Текст книги "Балтика (Собрание сочинений)"

Из воспоминаний П.В. Чичагова: «…Граф Безбородко, очень тонкий дипломат, человек не особенно твердого характера, часто поддавался наговорам других, которые его сбивали; в особенности это удавалось нашему послу в Лондоне – графу С.Р. Воронцову. Последний, безусловно, любил свою родину, способствовал видам императрицы, вербуя в морскую службу иногда хороших английских моряков, но, досадуя на малую образованность своих соотечественников, доводил это чувство иногда до презрения. Всех без исключения русских моряков он считал невеждами. Говорили даже, будто он предлагал одно время графу Безбородко весь флот составить из иностранных офицеров и немногих русских, которые посылались для обучения в Англию. Переманивая англичан в нашу службу, граф становился защитником, покровителем и ходатаем за них перед императрицей. Беда, если кто-нибудь не ладил с англичанами, граф Воронцов обижался и принимал это за личное оскорбление. Стоило им отличиться, хотя бы наравне с русскими – и граф требовал для них значительных наград, повышения в чинах, грозил, что иначе они, уйдут, покинут флот. Многое исполнилось, и граф Безбородко из кожи лез, чтобы удовлетворить желаниям Воронцова».

По этой причине карьера у нанятых англичан, в отличие от русских офицеров, шла стремительно.

Особенно протежировал Воронцов вчерашнему английскому лейтенанту – Джеймсу Тревенину, офицеру дельному, но не знавшему ни России, ни нашего языка, ни нашего флота. Тревенина, однако, Воронцов почитал разве что ни гением и мечтал видеть в адмиралах. Куда уж тут тягаться какому-нибудь лейтенанту, о котором помнят разве что друзья-однокашники да папенька с маменькой в деревне.

Грейга с Тревениным объединяли тоже не только общие воспоминания о службе в британском флоте. Оба почитали Джеймса Кука, на сестре которого первый был женат, а второй участвовал в его кругосветном плавании. Слов нет, Тревенин был моряком дельным и деньги, получаемые из русской казны, отрабатывал на совесть. Однако нетерпеливый Грейг желал видеть своего сотоварища уже, ни много ни мало, а с младшим флагманом флота, а потому осаждал Безбородко просьбами произвести Тревенина в контр-адмиралы вне линии, что было в те времена делом весьма непростым. Хитрый Безбородко напрямую не отказывал, но и от прямых обещаний уклонялся, уверяя, что займется этим самолично после окончания кампании.

Со смертью Грейга расклад в противоборствующих партиях изменился. Почти сразу же закатилась карьера командира «Не тронь меня» Джеймса Тревенина. И хотя англичанину по-прежнему всей душой симпатизировали известные братья Воронцовы, однако помочь ему они уже ничем не могли. Пытались братья подобраться к Безбородко.

– Ах, Александр Андреевич, – сетовал ему младший брат при встречах во дворце, передавая слова старшего. – У наших моряков одно вертопрашество и невежество, дурь да лень. У англицких же с измальства культурность столь изрядна, что нашим и не снилась! Так что следует нам во флотоводцы двигать не каких-то сиволапых Круза с Козляниновым, а настоящего мореходца Тревенина. За что, кстати, будет нам почет и уважение с островов Британских!

Хитрый Безбородко монологи эти не перебивал, но и равнодушия к ним своего не скрывал. Эта игра его совсем не интересовала, и если при Грейге иностранцев он поддерживал, то после смерти адмирала к его выдвиженцам враз охладел.

Теперь всех волновало, кто будет поставлен во главе флота: ежели англичанин, то вновь верх возьмет их партия, ежели природный русак, то окрепнет и русская стороны.

* * *

Смерть предводителя свела на нет все боевые устремления Балтийского флота. Разом канули в никуда смелые прожекты и дерзкие планы Грейга. Теперь их просто некому было претворять в жизнь. Руководство флотом временно было поручено Тимофею Козлянинову, но права вице-адмирала были сильно ограничены, и на все свои действия он был обязан испрашивать разрешения из столицы. По существу, ему велели дожидаться, когда императрица и Адмиралтейств-коллегия найдут на должность командующего достойную кандидатуру.

Между тем шведы все не теряли надежды сбить наш отряд с Гангутской позиции и восстановить жизненно важную прибрежную коммуникацию между Швецией и войсками и флотом в Финляндии.

Третьего октября к Гангуту с востока двинулся пробный конвой. В охранении транспортов шли галеры и канонерские лодки. Одновременно навстречу им направились галеры с запада. В одно мгновение наш немногочисленный сторожевой отряд оказался в окружении.

Едва капитан 1-го ранга Тревенин заметил приближение противника с запада, навстречу ему сразу же был послан гребной фрегат «Святой Марк». Не испытывая судьбу, шведы тотчас спрятались за прибрежными камнями. Удалились восвояси и атаковавшие с востока.

Через день новая попытка прорыва. На этот раз галеры и канонерские лодки сами атаковали «Святой Марк». Наши бой приняли. Схватка была продолжительной и упорной. Из хроники войны: «С 4 часов пополудни завязалось довольно упорное дело между фрегатом и шведскими судами; оно продолжалось до ночи и закончилось отступлением неприятеля».

Но Тревенин шведов перехитрил и здесь, да еще как! Пока неприятельские галеры перебрасывались ядрами с гребным фрегатом, в бесконечный лабиринт шхер устремились вооруженные баркасы с абордажными партиями на борту. Выйдя шведам в тыл, они, как снег на голову, обрушились на сгрудившиеся в кучу транспорта и в мгновение ока захватили полтора десятка груженных военными припасами судов. Это был уже погром.

А Балтийский флот уже оттягивался к Ревелю и Кронштадту. Первыми вернулись в гавани и приступили к разоружению линейные корабли. Фрегаты Козлянинов на свой страх и риск еще некоторое время держал у Свеаборга, сторожа шведов, но в конце концов пришлось отозвать и их. Финский залив со дня на день грозило затянуть льдом и медлить с возвращением было нельзя.

А в самом Свеаборге настроение царило самое безрадостное. Да и откуда взяться боевому духу, когда, бежав из-под Гогланда, флот был загнан в Свеаборгскую нору и заперт там наглухо?

Карл Зюдерманландский меж тем уже смирился, что зимовать придется в Свеаборге, вдали от арсеналов и магазинов. Вначале разоружили галеры. Офицеры с них, получив отпуска, тут же, на зависть всем остальным, разъехались по домам. Затем понемногу стали готовить к зимовке и остальные суда. Местный госпиталь был забит больными, а на портовом кладбище уже давным-давно хоронили в наспех вырытых траншеях. Наиболее расторопные за немалые деньги скупали могильные места заранее, а затем втридорога перепродавали их своим менее разворотливым сослуживцам.

Адмирал Врангель, ежедневно являясь к герцогу для доклада, неизменно начинал разговор словами:

– Ваше высочество, нам еще не поздно прорваться в Швецию!

В ответ Карл лишь мрачно хмыкал:

– Два Гогланда за одну кампанию – это уже слишком!

– Тогда я прошу недельного отпуска! – заявил наконец в один из дней раздосадованный Врангель.

– Не смею задерживать, – махнул рукой герцог уже уставший от адмиральской назойливости.

В тот же день Врангель покинул Свеаборг, но карета его повернула не к Стокгольму, а в ставку короля. Густав Третий встретил адмирала приветливо.

– После общения с негодяями – аньяльцами так приятно пожать руку настоящему сыну Отечества! Что у вас в Свеаборге?

– Надо пробиваться в Карлскруну, – без обиняков заявил адмирал. – Но ваш брат, как заяц, боится высунуться за волнолом. Русские по этой причине – полные хозяева моря, и мы не смеем выйти даже на рекогносцировку!

– Гогланд отшиб моему братцу весь остаток разума, – нахмурился Густав. – Но есть ли у вас шанс проскочить мимо русских?

– Шанс наудачу есть всегда, ваше величество! – склонил голову Врангель. – Дело в том, что Финский залив у Кронштадта и Ревеля замерзает раньше, чем у Свеаборга, и русским придется уходить туда до того, как станет лед около нашего берега. Вот тогда нам и следует прорываться.

– Но лед опасен нам не менее, чем русским?

– Разумеется. В запасе у нас будет лишь несколько дней. А потому следует немедленно усилить наблюдение за русскими, не разоружаться и быть готовыми к прорыву в любой момент!

– Но может, все же не рисковать, а перезимовать как-нибудь в Свеаборге? – после некоторых раздумий спросил король.

– Тогда я прошу об отставке! – вскинул голову Врангель, и концы его старомодного парика взметнулись в клубах пудры. – Свеаборг – это ловушка и к следующей весне от флота там останется лишь куча дров. Ваше величество, умоляю вас, решайтесь!

Воцарилось долгое молчание. Густав нервно мерил шагами свой кабинет. Наконец он подошел к адмиралу и, положив ему руку на плечо, сказал:

– Я верю вам, барон. Да поможет нам всем Бог. Действуйте!

Вернувшись в Свеаборг, Врангель развернул бешеную деятельность. Первым делом адмирал пресек все разговоры о зимовке и разоружении. На корабли и фрегаты стали снова стаскивать снятые было припасы и порох. Разобиженный Карл Зюдерманландский отправился в Карлскруну, где принял от старшего брата командование армией.

Попытался Врангель выяснить и намерения противника, но в этом ему не повезло. Всюду шведы натыкались на дозорные русские фрегаты. А флаг-капитан Клинт и вовсе едва уцелел, когда за его яхтой погналось сразу несколько русских судов. Храбрый Клинт, однако, предпринял еще две вылазки, но никаких сведений о неприятеле так и не собрал. А Врангель требовал и требовал известий о русских:

– Если вы не в состоянии исполнять обязанности моего флаг-офицера, переходите служить на корабль! – ворчал он на Клинта.

– Но я делаю все, что только возможно! – защищался оскорбленный лейтенант.

– А вы делайте и невозможное! – топал ногами Врангель. – Я хочу знать, ушли ли русские в Кронштадт, оставив лишь дозоры или по-прежнему сторожат нас всей своей сворой за ближайшим углом!

На следующий день Клинт снова вышел в море. Шквальный ветер яростно кренил яхту. То там, то здесь плавали первые льдины. Чем дальше в глубь залива, тем их становилось все больше и больше. В лицо бил дождь вперемешку со снегом. Прошли Свартхольм – никого. Завернули к Урренгурду – тоже пусто. Тогда Клинт решительно взял курс на Гогланд. Матросы глядели исподлобья. Воспоминания о недавних событиях в здешних водах веселья не прибавляли. К тому же все понимали, что одинокая маленькая яхта – лакомая добыча для любого случайного фрегата. Однако Клинт косых взглядов не замечал. Лейтенант знал одно – приказ адмирала он обязан исполнить.

За Гогландом остановили рыбаков-финнов.

– Что видели? – задали им вопрос.

Рыбакам было что рассказать. Неделю назад они видели полтора десятка больших кораблей, плывших на восток.

– А были ли это русские? – спросил недоверчивый лейтенант.

– О да, конечно, – закивали рыбаки разом.

– Но почему именно русские? – не унимался дотошный флаг-офицер.

– Суда плыли так близко, что мы слышали голоса.

– Слава Всевышнему, – перекрестился Клинт. – Теперь все, кажется, начинает проясняться!

Спустя сутки он уже докладывал Врангелю:

– Вокруг на семьдесят миль пусто. Русские ушли в Кронштадт!

Не теряя времени, адмирал тут же отписал письмо герцогу Карлу. Герцог, сдав армию генералу Поссе, поспешил в Свеаборг, где уже вовсю заканчивались приготовления к походу.

Утром 19 ноября шведский флот вышел в море. Из гавани корабли выводили по пробитым ледовым каналам. Едва вышел последний, как ледовый панцирь вновь сомкнулся. А впереди еще предстоял сам переход, таивший столько неведомых опасностей.

Вокруг длинной вереницы судов простирались бескрайние белые поля. Морозный норд-ост обжигал лица. Матросы в исступлении взбирались по вантам.

– Вперед! – кричали им снизу офицеры. – Вперед!

То там, то здесь слышались пронзительные крики – это смертельно уставшие и замерзшие люди срывались с высоты мачт, разбиваясь насмерть о ледяные глыбы.

Вскоре штормовой ветер совершенно разметал корабли. Теперь каждый был предоставлен сам себе. Один из линейных кораблей выскочил на камни и был спасен лишь случайно проходившим мимо судном. Наконец вдалеке показался огонек Эландского маяка. Повеселевшие штурмана принялись чертить на картах последнюю прямую, конец которой упирался в столь желанную для всех Карлскруну. Несколько поутих и ветер. Суда, однако, теперь заваливало густым снегом, и вскоре их рангоут напоминал фантастический зимний лес, плывущий средь бушующих волн. А в корабельных лазаретах лекаря уже во всю безжалостно пилили несчастным отмороженные руки и ноги. Пальцы, за неимением времени, просто рубили топорами.

Но всему плохому когда-то приходит конец. Вот показалась на горизонте Карлскруна. Остался позади страшный восьмисуточный переход. По случаю чудесного избавления флота салютовали пушками и служили молебен. Изможденные матросы плакали, слыша звон колоколов:

– Благодарим тебя, Господи, что оставил нас живыми у Гогланда, за то, что вырвал нас из объятий ледяной смерти!

Карлскрунский ледовый поход шведского флота вошел в историю как предприятие поистине славное. Что ж, шведы еще раз показали, что их флот по праву считался одним из лучших в мире и уступать Балтийское море русским, несмотря на все передряги, был не намерен. Всем было ясно, что следующая морская кампания будет не менее упорной и боевой, чем нынешняя.

В портовом госпитале наскоро ампутировали обмороженные руки и ноги еще четырем сотням матросов. На дорогах Швеции сразу прибавилось нищих калек. Но подаяния давали не щедро, самим бы как-нибудь выжить!

* * *

Приняв временную команду над Балтийским флотом, контр-адмирал Козлянинов особо рад не был.

– Служил себе по чести и был в чести, – жаловался Тимофей Иванович своим сотоварищам. – Теперь же от недоброжелателей и завистников отбоя не будет. Скорее присылали бы уж кого-нибудь из стариков заслуженных!

– Ничего! – утешали его сотоварищи. – Свято место пусто не бывает. Пришлют и старого – и столь заслуженного, что еще не возрадуемся!

– И то ладно, – махал рукой Козлянинов. – А мы покамест будем на зимовку устраиваться.

Десять новейших и сильнейших линейных кораблей оставил он при себе в Ревеле, чтоб под рукой были. Шесть наиболее старых и потрепанных отослал чиниться в Кронштадт. Последние три, что в отряде Тревенина мыс Гангутский сторожили, направил в Копенгаген Фондезину в помощь, чтобы не донимал более своими жалобами.

Осенью в Петербургском порту кое-как снарядили тринадцать галер и каиков. Снова призвали Петра Слизова и велели ему перегнать эти силы в Выборг на зимовку.

– Но ведь этого все равно мало для отражения шведских удем! – заметил прямолинейный капитан 1-го ранга.

– А не твоего это ума дело! – тут же набросились на него чины флагманские. – Твое дело – со шведом драться, а наше – думы думать стратегические!

– Ну и думайте, мать вашу! – сплюнул Слизов и на галерах своих к Выборгу отбыл.

Утешало капитана 1-го ранга лишь то, что к весне в Петербурге намеревались построить новый гребной флот в полторы сотни вымпелов. Дай-то Бог!

Пока не стал лед в Ревельской гавани, посылал Тимофей Козлянинов к Свеаборгу и крейсера, глядеть, не отважатся ли на вылазку шведы. Но шведы сидели смирно и ни о каких диверсиях пока не помышляли. 5 ноября в Ревеле стал лед, и на судах Балтийского флота настала пора спускать вымпела, заканчивать морскую кампанию, втягиваться в гавань и разоружаться, готовясь к зимовке.

Главной темой разговоров в Ревеле в те дни наряду с похоронами Грейга были скандальные похождения внебрачного сына Екатерины Второй, графа Бобринского. Дитя любви императрицы и Григория Орлова, Бобринский был послан в свое время путешествовать, и набираться ума в Европу. Однако ничего путного из этого вояжа не получилось. Пьяные кутежи и скандалы царского отпрыска стали постоянным украшением первых полос французских и английских газет. Екатерина некоторое время терпела этот позор, но когда пьянки Бобринского стали связывать с ее именем, она велела сыну немедленно следовать в Ревель и сидеть там безвыездно.

Раздраженно она писала своему непутевому дитяти: «Я хорошо знаю, что Ревель не Париж и не Лондон и что вы скучаете там. Но вам полезно там побыть. Займитесь размышлениями, которые хоть немного вас исправят». Увы, до размышлений о бытии дело так и не дошло. Шумные гульбища с местными шлюхами да драки с полицией занимали у юного графа все его время. Не проходило дня, чтобы список «подвигов» не пополнялся новым пикантным случаем. Кто-то из доброхотов предложил было Чичагову взять Бобринского к себе на исправление генерал-адъютантом. В ответ старик лишь испуганно перекрестился:

– Чур меня! Чур меня! Ентот шалопай и без шведов быстренько меня в гроб загонит!

После Гогланда ушлые мичманы, как один, писали домой папенькам и маменькам слезные письма: все утонуло и сгорело, насилу сам жив остался, вышлите денег. Папеньки и маменьки, пугаясь, просимые деньги высылали. Мальчишки радовались:

– Будет теперь на что зимой погулять, чай мы теперь не какие-нибудь вчерашние гардемарины, а настоящие мичманы, водой и огнем пытанные!

А когда корабли стали в лед, гуляя в кабаках, мичманы деланно вздыхали друг перед дружкой:

– Засиделись мы чтой-то на берегах, скорей бы уже и на синюю воду!

А в петербургских театрах в те дни начался настоящий бум. Все наперебой ставили веселую пьесу, автором которой была сама императрица – «Сказка о Горе-богатыре Косометовиче». Главным героем пьесы был некий придурок с манией величия, случайно оказавшийся на троне и мечтающий захватить весь мир. Намек был слишком прозрачен. Одновременно секретарь Потемкина, Василий Петров, написал еще одну пьесу, которая тоже имела немалый успех – «Приключения Густава Третьего, короля Шведскаго». В «Приключениях» Петрова снаряжающийся в поход Густав не только «по-Карлову остригся», но и «оделся в латы, как в кожу льва осел». Это сравнение очередной раз указывало зрителям на стремление Густава уподобиться Карлу. Дело в том, что эзоповский осел, переодетый львом (и представлявший Карла Двенадцатого), появлялся в русских пародиях еще в годы Северной войны.

Едва ударили первые морозы, отвел войска по кантонир и винтер-квартирам и Мусин-Пушкин, а сам поспешил домой в Петербург, чтобы отдохновиться в кругу семьи и в театрах от дел ратных.

Глава восьмая
На рейде Копенгагена

Счастливо избегнув охватки со шведским флотом, Виллим Фондезин благополучно достиг острова Готланд, когда на горизонте вновь показались многочисленные паруса. На российских кораблях тотчас сыграли тревогу, но напрасно, то был датский флот. Но боязнь новой встречи со шведами вице-адмирала не покидала.

– Как бы не опомнились, да за нами вслед не кинулись! – переживал он.

У Борнхольма отряд попал в полосу противных ветров и в последних числах июня прибыл в Копенгаген. А спустя несколько дней российский посланник Крюднер вручил Фондезину высочайший указ о начале войны со Швецией.

Определяя к себе в Средиземноморскую экспедицию младшим флагманом вице-адмирала Фондезина, адмирал Грейг желал, прежде всего, видеть в нем послушного и беспрекословного исполнителя своей воли, а не более. Сам Фондезин по отзыву Грейга был человеком исправным и послушным. Грейг, правда, не раз сетовал на излишнюю осторожность младшего флагмана, но считал это делом поправимым, так как все предполагал решать сам. Никто не думал, что Фондезину выпадет жребий действовать самостоятельно.

Указ о начале войны на кораблях зачитали, команды взбодрились, офицеры рвались в бой, но все осталось по-прежнему. Корабли все так же стояли на якорях и в море выходить никто не собирался. Никаких действий вице-адмирал не предпринимал. Когда его спрашивали, почему стоим без дела, отвечал недовольно:

– А потому, что на сей счет никаких инструкций я не получал, а торопливость хороша лишь при ловле блох прытких!

Но вот пришло новое известие, на этот раз о Гогландском сражении. В кают-компаниях и в матросских палубах поднялся шум и гам: чем мы хуже, почему сидим без дела? Офицеры депутацию за депутацией к Фондезину слать начали, дескать, пора и нам свою долю в дело общее внести. Но на все просьбы вице-адмирал отвечал неизменно:

– Нету пока из столицы указательств никаких конкретных! А без приказа я в море идти не могу!

И только тогда, когда возмущенная офицерская молодежь перешла от глухого роптания к откровенным дерзостям, Фондезин попросил посланника помочь ему в одном деликатном деле.

– Это в каком же? – искренне удивился просьбе длинный и сутулый Крюднер.

– Хочу разорить я шведский порт Гетеборг, а затем произвесть поиск на Марстранд и изничтожитъ в здешних водах всю шведскую коммерцию!

– Ради бога, коль решили, так и действуйте! – пожал плечами посланник. – Но я-то здесь причем?

Хочу просить в сем деле помощи датского флота. – горячо зашептал ему на ухо вице-адмирал, хотя разговор шел и так наедине.

– Виллим Петрович! Вы ведь опытный человек и должны понимать, что никогда, пока не решен вопрос о вступлении Дании в войну, никто на сей шаг не пойдет! Мы и так должны благодарить датчан, что они дали нам корабельное пристанище в Копенгагене! – Крюднер был изрядно озадачен политической дремучестью своего собеседника.

– Жалко! – вздохнул Фондезин. – Одному соваться-то в проливы боязно!

– Это от чего же? – уже со злобой бросил посланник. – У меня есть верные сведения о неприятеле. В проливах сейчас прячутся лишь три шведских фрегата. На каждом по сорок пушек. Вот и названья их: «Венус», «Белона» и «Диана». Истребляйте их на здоровье, у вас-то ведь корабли 100-пушечные!

В ответ вице-адмирал отчего-то принялся вдруг вздыхать тяжко да охать, бормоча какую-то чушь. Проводив Фондезина до порога своего дома, Крюднер долго нервно расхаживал по кабинету, затем зашел к жене.

– Разумеется, о состоявшемся между мной и Фондезиным разговоре я извещать Петербург не стану, но одно мне уже предельно ясно: побед от сего флотоводца державе нашей ждать не следует! – заявил он.

– Будем ли мы приглашать его в наш дом? – поинтересовалась супруга.

– Никогда! – бросил ей Криднер. – Этому проходимцу в приличном доме делать нечего. Боюсь же сейчас я иного – кабы сей флотовождь с датчанами нас вконец не перессорил!

В Копенгагене ждало Фондезина и пополнение: два только купленных в Англии легких и быстроходных разведчика – куттера «Меркурий» да «Дельфин».

Посланник глядел как в воду. Вскоре Фондезин перессорился с кем только смог. Нудный и мелочей, он буквально изводил своими придирками датчан. То вице-адмирала не устраивала поворотливость копенгагенских буксиров, то датский флагман встречал его без должного почтения… Кончилось тем, что датчане старались лишний раз с Фондезиным не связываться, а держаться от него подальше.

Сам же Фондезин, сидя в своем салоне на флагманской «Чесме», жаловался адъютантам:

– В том, что меня в дома местные благородные не зазывают, в том есть несомненные и известные политические интриги противу государыни нашей!

Адъютанты, кривя губы и сдерживая зевоту, переглядывались. Да кто ж тебя, губошлепа, к себе позовет-то, перед людьми позориться!

Впрпочем, и Фондезин был о своих офицерах не лучшего мнения.

– Ой, с кем служу, с кем служу! – плакался он самому себе и строчил донос за доносом.

Так в бездеятельности был потерян целый месяц.

Нашим матросам в Копенгагене нравилось. На берег их пускали нечасто, но порой все же в трактиры они вырывались. Чему больше всего дивились матросы – так это тому, что за границей нет бань. Никак не могли взять в толк, как можно жить без бани.

– Как же они без бани-то, – поражались матросы – Свиньями, что ли, живут али грязь скребницами с себя счищают? От немытия, ведь и вша прибежит, и чесотка замучает аль какая другая скверная болесть привяжется.

– Эх, олух царя небесного! – серчали унтера. – Какие там скребницы! Какая чесотка! Лошади, что ли, они какие! У датчанов для мытья ванныи имеются.

– Ванныи? А что энто такое?

– Энто, братец, лохань али корыто, какое теплою водицею наливается, а ты садись туды да полощись, как утка в луже, покудова не умаешься, и сам вон не полезешь.

– Что ж это за мытье такое дрянное? – поражались матросы. – Так же в собственной грязи весь и останешься! То ли дело – баня! Попреешь малость, так грязь сама так и сходит, хоть лопатой отгребай!

Наконец, из Петербурга до Копенгагена пришла бумага разгромная. В ней без обиняков спрашивали: когда воевать будете?

Но даже после этого весьма недвусмысленного понукания искать шведские фрегаты Фондезин не стремился. Ситуация и впрямь складывалась самая дикая: Россия, обладая сильнейшей эскадрой 100-пушеных кораблей в самый разгар жесточайшей войны держала ее в полном бездействии! Здесь пахло уже не безалаберностью, а самой настоящей изменой! Однако Фондезина все это, казалось, нисколько не касалось:

– У короля суда юркие. Спрячутся за каменьями – и ну палить, что тогда делать станем в водах, нам не знакомых? А посему нечего нам в проливы балтийские и соваться! Будем лучше страх наводить на побережье Сконии!

И навел, да такой, что гул пошел по всей Европе! В Стокгольме и Лондоне, о действиях фондезинских узнавши, от радости потирали руки. В Петербурге плевались возмущенно. И было от чего! Дело в том, что внимание Фондезина почему-то привлекло нищее рыбачье сельцо Ро, находящееся на шведском побережье между городами Эльсинборгом и Ландскроной. Для набега Фондезин отрядил несколько вооруженных баркасов да полторы сотни морских солдат.

– Разорить и испепелить! – велел вице-адмирал грозно.

Десант приказ исполнил: сельцо разорил, а жителей разогнал. Вот тогда-то известие о набеге российской «эскадры» на рыбачью деревушку и пошло гулять по городам и весям. Раздосадованы происшедшим были и датчане. Ведь как ни крути, но получалось, что Дания дала приют самым настоящим разбойникам. А потому не было ничего удивительного в том, что наследный принц публично обозвал российского вице-адмирала негодяем. Но и это никакого впечатления на Фондезина не произвело!

– Ишь, раскричался, видать, славе моей громкой завидует! – даже обрадовался Фондезин.

Когда о происшедшем набеге стало известно императрице Екатерине, то она весь остаток дня пребывала в настроении самом тягостном. Тогда же адмирал Грейг отписал графу Безбородко, что Фондезина следует немедленно отзывать из Копенгагена.

– Кто знает, что он завтра там еще выкинет! – ругался Грейг.

Казалось бы, дело совершенно ясное: коль негоден, надо менять! Но, увы, сразу встал вопрос о соблюдении старшинства, который в ту пору соблюдался неукоснительно. И пошла писать губерния! Грейг кого-нибудь предлагает, ему в ответ: нельзя, ибо назначение этого обидит другого, у которого преимущество в чине. Однако последнего ставить во главе эскадры тоже никак нельзя по той причине, что он эскадр в море отродясь не водил. Однако решать вопрос все же как-то было надо, и Грейг, в конце концов, заявил, повергнув в ужас ревнителей законности.

– На старшинство ваше мне плевать! Главное, чтобы кандидатур к делу был способен. На выбор хоть сейчас готов отправить в Копенгаген капитанов Ханыкова да Гибса – начальников храбрых и деятельных!

Наконец, собрался и военный совет империи, а события на копенгагенском отряде кораблей тем временем развивались дальше.

30 июля Фондезин все же решился на вылазку, и корабли с попутным ветром двинулись вверх по Зундскому проливу на север. Предстояло обеспечить безопасность прохождения пролива следующим в Архангельск транспортам. «Кильдюин» и «Соломбала» шли с отрядом от самого Кронштадта, теперь же должны были отделиться, чтобы доставить пушки и снаряжение для достраивающихся на Беломорье кораблей.

Без происшествий прошли Скагенский мыс. Шведских фрегатов нигде не было. Затем остановили какое-то купеческое судно. Капитан его долго не мог взять в толк, что от него требуют, а когда понял, словоохотливо сообщил, что несколько суток тому назад видел три военных судна к северу у острова Беррена.

– Каковы были на них флаги? – поинтересовался через переводчика Фондезин.

– Флагов не было! – подумав, вспомнил капитан.

– Это шведы! – категорично заключил Фондезин и велел звать к себе капитанов транспортов.

Когда те прибыли, вице-адмирал им объявил:

– Далее до города Архангельского будете следовать сами, огибая Беррен как можно севернее, и только после этого ворочать на Нордкап!

Никто так никогда и не узнал, почему Фондезин принял столь губительное решение, не удосужившись еще раз проверить рассказ торгового капитана.

Наполнив паруса ветром, транспорта ушли. Линейные корабли, бросив якоря, остались у Скагена. Дремотно ворочались в пенных волнах 100-пушечные левиафаны «Чесма» и «Три Иерарха», и «Саратов». Размеренно били в назначенное время склянки. Фондезин сладко спал в пуховиках. Вице-адмирал набирал лишние морские сутки для солидности своего отчета по проведенной операции. Утром третьего дня к командующему без стука ворвался мичман с вахты:

– Ваше превосходительство, на горизонте наши транспорта! Палят тревожно, бегут к нам под всеми парусами!

– О, господи, нет мне, бедному, покоя! – запричитал Фондезин и велел звать лакея одеваться.

Наконец он поднялся на шканцы, Вахтенный лейтенант протянут вице-адмиралу трубу, и тот стал внимательно рассматривать, что же случилось с транспортами. К этому времени даже без оптики было уже ясно видно, что те спасаются бегством от настигавших их неприятельских фрегатов. Дистанция между беглецами и их преследователями стремительно сокращалась. Фондезин отдал команду сниматься с якоря, но всем было уже очевидно, что к развязке событий линейные корабли не успеют.

Между тем транспорта разделились. И если «Соломбала» продолжала свой бег по открытой воде, то капитан «Кильдюина» решил попробовать укрыться в ближайших шхерах. Шведы отреагировали мгновенно. Они тотчас прекратили преследование «Соломбалы» и полностью обратили свое внимание на «Кильдюин». Вскоре и транспорт, и все три фрегата исчезли в лабиринте каменных шхер и отмелей Патерностра. В горячке туда было сунулся наш коттер «Меркурий», но, не зная тамошних мест и не имея карт, едва не напоролся на камни и вынужден был отойти.

Тем временем в лабиринте каменных шхер завершался последний акт разыгравшейся трагедии. После непродолжительного, хотя и храброго, сопротивления «Кильдюин» был взят на абордаж. Когда же шведы спустились в трюм, их восторгу просто не было предела, о такой добыче они не смели и мечтать. Трюмы транспорта были буквально доверху забиты орудийными стволами и запасами ядер.

Простояв у Скагена для приличия еще пару суток, Фондезин повернул корабли на Копенгаген. Оправдываясь за свой очередной «подвиг» во всем происшедшем, вице-адмирал обвинил капитанов транспортов, которые, заметив неприятеля, не сумели прикинуться нейтралами, а бросились бежать…