Текст книги "Пророк идёт по краю ночи"

Джердеш

Более двадцати лет назад в киргизской прессе, вернее на киргизском радио прозвучал рассказ «Джердеш», что переводится как земляк. Фабула проста, но трогательна.

Дело было в годы Великой Отечественной войны.

Навстречу колонне новобранцев санитары несут на носилках в лазарет смертельно раненого в живот бойца-киргиза. Во встречной колонне тоже были киргизы. Ясное дело. Земляки нечасто встречаются на фронте.

Как обычно, возникают вопросы. Кто, да откуда, что там, что здесь? Привычные вопросы, но они каждому в тот момент дороже всего. И отвечают на них, как правило, с несокрушимым оптимизмом: джакшы, джакшы, вот ранило, теперь в госпиталь, подлечат и домой.

Автор мастерски заострил на этом диалоге мужество.

Сквозь нестерпимую боль смертельно раненый боец твердо, с тайной радостью сквозь нечеловеческие страдания, не на йоту, не показывая свою слабость, почти браво отвечает – хорошо.

Чтобы понять подвиг простого солдата, надо вспомнить, как ведут или вернее вели себя некоторые фронтовики. Порой из-за пустяковой царапины, легкого касания пули или осколка устраивали истерику. В паническом страхе кричали, что умирают и т.д.

Кажется, и такое сравнения было опущено в последней редакции.

Да, было время, надо было не выходить за рамки социалистического реализма. Каждый боец должен был верить в победу. Кишки перебиты, перемешаны, кровь сочится, а он из последних сил, потому что слабость недостойная черта советского солдата.

Но в рассказе не все было так, как задумал и изложил автор.

Почти две страницы текста, – как рассказывал сам автор, – были выброшены в корзину и значит до слушателя, до народа не дошли.

Что было в них?

Рассказ начинался с провидческого сна. Прикорнул в окопчике солдат и приснился ему сон. В родном ауле, за околицей бегает он за лошадью, а на лошади не то невестка, не то другая молодка. И никак не отловит джигит вороного жеребца. И не поймет, то ли знакомая на лошади, то ли злая ведьма вырядилась в белые одежды и стегает она джигита камчей и попадают удары по бокам и в живот. Вот так вот. И обидно ему, и зло берет, а лошадь поймать не может…

Я этот рассказ помню по памяти, жаль, что у нас были такие редакторы, что всех подгоняли под прокрустово ложе, или, как образно тогда говорили – с каждого дерева делали столб.

Казначей у батыя

“Мне снится, что я казначей у Батыя,

Что я пропиваю его золотые…”

Эти строки написал один очень веселый человек. До последних дней он никогда не унывал, в крайнем случае на людях, всегда держался молодцом. До последних дней, несмотря на невзгоды судьбы, он был юморной и жизнерадостный. Но я как-то подумал, что это в нем наносное, естественная наигранность. Ведь жизнь жестоко с ним обошлась.

После окончания средней школы, Анатолий Несмеянов поступает в Высшее Алма-Атинское погранучилище. Оканчивает его с отличием. Честно делает военную карьеру на малодоступных заставах среди скалистых гор, в тайге, в зыбучих песках и т.д. Находит время писать в военные газеты. Писать стихи.

Второй красный диплом он получает в Казахском госуниверситете. Становится военным журналистом.

Выпускает несколько поэтических сборников, один из самых примечательных "Снежные всадники". И каламбурит – снежные-нежные. Удалось издать и книгу романсов в Ленинграде, а по тем временам – это значимое событие.

Не одна конференция, слет и т.д. что политотделы регулярно проводили в войсках не обходились без него.

Блестящий офицер, капитан пограничных войск КГБ на груди уже звенели награды.

Красивая и трудная жизнь была позади.

Наступил перелом.

Шли жестокие бои за остров Даманский, что на Дальнем Востоке между двумя социалистическими державами. Так называемый, пограничный конфликт в 60-е годы прошлого столетия.

На глазах у бойцов погибает подполковник Костенко, позже ему присвоят высшую правительственную награду, посмертно. Бойцы сопредельного государства вал за валом рвались к одиноко стоящей на нейтральной полосе боевой машине. Машина была очень секретной и неприятелю она не должна была достаться.

Словно жернова камнедробилки грохотали крупнокалиберные пулеметы и минометы. Три майора, выставив из окопчиков попки, придумывали предлог, как не возглавить атаку. И тогда военный журналист поднимает батальоны в атаку. Там, в этой смертельной свистопляске в нем что-то оборвалось. Потом он с ужасом будет метаться в поисках укрытия при первых раскатах грома. Потом он будет трусом, хотя в совершенстве знал боевые приемы…

После боя командование, видимо, сгоряча представило его и еще некоторых участников боев к правительственным наградам. На него и на подполковника Костенко ушли документы к высшей награде. Уже в кругу боевых соратников пошли тосты, но судьба распорядилась иначе. Где-то не сработала наша славная бюрократическая машина, по чей-то злой и завистливой воле дала сбой, а потом и задний ход.

Еще раз на примере А.И.Несмеянова судьба доказала, что мы слепцы, а она поводырь. Его уволили из рядов Вооруженных Сил, исключили из партии, ушла жена, забрав с собой сына…

С «волчьим билетом» он вернулся в родную Киргизию, к своей единственно верной мамаше.

Трудно начиналась гражданская жизнь. С горем пополам был принят младшим литсотрудником в районную газету за двадцать пять километров от дома.

Положили ему испытательный срок. Надолго.

А ночью ему снилось.

А ночью он ходил в атаку: кричал и визжал, а ночью он как дикий зверь рычал и скрежетал зубами. А утром на его широком крестьянском лице была улыбка, улыбка до ушей. И мне долго было невдомек, отчего такой резкий контраст: ночь и день.

Сначала он пил мало, потом много, как говорят в народе – без тормозов. Ему всегда снились сны, те бредовые сны, замешанные на алкогольных парах. Я обычно не расспрашивал его, но когда он написал – «мне снится, что я казначей у Батыя» – было о чем подумать, можно было догадаться, к чему он пришел.

Прощай, армейская романтика, золотые погоны, приключения и погони, святой долг, награды и карьера.

Рождался "новый человек".

Рождался "новый" человек, в нем еще осталось что-то от того "маленького человека" из чеховской шинели.

Но это был уже другой. Он ясно понимал, что новая эпоха в лице сотрудника, чиновника в любой момент могла растоптать, ничего не оставить в душе святого. Если только сон, он неподвластен общественным отношениям.

Если раньше он не опаздывал на работу, не прогуливал; оказывалась армейская привычка, внутренняя самодисциплина, то теперь пружина жизни в его душе ослабла и постоянно слабела. Таких примеров в нашей повседневной жизни масса.

Потом он потерял работу.

Удалось выхлопотать пенсию. Правда ее не хватало чтобы платить за газ, квартиру, телефон… Жил один в забвении.

Некому руку протянуть и пожать. Его стали сторониться, принимали за бомжа.

И вот его не стало.

"И Родина на гроб его дощатый

Букет цветов забыла положить"

P.S.

Спустя десятилетия, первый президент Российской Федерации положил конец в вопросе о спорной территории, великодушно подписав соответствующие бумаги о передаче земель сопредельному, теперь уже дружескому государству. Так было с Крымом, Измайлом и чуть-чуть не случилось с островами Курильской гряды.

Топр-топр
Как румынская женщина спасла советского солдата

Работая корреспондентом райгазеты, я старался не упускать случай расспросить о войне. Были обычные дежурные вопросы к фронтовикам: что запомнилось на всю жизнь? и т.д. Сержант П. Работал инструментальщиком на одном небольшом заводике. О его геройской судьбе говорил тот факт, что на два района (Аламединский еще территориально входил в Кантский) он был единственный (по данным райвоенкомата), кто удостоен двух «Орденов славы».

Был у меня случай, – доверительно он рассказал мне после работы свою трагедию. Стояли мы в Румынии, в городке К. Сам понимаешь: война, разруха, голод. У всех голодные глаза и у детей, и у женщин. Об этом голодном тоскливом взгляде вспоминали многие фронтовики.

Языка, конечно, не знаем. Но любовь она такая штука, что без языка в ней все ясно. Язык только мешает. Там главное не язык. Сам понимаешь.

Ну, вот – смотрю и глазам не верю. Но не встречал красивее и роднее, ну словами это не сказать… Смотрю, и не верю, и она на меня во все глаза. Как будто старая знакомая после продолжительной разлуки с любовью рассматривает. Глаз не спускает, я вижу по глазам – она моя. Подхожу, вещмешок к ее ногам, она головой машет: нет, нет, а глаза смеются и лукавят, и такая красивая печаль, и такое непонятное волшебство и все такое.

Повернулась и пошла. Ей и оглядываться не надо, ясное дело – я следом. Прошли мы метров двадцать. Она оглядывается, и такие счастливые глаза: или лукавые, или влюбленные, они до сих пор у меня перед глазами, часто снятся эти глаза. Я их не могу словами выразить, какие они, как они смотрят – это видеть надо. И губы. Здесь, уж – ясно.

Ну, в общем, иду следом и вроде радостно и неловко, и тревога пощипывает – это от ее улыбки: уж какая-то и щедрая, и жадная и позже, наверное, додумал или вспомнил – трагическая и загадочная; куда там Моне Лизе.

Когда мы любим, тогда нам все кажется – сам понимаешь – в волшебном свете.

Нy, значит, пришли. Автомат я у дверей оставил.

Консервы, что были у меня в вещмешке – все на стол, шоколад нам дали, сигареты – все на стол. Вытряхнул свой мешок навыворот. И все бы отдал, что было. И она отдалась. Быстро у нас началось, без подготовки, без ласки.

В этом была трагическая ошибка. Повременили бы – по-другому все вышло. Жадно и нахраписто получилось.

Помню, она глаза то закроет, то откроет…

И до сих пор не пойму: ведь не видела ничего, вся в страсти была, не в земном мире уже была. Вот думаю, даже если бы хотела, все равно бы не видела, не могла видеть, да росту она была – вся подо мной. И вдруг как закричит, завизжит: топр, топр, топр…

Вернее, и не стон, и не крик, и не мычание – ну что-то нечеловеческое – жуткий-жуткий вскрик. Нет у меня слов, чтобы передать ту интонацию. Топр, топр, топр – и сталкивает меня, отпихивает к стенке, сама подо мной рвется, руки над лицом, ладони сверкают.

А я ведь сразу и не соображу ничего, уже позже понял, что не экстаз это был. Глупо – какой экстаз? Мать она природой так устроена, ее психика или что там в ней, она ведь из тысяч голосов своего родного дитя услышит, почувствует его приближение. Вот такой экстаз. Дурак я был тогда. Это позже понял. Я часто об этом думаю, да часто снится, но во сне все по-другому… А тогда мне по глазам, по мозгам – искры, кровь красная, да дикий предсмертный крик…

Чокнулся, глаза протер в спешке. Оторопел. У нее черные волосы с яркой кровью, а глаза еще живые, моргнули тогда глаза, словно что говорить. Так было.

Оглядываюсь, скорее машинально оглядываюсь.

Радом у изголовья стоит пацан, и глаза у него такие же, как у нее, по глазам вижу, что это ее сын. И медленно, медленно приседает он на пол, так приседают внезапно смертельно раненые, когда еще не осознают ни боль, ни конец жизни. Приседает, гад, а глаз с меня не сводит. До сих пор не сводит. Лучше бы я тогда....

Вот и снится он теперь мне уже много лет подряд.

Казнит меня. Она снилась всего два раза и то мельком, а он часто приходит. И нашел же меня за тысячи километров за столько лет. И боюсь я, я храбрый был, отважный был, а ложиться в постель боюсь. Вечер наступает – одна мысль. Лучше бы меня тогда убил. Ведь каждый сон это новый и все время руки прячет, а я знаю «топор» прячет. Просыпаюсь весь мокрый, даже лоб и лицо как в крови… Тяжело.

А как ему там, бедненькому?

Как он себя казнит?

Магия чисел

Никто не знает, что нас ждет впереди. Даже человек, который все предвидит и, казалось, застрахован от случайности в один прекрасный день волей судьбы, этой сакраментальной тени человека, которая не покидает его ни на одну секунду, вдруг обнаруживает, что его круто развернуло, что его понесло неведомое течение. Тогда богатый становится нищим, а здоровый больным.

Аналогий много.

Преуспевающий молодой человек. Все у него получалось, все его любили, все завистники отводили глаза и даже за спиной скрывали свои чувства. У него было много друзей, у него были сильные и властные родственники, все его руководители от чистого сердца покровительствовали ему.

Он вел себя как баловень судьбы. Мелочи жизни, насущные проблемы – все это его не касалось. Да, рукой он трогал небосвод славы и благополучия. Казалось, жизнь по полной программе загрузила его любимой работой, любимой женой, успехом во всем.

И вдруг он споткнулся.

Споткнулся на ровном месте во сне.

А приснилась ему престранная ситуация, ну полная противоположность реальной действительности.

В сизом полусвете вроде он и не совсем он, а какой-то он, но очень странный он, очень другой, не такой как в жизни, но все же он; и он в сизом полусвете бредет по незнакомой местности. Вот впереди чуть в стороне серебром отражается извилина реки. Чуть в стороне в сиреневом мареве виднеются какие-то таинственные развалины, не то строений, не то невысокий скалистый рельеф. И дорога туда идет не заезженная, а какая-то фиолетово-темная. И как это обычно бывает во сне, он идет по ней словно несет его поток неведомого сознания, идет он почти машинально, как движется по конвейеру или эстакаде.

Во сне часто бывает, что человек бежит или падает. А вот его несло, словно пожелтевший лист ветер сорвал с дерева и понес над землей.

Он уверенно поворачивает направо по еле приметной тропинке и оказывается около развалин старого мавзолея.

Всеми забытое захоронение, стены обветшали, осыпались. Надгробье поросло кураем. Много лет прошло с тех пор, как люди, отдав последние почести забыли сюда дорогу, да может и внуков их уже нет в живых. И надо же его привела сюда неведомая сила. Он вдруг ясно осознает, что все это имеет к нему очень большое отношение, что это место памятное, близкое, родное.

Пришел. Пришел. Ушла тревога. Стало легче. Он понимает – значимое место. И через сознание, через всю его земную суть поступает внушение, он это не смог объяснить да, может и сам до конца не понял данного явления, что здесь будет его конец. Все имеет начало, все имеет конец. Он теперь знал свой конец, и не только место, куда он придет умирать, но и день, и месяц, и год: 3.7.99. Тоже видение. Потом он часто возвращался мысленно к этой дате, этим цифрам. Страха не было. От уверенности он как бы стал сильнее, тверже.

Где-то сбоку мелькнул синевато-желтый отблеск. Как от далекой молнии. Мелькнул, погас, еще мелькнул, теперь сопровождал его гул или рокот словно вдалеке проходила машина. Теперь он сознательно вспомнил, повторил для себя день, месяц, год – ему это удалось.

Такое бывает во сне. Если сильно хочешь. Тогда показались ему и два знакомых лица. Одно со злорадной ухмылкой, другое – печальное и горестное. Но это был миг, и он почти никак не отреагировал на явление. Видимо, больше его занимала мысль об открытии тайны кончины, а эти два лица как призраки мелькнули в темноте и исчезли. Он о них и не вспомнит долго. Так было во сне.

Он увидел за несколько лет вперед конец своего земного пути.

Утром он долго лежал в постели и размышлял о сне.

Потом, вечером не вытерпел и полушутя, но с горькой долей иронии поведал об этом двум близким друзьям.

Было недоумение, какой-то ничего не значащий смешок.

Шутка, прибаутка – пролетела утка. Был он убежденный атеист, в сны и предсказания не верил, считал их предрассудками. Но, через несколько дней, почему-то опять вспомнил про сон, спокойно вспомнил, хотел проанализировать на факт реальности, но ничего не получилось. Теперь рассказал жене. Женщина ничего не поняла, не вникла, в мыслях была далеко, только посмотрела на него как-то странно – пить надо меньше.

Ему это стало неприятно, но как человек интеллигентный не показал виду. А сам подумал, что вот так она отнесется к этому, вот такая она, только одно ей подавай, а здесь даже нужного сочувствия или совета не выказала. И он не стал о ней плохо думать.

Никто не понимал его, все знакомые не верили в предсказание. Для них это чушь и только. И вдруг понял, что становится посмешищем после откровения. И тогда запретил себе говорить об этом.

Человек устроен так: поделился бедой или радостью становится легче. Не найдя выхода, информация, полученная в видении, незаметно глубоко где-то в душе стала перерастать в тревогу. Внезапно стала возникать какая-то необъяснимая тоска, ни о чем и ни про что, смутная и неприятная. Позже стал появляться беспричинный страх. Нет, не перед смертью, а перед чем не ясно. Страх доводил до отчаянья, до дрожи по всему телу, какая-то неведомая сила заслоняла все ранее бывшее дорогим, подводила к черте, за которой казалось все бессмысленным. Депрессия также незаметно проходила, невозможно было уловить причину, по которой она захватывала его и почему и как она покинула его, как будто бы выныривал из глубины на поверхность.

Шли дни, месяцы, годы.

Роковое число 3.7.99 приближалось, но было еще время. В один прекрасный день в хорошем настроении у него вдруг возник вопрос: а есть ли такое место? И сразу внутренний голос, какое-то убедительное и решительное, твердое внутреннее убеждение – есть. Необходимо посмотреть со стороны на это место. Может это фантазия, больное воображение – пытался спорить сам с собой. Но на другой день отправился на автовокзал, так без всякой цели, вот захотелось человеку пойти на речку, пойти в горы, а ему посмотреть как уходят автобусы. Так же из праздного любопытства подошел к кассам. Каково же было его удивление, что через пять минут отправляется автобус дальнего следования, и кассир только и ждал его, ждал продать последний билет. И он как истукан, ничего не соображая, с деловым видом подал деньги и взял билет.

Потом он и объяснить не мог, почему и как это все произошло. Очнулся он в автобусе. Потом он успокаивал себя: отвлекусь, прокачусь. Где-то выйду и вернусь назад.

Говорят, человек предполагает, а Бог располагает.

В автобусе, нервно покачивающимся на незначительных неровностях дороги (дело было в Казахстане), он задремал. И опять смутный образ укрепил в нем уверенность, что он на правильном пути. Как в кино, которое смотришь второй раз, спустя много лет, и начинаешь вспоминать, все, что было. Так было и с ним. Когда он внезапно проснулся, автобус начал останавливаться у небольшого ручья, за полянкой росло несколько карагачей и каких-то кустарников. Здесь всегда останавливаются машины дальнего следования, чтобы люди размяли отекшие члены, прошлись и т. д. Но молодой человек вдруг заявил водителю и пассажирам, что он останется здесь и дальше не поедет. Это был странный поступок. Его расспрашивали, правда, не очень назойливо, уговаривали, но все тщетно. Он повернулся и пошел по ручью в степь. Автобус, посигналив, уехал.

Он шел недолго, увидел дорогу, ту дорогу, что виделась ему во сне. Он сразу все понял. Теперь интуиция вела его. И он повернул направо, по еле заметной колее – все было так, как во сне. Но было и по-иному. В соседней балке, которую он не видел раньше, в зарослях конопли плясали голые подростки. Он остановился пораженный увиденным и прежде чем пришел в себя, заметил, что к нему идет прекрасная девчонка, тоже абсолютно голая, с черными распущенными волосами. Она радостно улыбалась и всем своим видом выказывала расположение и радость встречи.

Сложилась такая ситуация. Словно они были давно и хорошо знакомы, и что она знала и ждала его. И было в ее лице что-то до боли знакомое, библейское.

– Тебе сюда нельзя, – сказала она с милой улыбкой подойдя к нему, – ты должен пройти вон той дорогой. – она показала изящной рукой в сторону.

Он оторопело смотрел на нее. Она была прелестна как пчелка вся в пыльце припудрена и глаза у нее были неземные. Красивые-красивые, и вся она была – чистое волшебство. Но страшное чувство охватило его. Он весь как бы закаменел.

– Тебе еще рано, – уверенно сказала она, – иди домой. Не ходи туда…

Что-то в ее словах было твердое, словно она знала его тайну, словно она должна, имеет право показать – куда надо идти.

Он повернулся и пошел назад. Потом, придя в себя после этой встречи, он все не мог поверить. Что это за рок, что это за встреча? Случайно ли, почему он вышел на сборщиков анаши? Почему она ему это сказала? В общем вопросов стало больше, чем было, а ответов меньше, чем он ожидал.

Вернувшись, домой, он не смог прийти в себя. Все привычно: семья, дети, работа, друзья – но как заноза в ступне напоминает при каждом шаге, так не выходила из пловы эта поездка. Порой он ловил себя на мысли, что сочетание цифр 3.7.99. даже на номере автомашины бьет по мозгам. Выводит из равновесия. Казалось, и он убеждал себя в этом, просто стечение обстоятельств, случайность, все это мелочи жизни, не настоящее – жизнь другом – в семье, работе, друзьях. Но заноза сидела крепко в его мнительном самосознании.

Джек Лондон как-то изрек сакраментальную фразу.  Вернее, вывел закон, предостерегающий попавшего в беду человека. Порой в трудную минуту только алкоголь протягивает две руки в помощь поверженному, но руки эти не спасают, а топят и добивают.

К чести нашего героя, он вначале впал в меланхолию, потом «загудел», но нашел в себе силы, вырваться из этого кошмара.

А время, отмеченное во сне, приближалось.

Навязчивая идея как-то спирально закручивала его душу. Бывало, неделями не вспоминал о сне, забывался – все становилось вокруг радостным и счастливым. Но такие периоды становились все реже. Чаще из-за какого-то пустяка вспоминалось о сне и дате. Словно внезапно волна сзади окатывала, он вдруг становился вялым и безынициативным, ходил как мокрая курица. Также внезапно стали возникать боли в сердце. Теперь он не расставался с валидолом. Но если лекарство снимали спазмы, то с мыслями было сложнее. Избавиться от навязчивых ассоциаций, беспричинного страха в одиночку оказалось не просто.

Однажды решился, обратился к психиатру. Человек устроен так, что поделился сокровенным и тем самым облегчил душу. Но врач оказался, как ему показалось дотошным и бестолковым, он не столько вникал в суть болезни, сколько крутил вокруг да около, выясняя, казалось, ненужные детали. Не найдя общей платформы с первым специалистом, он отважился обратиться к другому доктору. На этот раз был диаметрально противоположный подход. Видимо, каждый располагает только ему свойственными возможностями. Второй доктор, словно все заранее знал и безапелляционно, и очень уж уверенно предложил лечь на обследование. Это тоже его не устраивало, хотелось все сделать тайно, кроме того, зная, что широко практикуется психотерапия вполне нормальным людям – диссидентам, он под предлогом «подумаю», в самом деле решил больше сюда не обращаться.

И этим самым нанес себе новую травму.

Дело в том, что ему везде надо было рассказывать свой сон, свои мысли, отвечать на массу вопросов. От этого его бредовая идея в сознании только укрепилась, она становилась программой действия.

Нашел он силы и отказался от лечения. Второй доктор ему звонил, приглашал, даже запугивал медицинской терминологией о предстоящих кризисных явлениях и т.д.

Но в конце концов оставил в покое.

И вдруг наступило успокоение. Он забыл об этом, забыл, что роковой день на носу. Забыл начисто – словно и не было сна и всех этих безумных мытарств.

Но опять как в прошлый раз от нечего делать, от безделья и праздношатания он вдруг пришел в себя, на автовокзале. Решил проверить на месте ли старый кассир, который, тогда как лунатику, ему всунул билет.

Все повторилось как в кино, когда смотришь его второй раз. Опять один билет, опять через пять минут отправляется автобус дальнего следования, и опять он взял билет и сел в автобус.

Время сбора анаши прошло, – подумал он, бессмысленно глядя через стекло – Значит там никого не будет, – да мне и не туда надо, даже она сказала: еще рано, тебе туда надо.

Когда он шел к мавзолею, солнце пряталось в густом багровом мареве у расплывчатой кромки дальнего горизонта. Редкие облака золотились по лазурному небосклону, словно забытые розы. В степи было покойно и очень красиво, от этого на душе стало легко и радостно, и он очнулся от наваждения.

Глупо и бессмысленно поступил, – вдруг понял он, – понесся в неведомые края, в неизвестность. Сбудется сон или нет. Тревоги нет, на душе покойно. Это в городе страх заползает. Там шпана и бандиты, там и машина может сбить и кирпич на голову упасть. Человека надо бояться. Здесь никого нет, нет опасности, надо было взять бутылку водки. Помянул бы достойного человека. Кто он был, древний кочевник? Почему его могила осталась одинокой? Как бы там не было, проведу около его мощей ночь. Романтика. Заодно и решится вопрос: жить или умереть.

В степи ночь подкрадывается постепенно, тихо-тихо, как смерть к обреченному. С сумерками все становится зловеще-фиолетовым, даже земля синеет до черноты. И только звездное небо, еще наполовину, на одну треть, на одну пятую, шестую, седьмую часть нехотя отступает в своей бледности, блеклости, серости и под конец тоже становится темно-синим.

Бессмысленно все в этом мире. А может наоборот – это и есть смысл всего прожитого. Там все, что было раньше позади, его не вернешь, все неведомое впереди – что там?

Еще луна не зашла, как он увидел, по степи замелькали желтые огни, отсветы далекой машины. Они то вспыхивали, то от них скользил только луч, видимо машина плутала за буграми. И во сне были всполохи – вспомнил он.

Он сел на выступ и опять задумался. Заныло под лопаткой, он развел руками, как бы делая гимнастическое упражнение. И тут защемило, словно резануло в подреберье. Он осторожно прилег на правый бок, вдруг похолодели конечности рук и ног. Он ясно ощущал конец.

Но мозг еще работал. Только тогда вспомнил про валидол.

Таблетку под язык он положить не успел. Случилось это третьего июля 199… года.