Текст книги "Герои забытых побед"

Так, одновременно с назначением Лазарева руководителем Босфорской экспедиции в помощь ему весной того же 1833 года на Черное море был командирован из Петербурга флигель-адъютант Казарский.

Дело в том, что после окончания Русско-турецкой войны в 1829 году Николай I взял себе с Черноморского флота двух адъютантов, выбрав их из самых достойных. Первым, как мы уже знаем, был бывший командир брига «Меркурий». Вторым же был капитан-лейтенант Ефим Петрович Зайцевский (1799–1861), легендарный командир отряда матросов-охотников, показавший чудеса храбрости при осаде Варны в 1828 году и первым ворвавшийся в крепость. Ефим Зайцевский, помимо всего прочего, был и прекрасным поэтом (ныне, к сожалению, почти забытым), дружил с Пушкиным и состоял с ним в переписке. Однако, получив тяжелое ранение при штурме Варны, Зайцевский после войны несколько лет лечился, а потому не мог быть использован для ревизии Черноморского флота. Более же старший и опытный флигель-адъютант «из моряков», воспитанник Балтийского флота Римский-Корсаков, уже ревизовавший в 1830 году Севастополь, не испытывал, думается, особого желания снова ехать в вотчину Грейга и сделал все возможное, чтобы уклониться от этой весьма опасной командировки. Что касается Казарского, то у него никаких оснований для отказа от поездки не было, да и не таков был командир легендарного «Меркурия», чтобы пасовать перед трудностями и опасностями!

Вообще в это время на Черноморском флоте происходили дела удивительнейшие! Только представьте себе, что император дает указание командующему флотом готовить флот к экспедиции на Босфор, а из Николаева следует раздраженный ответ: кораблей мало и сил для экспедиции у нас нет! Император приказывает: экспедицию все равно готовить, корабли чинить, средства изыскать, а руководить экспедицией лично командующему! В ответ из Николаева от Грейга: руководить не могу, так как болею.

Из письма Лазарева тех лет: «Я попался в сети, крайне для меня неприятные, тем более, что должность береговая, и черт знает, что еще. Вот третий уже год, что флот здесь не ходил в море, и бог знает от каких причин. А сегодня Севастополь вообще так пуст, что хоть шаром покати – ни одной сажени веревки, ни одного дерева, чтобы сделать стеньгу или марсрей. Предвижу много преград, но бесполезным быть не хочу». Под преградами Лазарев понимал то, с чем ему теперь предстояло сражаться не на жизнь, а на смерть – черноморскую мафию.

Что делать Николаю I в ситуации, когда черноморская фронда полностью блокирует и игнорирует его решения? На черноморский адмиралитет он надеяться уже никак не может. Николай прекрасно понимает, что поручи он организацию грейговцам, те преднамеренно и сознательно погубят дело, сославшись при этом на то, что они, дескать, обо всем предупреждали заранее. Выход один – полностью отстранить от организации экспедиции местных флотских начальников и поручить все особо преданным и лично ему подчиненным людям. Но такой человек на Черном море пока у императора был только один – контр-адмирал Лазарев. Одному ему было просто физически всюду не успеть. И тогда срочным порядком на Черное море командируется флигель-адъютант Казарский. Он недавно с флота и знает особенности, поэтому его не обмануть. Он честен, храбр и лично предан императору, а значит, разобьется в лепешку, но выполнит его приказ. Он, наконец, обладает хорошими организаторскими способностями, что в данной ситуации весьма немаловажно. Если Лазарев должен был сосредоточить свое внимание на подготовке кораблей и войск, а также руководстве ими, то на Казарского были возложены все тыловые и хозяйственные функции. Полномочия при этом Казарскому были даны не простые, а адмиральские! Все чины флота обязаны выполнять его распоряжения и указания, оказывать всемерное содействие. Флигель-адъютант действовал от имени императора, и любое противодействие расценивалось как измена интересов России. Казарский действует решительно. Он сразу же отстраняет от подготовки экспедиции все местное начальство и берет всю хозяйственную власть в свои руки. Это не только пощечина Грейгу и его окружению, но и сигнал, что дни их всевластия уже сочтены.

Официально Казарскому вменялось в обязанность организовать отправку эскадры к Босфору. Но это была лишь официальная часть задачи, кроме нее существовала еще и куда более важная – неофициальная. Бывшему командиру брига «Меркурий» Николаем I было велено: произвести доскональную проверку всех тыловых контор Черноморского флота, разобраться с коррупцией в руководстве флота и на частных верфях, вскрыть механизмы хищения денег при торговле хлебом в портах, то есть разворошить местное воровское гнездо. Эпоха Грейга подходила к своему бесславному концу, и император желал навести, в конце концов, законный порядок на Черном море.

Прибыв в Николаев, Казарский встретился с Лазаревым и получил от него конкретные указания по организации погрузки на корабли экспедиционной эскадры десантных войск и припасов. Уже 13 марта 1833 года Казарский доносил в Главный морской штаб: «…При перевозке с берега войск и тяжестей не произошло ни малейшей потери, хотя корабли стояли в открытом море верстах в 3,5 от берега и не употреблено других гребных судов, кроме принадлежащих Черноморской эскадре». С возложенной на него задачей капитан 1-го ранга Казарский справился блестяще. Николай I мог быть доволен своим флигель-адъютантом. Но можно только представить, какую ненависть вызвала деятельность нашего героя у местной камарильи!

20 февраля 1833 года 4 линкора, 3 фрегата, корвет и бриг под командованием М. П. Лазарева покинули Севастополь и 26 февраля стали на якорь в Буюкдере у Стамбула. Султан под давлением европейских держав предложил контр-адмиралу Лазареву покинуть Босфор. Лазарев отказался, сославшись на противный ветер, и даже когда ветер переменился, не тронулся с места. Вскоре египетская армия начала новое наступление, и теперь уже сам султан обратился к России с просьбой оставить эскадру Лазарева и прислать русские войска. В начале 1833 года из Севастополя в Турцию прибыли еще две эскадры под командованием контр-адмиралов М. Н. Кумани и И. О. Стожевского с 14-тысячным десантом. 20-тысячный корпус командующего Дунайской армией генерала П. Д. Киселева получил приказ двигаться к Дунаю. 24 апреля 1833 года с помощью европейских стран Турция и Египет заключили мир. 26 июня 1833 года Турция и Россия подписали Ункиар-Искелесийский договор, по которому Россия обязывалась оказывать Турции военную помощь, в обмен на это турки закрывали проливы для всех стран. Тем самым обеспечивалась безопасность южных границ России. Англия и Франция признать такой договор отказались, но Россия ответила, что будет соблюдать его твердо. 28 июня эскадра Лазарева покинула Босфор. За удачную экспедицию Лазарева произвели в вице-адмиралы. В июле 1833 года русский десант вернулся из Босфора в Феодосию, а в августе – в Севастополь. Так завершилась одна из самых блестящих операций Черноморского флота, в подготовке которой самое деятельное участие принял и капитан 1-го ранга Казарский.

Тем временем Александр Иванович, как всегда, работает не покладая рук. Он проводит большую организаторскую работу по подготовке Босфорской экспедиции и обеспечению ее всеми необходимыми материалами и продуктами. Но это была только первая часть того, что ему предстояло сделать на Черном море. К ужасу окружения Грейга, после отправки эскадры Лазарева к Босфору Казарский не покидает флот, как ожидалось, а, наоборот, принимается за генеральную ревизию тыловых контор и складов в черноморских портах. Вначале он работает в Одессе, где, разумеется, вскоре вскрывает ряд крупнейших хищений и недостач.

Тем временем блестяще завершается Босфорская экспедиция Лазарева. Константинополь был спасен от египтян, а Россия получила гарантии в пользовании черноморскими проливами. 2 апреля 1833 года Лазарев производится «за отличие» в вице-адмиралы, таким образом, он теперь и по заслугам и по чину вполне готов возглавить Черноморский флот. Еще через три месяца, т. е. в июле, Лазарев становится генерал-адъютантом – это значит, что теперь он может действовать от имени императора, а еще через месяц высочайшим указом Михаил Петрович Лазарев назначается «исправляющим должность» главного командира Черноморского флота и портов, николаевского и севастопольского губернатора. Таким образом, в командующие флотом (с получением двух чинов!) Лазарев был произведен почти мгновенно, в течение каких-то четырех месяцев. Понять Николая I в данном случае можно. Терпеть выходки Грейга, который зарывался все больше и больше, было далее уже невозможно. Следовало как можно скорее наводить порядок на Черноморском флоте, возвращать ему утраченную боеспособность.

Тем временем Казарский завершает ревизию Одесского порта. Масштабы размеров вскрытых хищений потрясают! После этого Казарский переезжает в Николаев, чтобы разобраться с состоянием дел в центральных управлениях Черноморского флота. В Николаеве он продолжает напряженно работать, но спустя всего лишь несколько дней внезапно умирает. Комиссия, разбиравшаяся в обстоятельствах смерти Казарского, сделала вывод: «По заключению члена сей комиссии помощника флота генерал-штаблекаря доктора Ланге, Казарский помер от воспаления легких, сопровождавшегося впоследствии нервною горячкой».

Произошло это 16 июля 1833 года. Было в то время Александру Ивановичу Казарскому неполных тридцать шесть лет.

О чем молчат историки

Несмотря на многочисленные публикации о героическом командире брига «Меркурий», несмотря на то что его недолгая жизнь, в общем-то, неплохо исследована, о последних днях пребывания Казарского в Николаеве историки и писатели хранят упорное молчание. Все единодушно отмечают одно: смерть героя настолько внезапна и скоропостижна, что была громом среди ясного неба для всех его многочисленных друзей и знакомых… А ведь стоило задуматься и поискать на страницах русской прессы следы того печального события, и многое бы перестало казаться таким ясным и простым.

В 1886 году популярный отечественный журнал «Русская старина» за июнь – сентябрь опубликовал воспоминания Елизаветы Фаренниковой, близкой знакомой всей семьи Казарских и лично Александра Ивановича. «Русская старина» являлась одним из самых серьезных исторических журналов России и публиковала только те материалы, в достоверности которых сотрудники редакции были уверены. Но, несмотря на всю сенсационность статьи о причинах смерти Казарского, публикация прошла незамеченной. Почему? Может, потому, что была уже иная эпоха. Может, еще почему-то…

Сегодня проверить достоверность публикации Елизаветы Фаренниковой не представляется возможным. Однако она полностью подтверждается всей ситуацией, сложившейся на Черноморском флоте к 1833 году. А то, что статья появилась на страницах журнала только спустя пятьдесят три года после трагических событий, может, вероятно, служить лишним доказательством того, что автор до поры до времени не могла опубликовать свой материал. Возможно, по каким-то личным соображениям, возможно, боясь чьей-то мести…

Итак, что же произошло с капитаном 1-го ранга Казарским летом 1833 года? Попробуем понять и хотя бы приблизительно проследить цепи событий, произошедших в июле 1833 года в Николаеве.

К середине 30-х годов XIX века крепостное право и николаевская реакция уже подводили страну к будущей катастрофе в Крымской войне.

Из воспоминаний черноморца А. Зайчковского: «Черноморский флот, основанный императрицей Екатериной II, с течением времени приобрел несколько своеобразный колорит. Обилие греческих колоний на северном берегу Черного моря повело к тому, что в составе офицеров этого флота преобладал греческий элемент; воспитанники морского кадетского корпуса, в особенности принадлежащие к русским дворянским семьям, с неохотой выходили на службу в Черное море.

Такой состав офицеров должен был отразиться и на деятельности нашего Черноморского флота. Он как бы окунулся в спячку, погруженный всецело в мелкие береговые интересы, мало заботясь о том, чтобы находиться на высоте возложенной на него задачи – быть стражем России на юге и постоянной угрозой Константинополю».

На фоне отсталости и застоя процветали взяточничество и воровство, подкупы и подлоги. Не был исключением из общего правила и Черноморский флот, в особенности же его береговые конторы. Однако помимо вопиющего воровства, процветавшего в то время на Черноморском флоте, там происходили события, о которых историки предпочитают почему-то стыдливо умалчивать.

Дело в том, что к концу времени командования Черноморским флотом А. С. Грейгом на нем сложилась небывало напряженная и взрывоопасная обстановка, связанная с проникновением еврейства в финансовые и хозяйственные флотские дела. Как считает ряд исследователей, адмирал Алексей Самуилович Грейг происходил по отцу из рода шотландских евреев. По матери, Сарре Грейг (двоюродной сестре мореплавателя Джеймса Кука), он, вполне вероятно, тоже имел семитское происхождение. Само собой это, разумеется, еще ни о чем не говорит, если бы впоследствии данный фактор не стал стимулом антигосударственной деятельности.

Остановимся несколько подробнее на личности адмирала Алексея Самуиловича Грейга, который в нашем повествовании является далеко не последним лицом. Родился будущий адмирал в 1775 году в семье известного екатерининского флотоводца героя Чесмы и Гогланда Самуила Грейга. В уважение заслуг отца императрица Екатерина II присвоила новорожденному чин мичмана. С десяти лет служил адъютантом при своем отце, дважды стажировался в Англии. В 1798 году, командуя кораблем «Ретвизан», он отличился при высадке десанта в Голландии у крепости Гельдер, потом заведовал экспедицией по исправлению Кронштадтского порта, затем в качестве младшего флагмана участвовал в Средиземноморской экспедиции вице-адмирала Сенявина, сражался при Тенедосе и Афоне. Во время войны с Наполеоном в 1812–1814 годах исполнял отдельные поручения при армии. В 1816 году Грейг был назначен на должность главного командира Черноморского флота и портов. В 1828–1829 годах руководил флотом в Русско-турецкой войне. Участвовал во взятии Анапы, Варны, Мессемрии, Ахиолло, Инады и Мидии, крейсировал с флотом у Константинополя. С 1828 года полный адмирал. По окончании войны получил императорский вензель на эполеты. Историки неоднозначно оценивают Грейга как флотоводца, отмечая его излишнюю осторожность и боязнь генерального сражения с турецким флотом и полное отсутствие инициативы. При этом весьма положительно оценивается первый период руководства адмиралом Черноморским флотом. В ту пору Грейг много занимался совершенствованием конструкций кораблей, гидрографией, развитием береговой инфраструктуры. Разительный контраст представляют последние годы его пребывания на Черном море. Адмирал практически самоустранился от руководства флотом, фактически передав все в руки своей супруги и ближайшего окружения. Историки характеризуют Грейга как хорошего моряка-практика, при этом лично достаточно либерального и бескорыстного, но внушаемого и легко попадающего под влияние более сильных личностей, при этом человека весьма злопамятного и упрямого. До своей женитьбы Грейг, скорее всего, не имел прямого отношения к финансовым еврейским кругам.

Адмирал никогда не был женат. Мало того, он просто сторонился женщин. Однако, будучи уже в весьма зрелых годах, командующий флотом вдруг сходится с молодой еврейкой Юлией Михайловной (Лилей Мойшевной) из Могилева. Для того чтобы понять суть происшедшего, обратимся к воспоминаниям современников по данному поводу. Один из них пишет: «Грейг был ужасно застенчив в любовных делах», то есть, надо понимать, не искушен. Этим и воспользовалась молодая, красивая и очень энергичная женщина, полностью подчинив себе старого стеснительного холостяка.

Став гражданской женой адмирала А. Г. Грейга, Лея сохранила связи со своей многочисленной еврейской родней. Несмотря на декларированный переход в христианство (что до сих пор, впрочем, не доказано), она оставалась ревностной почитательницей Ружинского цадика, регулярно посылала взносы на его содержание и переписывалась с ним. Тот, в свою очередь, в благодарность за щедрые пожертвования не замечал «позорного» в глазах евреев поведения своей подопечной. Супруга адмирала, благодаря заступничеству за евреев, прославилась по всей «черте оседлости» под прозвищем «ди муме Леа».

Энциклопедический словарь «“Николаевцы” 1789–1999 гг.» дает следующую информацио о жене Грейга: «Грейг (Сталинская) Юлия Михайловна (1800, г. Могилев, – 1882, г. Санкт-Петербург), жена А. С. Грейга. Еврейка. Из семьи трактирщика М. Сталинского. В молодости служила в трактире отца. Вышла замуж за офицера польских войск капитана Кульчинского. Вскоре развелась и в 1820 году приехала в г. Николаев с поставками корабельного леса (!!!), выдавая себя за польку. Добилась аудиенции у А. С. Грейга, став со временем его гражданской женой. Будучи хорошо воспитана, зная языки и обладая тонким вкусом и обаянием, постепенно сумела создать в адмиральском доме салон, в который входили в основном молодые офицеры и чиновники ЧФ и Адмиралтейства (братья Дали, К. Х. Кнорре, братья Рогули, П. И. Вавилов, супруги Зонтаг и др.). Со временем Юлии Михайловне удалось привлечь к себе николаевское благородное общество, став законодательницей мод и введя в свой круг влиятельных лиц (Н. Д. Критский, В. Метакса, Ш. Рафалович и др.). Около 1827 года тайно обвенчалась с А. С. Грейгом, что вызвало резкие нападки на адмирала и Ю. М. со стороны некоторых шовинистов и антисемитов (Ф. Вигель, Яцын, М. П. Лазарев и пр.). Обладая сильным характером, Ю. М. оказывала некоторое (!!!) влияние на А. С. Грейга в житейских делах. В Николаеве у Грейгов родилось три сына – Самуил, Иван и Василий и дочь Юлия. После перевода А. С. Грейга в Петербург Ю. М. посвятила свою жизнь устройству карьер и судеб детей, стремясь направить их по финансовой линии. Официально признана женой А. С. Грейга только в 1873 году при открытии памятника адмиралу в Николаеве. В Николаеве, в Диком Саду, на месте, где Александр I любовался видом водных просторов, по распоряжению адмирала была сооружена каменная беседка (проект Р. Кузьмина) под названием “Храм Весты”, которую Грейг посвятил Ю. М. в честь рождения первого сына – Самуила».

Историк Анатолий Нойман пишет: «По мере вхождения еврейских купцов в русское общество воспитание девушек в семьях становилось более светским, европейским. Дочь Беньямина Шпеера, выйдя замуж за князя Долгорукова, превратилась не просто в княгиню, но в звезду света. Лия Рафалович-Сталинская, дочка трактирщика, выйдя за адмирала Грейга, сделалась чрезвычайно влиятельной фигурой на Черноморском флоте России. Оставаясь, несмотря на крещение и появление буквы “Ю” перед именем (Юлия), преданной почитательницей Ружинского цадика, она уже в качестве “тетки Леи” оказывала заступничество притесняемым евреям. Тут образ “прекрасной еврейки”, и без того тяготеющий к библейским образцам, неизбежно пересекался с историями Эсфири – и Юдифи. Заметим, что по причине ли почитания девы Марии, или по еще каким, антисемитизм куда реже распространяется на женщин, нежели на мужчин».

Известный отечественный мемуарист XIX века Ф. Ф. Вигель писал по этому поводу следующее: «В Новороссийском краю все знали, что у Грейга есть любовница-жидовка и что мало-помалу, одна за другой, все жены служащих в черноморском флоте начали к ней ездить как бы к законной супруге адмирала. Проезжим она не показывалась, особенно пряталась от Воронцова и людей его окружающих, только не по доброй воле, а по требованию Грейга. Любопытство насчет этой таинственной женщины было возбуждено до крайности, и оттого узнали в подробности все происшествия ее прежней жизни. Так же, как Потоцкая, была она сначала служанкой в жидовской корчме под именем Лии или под простым названием Лейки. Она была красива, ловка и умением нравиться наживала деньги. Когда прелести стали удаляться и доставляемые ими доходы уменьшаться, имела она уже порядочный капитал, с которым и нашла себе жениха, прежних польских войск капитана Кульчинского. Надобно было переменить веру; с принятием св. крещения к прежнему имени Лия прибавила она только литеру “ю” и сделалась Юлией Михайловной. Через несколько времени, следуя польскому обычаю, она развелась с ним и под предлогом продажи какого-то строевого корабельного леса приехала в Николаев. Ни с кем, кроме главного начальника, не хотела она иметь дела, добилась до свидания с ним, потом до другого и до третьего. Как все люди с чрезмерным самолюбием, которые страшатся неудач, в любовных делах Грейг был ужасно застенчив; она на две трети сократила ему путь к успеху. Ей отменно хотелось выказать свое торжество; из угождения же гордому адмиралу, который стыдился своей слабости, жила она сначала уединенно и ради скуки принимала у себя мелких чиновниц; но скоро весь город или, лучше сказать, весь флот пожелал с нею познакомиться. Она мастерски вела свое дело, не давала чувствовать оков, ею наложенных, и осторожно шла к цели своей, законному браку. Говорили даже, что он совершился и что у нее есть двое детей; тогда не понимаю, зачем было так долго скрывать его.

Оправдываясь в неумышленной нескромности, я слагал вину на слугу, а Юлия Михайловна сказала, что не бранить его, а благодарить должна. Сам же Алексей Самойлович, видя мое учтивое, приветливое, хотя свободное с нею обхождение, начал улыбаться и заставил у себя обедать, В ее наружности ничего не было еврейского; кокетством и смелостию она скорее походила на мелкопоместных польских паней, так же, как они, не знала иностранных языков, а с польским выговором хорошо и умно выражалась по-русски. За столом сидел я между нею и адмиралом. Неожиданно с сим последним зашел у нас разговор довольно сериозный. Речь коснулась до завоевательницы и создательницы Новороссийского края (Екатерины Второй).

На другой день, 27-го, помаленьку я начал сбираться в дорогу, когда явился ко мне курьер с приглашением Алексея Самойловича и Юлии Михайловны пожаловать к ним на вечер, бал и маскарад 28 числа. Мне следовало бы отказаться, во-первых, потому, что это был день кончины отца моего, во-вторых, что я два лишних дня должен был потерять в пути; но мне не хотелось невниманием платить за учтивость, да и любопытство увидеть николаевское общество во всем его блеске взяло верх над долгом. Дней за десять перед тем видел я одесское, но не мог судить о великой разнице между ними, не будучи ни с кем знаком. Мужчины несколько пожилые и степенные, равно как и барыни их, сидели чинно в молчании; барышни же и офицерики плясали без памяти. Масок не было, а только две или три костюмированные кадрили. Женщины были все одеты очень хорошо и прилично по моде, и госпожа Юлия уверяла меня, что она всех выучила одеваться, а что до нее они казались уродами. Сама она, нарядившись будто магдебургской мещанкой, выступила сначала под покрывалом; ее вел под руку адъютант адмирала Вавилов, также одетый немецким ремесленником, который очень забавно передразнивал их и коверкал русский язык. На лице Грейга не было видно ни удовольствия, ни скуки, и он прехладнокровно расхаживал, мало с кем вступая в разговоры. Сильно возбудил во мне удивление своим присутствием один человек в капуцинском платье; он был не наряженный, а настоящий капуцин с бородой, отец Мартин, католический капеллан черноморского флота, который, как мне сказывали после, тайно венчал Грейга с Юлией. Оттого при всех случаях старалась она выставлять его живым доказательством ее христианства и законности ее брака; только странно было видеть монаха на бале…»

Здесь следует сделать некоторое уточнение. Так как капелланов на Черноморском православном флоте не существовало, то, скорее всего, венчание протестанта Грейга с недавно обращенной в православие Лией происходило по протестантскому обряду в николаевской протестантской церкви, не имеющей никакого отношения к флоту. Информации Вигеля относительно вероисповедания жены Грейга противоречит ряд других исследователей, которые считают, что Лия-Юлия не желала принимать ни православия, ни становиться протестанткой, оставаясь в иудействе, а поэтому венчание адмирала с девицей было невозможно, и она считалась только гражданской женой Грейга. О том, что Лия-Юлия была именно гражданской женой Грейга, пишет в своих письмах и адмирал Лазарев.

Высшая аристократия, разумеется, не приняла в свое общество Лию-Юлию, но та, судя по всему, не слишком переживала из-за этого, так как власти «матери-командирши» Черноморского флота ей вполне хватало. Что касается Грейга, то он, как это часто бывает в подобных случаях, когда пожилые мужчины сходятся с молодыми девицами, полностью попал под ее влияние. Теперь всеми хозяйственными делами Черноморского флота (да и не только хозяйственными), по существу, заправляла сожительница командующего и ее ближайшее окружение. Супруга Грейга вначале прибрала к своим рукам все поставки флоту корабельного леса, а затем наложила свою длань и на другие направления хозяйственной деятельности флота. Грейг, к большому сожалению, сам, быть может, до конца того не понимая, стал лишь ширмой в умелых, жадных и цепких руках. Впрочем, и в отношении Грейга имеется достаточно «странный» факт: командующий Черноморским флотом и портов, как оказывается, являлся одновременно… председателем Николаевского ссудного банка! Командующий флотом и портов – банкир, надо ли говорить, как можно было направлять (и куда направлялись!) финансовые потоки! На эту должность, скорее всего, могла определить адмирала его не в меру предприимчивая сожительница. Лучшего прикрытия для финансовых махинаций придумать было просто невозможно!