводников от одной деревни до другой. Судя по числу людей, названных мной, можно уже видеть, что для путешествия с величайшей простотой прислуга Европейца, не считая провожатых, не может быть менее восьми человек».

Сипаи тоже не обходились без многочисленной прислуги: на каждого сипая в бенгальской армии, набиравшейся из высших каст, приходилось по пять человек, в бомбейской из более низших – до трех. Кроме того, присутствовало большое количество маркитантов, поваров и кузнецов – и несметное количество верблюдов, несущих амуницию и провиант, не говоря уже о личных вещах офицеров, которые везли с собой сигары, восковые свечи, посуду, одеколоны, бочонки с джемом, наборы вин, дрессированных собак и попугаев, всевозможное оружие и так далее. Говорили, что один только командир бригады пользовался для перевозки своего лагерного имущества не менее чем шестьюдесятью верблюдами, а в одном полку офицеры распорядились выделить двух верблюдов исключительно для перевозки сигар. Главнокомандующий же разместил свои вещи на трехстах с лишним верблюдах, не считая слонов, лошадей, ослов и мулов. Наконец, за войском шло несколько гуртов крупного рогатого скота, которому предстояло служить походной кладовой для экспедиционного корпуса.

Помимо британских и индийских частей имелась и небольшая армия самого Шуджи. В нее входили два батальона кавалерии и четыре батальона пехоты со взводом конной артиллерии. Командовал армией английский бригадный генерал Симпсон. Это было сделано по совету Бернса, который указал Окленду, что шах Шуджа будет более приемлем для соотечественников, завоевав трон во главе собственных войск, а не только силой британских штыков. Однако афганцев в армии Шуджи было мало – большинство составляли индийцы, обученные и руководимые британскими офицерами и содержащиеся на британские деньги.

Британская армия вошла в Афганистан через Боланский перевал в самом начале 1839 года. Сэр Александр Бернс, двигавшийся со штабом этой армии в качестве политического советника, угрозами, увещеваниями и взятками всячески старался облегчить ей путь. Переход через Пенджаб и Хайберский перевал был, конечно, значительно короче, но в последний момент Ранджит Синг вдруг отказался пропустить войска через свои территории. Пришлось двигаться через Синд, значительно южнее. Правители Синда тоже не хотели пропускать англичан, ссылаясь на договор с Британией, согласно которому никакие военные силы не могли передвигаться вверх по Инду. Однако им быстро разъяснили, что теперь сложилась чрезвычайная ситуация, и в случае неповиновения пригрозили ужасными последствиями.

Правитель Синда, видя безвыходность сложившейся ситуации, попросил хотя бы заплатить за проход британских войск двадцать пять лаков рупий (четверть миллиона фунтов стерлингов), но его требования были проигнорированы. Прибывшие к берегам Карачи бомбейские войска в сопровождении семидесятичетырехпушечного военного корабля «Уэлсли» штурмом взяли город, сначала обстреляв его, а потом практически полностью уничтожив отчаянно сопротивлявшийся трехтысячный гарнизон. В живых остались только двадцать человек. Одновременно главнокомандующий Коттон отдал приказ двинуть бенгальские части и на столицу Синда – Хайдарабад. Вот так вела себя в Азии «исключительно мирная империя».

У вождей племен белуджей, чьи земли проходили британцы, Бернсу удалось купить гарантии безопасности перехода войск через Боланский перевал, однако почти все, кто отстал, будь то курьеры или крупный рогатый скот, пали жертвами поджидавших их в укромных местах разбойничьих банд. Да и для основных колонн переход оказался гораздо труднее, чем ожидалось. Предполагали, что армия будет кормиться главным образом за счет местных сельскохозяйственных ресурсов, но последний урожай уничтожила засуха, и даже самим крестьянам пришлось выживать за счет диких растений, часто добываемых лишь в результате долгих и тщательных поисков. В армии началась острая нехватка продовольствия, что привело к значительному снижению морального духа солдат. «Из-за нехватки продовольствия скоро возникли опасения за здоровье и моральный дух войска», – писал сэр Джон Кэй.

Хопкирк пишет: «Бернсу удалось вовремя исправить это кажущееся несчастье начала кампании: по заоблачным ценам подполковник купил у белуджей десять тысяч овец, восстановив тем самым силы и дух войск». Русские источники дают другую картину: пройдя через страну, британская армия вытоптала своими шипованными сапогами остатки урожая и израсходовала почти всю воду, чем обрекла Келатское ханство на голод.

Хан белуджей тем временем открыто говорил, что если даже англичане и сумеют возвести на трон Шуджу, то заставить афганский народ поддерживать его они не смогут никогда и в конце концов потерпят полный крах. Другими словами, англичане затеяли дело «огромное и трудноисполнимое». Вместо того чтобы довериться афганскому народу и Дост-Мухаммеду, англичане «пренебрегли ими и наводнили страну иноземцами». Он настаивал на непопулярности Шуджи среди соотечественников и на том, что лучше следует указать Дост-Мухаммеду его ошибки, «если он виноват в чем-то, и исправить собственные». Так и видишь надменное лицо британского офицера, не желающего даже вести подобные разговоры.

Макнотон был совершенно уверен и не раз заверял в этом лорда Окленда, что возвращение Шуджи будет встречено афганцами с восторгом. Однако пока никаких признаков восторга не наблюдалось. Когда же англичане достигли Кандагара, южной столицы страны, где правил один из братьев Дост-Мухаммеда, произошла и первая реальная проверка популярности британской марионетки. При подходе к городу Макнотон и командующий экспедиционным корпусом сэр Джон Кин узнали, что его правитель покинул столицу и отправился на север. Теперь какое-либо сопротивление казалось маловероятным, и корпус получил приказ задержаться, чтобы сложилось впечатление, будто Кандагар возвращен Шудже его собственными войсками. 25 апреля Шуджа с Макнотоном вошли в город без единого выстрела. Посмотреть на шаха собралась большая толпа любопытных; мужчины стояли на улицах, а женщины усыпали крыши домов и балконы. Под ноги шаху бросали цветы и кричали: «Кандагар освобожден!», «Мы ждем от тебя защиты!», и он с триумфом проследовал по городу.

Макнотон торжествовал: прав оказался он, а не Бернс. «Шах, – рапортовал он в тот же вечер лорду Окленду, – был встречен с чувствами, доходившими едва ли не до обожания». Бескровная победа Шуджи и восторженные приветствия, которые ее сопровождали, давали надежду на то, что Дост-Мухаммед не сможет защитить Кабул и будет вынужден бежать. Дабы народ мог свободно выразить свою преданность новому правителю, Макнотон решил организовать торжественный прием на открытом воздухе за городскими стенами. Предполагался также блестящий военный парад, на котором войска генерала Кина должны были в торжественном марше пройти перед Шуджей, стоявшим на платформе, закрытой от палящего зноя цветастым тентом. В назначенный день на рассвете Шуджа выехал к месту построения британских и индийских войск, где его уже ждали Макнотон, Кин, политические советники и офицеры. Он поднялся на помост, войска отсалютовали, прогремел залп из сто одного орудия, и парад начался.

Это происходило 8 мая 1839 года. Восьмитысячное войско прошло в следующем порядке: бенгальская дивизия, британский батальон, батальоны бенгальской туземной пехоты, английская уланская бригада, бенгальская легкая кавалерия, колонна бомбейской дивизии и британские пехотные батальоны со знаменами, на которых были изображены сфинксы – свидетельство участия в боях с Наполеоном.

Торжество удалось на славу, если не считать одной мелочи: посмотреть на это зрелище и выказать уважение Шудже пришли не более сотни афганцев. «Все это дело болезненно провалилось… ничтожное число афганцев, пришедших поприветствовать своего нового повелителя, должно было послужить зловещим предупреждением шаху Шудже о том, что он не может рассчитывать на привязанность народа. Это горько разочаровало его главных европейских сторонников», – писал Кэй. Более того, в день парада афганцами были убиты два английских офицера 16-го уланского полка, отправившиеся половить рыбу на реку Аргандаб.

Быть может, все это и расстроило Макнотона, однако неудачи он не признал. В конце концов, восторженную преданность афганцев или по меньшей мере тех, кого следует принимать здесь в расчет, всегда можно купить за британское золото. Он уже не раз убеждался в этом, щедро раздавая деньги вождям племен, по чьей территории они проходили. «Раскрыв казну, он щедрой рукой раздавал во все стороны ее содержимое», – писал Кэй. Однако никакое золото не помогло им купить лояльность следующего на их пути города. Газни с его мощной крепостью на высокой горе славился своей неприступностью по всей Азии. Крепость Газни когда-то была столицей Газневидской империи; своего расцвета город достиг в XI веке при Махмуде Газневи.