Текст книги "Вокруг света за погодой"

Наши маленькие радости

По сравнению с промысловым судном жизнь на корабле науки размеренна и спокойна. На рыболовном траулере вечно кипят страсти: уныние («Ну, куда, черт побери, она ушла?») сменяется бурным ликованием («Братцы, напали на косяк!»); период томительного безделья, от которого устаешь больше всего, вдруг переходит в круглосуточные вахты и подвахты, когда люди валятся с ног от усталости, на которую никто не жалуется, потому что малодушное хныкалье может спугнуть рыбу.

Другое дело – научно-исследовательское судно. Здесь работа идет по программе, всем заранее известной. Каждый человек знает, что он будет делать сегодня, завтра и через месяц. «Улов» корабля науки – это кропотливое, изо дня в день вылавливание данных из океана и атмосферы: температура, давление, глубины, направление течений и воздушных потоков. Эти данные бесценны: придет время, и из них, кирпичик за кирпичиком, сложится стройная теория, которая приблизит человечество к пониманию мира, в котором мы живем.

Такое плавание обычно проходит без всяких сенсаций. Ныне корабль, бороздящий воды Мирового океана, не откроет новых островов, и марсовый матрос не получит премию за свой входящий в историю крик; «Терра инкогнита!» На поверхности океана нет больше белых пятен, они остались лишь в его глубинах и в высотах атмосферы.

И здесь не поможет подзорная труба, здесь нужны те самые кирпичики– отчеты, которые из года в год вручают ученым экспедиционные научные суда.

Люди кораблей науки уходят в океан, в свои дальние рейсы не за славой первооткрывателей, а за научным сырьем. И слава достается не им, а людям на берегу, которые превращают сырье в научную продукцию. Бывает, конечно, что и ученые с мировым именем идут в море, чтобы окунуться в живую природу, но случается это все реже: законы разделения труда в наше время распространились и на науку.

Маститый ученый в академической ермолке редко садится на корабль: на берегу, в тиши своего кабинета, он сделает больше.

Спокойная и монотонная жизнь научно-исследовательского судна имеет, однако, свои прелести. Экспедиционный состав – это обычно молодые, образованные люди, которые отнюдь не считают, что обрекли себя на участь чернорабочих от науки. Они не просто собирают данные, но анализируют их, спорят и высказывают догадки, из которых когда-нибудь родятся диссертации и монографии.

Ну, и кроме того, море – это море, каждый день от него ждешь хотя бы маленьких радостей. Так, сегодня мы увидели землю. И какую! Мы прошли всего в двух милях от атолла под легко запоминающимся названием Капингамаранги. Не правда ли, поэтичное, музыкальное слово, которое так и просится в сонет? Даже Андрей Вознесенский потерял бы килограмм живого веса, придумывая к нему рифму. Мы устроили на корме конкурс, но, помимо «Капингамаранги – атолл высокого ранга», никто ничего не придумал.

Сегодня вообще веселый день. Начался он с «беседы врача» в судовой радиогазете. Поводом для беседы стал почин, с которым выступил кандидат наук из Ленинграда Лев Николаевич Галкин, Он первым остригся наголо – в интересах гигиены, а вслед за ним и под его административным нажимом два подчиненных ему студента: Игорь Емельянов и Виктор Турецкий. Пока ребята с ужасом поглядывали на себя в зеркало, Галкин принялся энергично вербовать новых последователей. И завербовал! Лев Николаевич – яростный поклонник йоги и проповедник пси– энергии, а ничто так не убеждает людей, как обилие незнакомых им научных терминов, которых искуситель знал превеликое множество. Он доказывал, что волосяной покров мешает проникновению пси-энергии, и хотя никто толком не понимал, что это такое, один за другим расстались с шевелюрами начальник ракетного отряда Быков, пятый помощник капитана Медведев, несколько научных сотрудников и матросов и даже доктор физико-математических наук Юло. В последний момент решительными действиями я спас Петю Пушистова, который сгоряча готов был сбрить свою гаснущую прическу. Но эпидемия разрасталась, по кораблю, пряча глаза, сновали похожие на каторжников бывшие красавцы, и Юрий Прокопьевич Ковтанюк, чтобы ограничить эпидемию, привлек на помощь медицину. Не могу отказать себе в удовольствии привести полный текст выступления по радио Саши Осипова: «В последнее время на корабле все чаще встречаются товарищи, решившие избавиться от своих волос, что делается якобы для укрепления корней. Должен вам сказать, друзья, что теория эта весьма и весьма спорна; по многочисленным научным данным, бритье волосяного покрова в тропиках – отнюдь не безобидное дело. Ибо в экваториальной зоне, где солнце находится в зените, прямая и рассеянная солнечная радиация губительно воздействует на обнаженные корни волос, разрушая оболочку луковицы. Поэтому сбритые шевелюры, увы, могут не восстановиться, и товарищи, столь опрометчиво поступившие, будут горько сожалеть о содеянном.

К сведению тех, кто уже ходит лысым: опасайтесь солнца! Прикрывайте лысины и ни в коем случае не мойте их мылом! Систематически смазывайте их питательными кремами, Если же, несмотря на принятые меры, вы обнаружите, что волосы не растут, срочно обращайтесь к врачу: быть может, часть корней еще удастся спасти».

Эффект этого выступления был потрясающим: распространение эпидемии немедленно прекратилось, а ее перепуганные жертвы, прячась от града соболезнований, то и дело стыдливо выстраивались у медпункта.

А после обеда мы перешли экватор. Нептуном назначили Пушистова. Петя очень близорук и не снимает очков, поэтому морской царь, несмотря на свое экзотическое одеяние и бороду из мочала, не внушал особого доверия; явно переодетый интеллигент. Но пост обязывал, и Петя громовым голосом объявлял приговоры, немедленно приводившиеся в исполнение. Черти окунали новичков в купель, сделанную из спасательного плота, предварительно протаскивая их через бочку с выбитыми днищами, из которой новообращенные выползали до неузнаваемости грязными. Я хохотал вместе с остальными зрителями и чувствовал себя в совершеннейшей безопасности, поскольку уже переходил экватор и по морскому закону экзекуции не подлежал.

Однако выяснилось, что я нарушил другой закон: забыл дома и, следовательно, не мог предъявить свой диплом, что Нептун квалифицировал как недостаточное к его величеству уважение. И я, жестоко вымазанный, также был брошен в купель. Утешило меня лишь то, что и сам неправедный судья не избавился от крещения: несмотря на высокий сан, Петя все-таки был новичком, и черти, сломив его отчаянное сопротивление, с воем протащили сброшенного с престола царя через омерзительно грязную бочку.

Гвоздем праздника было крещение Снежка, ослепительно белой болонки, любимицы экипажа. Весело скаля зубы, Снежок вышел на помост в сопровождении своего хозяина Вадима Яковлевича Ткаченко, Ухмыляясь в бороду, Нептун благословил новичка; наяда, она же техник Лена Погребенко, чмокнула его в нос, и Вадим Яковлевич бережно окунул исключительно довольного всеобщим вниманием Снежка в купель. А вечером в присутствии всего экипажа ему под бурные аплодисменты был вручен диплом о переходе экватора.

Но хотя день выдался веселый, мы с особым нетерпением ждали утра: ведь «Академик Королев» шел на юг по Новогвинейскому морю, Мы оказались в Океании, которая вместе с Австралией образует одну из частей света. Завтра мы ступим на ее землю.

Здесь жил Миклухо-Маклай Новая Гвинея, Соломоновы острова, острова Фиджи, Новая Каледония, Таити… Сколько легенд, сказочных приключений, великих имен и открытий связано с этим до сих пор самым экзотическим районом земного шара! Магеллан, Кук, Дюмон-Дюрвиль, Миклухо-Маклай…

Есть от чего закружиться голове!

За годы своих странствий «Академик Королев» избороздил воды Океании вдоль и поперек, и посему большинство его обитателей не разделяют энтузиазма новичков, которые буквально изнывают от нетерпения. Шутка ли – идти по морю, которое омывает берега Новой Гвинеи, островов Адмиралтейства и архипелага Бисмарка! Восточная часть Новой Гвинеи вместе с этими островами называется Папуа; остров Новая Британия, к которому мы приближаемся, – один из девяти административных округов Папуа, в его главном городе – Рабауле мы проведем целых три дня.

Послышался восторженный крик: «Земля!» – и новички, обгоняя друг друга, ринулись на правый борт. Вдали виднелся остров, покрытый буйной растительностью. Я выклянчил у вахтенного штурмана бинокль и уставился на остров: отчетливо различались кокосовые пальмы, волны, накатывающиеся на пустынное побережье. Остров был небольшой, по-видимому, необитаемый, и я, подгоняемый дерзкой мыслью, побежал к Олегу Ананьевичу; почему бы нам не спустить шлюпки и не высадиться на берег?

Капитана я нашел в его каюте вместе с первым помощником. Когда выпадало свободное время, они стряхивали с себя груз забот и с наслаждением погружались в изучение каталога раковин. Ростовцев и Ковтанюк – страстные коллекционеры. Они собирают марки и монеты, но это между прочим, а главная и всепоглощающая страсть – раковины. Раковин они собрали сотни, их уже некуда ставить, и Олег Ананьевич с Юрием Прокопьевичем мечтают о том, что когда-нибудь жены разделят их любовь к раковинам и вместо того, чтобы выставлять на всеобщее обозрение сервизы, украсят серванты и горки этими прекрасными творениями морской фауны.

– Остров по правому борту! – радостно сообщил я.

– Вот бы такую добыть… – пробормотал капитан, с вожделением глядя на раковину, изображенную в каталоге.

«Царь-ракушка», – уважительно произнес Юрий Прокопьевич. – Тридакна!

– Остров по правому… – заикнулся я.

– Может, и достанем, в этих местах они бывают, – размечтался Олег Ананьевич. – Учтите, Маркович, во время купания будьте осторожны, не вздумайте сунуть ногу между створками такой раковины!

Она бывает больше метра, ухватится за ногу – не отпустит.

– У нас как раз появилась возможность увидеть такую раковину, – закинул я удочку. – Сейчас мы проходим мимо острова, и если спустить шлюпку…

– Для высадки на берег нужно разрешение, – охладил мой пыл капитан. – Австралийская опека.

– Но ведь остров наверняка необитаемый! – настаивал я. – По смотрите в бинокль', там раковина на раковине лежит. Целые пирамиды раковин!

Капитан взглянул в окно и предложил мне сделать то же самое; даже невооруженным глазом можно было увидеть пирогу с двумя гребцами, которые отчаянно орудовали веслами и махали нам руками.

– Вот вам и необитаемый… – проворчал капитан. – Так эта раковина, Юрий Прокопьевич…

Я уныло отправился на палубу. Пирога безнадежно отставала, остров таял вдали. Жаль, но придется потерпеть, все равно скоро я увижу пальмы и живых папуасов.

А ведь ровно сто лет назад в этих местах жил и работал Миклухо-Маклай! Многие годы он посвятил изучению тропических островов и их обитателей, его вклад в мировую науку огромен. Удивительной судьбы человек! Его до сих пор считают авторитетом ученые самых разных специальностей – зоологи и анатомы, географы и этнографы; не многим путешественникам довелось столько увидеть, и уж совсем мало ученых, которые так же, как Миклухо-Маклай, заслужили бы от человечества признание не только за выдающуюся научную деятельность, но и за гуманность.

На Новой Гвинее Миклухо-Маклай прожил более трех лет. Сам остров как географическую точку в середине XVI века открыл испанец Ортис де Ретес [1]1
  Согласно другим источникам. Новую Гвинею открыл португалец де Менезес в 1526 году. Этого мнения, кстати, придерживался и Миклухо-Маклай.


[Закрыть] и назвал его так потому, что чернокожие туземцы напомнили ему негров африканской Гвинеи. А три с лишним века спустя Миклухо-Маклай открыл миру папуасов – в том смысле, что неопровержимо, с огромной убежденностью гуманиста доказал: не смотря на свою отсталость, вызванную определенными историческими условиями, папуасы – такие же люди, как европейцы, и только расисты могут говорить об их умственной неполноценности. Годы, прожитые среди папуасов, нашли отражение в дневниках ученого, безыскусные и трогательные страницы которых нельзя читать равнодушно. Туземцы, которые от белых людей видели мало хорошего, считали «Маклая» своим добрым гением: он лечил их от болезней, сеял среди них «разумное, доброе, вечное», Его жизнь подвижника была трудна, он прожил всего сорок два года. Но папуасы чтут его память, имя Миклухо-Маклая на Новой Гвинее и по сей день произносится с уважением и любовью.

Этнически население Папуа неоднородно. Кроме чернокожих папуасов, здесь живут племена, объединенные общим названием «меланезийцы». Кожа у меланезийцев светлее, волосы не столь курчавы, и вообще по внешнему виду они значительно отличаются от папуасов.

Многие ученые полагают, что меланезийцы в незапамятные времена пришли сюда из Индонезии, но вывод этот не бесспорен, равно как и гипотеза Тура Хейердала о происхождении полинезийцев.

Все эти и тому подобные сведения я почерпнул из письменных источников. Однако давно известно, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Мы прошли мимо крохотных островков Амбитле и Бабасе, и теперь между нами и Новой Британией два-три часа ходу.

В хороший бинокль уже виден вулкан у Рабаула – действующий, между прочим, не так давно он здорово напроказничал. А неподалеку от подножия вулкана виднеются хижины, голые детишки, – ба, не только детишки! – ходят по берегу, купаются в море…

А вскоре мы вошли в бухту Симпсон-Харбор, на берегу которой раскинулся Рабаул. В лоции указано, что в этой бухте «находится множество затонувших судов с глубинами более и менее 18 метров», – вторая мировая война прошлась и по этому благословенному краю.

Не желая увеличивать число этих судов, мы приняли на борт лоцмана и под его руководством стали на рейде в нескольких сотнях метров от берега.

Рабаул

Шлюпки подходили к берегу. Держа наготове ружья, матросы зорко всматривались в кустарники… Зловещая тишина, нарушаемая бессмысленным чириканьем птиц… И вдруг, оглашая окрестности воинственными криками, из кустарников, потрясая луками и копьями, выбежали сотни обнаженных туземцев…

Так было несколько веков назад, в те романтические времена, когда чуть ли не каждый корабль, отправлявшийся в южные моря, наталкивался на неизвестную землю.

Даже сердце подпрыгивало в груди от этой воображаемой картины. Хотя, честно говоря, я нисколько не сожалел о том, что вместо зловещих кустарников на берегу находился благоустроенный причал, равно как и о том, что первый же встречный папуас не насадил меня на копье. Но впечатление он производил изрядное: голый по пояс, босой, толстый и очень важный, он шествовал нам навстречу с портфелем в руке. Видимо, должностное лицо не из последних. По каким-то неуловимым признакам мы решили, что он все-таки не губернатор, и не вручили ему наши верительные грамоты.

Тут же под навесом шла торговля. Десятка два папуасов сидели на подстилках, рекламируя свой товар. У меня остановилось дыхание: продавались воистину бесценные вещи! Такие я видел только в музеях и на фотографиях в книгах известных путешественников: ритуальные маски, статуэтки, вырезанные из красного дерева акулы и птицы… Я осторожно оглянулся, ожидая, что сейчас начнется свалка и эти сокровища придется добывать в острой конкурентной борьбе, но с удивлением обнаружил, что мои спутники равнодушно проходят мимо.

– Олег Ананьевич, Юрий Прокопьевич… – тихо позвал я и молча указал на лежащие у наших ног сокровища.

– Но ведь здесь нет ни одной раковины, – удивился Олег Ананьевич.

– А маски, статуэтки, акулы…

– Еще сто раз увидите. Пошли на рынок.

На всякий случай я купил. за доллар одну уникальную маску (примерно II– III век нашей эры – в таких вещах я никогда не ошибаюсь), и мы отправились на рынок.

Рабаул – очаровательный городок из одной-двух улиц, опоясывающих бухту. Утопают в пышной зелени коттеджи австралийской администрации, на каждом шагу магазины, в которых продавцов больше, чем покупателей, автомобильные салоны, где вы без очереди можете купить машину (если у вас есть деньги), скверы, клубы с предупреждающей надписью «Только для членов», бассейны с тем же предупреждением – словом, типичный аристократический курортный рай; впрочем, этой идиллии приходит конец: большинство соседних островных государств уже давно стали самостоятельными, теперь пришла очередь Папуа – исторический процесс вспять не повернешь… [2]2
  В сентябре 1975 года австралийцы, не дожидаясь неизбежного взрыва, предоставили Папуа независимость.


[Закрыть].

Нелегкое это было мероприятие – создавать колониальные империи: много полководцев покрыло себя бессмертной славой в битвах против туземцев, до зубов вооруженных луками и копьями. Иной раз для завоевания страны или большого острова приходилось тратить сотню снарядов и целый ящик патронов, уничтожать три четверти местных жителей, чтобы убедить оставшихся в цивилизаторской миссии белого человека и преимуществах христианского бога перед его малограмотными туземными коллегами. Это было высокоморальное и, главное, очень прибыльное дело; казалось, что колонии – это навсегда, что мировой порядок, при котором темнокожие обречены оставаться рабами, установлен на веки вечные.. .

И вот – взрыв за взрывом, удар за ударом, брешь за брешью!

Одна за другой колониальные империи распались, и их бывшие хозяева вынуждены приспосабливаться к новым, весьма непривычным и даже унизительным для их ущемленного самолюбия условиям.

Вынуждены потому, что стремление народов к свободе и независимости уже ничем не остановишь – ни танковыми армиями, ни эскадрильями реактивных самолетов, ни щупальцами тайной полиции.

Одним из первых это понял Черчилль, который не без горестного сарказма заметил, что не желает председательствовать при роспуске Британской империи. А ведь совсем недавно его предшественники гордо восклицали, что над ней никогда не заходит солнце… После сотен лет, казалось бы, незыблемого господства обнаружилось, что оковы колониализма настолько проржавели, что реставрировать их уже никак невозможно. Разве что попытаться сменить железные цепи на золотые…

По дороге к рынку мы натолкнулись на любопытную реликвию: на пьедестале стояла подбитая японская танкетка. В начале сороковых годов остров был оккупирован японцами, здесь шли – так отмечено в рабаульских хрониках – жестокие сражения, в которых на стороне союзников принимали участие и тысячи папуасов. По нашим российским масштабам такие сражения в лучшем случае отмечались бы в газетах, как «бои местного значения», но жители Новой Британии хорошо их запомнили, воздвигли памятники погибшим и мемориалы, подобные этой танкетке.

Военной победы японцы не одержали, зато торговую войну выиграли по всем статьям: машины, которые бегают по улицам, и товары в магазинах в основном японского производства. Где не пробился солдат с ружьем, прошел купец с сундуком… Насильственный колониализм нынче – дурной тон, куда респектабельнее связать бывшие колонии путами экономической зависимости.

Жара стояла адская, солнце упрямо торчало почти над головой, лишая улицы теневой стороны, и до рынка, я добрался в довольно жалком состоянии, Но здесь уже кончилась цивилизация с ее асфальтом, разогретым до тысячи градусов, здесь не чадили автомашины, а над головой тихо шелестели ветки диковинных деревьев. Я не раз читал о рынках в тропических странах и ожидал, что на нас сейчас набросится добрая сотня полуобнаженных туземцев и заставит, оглушенных и беспомощных, купить корзины с овощами, рыбу и свиные туши. Но этого не произошло. Были и полуобнаженные туземцы и горы овощей и бананов, ананасов и кокосовых орехов, но над всем этим великолепием царили мир и спокойствие. Рынок в Рабауле оказался на редкость тихим и чистым. Его страж, темнокожий полицейский, хотя и гордился своим высоким положением, явно скучал без дела. Под большим навесом и вокруг него спокойно расположились торговцы-папуасы, весело общаясь с покупателями.

Пока я фотографировал терриконы кокосов и пудовые гроздья бананов, мои спутники восторженно рассматривали груду раковин. Их невероятно толстая владелица белозубо улыбалась и удовлетворенно пялила черные глаза на восхищенных покупателей, с каждым новым изъявлением восторга мысленно набавляя цену на свой товар. Не торгуясь, Олег Ананьевич и Юрий Прокопьевич скупили раковины и с облегченными кошельками отправились на корабль. Уходя, я обернулся на шум и увидел, что толстушка весело принимает от подруг поздравления с исключительно удачной сделкой.

На корабле нас ожидал сюрприз в лице австралийского бизнесмена, который совершил экскурсию по «Королеву» и в знак признательности готов был стать нашим гидом. Бизнесмена звали Фред Каттелл, он был высок, худ, имел веселый нрав и, что еще существеннее, автомобиль. В дикую жару, когда даже небольшая прогулка по городу была мучительной, машина оказалась так кстати, что мы простили Фреду его социальное положение, чековую книжку и ежегодный доход в сорок тысяч долларов, о котором он честно поставил нас в известность, С переводчиком проблемы не было: им стал Петя Пушистов, с чрезвычайной бойкостью изъяснявшийся на чудовищно неправильном английском языке – без всяких там артиклей, времен и прочих излишеств, которые, по мнению Пети, только портят язык Шекспира и Байрона. Фред Петю отлично понимал, хотя временами страдальчески морщился, когда Петя сооружал длинную фразу, звучащую примерно так: «Мы восторг ваш искусство ведете автомобиль. Я есть очень рад. Вы есть о'кей водитель!» Впрочем, один наш матрос запросто обращался к папуасам: «Послушай, папаша!.. Почем бананы, мамаша?» И те его понимали. (Заранее предвижу упрек этнографов: конечно, здесь были не только чистокровные папуасы, но и меланезийцы, однако в слове «папуас» для меня с детства скрыто особое очарование, и посему прошу простить мне эту маленькую неточность. )

Мы отправились в горы, со всех сторон окаймлявшие город. Сначала Фред завез нас на видовую площадку, с которой открывалось волшебное зрелище – бухта, Рабаул и его окрестности. Слева вдали возвышался вулкан конической формы гора со срезанной под углом верхушкой: во время недавнего извержения сильным взрывом ее малость покалечило; справа торчала верхушка другого вулкана, а внизу раскинулась бухта с ее ослепительной голубой гладью, уходящей в океан; с высоты наши белые кораблики казались утлыми и беззащитными, даже страшно было подумать, что нам еще предстоит пройти на них по экватору половину земного шара; красивой дугой изогнулся город, прячась от солнца под вечнозеленой крышей тропической растительности.

Бухта Симпсон-Харбор наверняка самая прекрасная в мире. Она несравненно красивее Неаполитанского залива, ямайских, тринидадских и прочих прославленных бухт. Я их не видел, но уверен, что это так. Мне даже становится немного смешно и грустно при мысли, что есть люди, думающие иначе. Спорить я с ними не стану, как не стал бы вступать в дискуссию с глухим о музыке; я просто скажу скептику: «Езжайте на Новую Британию – и вы убедитесь, что все бухты мира по сравнению с Симпсон-Харбор – утомительные для глаза лужи».

Покинув видовую площадку, мы по извилистой асфальтовой дороге направились в ботанический сад. Такого обилия незнакомой и фантастически прекрасной флоры я в жизни не видел. Как называются эти деревья и кустарники, я не записал и могу только сказать, что смотрел на них с разинутым от восхищения ртом. Особенно меня поразило огромное многоствольное дерево метров тридцати, с роскошной листвой. Я спросил у Фреда, как оно называется. «Фикус», – ответил Фред. Вот тебе и фикус, который в свое время прослыл у нас символом мещанства! Красивейшее дерево. Я даже пожалел, что не могу взять его с собой: наш дом строился в начале шестидесятых годов, когда потолки выше двух с половиной метров считались архитектурным излишеством.

К ботаническому саду примыкал вольер, в котором щебетали попугаи.

Говорящих по-русски среди них не было, а понять их трескотню на незнакомом языке я не смог. В небольшом бассейне похрапывал крокодил.

Когда я приблизился, он открыл глаза и задумчиво на меня посмотрел, прикидывая, стоит ли выползать из воды ради такого блюда. Видимо, решение было не в мою пользу, потому что крокодил прикрыл глаза и снова захрапел.

Потом Фред повез нас в папуасскую деревню – подлинную, без подделок, как мы договорились. Меня, правда, немного насторожило, что к ней вело превосходное шоссе и что расположена она уж слишком близко, но из вежливости я не высказал своих подозрений. И зря, потому что с деревней Фред явно нас надул: вместо хижин на сваях здесь стояли хотя и примитивные, но все же домики.

Нас окружили папуасы. Один из них, красивый малый, ради высоких гостей надевший шикарный костюм из праздничной набедренной повязки, подарил нам какао-бобы. Его приятель, местный франт с искусно разукрашенным глиной лицом, приволок связку бананов и получил за них несколько монет, а голопузые мальчишки, мал мала меньше, без ссор и драки разделили между собой кулек с конфетами. На мгновение появилась из домика молодая женщина в наряде, на который пошел отрез материи размером с галстук, и тут же целомудренно скрылась. Я стал требовать, чтобы нам показали копья, луки и стрелы, но папуасы недоуменно переглянулись, а Фред заметил, что музей древней истории сегодня закрыт. Потом он признался, что до поселений, где цивилизация еще не расцвела, не меньше двадцати километров плохой дороги и ему просто было жаль машины.

Мы прошли на берег моря. Здесь несколько десятков юношей и девушек перебирали сети, а мужчины сооружали катамаран из двух каноэ. Ликования и народных гуляний в честь нашего прихода не было, но гнать тоже не гнали; юноши закурили русские сигареты, а девушки угостились конфетами. Стройные, миловидные и непосредственные, они пристально нас рассматривали, шептали что– то друг дружке и хихикали. Должен прямо сказать, что девушки-папуаски очень привлекательны, а некоторые из них настолько хороши, что глаз не оторвать, Насчет того, какое впечатление на них произвели мы, судить не берусь. Одна юная чернокожая дева подошла ко мне, постояла, грызя конфету, неожиданно фыркнула и убежала к подружкам, посеяв во мне серьезные сомнения относительно моей привлекательности. По-видимому, встреча со мной все-таки не разбила ее сердца.

В заключение нашей экскурсии мы решили искупаться в море.

Мы-это Петя и я; Олег Ананьевич и Юрий Прокопьевич побывали на лучших в мире пляжах, и дикий берег, усыпанный раскаленной галькой, их не соблазнял. Осторожно переставляя ноги, приседая и подпрыгивая, мы проковыляли к воде и увидели в море вспененный след. Удивительно неприятный след, навевающий отвратительные ассоциации. Мы с Петей переглянулись. Я сказал, что мне чего-то расхотелось купаться, а Петя тут же развил эту мысль и подвел под нее научный фундамент: слишком теплая вода вряд ли охладит наши раскаленные тела. Убедив друг друга, что лезть в это противное море просто смешно, мы хотели повернуть обратно, но не тут-то было: оказывается, наши спутники тоже видели след и теперь усиленно нас подзадоривали. В этих условиях пришлось пойти на смертельный риск, и мы храбро бросились в море, отплыв вдаль чуть ли не на целый метр. Доказав тем самым, что на акулу нам плевать, мы, соблюдая достоинство, величественно рванулись на берег.

Забегаю немного вперед. На следующий день судьба привела меня на этот берег уже в другой компании. Добирались мы сюда без машины, с меня сошло сто потов, и я мечтал только об одном: поскорее окунуться. Но вчерашнее происшествие заставило меня быть более осмотрительным. Я подошел к одному из папуасов, человеку с приятным, внушающим доверие лицом, и поинтересовался, что он думает насчет акул. Папуас удивленно на меня посмотрел и даже пожал плечами. «Шарк ноу, – ободрительно сказал он, – шарк зеа!» И он указал рукой на дальнюю бухту, где стояли корабли. Значит, вчера мы зря испугались, это был вовсе не «шарк», решил я, и полез в море.

Отплыл метров пятьдесят от берега, досыта покачался на волнах, стал возвращаться и на всякий случай оглянулся.

«Гарун бежал быстрее лани», – писал поэт. Я не мог бежать, как это сделал Гарун, но плыл к берегу с такой скоростью, что даже не очень опытный тренер открыл бы во мне многообещающее дарование. Выпрыгнув из моря, как пингвин, я, не чуя под собой ног, подбежал к тому самому папуасу и обратил его внимание на здоровенный плавник, рассекающий воду неподалеку от берега.

– Уот из ит? – спросил я. – Что это?

– Шарк, – спокойно кивнул папуас. – Биг шарк.

Несмотря на жару, мой позвоночный столб промерз мгновенно и так сильно, что потом я отогревал его паяльной лампой.

Больше на Новой Британии я не купался. Когда товарищи звали меня на пляж, я вежливо, но с исключительной твердостью отклонял их предложения. Я изнывал от жары, но никакая сила в мире не могла бы загнать меня в эти кишащие акулами волны. Отныне я вместо купания принимал душ. Не спорю, море имеет перед душевой кабиной отдельные преимущества, но в ней по крайней мере нет акул.

Зато Вилли, еще не пуганный акулами, просто не вылезал из моря.

Надев маску, он часами плавал, изучая морскую. – фауну и вылавливая разных ее представителей – звезд и улиток. В результате Вилли оригинально загорел: подставленная солнцу спина была докрасна обожжена, а грудь осталась белой. Потом Вилли долго еще спал на животе, испуганно вскрикивая, когда кто– либо касался его спины. Женя Уткин так обгорел, что вообще спал, наверное, стоя. Рак, только что вытащенный из кипятка, выглядел бы по сравнению с ним бледной немочью.

А вот Игорь Нелидов получил свои ожоги не зря: он обосновался у коралловых рифов и добыл множество великолепных кораллов, которые роздал со свойственной ему щедростью. Два из них украшают ныне мою домашнюю коллекцию, вызывая так называемую хорошую (а на самом деле черную) зависть друзей.

И еще одно впечатление. В последний день мы – небольшой отряд любознательных во главе со Львом Николаевичем Галкиным – побывали на вулканологической станции, расположенной высоко в горах.

Галкин уговорил нас пойти пешком, и мы, тихо проклиная своего неутомимого (ежеутренняя часовая зарядка по системе йогов) руководителя, в неистовую жару преодолели крутой подъем и так устали, что даже не смотрели на свисающие с деревьев бананы и лениво отбрасывали с дороги кокосы. Вулканологи нам рассказали, что последнее извержение было совсем недавно, три года назад. Однако есть надежда – здесь голос вулканолога стал мечтательным, – что в ближайшее время произойдет небольшое землетрясение, и тогда можно будет опробовать новое оборудование, установленное на станции. Я высказал пожелание, чтобы этого не случилось до семи часов вечера, когда мы покинем Рабаул.

Что еще рассказать вам о Новой Британии? О том, что островитяне экспортируют копру, какао-бобы, кофе и разные фрукты, вы можете узнать из справочника. О магазинах, барах и клубах? Они в Рабауле такие же, как в Европе или Америке, и вряд ли их описание обогатит ваши представления о Папуа.