Текст книги "Мятеж броненосца «Князь Потемкин-Таврический». Правда и вымысел"

Здесь тоже полное вранье. Дело в том, что в минном отделении взрывать было нечего, так как зарядные отделения самодвижущихся мин (торпед) хранились в отдельном минном погребе.

Остальные же офицеры тоже были убиты самым зверским образом. При этом никто из них практически (за исключением разве что Гиляровского) даже не пытался сопротивляться.

Из воспоминаний потемкинца С. Токарева: «Офицеры до того перепугались, что многие даже не пытались стрелять (дело в том, что при себе револьверы были далеко не у всех. – В. Ш.). Некоторые офицеры сопротивлялись, но были расстреляны. Некоторые бросились в воду. Они искали спасения, но пули догоняли их».

Чтобы хоть как-то оправдать изуверскую расправу над беззащитными офицерами, в советское время придумывалась всевозможная чушь, лишь бы их опорочить. Вот один из образчиков таких «исследований»: «…Н. Ф. Григорьев и Н. Я. Ливенцев были убиты в воде при попытке добраться до миноноски». Дескать, сами и виноваты, нечего было убегать, да еще плыть на миноносец, чтобы дальше пакостить! Разумеется, офицеры прыгали в воду! А что бы вы делали, когда за вами бы гонялся с винторезами Матюшенко со своими дружками?

Из воспоминаний кораблестроителя гарантийного механика А. Харкевича, спрятавшегося в каюте с механиком Заушевичем, Коваленко и лейтенантом Григорьевым: «…Почти у всех нас мелькнула одна и та же мысль – за борт! Мы были убеждены, что если промедлим хоть минуту, то тут же будем перебиты как зайцы. Внимание наше сосредоточилось на окне, выходившем на батарею. Мигом выбито стекло и выворочены медные прутья. На батарее пока никого не было. Мы бросились к полупортикам 75-мм орудий, по стволу орудий вылезли наружу и спрыгнули на нижний броневой уступ, на уровне 6-дюймовых пушек. Здесь спешно разделись и стали прыгать в воду. Первым прыгнул Коваленко, за ним, почти касаясь друг друга, Григорьев и я. В этот момент к амбразуре хлынула толпа матросов с криком: “Бей его, это старший офицер…” Это было явное недоразумение. Очевидно, часть команды еще не знала, что старший офицер был первым убит на шканцах, тут же их ввело в заблуждение некоторое физическое сходство между мною и старшим офицером. Заушевич прыгнуть за борт не успел и был захвачен матросами. Когда после прыжка я выбрался на поверхность, то увидел рядом с собой тяжело плывущего Григорьева, а в нескольких саженях впереди голову Коваленко, быстро удалявшегося от корабля. Сзади трещали выстрелы. Пули кругом взрывали воду. Вдруг Григорьев издал какой-то странный звук, голова его и вода кругом окрасились кровью и несчастный пошел ко дну».

Что касается Харкевича и Коваленко, то им удалось доплыть до артиллерийского щита и, взобравшись на него, ждать решения своей судьбы. Несколько позже оба были сняты шлюпкой с «Потемкина» и доставлены на корабль.

Не все понятно и со смертью лейтенанта Неупокоева. В начале мятежа Неупокоев находился на юте рядом с Гиляровским. По официальной версии и ряду воспоминаний, он был там же убит из винтовки кем-то из выскочивших наверх вооруженных мятежников. К примеру, потемкинец Н. Рыжий вспоминает: «Восстановить порядок пытался только… помощник капитан 2-го ранга Гиляровский и лейтенант Неупокоев, которые и были расстреляны немедленно (не убиты, а именно расстреляны. – В. Ш.), а остальные офицеры были арестованы».

По версии историка Б. И. Гаврилова, старшего артиллерийского офицера лейтенанта Л. К. Неупокоева убили первым из офицеров. Его гибель описана так: «…Денчик (строевой квартирмейстер. – В. Ш.) отобрал восемь караульных, но не успели они двинуться с места, как раздались выстрелы. Первый выстрел – в воздух – сделал трюмный В. Никишин, а третьим был убит лейтенант Л. Неупокоев». В книге Ю. М. Чернова «Мятежный броненосец» это описано несколько иначе: «Патроны, спрятанные за иконой Николая Угодника, пригодились Василию Никишкину. Он погнался за лейтенантом Неупокоевым, который взвел пистолет, но выстрелить не успел – Никишкин его опередил. Не ясна его роль в начальный период событий на юте».

Однако матрос Г. Полторацкий описывает куда более жуткую смерть этого храброго офицера: «В каземате лейтенант Неупокоев не давал матросам брать винтовки. Его убили прикладами».

Из кают-компании бунтовщики вытащили мичмана Вахтина, которого тут же забили ногами и стульями (!) до полусмерти. Но, на его счастье, рядом не оказалось Матюшенко, а потому, избив мичмана, добивать его матросы все же не стали, а бросили. Мичман Вахтин от удара прикладами по голове «впал в бессознательное состояние». Очнувшись, он спрятался под столом в кают-компании, чтобы не быть выброшенным за борт. Чудом выжил.

Что касается судового священника иеромонаха 65-летнего отца Пармена, то и он едва остался в живых. В момент мятежа старик иеромонах обедал в кают-компании. По собственному его показанию, по сигналу общего сбора он вышел в коридор, где неожиданно какой-то матрос с криком «Бей попа!», нанес ему три удара прикладом «в левую челюсть, в правую руку и подмышку левого бока». Прятался старик в артиллерийском каземате. Матросы обещали отца Пармена расстрелять. Несмотря на угрозы расправы, он в этот же день причащал раненого старшего врача Смирнова и артиллерийского квартирмейстера Вакуленчука.

Не дали матросы убить Матюшенко и мичмана Макарова, доставившего на броненосец злополучное мясо, которого команда любила за доброе отношение и заботу. Не решившись на открытый конфликт, Матюшенко на сей раз отступил.

Из воспоминаний кораблестроителя гарантийного механика А. Харкевича: «Вдруг за кормой произошло движение. Группа матросов бросилась туда и вытащила на палубу мичмана Макарова, пытавшегося вплавь добраться до миноносца. Утихшие было зверские инстинкты проснулись вновь, и жизнь Макарова повисла на волоске. Но в толпе раздались решительные крики: “Довольно крови!” – и Макаров был спасен».

Раненный в начале мятежа на палубе в живот врач Смирнов кое-как добрался до своей каюты и лег на койку. Фельдшер Бринк пытался оказать ему помощь, но его выгнали. Расправиться с врачом пожелал сам «пахан». С юмором профессионального живодера Матюшенко поинтересовался у истекающего кровью: «Ну, что, мясо-то хорошее было? Вот мы тебя сейчас на котлеты и изрубим». По его приказу матросы вытащили стонущего Смирнова на верхнюю палубу и с криком: «Раз, два, три» – выбросили еще живого за борт. После этого пытавшегося плыть Смирнова добили выстрелом в голову. Остальные офицеры и кондукторы были избиты прикладами и ногами, связаны и заперты в кают-компании. Матюшенко и его помощники к этому времени уже просто подустали от кровавых дел и решили передохнуть.

Вот как убивали корабельного врача согласно версии историка И. И. Пономарева: «А где же доктор? – спросил кто-то. Доктор Смирнов в момент восстания скрылся в своей каюте, сделал бритвой надрез на теле и, обмазавшись кровью, притворился тяжелораненым. Восставшие выволокли доктора на палубу, на суд народный. Он также был расстрелян».

По другой версии, врача убивали подручные Матюшенко: квартирмейстер Курилов, рулевой Самойленко и матрос второй статьи Фурсаев. Они якобы вытащили тяжелораненого Смирнова наверх. «Мясо хорошее?» – кричали ему. «Нет», – ответил врач. «Что же ты сказал, что хорошее?..» Смирнов не нашел ответа, и мятежники, подняв его на штыки, выбросили в море. Есть другие варианты предсмертного глумления над врачом, но суть их примерно та же.

Есть свидетельства, что инициатором выбросить за борт доктора Смирнова был его непосредственный подчиненный санитар Черницын. Он же лично и выбросил раненого доктора в море. Этот же Черницын, озорства ради, стрелял из винтовки и в офицерские каюты. Смирнов еще живым выброшен за борт во время перехода броненосца от Тендры в Одессу. По некоторым свидетельствам, руки врача были связаны.

Верный матюшенковец Лычев расправу над Смирновым в своих мемуарах описал так: «Суд был краток и единодушен: “За борт подлеца!” – и Смирнов полетел в море. А чтобы ему не пришлось долго плавать, один из матросов пустил ему вслед пулю с напутствием: “Ты нас заставлял есть червей, теперь сам покорми рыб!”»

В ряде мемуаров и исторических работ к истории убийства подошли более творчески. Дело в том, что как ни крути, а зверское убийство врача не красит даже самых продвинутых революционеров – ведь врач он и есть врач! Поэтому, чтобы хоть как-то оправдать убийство доктора Смирнова, был придуман поистине иезуитский ход. Уже знакомый нам историк Ю. Кардашев пишет, что врач Смирнов сам себе нанес рану ножом (!), сделав надрез на коже живота». Прямо не корабельный врач, а самурай, делающий себе харакири. Сделал он это якобы для того, чтобы притвориться раненым и вызвать к себе жалость у мятежников, вот ведь какой подлюга! Ну как такого не прикончить!

Вспоминает матрос Г. Полторацкий: «Доктор Смирнов для спасения себя сделал себе в мякоть самострел и спрятался в лазарет. Доктора Смирнова выбросили за борт».

На самом деле, разумеется, никаких самострелов и надрезов себе Смирнов не делал. Он был вначале тяжело ранен в живот штыком (в лазарете ему делал перевязку корабельный фельдшер), а потом зверски добит все тем же Матюшенко и его дружками. При этом в своей «самурайской» выдумке Ю. Кардашев отнюдь не оригинален, а просто повторяет «утку», рассказанную бывшим матюшенковцем И. Лычевым. Тот принимал самое активное участие в расправе с офицерами, а спустя годы, как мог, оправдывался в своих мемуарах.

Как здесь не вспомнить знаменитый революционный лозунг: «Дело прочно, когда под ним струится кровь!»

Пытались убить мятежники и младшего врача корабля А. С. Голенко. Сбежавшиеся матросы стреляли в младшего врача Голенко и по тем, кто пытался спастись в море. Один из них, по собственному признанию, выпустил по плавающим в воде офицерам и матросам 40 пуль. Однако стрелками матросы были неважными, в Голенко они промахнулись. Около семи часов он прятался в рулевом отделении под цистерной с маслом. По его показаниям, от жары и волнения младший врач находился в полуобморочном состоянии и был обнаружен матросами во время перехода броненосца от Тендры к Одессе. Поначалу найденного Голенко хотели снова расстрелять, но потом решили, что врач на корабле все же будет нужен. Забегая вперед, отметим, что поведение младшего врача Голенко в дни мятежа вообще было достаточно странным – он то вроде бы поддерживал мятежников, то пытался организовать заговоры с целью ареста главарей мятежа. И сейчас историки затрудняются дать однозначную оценку деятельности Голенко. Что касается властей, то они решили однозначно – Голенко с флота изгнать, чина лишить и никогда обратно не возвращать.

Помимо семи убитых офицеров большинство остальных было ранено и практически все были зверски избиты. Оставшихся в живых офицеров заперли в одной из кают, пообещав завтрашний расстрел. После этого начался повальный грабеж офицерских кают и расхищение вещей убитых матросов.

Выше мы уже описали личное участие Афанасия Матюшенко в издевательствах и казнях офицеров. Картина его зверств выглядела настолько жутко, что в советское время историки всеми силами пытались замолчать его деяния – уж больно страшно все выглядело даже по революционным меркам. Отсюда и скороговорка историка С. Найды и других. Понять можно, правдивое описание только издевательств над офицерами сразу бы сорвало весь флер романтизма с палача Матюшенко и его подручных.

По воспоминаниям очевидцев, Матюшенко все время кричал: «Довольно они нас вешали, будем их вешать!» Где и когда Матюшенко видел, чтобы в русском флоте вешали матросов, пусть даже самых нерадивых, я, честно говоря, не знаю. Думаю, не мог знать этого и Матюшенко. Кричал же он эту ахинею исключительно для того, чтобы хоть как-то снять с себя ответственность за намеченные им убийства офицеров корабля.

Из всего вышесказанного напрашивается вывод, что убийства офицеров, причем убийства зверские и публичные, были запланированы заранее, еще до начала мятежа. При этом о какой-либо конкретной мести речь вообще не шла. Дело было в ином. Необходимо было ошеломить команду «Потемкина» пролитой кровью и дать понять каждому, что обратного пути после совершенного ни у кого уже нет. Все они участники и соучастники совершенных преступлений, и никакого снисхождения им уже не будет, а потому все отныне должны быть послушны новым вожакам и идти за ними до конца.

* * *

После захвата власти на корабле мятежники разыскали и вывели на верхнюю палубу сверхсрочников кондукторов. Матросы решали – убивать их или оставить в живых. За расстрел кондукторов, естественно, был Матюшенко, но большинство матросов заявили, что без сверхсрочников им будет трудно управлять кораблем, к тому же уже хватит крови. Из показаний минного кондуктора Акима Лесового: «Когда я вышел наверх, то увидел, на кнехте среди команды стоял с ружьем Матюшенко. Матюшенко, увидев меня, подозвал меня, и когда я подошел, с меня сорвали сзади погоны. Матюшенко спросил у команды: убивать меня или нет, раздалось несколько голосов, чтобы убить, и тогда Матюшенко… крикнул: “Расступись!” – сзади меня команда разбежалась, а Матюшенко и Сыров, стоявший возле него, нацелились в меня. Я схватил их за винтовки, подойдя к ним, и спросил у команды, за что меня убивают, тогда несколько голосов раздалось, что не надо убивать, я опустил ружье Сырова, который его убрал и продолжал спрашивать команду, пока команда опять меня не окружила, и тогда опустил винтовку Матюшенко. Матюшенко приказал меня арестовать».

Матюшенко просил команду расстрелять и артиллерийского кондуктора Шопарева, но матросы не согласились. Ученик машиниста матрос А. Н. Заулошнов все порывался застрелить боцмана Зыбалова, но и его удержали.

До конца остался верен присяге строевой квартирмейстер Александр Денчик, пытаясь защитить офицеров. Матюшенко выбил у него из руки винтовку, пообещав, что он с ним расправится позднее. Каким-то чудом остались в живых машинный кондуктор П. Г. Бардюков и сигнальный боцманмат Фридрих Веденмеер.

На протяжении многих лет в трудах по восстанию на «Потемкине» факт того, что потемкинцы не перебили кондукторов корабля – сверхсрочников, специалистов, прослуживших на флоте по 15–20 лет, подавался образцом революционной гуманности и даже излишней мягкотелости. При этом обычно писали так: «Подавляющее большинство их было верными помощниками и слугами офицеров, являясь связующим звеном между офицерами и нижними чинами. Им вменялось в обязанность следить за “порядком” на корабле и доносить на всех подозрительных и политически неблагонадежных матросов. За это они пользовались рядом привилегий, имели даже свою кают-компанию. Некоторые матросы требовали расправиться с кондукторами так же, как и с офицерами. Но часть команды выступила против, и великодушно предложила простить их, поверив лживому обещанию во всем повиноваться восставшим и честно нести службу. Дальнейшие события показали, как дорого заплатили матросы за свое великодушие».

На самом деле ни о каком великодушии речи и быть не могло. «За прошлые обиды» матросы преследовали по всему кораблю боцманов, фельдфебелей, кондукторов, избивали их, выводили на суд команды и угрожали расстрелом. Кондукторам была уготована та же участь, как и офицерам, если бы матросы могли сами управлять кораблем. Сборная команда со всего флота с большим количеством новобранцев была не в состоянии управлять кораблем и его эксплуатировать. Это могли обеспечить исключительно сверхсрочные унтер-офицеры, только поэтому они и были оставлены в живых.

При этом традиционно (опять же бездоказательно) считается, что группа противников восстания на «Потемкине» была относительно немногочисленна и состояла из 10 кондукторов и 60–70 матросов, в основном новобранцев. Оформленной организации эта группа создать не успела, но наиболее активные ее члены, сознательные враги восстания – прежде всего сверхсрочники-кондуктора и часть матросов, – устраивали тайные сходки. Возглавлял контрреволюционеров прапорщик Д. П. Алексеев, назначенный потемкинцами командиром корабля. Эта группа, если верить мемуарам потемкинцев, «вела активную агитацию, занималась провокациями и вредительством».

Историк Ю. П. Кардашев, откровенно симпатизирующий мятежникам, дает сверхсрочнослужащим «Потемкина» следующую характеристику: «Сверхсрочники корабля, исполнявшие обязанности младших командиров – боцманов, фельдфебелей, кондукторов, более определенно, чем офицеры, проявили свое отношение к восставшим». Эта небольшая по численности группа, составлявшая всего 16 человек, занимала особое положение среди личного состава корабля. Получая в отличие от рядовых матросов различные льготы и преимущества, они стали открытыми или тайными противниками восстания. Оставленные на броненосце по решению судовой комиссии сверхсрочники всячески вредили восставшим. Отказывались от выполнения своих обязанностей, уговаривали матросов не подчиняться распоряжениям руководителей восстания, вели переговоры со сверхсрочниками броненосца «Георгий Победоносец» с целью захвата власти на восставших кораблях и уводе их в Севастополь. Тайно составляли списки активных участников восстания, планировали арест судовой комиссии и выступали против эмиграции команды. Все они вернулись в Россию сразу же после высадки матросов в Румынии и выступили свидетелями на суде по делу о восстании, назвав имена практически всех его участников».

Вызывает уважение, что сверхсрочники-кондукторы, едва не погибнув от рук мятежников, фактически сразу же возглавили реальную оппозиционную работу на мятежном корабле, стремясь восстановить законную власть.

Забегая вперед, скажем, что машинный кондуктор П. Г. Бардюков, которого едва не расстреляли в день мятежа, пытался в Констанце изгнать с корабля будущего знаменитого троцкиста Х. Раковского, а также осточертевшего матросам А. Березовского. Храбро вел себя сигнальный боцманмат Фридрих Веденмеер. Вначале его намеревались убить вместе с офицерами, но потом решили оставить в живых, как специалиста. Все время пытался организовать сопротивление мятежу и арестовать вожаков. Отказывался исполнять приказы Матюшенко и его сообщников, поднимать сигнальные флаги, якобы сообщил артиллеристам во время обстрела Одессы неверные данные дистанции до цели – дома командующего округом.

Во время перехода из Феодосии в Румынию Веденмеер вместе с Алексеевым был обвинен в попытке повернуть броненосец на Севастополь и едва не был выброшен за борт. В Констанце именно он собрал и передал секретные сигнальные книги командиру судна «Псезуапе» капитану 2-го ранга Н. Н. Банову.

Что касается строевого квартирмейстера А. Денчика, то он впоследствии тайно составил список активных участников мятежа. Вернулся в Севастополь из Констанцы. «Я команды не знал и, уже потом, наводил справки о тех людях, которых заметил с винтовками и патронами, я их всех записал в книжечку, которую теперь вам передаю». В своей книжке Денчик указал 77 фамилий активных мятежников.

Итак, из 746 человек команды в восстании активно участвовали около 280–300, неустойчивую позицию занимали около 400 человек и около 70 человек являлись противниками восстания. Революционные матросы прекрасно знали всех «контрреволюционеров» и теоретически могли бы применить к ним «самые решительные меры, не ограничиваясь агитацией на митингах». Однако они не сделали этого, но, как мы понимаем, совсем не от своей доброты. Просто они прекрасно понимали, что, только начни они вслед за массовым убийством офицеров также убивать сначала кондукторов, а потом и просто всех с ними не согласных, их самих быстро перебьют. Правда, матюшенковцы постановили было избавиться от главных своих врагов – кондукторов, но это решение, принятое уже в конце восстания, так и не было исполнено. Да и не могло быть исполнено, т. к. без профессиональных специалистов матросы были просто не в состоянии обслуживать сложную корабельную технику. Тем самым оказались не осуществлены «рекомендации» «Централки», которые якобы предусматривали поголовную ликвидацию всех контрреволюционных элементов.

Всего в команде «Потемкина» на момент мятежа было 763 матроса и 12 кондукторов. Из них пять матросов погибли, еще 12 было ранено. Однако известно, что офицеры в матросов не стреляли и ни один из них (о смерти Вакуленчука мы будем говорить еще отдельно) от офицерских пуль не погиб. Кто же убивал и ранил матросов на «Потемкине»? Ответ напрашивается сам собой – Матюшенко и его подручные. Отдельные историки пытаются говорить о неких «шальных пулях». Но это явная ложь! Убить и ранить случайно 17 человек не так-то просто. На самом деле это были матросы, которые не просто не желали участвовать в мятеже, но и активно противодействовали его началу. Скорее всего, это были люди из окружения Вакуленчука. С ними и расправились под шумок. Известны некоторые имена убитых: комендор Шевелев, матросы второй статьи Эгель, Османский и Татаренко и трех раненых – Грязцов, Сложеница и Пригорницкий (Прогорницкий). Впрочем, в ряде источников говорится о 30 погибших во время мятежа матросах. При этом, правда, фамилии их не приводятся.

* * *

А как вообще жилось матросам на «Потемкине», как обстояло дело с питанием? Не голодали ли они? Вообще, нормы питания на кораблях российского флота в начале XX века были весьма высокими, почти в полтора раза выше, чем у солдат. При этом физически матросы работали гораздо меньше, чем солдаты, в основном во время погрузки угля и боезапаса. Однако и на время таких авральных работ существовал специальный повышенный рацион с увеличенными порциями мяса.

В этой связи весьма полезно приглядеться к матросам в фильме Эйзенштейна. В центре кадра у него то и дело появляются «оголодавшие матросы» с такими потрясающе толстыми лицами и двойными подбородками, что с трудом верится, чтобы оные битюги чего-то где-то недоедали. Форменки на них просто трещат! Что касается офицеров в фильме, то они, напротив, все на редкость тщедушны, а потому зритель совсем не удивляется, почему толстенные матросы так легко побеждают своих худосочных начальников.

Относительно ситуации с питанием на «Потемкине» есть два свидетельства. Первое изложил историк Б. И. Гаврилов своей книге «В борьбе за свободу»: «В мае на инспекторском смотре команда “Потемкина” доказала инспекторам, что офицеры на корабле ежедневно воруют 50 матросских пайков. Впервые подобная претензия была высказана еще в 1904 г. Но и теперь заявление матросов ни к чему не привело. Члены команды высказали также возмущение негодным мясом и червивыми сухарями, но безрезультатно. 18 мая потемкинцы вновь выразили недовольство качеством хлеба и крупы, на этот раз командир корабля назначил комиссию для расследования. Она признала справедливость высказанных требований, и качество хлеба было улучшено. Причина уступок командира заключалась, вероятно, в том, что к этому времени Е. Н. Голиков получил первое анонимное письмо о подготовке восстания и решил лишний раз не озлоблять матросов».

Что касается возмущения историка Б. И. Гаврилова относительно воровства пайков, то здесь все поставлено с ног на голову: разумеется, офицеры «Потемкина» никаких пайков не воровали. Дело в том, что иногда кают-компания вполне законно обращалась к корабельному ревизору, и тот для улучшения питания за плату по казенным расценкам действительно выдавал ей некоторое количество пайков. О таком случае на крейсере «Изумруд» во время Цусимского похода, в частности, рассказывает в своих мемуарах врач с крейсера «Аврора» Кравченко. Это было удобно и офицерам, так как не надо было ломать голову, что и где купить, и ревизору, который официально проводил этот обмен по ведомостям. При этом, конечно, никакого ухудшения матросского стола не происходило, так как продовольственные пайки офицеры выкупали не из числа матросских пайков. Помимо этого во время достройки на «Потемкине» присутствовала масса специалистов и рабочих, которые «доводили» корабль. Всех их надо было кормить. На всех них выделялись продпайки. Причем оформлялись они так же, как оформлялось питание прикомандированных матросов и офицеров на советском и нынешнем российском флоте. Человек прибывает на корабль, имея на руках продовольственный аттестат, равный одному пайку. По аттестату его ставят на довольствие. Если же у прибывшего такого аттестата нет, то он просто вносит командировочные деньги в корабельную кассу, фактически выкупая свой продпаек, после чего питается наравне со всеми. Поэтому 50 продпайков – это, скорее всего, именно пайки, выделяемые для работавших на броненосце специалистов. Заявление о незаконности кормежки рабочих было откровенным обманом не разбирающихся в тонкостях расчетов матросов, которых кто-то подзуживал. Именно поэтому никакой реакции на эти «претензии» и не последовало.

18 мая команда выразила недовольство качеством хлеба и крупы. По другой версии, вопрос об улучшении качества поставляемых на корабль продуктов подняли офицеры. Голиков немедленно назначил комиссию для расследования. Комиссия признала справедливость требований. После этого командир принял все меры для улучшения качества провизии, предъявив претензии к тыловым службам флота. Так что вопросами улучшения питания на корабле занимались.

Любопытное свидетельство оставил нам инженер-механик Александр Коваленко, который оказался единственным офицером, добровольно присоединившимся к восставшим, в своих воспоминаниях, опубликованных в «Литературно-научном вестнике» во Львове в 1906 году, писал: «…Вообще матросу живется совсем неплохо… обычная еда команды хорошая. Я, как и много кто из офицеров, часто охотно ел матросский борщ. Правда, бывали иногда, как я заметил, случаи неудовольствия команды мясом или маслом, но они были отдельные и всегда происходили от случайного недосмотра. Тяжелым трудом матросы не обременены: обычный рабочий день не более восьми часов. В отношениях офицеров к команде постепенно завелся тот тон, который не только не позволяет им прибегать к кулачной расправе, но и вынуждает их оставаться в определенных рамках корректности. Даже те, которых очень немного между ними и которые, безусловно, являются исключением из них, что были бы не прочь припомнить иногда старину, вынуждены сдерживать себя: во-первых, из страха перед высшим начальством, которое скорее из осторожности, чем из каких-либо гуманных мотивов, обуславливает офицерам необходимость некой тактичности в отношениях к “нижнему чину”, а во-вторых, из чувства неловкости перед товарищами».

Кому, спрашивается, верить, историку Гаврилову или непосредственному участнику событий поручику Коваленко, которому что-либо выдумывать не было никакого резона? Я больше верю в данном случае Коваленко. А потому, на мой взгляд, вывод однозначен – офицеров на «Потемкине» убивали вовсе не из-за сведения каких-то личных счетов, а только потому, что так надо было организаторам бунта – цель оправдывала средства…

* * *

Однако смерти офицерам на «Потемкине» желали далеко не все матросы. Одних заставляли участвовать в мятеже насильно, и они вынуждены были уступить силе, другие проявили твердость и остались людьми. Фактически реальным участником мятежа был лишь каждый третий из числа матросов. Колеблющаяся масса, составлявшая, согласно расчетам историка Ю. П. Кардашева, более 500 человек, во время мятежа оставалась достаточно инертной, а впоследствии вообще постепенно стала выходить из повиновения боевиков. Это был своеобразный барометр, который с каждым новым днем демонстрировал приближение контрреволюционной бури.

Тот же историк Ю. П. Кардашев на основе собственного анализа ситуации во время мятежа пишет: «Например, некоторые матросы в начале восстания оказались с винтовками в руках не по своей воле. Те, кто первыми начали восстание, были заинтересованы в том, что число их сторонников было как можно большим. – Бей того, у кого нет винтовок! – кричали они».

Вывод Кардашева подтверждают многочисленные факты. Так, матрос Никита Фурсаев, по показаниям очевидцев, бегал около пирамид с винтовками, кричал «ура» и обещал молодым матросам: «Кто не будет брать винтовки, тех будем бить!»

Из показаний матроса Тараса Шестака: «В начале восстания находился в батарейной палубе и видел, как возмущенные матросы разбивали обеденные столы и вооружались. При этом они кричали: “Бери винтовки!”, а тех, кто не брал – били». Водолаз Ф. В. Попруга, машинисты И. П. Шестидесятый, В. П. Кулик и кочегар В. З. Никишкин заставили его (Шестака) взять винтовку. «Я ее взял, а потом обратно поставил в пирамиду».

Фактом является и то, что не хотевших участвовать в мятеже матросов не только избивали. Боевиками Матюшенко демонстративно на глазах всех был убит не пожелавший участвовать в мятеже ученик кочегара матрос Гавриил Шевелев. Другой же ученик кочегара, Сычев, был так напуган стрельбой и угрозами расправы, что прятался от боевиков Матюшенко все дни восстания и был обнаружен только после того, как команда покинула броненосец в Констанце. Как он там выжил, знает только Бог…

Машинный квартирмейстер Афанасий Сербин, к примеру, пытался защищать офицеров-механиков, за что был ударен штыком в голову. А квартирмейстер Резниченко, приставив ему к виску револьвер, заявил: «Мы сами механики теперь!»

А сигнальщики «Потемкина» закрыли собой вход в штурманскую рубку, где укрылся старший штурман корабля капитан Гурин. Туда рвался конопатчик палубы Иван Кобец, один из боевиков Матюшенко, чтобы «прикончить кровопийца». Именно Кобец должен был, согласно изначальным матюшенковским планам, убивать и командира корабля Голикова. Несмотря на угрозы расправы, сигнальщики не отдали озверевшему Кобецу штурмана и тем спасли ему жизнь.

Через несколько часов жизнь Гурина снова висела на волоске, и он остался в живых лишь благодаря заступничеству прапорщика Алексеева. Гурину было приказано довести «Потемкин» до Одессы. Был предупрежден, что если корабль сядет на мель, его тут же расстреляют. Ночью пытался вместе с боцманматом Ф. А. Веденмеером выбросить за борт секретные сигнальные книги и таблицы высот рангоута броненосца, но ему помешали и избили.

По показаниям того же капитана Гурина и прапорщика Алексеева в один из дней мятежа к Алексееву подошел сигнальщик Василий Хитеев и сказал: «Эх, ваше благородие, жалко мне вас. Я себя теперь проклинаю, что я вам не сказал раньше об этом.

– А ты разве знал раньше? – спросил я его.

– Как же, мы были еще в Севастополе и когда ходили на берег брать высоты, то я хотел сказать вам, что на корабле готовится бунт, но побоялся».