Текст книги "Мао Цзэдун – Великий Кормчий"

– Хрущев вложил меч в руку врага и поможет тиграм расправиться с нами. Если Советам меч ни к чему, то мы никогда не выпустим его из своих рук и распорядимся им как следует. Пусть в Советском Союзе оскорбляют его вождя, но мы всегда будем чтить его память и считать его мудрейшим из политиков XX века.

Постепенно Китай начинает превращаться в “полигон” для рискованных экспериментов Мао Цзэдуна. Первым из них стал “большой скачок”.

3. “Большой скачок”

Супруга вождя Цзян Цин однажды сказала его личному врачу:

– Доктор Ли, вы совершенно не знаете председателя. Он очень любвеобилен и не пропускает ни одной юбки. Его мудрый разум никогда не восстанет против плотских утех, а женщин, желающих доказать ему свою преданность, более чем достаточно. Неужели вы этого не знали? “Вскоре я понял, – пишет Ли Чжисуй, – что жена Мао знает своего супруга гораздо лучше меня. Сексуальные аппетиты вождя оказались такими же необузданными, как и он сам”. Мао Цзэдуну в это время было 65 лет.

В своей государственной деятельности Председатель действовал не менее энергично и напористо. Всю свою жизнь верил он в то, что подлинная движущая сила истории – это “героическая решительность” в осуществлении революционного движения. Всю свою политическую и идеологическую деятельность он осознавал как непрерывную революцию, а себя – как революционного преобразователя Китая. Свержение власти Чан Кайши – революция. Аграрная реформа – революция. “Большой скачок” – революция. Мао говорил:

– После завершения переходного периода, после полного уничтожения классов идеологическая борьба и революция будут продолжаться. Переход от социализма к коммунизму является борьбой, революцией. Вступление в коммунизм будет борьбой, революцией.

Он был одержим “революционным нетерпением”, Типичным выражением этого нетерпения и стал “большой скачок”. Мао стремился как можно скорее “проскочить” в коммунизм. Уже в середине 50-х годов он начинает проявлять неудовлетворенность медленными темпами экономического развития. Дело дошло до серьезных разногласий в партийно-государственной верхушке, когда лидеры КПК собрались летом 1955 года на совещание в Бэйдайхэ. Председатель Мао по сути дела выступил против коллективного мнения ЦК и генеральной линии партии, сформулировав особый курс, по которому, как он полагал, должно идти развитие Китая.

Одной из причин, заставивших Мао пойти на это, стало подсознательное стремление избавиться от опеки Кремля. В ноябре 1957 года Мао Цзэдун во второй и последний раз приехал в Москву, где открывалось совещание коммунистических и рабочих партий социалистических стран. На этот раз он показал себя как наставник, стремящийся поучать других, как правильно осуществлять социалистическую революцию, бороться с империализмом – “бумажным тигром”, которого не следует бояться. А новый лидер советской компартии Никита Хрущев мало интересовал Мао Цзэдуна, который, к тому же, был очень недоволен критикой Сталина на XX съезде.

Вера в коммунистическую догму, жажда величия и экономическая безграмотность привели Мао к наивной мечте в короткий срок превзойти в экономическом и военном отношении ведущие страны мира. Прежде всего его занимала проблема опережения Китаем сроков индустриализации и социалистического строительства в Советском Союзе. Он говорит, что Китай имеет возможность опередить “родину Октября” по срокам строительства социализма, поскольку обладает более чем двадцатилетним опытом революционных войн, располагает многочисленным и трудолюбивым населением, и наконец, получает помощь от СССР. Председатель Мао заявлял:

– Советскому Союзу потребовалось 40 лет, чтобы производить не такое уж значительное количество продовольствия и других товаров. Конечно, хорошо, если наши 8 – 10 лет будут равнозначны их 40 годам. Так оно и должно быть, ибо у нас большое население и совсем другие политические условия, – у нас больше жизни и бодрости, больше ленинизма.

Инициаторы “большого скачка” делали акцент на максимальную мобилизацию гигантских трудовых ресурсов страны. По существу, это была попытка в кратчайшие сроки превратить Китай в мощную державу внеэкономическими методами. Мао Цзэдун все чаще начинает говорить о том, что за 15 лет надо догнать развитые страны по производству стали и чугуна. Недаром важным слагаемым этой авантюры стала “битва за сталь”.

В мае 1958 года по инициативе Мао Цзэдуна 2-я сессия VIII съезда компартии одобрила курс “трех красных знамен”:

– генеральная линия;

– большой скачок;

– народные коммуны.

"Напрягая все силы, стремясь вперед, строить социализм больше, быстрее, лучше, экономичнее”, – так отныне стала звучать новая генеральная линия. Курс на поэтапное построение социализма был отброшен. Лю Шаоци, второй человек в партийно-государственной иерархии, на этой сессии подверг критике скептиков и маловеров, сомневающихся в правильности политики “большого скачка”.

Плановая комиссия пересматривает намеченные цифры производства стали по итогам пятилетки на 1962 год с 10,5 миллионов тонн до 80 миллионов тонн. Предполагалось произвести промышленной продукции в 6,5 раз больше, чем в 1938 году. Началось массовое сооружение базы “малой металлургии” – мелких кустарных доменных печей. “Три года упорного труда – десять тысяч лет счастья”, – вещала пропаганда.

Доктор Ли, сопровождавший Мао Цзэдуна во время поездки в провинцию Аньхой, описывал свои впечатления от самодельных доменных печей, которые они тогда впервые увидели:

– Домна была сложена из кирпича с использованием цементного раствора и имела высоту около пяти метров. Находилась она прямо во дворе здания партийного комитета провинции. Плавка была в полном разгаре, и в раскаленном жерле печи можно было различить хозяйственные поделки из стали – кастрюли, сковородки, дверные ручки и даже лопаты. Цзэн, первый секретарь провинции, горячо доказывал вождю, что из этого лома после переплавки получится отличная сталь. Затем он взял огромные щипцы, поднял с земли пышущий жаром бесформенный кусок металла, только что вынутый из печи, и с гордостью показал Мао. Я так никогда и не узнал, кому принадлежала идея создания самодельных доменных и мартеновских печей. Логика “гениальных” новаторов была проста – зачем тратить огромные средства на строительство современных сталелитейных заводов, если можно, исхитрившись, варить сталь в каждом дворе. Увиденное потрясло меня своей бессмысленностью.

На расширенном заседании политбюро в Бэйдайхэ в августе 1958 года Мао Цзэдун настоял на принятии решения о создании по всей стране народных коммун. В нем утверждалось, что народные коммуны позволят значительно ускорить экономическое развитие страны. По сути дела, вырисовывалась перспектива превращения всего Китая в одну большую военизированную коммуну, где осуществляется система натурального, уравнительного снабжения питанием и одеждой на уровне удовлетворения элементарных потребностей. Мао говорил: “Если сделать безденежным питание, то это приведет к огромным переменам. Примерно в течение десяти лет продукция станет весьма обильной, а мораль – необычайно высокой, и мы сможем осуществить коммунизм, начиная с питания и одежды”.

Народная коммуна рассматривалась как ведущая форма организации производства и населения как в деревне, так и в городе. Уже через полтора месяца после принятия августовского решения в газетах появились сообщения, что практически все крестьянство – более 500 миллионов человек – вступили в коммуны. Начинался очередной социальный эксперимент Великого кормчего. Мао незадолго до этого писал в журнале “Хунци”: “Очевидной особенностью шестисотмиллионного китайского народа, помимо прочих, являются его бедность и то, что он представляет собой чистый лист бумаги. На первый взгляд, это плохо, но на самом деле – хорошо. Бедность заставляет стремиться к переменам, действовать, совершать революцию. На чистом листе бумаги ничего нет и на нем можно писать самые новые, самые красивые слова, рисовать самые новые, самые красивые картины”.

Исполнители на местах, истово выполняя указания Великого кормчего, не только осуществили “коммунизацию” села за полтора месяца, но и стали обобществлять личную собственность крестьян, военизировать их труд и быт. В конце 1959 года коммуны стали возникать и в городах. “Весь Пекин охватила паника, – пишет Ли Чжисуй. – По столице поползли слухи, что вождь планирует в скором времени создать народные коммуны в городах. Все со страхом ожидали конфискации личного имущества государством. Столица превратилась в гигантский вещевой рынок. Люди продавали драгоценности, дорогие вещи и старинную мебель в надежде сохранить хоть наличные деньги, когда все их имущество будет передано в собственность коммуны”.

Крестьян объединяли в военизированные бригады и направляли то на полевые работы, то на строительство дамб и плотин. Вместо работы на предприятиях люди выплавляли металл в доменных печах, сооруженных прямо во дворах домов. Власти подстегивали народ с помощью идеологической обработки и административного нажима, вынуждая его трудиться на износ ради грядущего “экономического чуда”. “За одну ночь можно достичь такого результата, что он превзойдет то, что сделано за тысячелетия, – говорилось в газетах. – Большой скачок открыл новую историческую эпоху, свидетельствующую о том, что Китай обгоняет Советский Союз в переходе к коммунизму”. А в это время в СССР Никита Хрущев “догонял и обгонял” Америку.

Вскоре выяснилось, что страна не в состоянии не только повышать производство, но и удержать его на прежнем уровне. В политику “большого скачка” начинают вносить коррективы. Уже в декабре 1958 года на пленуме ЦК партии было заявлено, что переход к коммунизму представляет собой длительный и сложный процесс и перепрыгнуть через этап социализма невозможно. Были осуждены “перегибы” на местах при создании народных коммун.

Весной 1959 года во многих провинциях страны начался голод. По Китаю прокатилась волна крестьянских выступлений. В апреле того же года на пленуме ЦК КПК вновь рассматривались вопросы “упорядочения” в деятельности народных коммун. Кризис политики “большого скачка и народных коммун” особенно остро проявился летом 1959 года на совещании высших руководящих кадров партии в Лушане. Мао там заявил:

– Я не претендую на авторство идеи создания народных коммун, я только внес предложение о них. Я виновен в двух преступлениях. Я призывал к массовой выплавке 10,7 миллионов тонн стали, и если вы одобряли это, то можете разделить со мной часть вины. Весь мир против опыта народных коммун. Может быть, мы потерпели полное поражение? Нет, мы потерпели только частичное поражение, раздули поветрие коммунизма, что послужило уроком для всей страны.

В центре внимания этого совещания оказался маршал Пэн Дэхуай, бывший в то время министром обороны, который направил Мао письмо, возлагающее ответственность за последствия “большого скачка” на Великого кормчего. Мао расценил это письмо как прямой вызов своему авторитету и всевластию. В ходе ожесточенной внутренней борьбы маршал потерпел поражение и вынужден был уйти в отставку, хотя и остался членом Политбюро КПК. Позднее, в декабре 1966 года он будет арестован хунвэйбинами, а в 1974 – скончается.

Последствия “большого скачка” были исключительно тяжелыми. В течение трех самых трудных лет (1959 – 1961) смертность возросла на много миллионов, а рождаемость резко снизилась. Западные демографы вычислили число потерь в 20 – 30 миллионов человеческих жизней. Ситуацию осложнили стихийные бедствия и ухудшившиеся отношения с Советским Союзом, который отозвал своих специалистов. Катастрофа “большого скачка” нанесла серьезный удар по престижу вождя. Он даже вынужден был поступиться частью власти и ушел с поста Председателя республики. В апреле 1959 года эту должность занял Лю Шаоци.

Новым ударом для Мао стал IX пленум ЦК КПК, принявший курс на урегулирование народного хозяйства. По свидетельству Ли Чжисуя, после него Мао впал в депрессию и вновь стал предаваться любовным утехам. Это было для него чем-то вроде разрядки после политических баталий. Доктор Ли пишет:

"Для молодых женщин, которых Мао выбирал, обслуживать его, угождать любому его желанию было ни с чем не сравнимой честью. Каждый, кто работал для Мао, тщательно изучался, женщины не были исключением. Осторожное исследование гарантировало, что они полны благоговения, восторга и восхищения председателем. Все они – потомки нищих крестьян, все из семей, обязанных своим благосостоянием коммунистической партии. Мао для них – мессия, спаситель. Наложницы Мао никогда не любили его в обычном, житейском смысле слова. Они любили его скорее как своего великого вождя, как учителя и спасителя. Одна из девиц, описывая сексуальную удаль Мао, заметила: “Он велик во всем!”.

В шестьдесят семь лет Мао уже прошел границу возраста, когда сексуальная активность у мужчины затухает. Но именно тогда он стал сторонником даосской сексуальной практики, которая считала, что секс не только удовольствие, он необходим для продления жизни. Наибольшее удовлетворение Мао испытывал, если несколько молодых женщин разделяли с ним постель одновременно.

В начале 60-х годов на первый план все более явно выдвигаются Председатель КНР Лю Шаоци и Генеральный секретарь партии Дэн Сяопин. Большим влиянием пользовался также министр обороны маршал Линь Бяо. По этому поводу американский исследователь Пол Джонсон замечает, что Мао никогда не имел верховной и единоличной власти, подобно Гитлеру или Сталину, другим диктаторам XX века. Причины этого – неподдающиеся решению китайские проблемы, отсутствие современных коммуникаций, а также отсутствие таких масштабных аппаратов террора, как гестапо или НКВД – КГБ. Развивая эту мысль, добавим, что обожествление Мао, нарастающее из десятилетия в десятилетие, полностью компенсировало существующие политические ограничения его всевластия вроде “коллективного руководства”.

Однако Мао Цзэдун не собирался ни с кем делиться полнотой своей власти. Осенью 1962 года он почувствовал себя достаточно сильным, чтобы вновь выдвинуть лозунг: “Не забывать о классовой борьбе!” Это соответствовало известному сталинскому положению об обострении классовой борьбы по мере продвижения к социализму. Цель та же – расправиться с противниками в партии. Государственный и партийный аппарат понемногу выходит из-под контроля Великого кормчего, однако есть армия, где властвует его верный последователь маршал Линь Бяо. И начинается кампания за превращение армии в “школу идей Мао”.

Первые шаги в этом направлении были предприняты еще в 1960 году, когда Военный совет ЦК КПК принял постановление “Об усилении идейно-политической работы в армии”. В нем говорилось:

"Главным содержанием теоретической учебы всех кадровых работников должны стать произведения Мао Цзэдуна. Основным предметом военного обучения и политической подготовки в воинских частях, академиях и училищах должны стать труды Мао Цзэдуна. Следует целиком перестроить военную и политическую подготовку, изъяв из учебных пособий все разделы, которые не соответствуют идеям Мао Цзэдуна”.

На рубеже 50 – 60-х годов стала нарастать напряженность во взаимоотношениях между Китаем и СССР. Во многом это был конфликт двух партий-монстров: КПК и КПСС. С началом политики большого скачка и народных коммун в Китае все чаще критиковали советский опыт. Китайские руководители со злорадством говорили, что “родина Октября” топчется на месте, а мы вырвались вперед и идем к коммунизму. Специалистов из СССР стали критиковать за “техническую отсталость и ретроградство”. Китайские лидеры были также недовольны сближением Н.С. Хрущева с США и его политикой разрядки.

В опубликованных к 90-летию со дня рождения В.И. Ленина статьях китайская партийная печать критиковала некоторые положения из декларации совещания коммунистических партий 1957 года, хотя под ней стояла и подпись КПК. Две “братские” партии все чаще начинают обмениваться взаимными обвинениями. Хрущев был всем этим крайне раздражен и в июле 1960 года отозвал всех советских специалистов из Китая.

Существенное значение в обострении взаимоотношений играло и то обстоятельство, что Мао Цзэдун не принял идеи коммунистов из Москвы о мирном сосуществовании. Он считал неизбежной и даже желательной мировую войну. Выступая в Москве в 1957 году, Мао говорил: “Если половина человечества будет уничтожена в ходе войны, то останется еще половина. Зато империализм будет полностью уничтожен, и во всем мире будет лишь социализм”.

Притязания Мао Цзэдуна нарастали прямо пропорционально укреплению его влияния и власти. Так, для него стало совершенно очевидным, что “центр мировой революции” переместился в Китай. Следуя примеру своего уже скончавшегося кумира, он в 1960 году делает заметки к учебнику политэкономии и пишет: “В начале XX века центр революции переместился в Россию, родился ленинизм, представляющий собой результат дальнейшего развития марксизма. В середине XX века центр мировой революции переместился в Китай”. Эти свои мысли он обставлял весьма своеобразно, сравнивая “революционность” Запада и Востока: “Сейчас у Маркса много дел на Востоке, он не может вернуться на Запад, и поэтому революция у них не может успешно завершиться. Сейчас в политическом отношении Азия более прогрессивна, чем Англия и Америка, так как азиаты живут намного хуже, чем англичане и американцы. Сейчас именно Восток прогрессивный, а Запад – отсталый. Пройдет несколько десятилетий – наши восточные государства разбогатеют, а жизненный уровень на Западе – понизится, и тогда народ там станет прогрессивным”.

Чтобы удержаться у кормила власти, в первой половине 60-х годов Мао и его сподвижники начинают все больше раздувать культ Вождя. Ведущую роль при этом начинают играть массовые политико-идеологические кампании. В мае 1964 года увидело свет первое издание “Цитат из председателя Мао” – маленькая, величиной с ладонь, книга в красном переплете, заполненная афоризмами, извлеченными из речей и трудов Мао Цзэдуна. Страна занялась “политической учебой”. Люди читали цитатник Великого кормчего, заучивали его мысли и лозунги.

Между тем внутриполитическая обстановка становилась все более угрожающей для Мао. Лю Шаоци и Дэн Сяопин все активнее выходили на первый план. Однако интриги и политические хитросплетения, которыми отличался “высший эшелон” КПК, приучили Мао к актерству. Он умело скрывал свое стремление к абсолютной власти и готовил новую политико-идеологическую кампанию.

4. Смута

Один из самых почитаемых Мао великих исторических личностей Наполеон Бонапарт как-то сказал: “Китай – дремлющий лев. Проснувшись, он потрясет мир”. Таким потрясением стала “культурная революция”, которая ввергла в хаос всю страну. Под знаком этой кампании, в ходе которой окончательно утвердилась модель “казарменного социализма”, прошло последнее десятилетие правления Мао Цзэдуна.

"Мао никогда не сомневался, что его роль в истории Китая будет выдающейся, – свидетельствует личный врач Председателя Ли Чжисуй. – Он был великим вождем и правителем, человеком, которому предназначено судьбой вернуть Китаю былую славу и величие. Мао был уверен, что весь Китай принадлежит ему и он может экспериментировать со страной, как ему вздумается. Он был непримирим и жесток по отношению к своим противникам, а жизнь его подданных не представляла для него никакой ценности”. Мао всегда сочетал пренебрежение к массам с тезисом, что “историю творит народ”.

К осени 1965 года наступила кульминация скрытой борьбы за власть. Лю Шаоци и Дэн Сяопин укрепляли свое влияние в партии и в системе органов госбезопасности. Мао и его сподвижники стремились поставить под полный контроль армию. Сопоставляя “культурную революцию” в Китае и “большой террор” в Советском Союзе, можно заметить, что у нас не было такого мощного противодействия Сталину на верхах власти, как Мао в Китае. Ведь здесь второй человек в партийно-государственной иерархии Лю Шаоци и генеральный секретарь партии Дэн Сяопин составили прямую оппозицию курсу вождя.

Главной ударной силой Мао и его соратников стали отряды хунвэйбинов (“красногвардейцев”) и цзяофаней (“бунтарей”). Это о них пел когда-то Владимир Высоцкий: “Возле города Пекина ходят-бродят хунвэйбины, и старинные картины ищут-рыщут хунвэйбины”. Ставка была сделана на молодых, слепо преданных Председателю. Они особенно нетерпеливы и нетерпимы ко всему отжившему. К этому времени духовно-нравственная атмосфера в стране претерпела большую трансформацию. Расцвел во всю мощь культ вождя. Был сформирован образ врага – внешнего (Советский Союз) и внутреннего (“черные ревизионисты, идущие по капиталистическому пути”).

Молодые росли в условиях невиданного прославления Великого кормчего, фанатичного преклонения перед ним.

С раннего возраста их воспитывали в духе воинствующего национализма В то время один из самых популярных фильмов был “Красный короб”. Герой фильма, напоминающий некрасивого коробейника, торгует товарами, посещая села. При этом он почти непрерывно цитирует Мао. Согласно фильму, все хорошие поступки героя обусловлены идеями Мао. Крестьяне в селах, которые посещает “коробейник”, славят “счастливую эпоху председателя Мао”. А. Н. Желоховцев, находившийся в это время в Китае на стажировке, рассказывает о своем посещении концерта студенческой художественной самодеятельности. Большой хор исполнил песню о Мао. Затем последовала хореографическая сценка о войне вьетнамцем с американцами. После этого хор вместе с танцевальной группой снова славил Вождя. “Хор приводил всех в экстаз, – пишет Желоховцев, – наэлектризованность на сцене достигала немыслимого накала. Мне стало душно в возбужденном всеобщим поклонением зале. Это было чем-то сродни языческому культовому исступлению”, Формально “культурная революция” началась серией критических кампаний в сфере искусства и литературы. Затем в мае 1966 года на расширенном заседании Политбюро принимается “Сообщение ЦК КПК от 16 мая”, в котором излагались идеи Мао Цзэдуна по поводу “культурный революции”. На этом же заседании подверглись критике и затем были отправлены в отставку несколько высокопоставленных партийных, государственных и военных деятелей. Вскоре была создана Группа по делам культурной революции при ЦК КПК во главе с Чэнь Бода. Заместителями его стали супруга вождя Цзян Цин и секретарь Шанхайского горкома партии Чжан Чуньцяо, а секретарь ЦК партии Кан Шэн, курировавший органы госбезопасности, был назначен советником группы.

18 мая на том же расширенном заседании политбюро с большой речью выступил министр обороны маршал Линь Бяо, давно уже раздувавший столь энергично культ Председателя в армии и стране, что это вызывало неприятие даже самого Мао. Тот говорил доктору Ли: “Я не верю, что несколько брошюр, которые я написал, так волшебны и мощны, как он говорит. Но после того, как Линь начал преувеличивать, вся партия и нация в целом последовали его примеру”.

Выступая 18 мая. Линь Бяо заявил, что главной задачей является предотвращение контрреволюционного государственного переворота и захвата политической власти ревизионистами. Он напомнил, что история переворотов в Китае весьма обширна. “Если мы не будем достаточно бдительными, то потеряем политическую власть”. Линь Бяо предупредил о том, что личных устных заявлений о преданности Председателю Мао уже недостаточно: “Есть и такие, кто под знаменем марксизма и идей Мао Цзэдуна борется против знамени марксизма и против идей Мао Цзэдуна".

В этом же большом выступлении Линь Бяо всячески превозносил гениальность Мао Цзэдуна:

"Председатель Мао пользуется самым большим авторитетом в стране и мире, он наиболее выдающаяся, величайшая личность. Положения, труды и революционный опыт Председателя Мао показали, что это великий пролетарский гений. Отдельные лица не признают гения, но эта позиция не имеет ничего общего с марксизмом. Председатель Мао – гений”.

Застрельщиком “культурной революции” становится учащаяся молодежь. При населении в 800 миллионов Китай имел 90 миллионов детей в начальных школах, 10 миллионов в средних и 600 тысяч в высших учебных заведениях. В конце мая 1966 года семь аспирантов философского факультета столичного университета вывесили дацзыбао – большую настенную прокламацию – в которой критиковались “черные” партком и ректорат. Текст прокламации появился в газете “Жэньминь жибао”. В печати началась шумная кампания подстрекательства учащихся всей страны к таким же действиям. 29 мая в Пекине появились первые хунвэйбины – 12 – 13-летние ученики средних школ с красными повязками на рукаве.

Занятия в школах и вузах были прерваны, чтобы отныне ничто не мешало учащимся осуществлять “культурную революцию”. Профессоров, школьных преподавателей, деятелей культуры, позднее – видных партийных и государственных деятелей начинают выводить на “суд народа” в шутовских колпаках и расправляться с ними. В конце июня 1966 года одна из газет давала такую установку школьникам: “Ученики могут помочь революционизации учителей. В рядах учителей имеется часть пролетарских, революционных, смелых элементов. У большинства учителей пролетарское мировоззрение еще не окончательно заменило буржуазное. Имеется еще и группка нечисти, настроенной против партии, против социализма, против идей Мао Цзэдуна. Мы должны под руководством партии, опираясь на левые элементы, имеющиеся среди учителей, в процессе упорной работы постепенно сплотить большинство учителей, до конца обнажать, критиковать, уничтожать всю нечисть”.

Газеты призывали всех “бунтарей” приобщиться к “революционному делу” в столице. Начинается паломничество в Пекин за опытом столичных хунвэйбинов. Хунвэйбины и цзаофани начинают объединяться в батальоны, роты, взводы. День “красногвардейца” был разбит на две части. Первая – это учеба: заучивание цитат Председателя Мао, а также изучение свежих дацзыбао, которые с утра вывешивались повсюду. Сидя на корточках, стоя в толпе, лежа на тротуаре, хунвэйбины переписывали с этих прокламаций все подряд в свои блокноты и тетради. Во второй половине дня они обычно проходили военную подготовку, для чего из числа военнослужащих было выделено свыше 100 тысяч советников. Из среды хунвэйбинов все чаше стали раздаваться призывы выдать им оружие.

18 августа хунвэйбины устраивают смотр на площади Тяньаньмэнь. Выход Мао на трибуну был подан, словно появление Будды. Председатель надел на рукав повязку хунвэйбина, а стоящая внизу многомиллионная толпа неистовствовала. За спиной Мао находились Лю Шаоци, Дан Сяопин и другие руководители. Им было ясно, что они проиграли и не способны более контролировать ход событий. Осенью 1966 года оба они исчезают с политической сцены.

Хунвэйбины пекинского университета Цинхуа опубликовали в журнале “Хунци” статью, в которой говорилось:

"Тысячи и тысячи положений марксизма в конце концов сводятся к одному: “Бунт – дело правое”. В этом – сама душа идей Мао Цзэдуна. Основным и самым драгоценным качеством революционных пролетариев является отвага. Они должны смело думать, говорить и действовать, чтобы преодолеть все преграды и завершить революцию.

Мы полны решимости бунтовать, и вам ничто не поможет. Вы полагаете, что мы чрезмерно дерзки. Именно такими мы и хотим быть. Председатель Мао говорит: “Тех, кто занимает высокие посты, следует ценить не дороже, чем пыль”. Мы намерены нанести удар не только по реакционерам университета, но и всего мира. Преобразование мира – вот задача революционера”.

Доктор Ли свидетельствует, что к началу 1667 “культурная революция” бушевала уже по всей стране. Партийные и государственные учреждения были парализованы. Промышленное производстве падало. Транспорт разрушался. А Линь Бяо и Цзян Цин призывали мятежников: “Свергните все!”, “Ведите гражданскую войну!” Даже в самих парткомах не было спокойствия – их руководители яростно выступали друг против друга, стремясь захватить власть.

В конце января 1967 года Мао Цзэдун обратился к армии с призывом поддержать хунвэйбинов. По существу, ставился вопрос о вмешательстве армии в политическую жизнь страны. К тому времени армейские кадры давно уже воспитывались в духе личной преданности вождю. Опираясь на поддержку армии, хунвэйбины во многих местах начинают захватывать власть. В Шанхае отряды хунвэйбинов с помощью армии захватили редакции газет, радио, а затем, после недельной кровопролитный борьбы, – городской комитет партии. Руководил ими младший офицер службы безопасности часового завода Ван Хунвэнь, которому было всего 30 лет. Эту акцию назвали “захватом власти”. Мао Цзэдун одобрил эти действия и призвал всю страну последовать примеру шанхайцев. К осени 1967 года была разрушена практически вся существующая политическая система, репрессированы многие видные партийные, государственные и военные деятели. В стране воцарился хаос. В центре и на местах обострилась борьба. Доходило даже до прямых вооруженных столкновений между военными и хунвэйбинами. Ситуация выходила из-под контроля, и Мао забеспокоился. В целях привлечения на свою сторону кадровых партийных работников и рядовых коммунистов он объявил о намерении возобновить деятельность партии и созвать IX съезд КПК. Была также реорганизована группа по делам культурной революции, из состава которой вывели “леваков”, подстрекавших хунвэйбинов на борьбу с армией. А летом 1968 года с движением хунвэйбинов было покончено. Они выполнили задачу, возложенную на них, и были более не нужны.

Уже в это время отчетливо проявились характерные черты периода “культурной революции”: прославление уравнительного социализма, отторжение принципа оплаты по труду как “буржуазного”; выдвижение на первый план классовой борьбы и идеологического воспитания, а не развития экономики. Все это сопровождалось все более растущим культом Мао, переходящим уже в его обожествление. Доктор Ли пишет:

"По мере подготовки партии к IX съезду даже упоминание о коллективном руководстве стало преступлением, а культ Мао достиг наивысшей точки. Весь Китай носил куртки “под Мао”, его “малую красную книгу” и повторял цитаты из его высказываний. Даже самая простая сделка в магазине включала цитату из Мао. Его портреты были повсюду. Десятки миллионов людей по всей стране начинали день, отбивая поклоны портрету Мао и спрашивая у него указания. А вечером люди снова кланялись, сообщая Мае обо всех событиях и признаваясь в своих ошибках. Каждый рабочий день начинался и заканчивался коллективными повторениями афоризмов Мао. Они стали не только руководящей идеологией, но и коллективным заклинанием”.