Текст книги "Возвращение в Египет"

Дядя Юрий – Коле

Первая часть поэмы – ад. Чичиков выкупает у бесов мертвые души. Впрочем, пока он просто орудие на путях промысла Божия. Что и для чего творит – не ведает.

Дядя Ференц – Коле

Жизнь Гоголя – вечное блуждание по аду. Описания нечистой силы этнографически безупречны. Знание тамошних ходов и выходов тоже выше всяких похвал. Оттого он и уверился, что сумеет вывести народ из бездны.

Дядя Януш – Коле

В «Ревизоре», на равных в «Мертвых душах» Гоголь, смешав Данте с Жиль Блазом, сумел без проводника дойти до дна ада. Но без Беатриче из этой ямы не выбраться.

Дядя Степан – Коле

Гоголь в деталях умел изобразить ад, Рай же ему не удался. Это свидетельство, что дорогу в преисподнюю он знал, а вот как из нее спастись – вряд ли.

Дядя Юрий – Коле

Вторая часть «Мертвых душ»: Гоголь в тупике. Причины разные. Возможно, понимание, что путь к спасению – узкая тропа, по широкому шоссе можно прийти только в ад. Что дорога, на которую он нас манит, ведет еще глубже в бездну. (Повторяю – не берусь судить.) Важно одно: рядом с собой он перестал чувствовать Бога.

Дядя Святослав – Коле

Дорогой племянник! Убежден, что, во-первых, дописать «Мертвые души» необходимо, во-вторых, в одиночку эту работу не поднять: поэма могла бы стать нашим семейным делом, еще больше сплотить. Мой вступительный взнос – воспоминание детства. Мне было лет десять, когда во время пасхальной недели у нас за столом отец Амвросий (ты его знаешь) сказал, что Хлестаков антихрист и то, что все обознались, – неудивительно, так и было предсказано. Чиновник же, что прибыл в город по именному повелению, есть грозный Судия – истинный Христос. И вот помню, как понравилось, показалось красивым, правильным, что о Спасителе возвещает жандарм.

Дядя Петр – Коле

Ну, ты и хватил: Хлестаков – антихрист! Да он и на мелкого беса не тянет. Птичка заморская, яркая, к тому же певчая, прилетела, села на ветку, вот народ и собрался. Стоит, смотрит на диво, норовит с рук покормить.

Дядя Ференц – Коле

Хлестаков склевал, что ему насыпали, и скрылся. Никаких козней не строил, плохого тоже вроде бы не хотел – а так по всем прошелся, что уже и не склеишь.

Дядя Святослав – Коле

Бендер, конечно, Хлестаков нашего времени. Он ближе всего к первоисточнику, когда в Васюках играет в шахматы и во время автопробега. Другая тысяча сравнительно честных способов отъема денег автору «Ревизора» не понравилась бы. Гоголю естественнее строить мир не на человеческой ловкости, а на чуде. Ты с пустым карманом, голодный, холодный, застрял в какой-то дыре, и вдруг, по повелению свыше, – общий морок. Тебя принимают черт знает за кого, везде зовут, всюду любят, а уж добро наши египтяне несут просто мешками. По этим правилам живет весь гоголевский мир, единственный его закон – не засиживайся, вовремя уноси ноги.

Дядя Юрий – Коле

В «Ревизоре» чиновник по особым поручениям, что появляется в последней сцене, несомненно, сам Гоголь. Воплощение его мечтаний о власти, о близости к императору. Хлестаков – просто слух, загодя посланный, чтобы расшевелить болото, а дальше он, Гоголь, грозный судия. Самое большее, Хлестаков – мелкий бес, дурашливый и увлекающийся. Но и этой нечистью, когда она, впитав наши грехи, войдет в раж, многие соблазнятся. Будут ей служить, пока Христос не воздаст каждому по заслугам. Приговор, что в «Ревизоре», что в поэме, суров. Неудача со вторым и третьим томом лишь подтверждает – мы обречены.

Дядя Валерий – Коле

Уважаемый Коля, хорошо знаю Вашу матушку. Мы переписываемся на протяжении многих лет, так что мне известно, что, говоря о поклепах на нашего предка, она имеет в виду и статью Артемия. Впрочем, что она права, не убежден. В том, что «нечистый» преследовал Николая Васильевича, прорухи для него нет. Даже наоборот. Кого из святых ни возьми, все гоняли чертей. Шуганут и на том успокоятся. Лишь немногие так примучивали, бывало, и калечили гадов, что те достойных людей искушать уже не дерзали. Без сомнения, Николай Васильевич был влеком многими соблазнами, оттого считался у нечисти завидной добычей. Но нашла коса на камень. Все знают, как бесы боятся солнечного света. Едва забрезжит рассвет, с воем и криком сигают назад в преисподнюю. Вот и те, кого Николай Васильевич вывел на свет Божий, публично пропечатал и припечатал, больше не опасны.

Дядя Артемий – Коле

Иногда кажется, что и самому Гоголю, и тем, кого он пишет, хорошо лишь в дороге. В пути всё плохое отпускает, отстает, не успевает вскочить на запятки. В дороге он делался тих и покоен, но стоило добраться до места – всё повторялось. Снова мучительные боли, и опять можно спастись только бегством. Так до последнего дня.

Дядя Ференц – Коле

Знаешь ли ты, что в сороковые годы, чтобы вот так ехать и ехать, Гоголь думал фельдъегерем отправиться на Камчатку?

Дядя Юрий – Коле

Гоголь был из странников. Живя где-нибудь подолгу, он заболевал. То ли в поисках Бога, то ли просто так, всё бросал, бежал куда глаза глядят. В дороге приходил в себя.

Дядя Петр – Коле

Иногда сам Гоголь (так с Хлестаковым) прокладывал путь своим персонажам, а они на приличествующей дистанции следовали в кильватере, в других случаях первыми были его герои («Записки сумасшедшего»), он же по накатанному поспешал за ними.

Коля – дяде Артемию

Дядя Юрий пишет регулярно седьмого числа каждого месяца. Наверное, это его эпистолярный день. Правда, почта работает плохо, и, например, февральское письмо дошло только в апреле, на неделю позже мартовского. Впрочем, для вопросов, которые вас интересуют, это не важно. В письмах дяди Юрия, кроме семейных новостей, много, так сказать, «не от мира сего». В Харькове у него мало близких людей, и письма в Москву – единственная отдушина. Конечно, мы не настоящий – желудевый кофе, говорить с ним на равных у нас с мамой не получается. Кроме того, всё разнесено, разбавлено месяцем ожидания – даже хорошее, нужное говоришь в пустоту. То, что однажды кто-то откликнется, мало что меняет. В дяде Юрии есть дар ощущать Бога как тепло, как радость и утешение; мне этого не дано. Оттого и мечусь безо всякого толку.

Коля – дяде Петру

Дорогой дядя Петр, мама говорит, что мне давно следовало бы поехать к Вам в Полтаву. Она убеждена, Вы глубже, чем кто-либо другой, понимаете, что написал и хотел написать Николай Васильевич Гоголь. Это я слышу всякий раз, когда о нашем предке заходит речь. Более того, мама считает, что, когда я окончу школу (сейчас учусь в девятом классе), мне будет полезнее поступать не на филфак Московского университета, а в Полтавский педагогический институт. Она Вам напишет это сама, когда дело решится. Собственно говоря, препятствий нет, только отец, стоит зайти речи о Полтаве, замечает, что наше решение всем, и Вам в первую очередь, покажется блажью. Впрочем, он в мое воспитание не вмешивается, его мнение для мамы мало что значит.

Коля – маме

Дорогая мама, учусь у дяди Петра читать Гоголя внимательно, с карандашом, с выписками. Мнение, что второй том «Мертвых душ» – это как бы Чистилище, мне нравится. В уцелевших главах и вправду бал правит умный распорядительный помещик. Земля у него родит, вдобавок заведены всяческие промыслы. Так что денег полный кошель и крестьяне живут на зависть. Часто думаю, что в третьем томе – где Рай – главным персонажем должен был стать уже не Чичиков, а Хлобуев. Тот самый, который расточает имение за имением, всё утекает между пальцами, но он много, искренне молится Богу, и Всевышний его не забывает. Когда кажется – совсем клин – кто-то из дальней родни вдруг отпишет Хлобуеву хорошее наследство. Он живет как птица небесная: не сеет, не пашет, но Господь его питает. И самого Хлобуева, и его детей – никого из этого святого семейства не оставляет Своим попечением.

Коля – маме

Мама, даже если это и правда про Гоголя, что, допиши он «Мертвые души», всё бы у нас пошло по-другому, теперь ведь ничего не изменишь. Какая жизнь есть, такая и останется. Больше того, пойми, мои потуги сейчас, когда после смерти Николая Васильевича минуло столько лет, окончить поэму – всё равно, кто я по крови, Гоголь или нет – непоправимо наивны.

Здесь, в Полтаве, и в областном архиве, и в библиотеке бездна интересных материалов, касающихся Николая Васильевича, всей нашей семьи. Благодаря дяде Петру, которого в городе знает чуть ли не каждый, всё это мне выдается по первому же запросу, с лаской и вниманием. Конечно, большинство материалов в один голос нас с тобой поощряют, поддерживают, но попалось и предостережение.

История следующая: не прошло и четырех лет, как Николай Васильевич был положен в гроб, в Киеве опубликовали продолжение «Мертвых душ». Автор А.Е.Ващенко-Захарченко. Написано оно, кстати, умело. Но я не о профессионализме автора. На обороте титула кто-то из прочитавших оставил стихотворное послесловие. Вот оно:

 
Зачем, скажи мне ради Бога,
Аферой гнусной ты занялся?
Хотел ли денег достать много?
Аль, может быть, за славой гнался?
…………………………………….
…………………………………….
…………………………………….
Когда ты «Мертвых душ» окончил,
Шепнул ли кто тебе, мой дорогой,
О том, что ты – Ващенко-Захарченко,
Не кто иной, как Чичиков второй?
 

…Боюсь, нечто подобное ждет и меня.

Дядя Артемий – Коле

Вопрос «что делать и пошла ли бы жизнь по-другому?» был сложным всегда.

Дядя Петр – Коле

Ранний Гоголь считал, что ничего поделать нельзя. Что будет, если тронуть, видно по его «Старосветским помещикам». Не стало Пульхерии Ивановны, и всё под откос. Сначала чиновная опека, а потом такое запустение, что и татары бы позавидовали.

Дядя Петр – Коле

Мне, как и Святославу, кажется, что «Миргороду» и «Старосветским помещикам» еще не хватает регулярности. Идет улица – и вдруг посередине дом. А улица, или, вернее, проулок куда-то загнулся, пропал в огородах. Скупкой душ Чичиков в поэме выстроил дворян, как на параде. Теперь, будто император, объезжает строй.

Дядя Ференц – Коле

И критики, сочтя поэму Николая Васильевича дворянским смотром, опечалились, что явившиеся на него оказались не годны к службе. Тетя Вероника – дама больших страстей, та и вовсе говорит, что «Мертвые души» – дворянский смотр перед лицом жизни и смерти.

Дядя Святослав – Коле

Что Чичиков, что Хлестаков работали с изящной легкостью. Умели организовать пространство. Строили вокруг себя. Поставят народ, выровняют, затем принимают парад. Критикам Гоголя это не понравилось. Когда земля ложится под первого встречного, с готовностью отдается любому мошеннику, она – блядь, а не святая.

Дядя Артемий – Коле

Если всё же начнешь писать, помни: литература по своей сути вещь воровская, даже людоедская. Берешь чужую жизнь, прав на которую у тебя нет и не может быть, а дальше, так или иначе переварив, присваиваешь.

Дядя Степан – Коле

Писатель, чьи вещи не умирают вместе с ним, через полвека-век делается персонажем романа, который есть его жизнь. Даже если ты сказал о себе всё, что хотел, озаботился прилюдно обнародовать точное, выверенное завещание, это ничего не меняет. Написанное прежде расцветит твой образ, в худшем случае останется свидетельством, что тема выбрана неспроста. В общем, права мертвых никого не волнуют.

Коля – дяде Артемию

Прочитал психоаналитиков Ермакова и Сегалова, прочитал Розанова, Мережковского, других и теперь думаю, что продолжать «Мертвые души» не надо. То время прошло и уже не вернется. Возможно, оно кончилось еще при Гоголе, посему он и не дописал поэму. В любом случае жизнь Ник. Вас. сейчас занимает нас больше им написанного. Дядя Степан прав: литератор – та особь, которая всё, что считала нужным, сказала о себе сама, но кого это останавливает? Впрочем, в умалении есть смысл. Гоголь – персонаж чужой истории – уравновешивает конструкцию, возвращает ей справедливость. Так, если взять на круг, все мирятся на огромном, очень редком даре и его медленном, неостановимом угасании. Не то чтобы Николай Васильевич, как оглашенный бегая из города в город, из страны в страну, где-то его обронил, просто прохудились мехи, и дар утекал капля за каплей.

Многие держат связь раннего Гоголя и «Выбранных мест» за мезальянс, мне это странно: переписка необходима, то, что было раньше, она и оттеняет, и комментирует. Важна и драматургия. «Выбранные места» начинают финал жизни Гоголя, он выстроен безжалостно, но даже с бо́льшим мастерством, чем «немая сцена». Психоанализ тоже недобр. С ним мы верим, что всё в нашей власти. Человека, как глину, можно размочить, размять и лепить наново. Или даже, как игрушку, развинтить на части.

Дядя Петр – Коле

У Гоголя в «Выбранных местах» не Исход из египетского рабства, а внутренняя свобода. Путь к ней – самосовершенствование народа и египтян, их неспешная тщательная работа над собой. Вместо пустыни нечто вроде колодезного во́рота, механизма простого, но весьма надежного. По-видимому, Гоголь исключал Исход, считал, что в Содоме и Гоморре до сих пор больше десяти праведников, оттого Господь должен пощадить города, не жечь их серой.

Дядя Юрий – Коле

Думаю, что, когда застигнутый дождем в Назарете Гоголь писал, что всё точно так, будто он где-то в России сидит на почтовой станции, ждет, ждет лошадей, в нем и утвердилась мысль о родстве обеих Святых Земель.

Дядя Артемий – Коле

«Выбранные места» – устройство мира, который Гоголь пришел спасти. Дорога, которой поведет его к Богу.

Дядя Петр – Коле

Ты не поймешь «Выбранных мест», забыв о чистоте, девстве Гоголя, о том, что он из немногих, кто никогда не осквернил себя с женами.

Дядя Юрий – Коле

Очевидно, каждому из нас дан некий дар. Хотим того или нет, он, как берега, строит реку, держит и направляет ток воды. Проповедь «Выбранных мест», ее восторг, ее упования безнадежны и безысходны. Наивность слога это лишь оттеняет.

Дядя Ференц – Коле

Будь на месте императора Николая Иван Грозный, он согласился бы с Белинским. Признал в «Выбранных местах» нечто вроде «Домостроя» протопопа Сильвестра. Книгу холопа, наставляющего господина, как ими, холопами, управлять.

Дядя Юрий – Коле

Как ты знаешь, Достоевский был арестован, затем отправлен на каторгу за то, что читал друзьям письмо Белинского Гоголю. Вот оно, истинное преемство русской литературы. Не из «Шинели» мы вышли, иное переходит в нас, мучает, мучает и никуда не девается.

Дядя Артемий – Коле

Аксаков был прав, когда, имея в виду «Выбранные места», говорил, что Гоголь сошел с ума, что сумасшедшие часто очень хитры, а уже после смерти Гоголя, что он – святой. Согласен с Ференцем: «Выбранные места», без сомнения, парафраз «Домостроя» протопопа Сильвестра, и то, что за три века в России ничего не изменилось, что, как и раньше, надо за всех печаловаться и всех увещевать, не могло не показаться издевательством, изощренным глумлением над основами. «Выбранные места» были представлены публике вместо второй части «Мертвых душ» и видятся мне естественной достойной частью поэмы. Во всяком случае, более достойной, чем разрозненные главы, которые не были сожжены, случайно уцелели. В переписке талант Гоголя нисколько не оскудел, наоборот, вошел в полную силу. Ничуть не ослабло его природное умение так ставить рядом слова, что всё – желает автор или нет – обращается в злую сатиру. Та детская искренность, с которой написано каждое письмо, делает «Выбранные места» томительно смешными и оттого безнадежными.

Дядя Петр – Коле

Не спорю с Артемием. Ничего не зная о Гоголе, только прочитав «Выбранные места…», наверняка бы сказал, что большего издевательства, глумления над славянофильством нет и быть не может. Но мы мечемся, вечно колеблемся между тем, что видим глазами, и авторским комментарием. Особенно если последний – смерть.

Дядя Петр – Коле

Та смерть, какой умер Гоголь, переменила освещение. Раньше я считал, что, отдав рукопись издателю, автор обрезает пуповину. Дальше права, во всяком случае, преимущественного, объяснять, как он должен быть понят, что он здесь хотел сказать, у него нет. Он скорее последний, самый малый, и должен со смирением стоять в стороне. В душе читателя меньше страстей, она лучше различает суть. Но теперь думаю, что ошибался. И Господь, когда смог, всё Гоголю вернул. Нам же в это их дело мешаться вообще не следовало.

Дядя Петр – Коле

В Гоголе был дар пересмешничества. Редкий по силе и вполне театральный. Он ждал восторгов легкости, изяществу своей игры, умению менять маски, а встретил злобу. Мысль явиться Спасителем давно его привлекала. Он много думал, просеивал и отбирал слова, рисовал мизансцены. Строил всё так, чтобы каждый уверовал, не усомнился даже он сам. Не забыл и главного, то есть финала, знал, что из этой роли уже не выйти. Неважно, хорошо играешь или плохо, похож на сына Божьего или нет, всё равно что званые, что избранные не успокоятся, доведут дело до могилы. А дальше будут стоять и ждать, стоять и спорить, воскреснешь ты или нет.

Дядя Юрий – Коле

Гоголь играл словами, в святая святых, на алтаре мешал Божественное с тварным, оттого всё и посыпалось. Занавес так разорвало, что не сшить, не залатать – как с этим жить, никто не знал. Чтобы отделить чистое от нечистого, заново освятить жертвенник, ушло много лет и много крови.

Дядя Святослав – Коле

В «Ревизоре» со страстью, а после «Мертвых душ» лишь с недоумением понимаем, что утратили вкус к жизни. Не радуют ни чины, ни адюльтер, ни взятки. Раньше мы относились к себе серьезно, что бы ни было, знали – мы избраны Богом и земля наша Святая. То есть умели отделить божественное от тварного, никогда одно с другим не мешали. А тут Бог будто привел в пустыню и бросил. Теперь кто мы, куда шли, зачем, и спросить не у кого. Обыкновенный щелкопер зашел с тыла и уничтожил, разбил в пух и прах.

Дядя Петр – Коле

Персонажи Гоголя (считается, что он сам) говорили, делали нечто, что напрочь ломало наше миропонимание. Разрушало его для всех явно и зримо. Розанов прав, когда говорит, что после «Мертвых душ» в Крымской войне победить было невозможно. Думаю, у каждой культуры есть люди и идеи, против которых она беззащитна, не имеет к ним иммунитета. Похожий счет был и к «Благой вести». Только давно, еще у Первого Рима.

Дядя Петр – Коле

В спорах о Гоголе, которого одни считали самозванцем, антихристом, чертом, другие новоявленным спасителем, все наши метания и сомнения – и то, что разобраться невозможно, невозможно сказать, кто прав, а кто нет, лучшее свидетельство, что в последние времена обманутся многие и многие.

Дядя Артемий – Коле

Когда в Смуту казаки, холопы и посадские люди (среди них только поэтов два десятка) объявляли себя сынами царя Федора и царевичами Димитриями, прочими законными наследниками Российского престола, самозванцем никто из них не был. Каждый лишь спрашивал Господа: коли никого другого достойного помазания на Москве нет и не предвидится, а царству без царя быть негоже, не он ли? Всевышний отдавал их в руки врагов, и это было ответом. На казнь они шли с должным смирением.

Дядя Ференц – Коле

Что бы кто ни говорил, на какие бы свидетельства ни ссылался, признанный Богом и народом не может быть самозванцем.

Дядя Степан – Коле

И всё-таки, кто мы: этакий вселенский Хлестаков или и вправду прибыли в мир по именному повелению?

Дядя Ференц – Коле

Вся человеческая история есть противостояние, война двух городов – антихристова Вавилона и Небесного Иерусалима. У нас во времена Самозванца – Москвы и Тушина. А мы, ищущие выгоды, вечные «перелеты» из одного лагеря в другой. Лукавое, неверное семя.

Дядя Святослав – Коле

С Гоголем то же, что и с другими: раз Господь обелил, принял, ты не самозванец.

Коля – дяде Ференцу

Вчера мама мне передала, что Вы с ней солидарны, тоже считаете, что о второй и третьей частях «Мертвых душ» нечего и думать, пока досконально не разберусь в сельскохозяйственном производстве черноземной полосы России и на Украине. Конечно, мама права, когда говорит, что без теоретических знаний, которые дает Петровская академия, без практики на земле, потом нескольких лет уже настоящей взрослой работы в качестве колхозного или совхозного агронома я не вправе судить о многопольном севообороте, о правильном соотношении пахотных земель и лугов, что станут кормить колхозное стадо, а оно, в свою очередь, вознаградит умного хозяина не только молоком, мясом, но и необходимым для поддержания плодородия почв навозом.

В последнее время мама часто вызывает меня на разговор о селекции, о районировании зерновых и овощных культур, о ягодниках и фруктовых садах, о прудах в степных областях, в которых с успехом можно выращивать сазана и карпа, но, что куда важнее, без которых немыслимо никакое орошение, никакая ирригация. В засушливые годы есть она или нет – вопрос жизни и смерти. Я согласен с мамой и рад, что Вы тоже с ней согласны, что без современного земледелия и без всего, что касается самых разных сельских промыслов понять, как Николай Васильевич представлял себе будущее помещичьего хозяйства, следовательно, и будущее России, невозможно.