Текст книги "Балтика (Собрание сочинений)"

О том, как ему разгрызть фридрихсгамский орех, король Густав думал и днем и ночью. Планы его были дерзки, но как все выйдет на деле, не знал никто.

Главными генералами в Финляндии у короля вначале кампании были два графа Армфельда – дядя и племянник. Дядя Карл был уже в преклонных летах, благороден, но характер имел слабый и воевать откровенно не хотел. По этой причине всем заправлял его племянник, молодой и предприимчивый фаворит короля и счастливый соперник его брата Карла.

Еще до приезда короля Карл Армфельд двинулся с войсками к границе. Младший Армфельд атаковал тем временем наш форпост при Абберфорсе и, перейдя границу, занял местечко Питтис. Оттуда Армфельд направился по дороге к Фридрихсгаму, но был остановлен на полпути. Старший Армфельд между тем двинулся с другим отрядом к Фридрихсгаму с севера. К моменту сражения при Гогланде Фридрихсгамская крепость была уже почти окружена.

Густав хвастался:

– Завтра я буду уже у стен Фридрихсгама и задам работы русским! Скоро мой штандарт будет развеваться на донжоне русской крепости!

Вскоре шведские егеря попытались атаковать нашу предмостную батарею, но комендант крепости Левашев атаку отбил. Затем шведский десант попытался перекрыть дорогу на Выборг, но тоже был отброшен.

Уже 4 июля гребная флотилия с десантом направилась для высадки в тыл Фридрихсгамской бухты. Густав ждал подхода галерного флота с шеститысячным десантом, чтобы атаковать крепость с моря.

Узнав о намерениях Густава, Мусин-Пушкин впал в панику:

– Ахти мне бедному, ахти несчастному! Чем же я буду защищаться от этакой армады! Зовите из Выборга Слизова с его каиками, пусть флотский свой порт и защищает, а с меня взятки гладки!

Тем временем шведские галеры попали в шторм, перепутали место и высадили солдат совсем не там, где надо. Командующий галерами – контр-адмирал Эренсверд – попался на нехитрую уловку. Наши с берега дали два условных выстрела из пушек. Шведы, поверив, что на берегу свои, начали высадку. Разумеется, тут же попали под картечь. Потери были большие, многие утонули, а те, кто добрался до берега, сразу сдались. Однако флотилия была цела, и король велел Эренсведру ворваться в Фридрихсгамскую гавань, чтобы бомбардировать крепость с моря.

Но Слизов шведов опередил. 14 июля он вошел в Фридрихсгамскую бухту. Мусин-Пушкин был его прибытию рад несказанно:

– Помоги, Петруша! Не дай шведам закидать нас бомбочками, оборони!

– Шведов я не боюсь и с ними охотно переведаюсь! – отвечал Слизов. – Надеюсь, что их будет не больше десятка на одного!

– Ты меня хоть от малого набега оборони! – кивал генерал-аншеф.

Чрез два дня показались и шведы. Голова колонны медленно выплыла из-за гранитных утесов Свенкзунда. Стоя на палубе и втиснув глаз в окуляр зрительной трубы, Слизов, затаив дыхание, считал неприятеля и, чем больше считал, тем больше мрачнел. Только в авангарде у шведов было более четырех десятков вымпелов, включая фрегаты, а вдали за скалами острова Муссала виднелся еще густой частокол мачт корбедаталии и арьергарда. Перед ним был весь шведский гребной флот! Куда ему с восемью каиками, которые и так едва на волне держатся, против такой армады выстоять? Тут выходило не по десять на одного, а по все тридцать! Теперь надо было уже думать не об отражении нападения, а о том, как спасти от полного истребления сам отряд. Вида, однако, капитан 1-го ранга не показывал, оставаясь бодрым и деятельным, как всегда.

– Поднять сигнал на отход под защиту выборгских батарей! – велел он.

Полугалеры медленно разворачивались на фарватере. Не слишком обученные гребцы неравномерно опускали весла.

Сам же Слизов храбро остался на месте, прикрывая отход своих каиков.

– Ну, – перекрестился он и махнул своим комендорам. – Пали!

Первые же ядра легли около форштевней передовых шведских галер. Вторые уже дырявили борта, а третьи рушили мачты и рвали ванты. В это трудно поверить, но одна-единственная маленькая полугалера-каик, остановила весь шведский гребной флот с королем во главе! Передовые шведские удемы и турумы, не ожидавшие столь сильной и меткой прелюдии, разом отвернули в стороны, не пытаясь преследовать отходящих. Так, прикрывая свой отряд, Слизов и отошел к Выборгу.

Даже наблюдавший с берега за происходящим Мусин-Пушкин признал:

– Иш, храбрец какой! Я уж думал конец флотскому, а он и лодки спас, и сам вывернулся! Пишите представление на крест Георгиевский!

Забегая вперед, скажем, что ордена Слизову, разумеется, Адмиралтейств-коллегия не дала.

– А за что давать-то? – возмущались чиновники адмиралтейские. – За то, что от шведов убег, так не велика заслуга! Вот ежели бы он шведов разбил, да короля ихнего из воды отпорником выловил, тогда другое бы дело!

Впрочем, Слизов не обиделся. В первый ли раз его наградами обходят?

В Выборге полугалеры слизовские тоже долго не задержались и были отозваны в Петербург, где поставлены на прикол, так как никакой боевой ценности не имели и могли в любой момент просто утонуть. Команды отправлены были на комплектацию вооружающихся линейных кораблей. Самому Слизову было велено ждать нового назначения. Однако мы с героическим капитаном 1-го ранга надолго не прощаемся.

А под Фридрихсгамом все время шли ожесточенные стычки. В один из дней шведы даже прорвались к форштадту, но были отброшены в штыковой контратаке. В отряде, защищавшем крепостное предместье, дрался и Александр Чесменский, 25-летний подполковник, храбрец и отличный малый. Отцом его был граф Алексей Орлов, а матерью, по слухам, таинственная княжна Тараканова.

Комендант крепости генерал Левашев (тот самый, что перепоручил императрице всех своих законных и незаконных детей) поджег предместье и, запершись в цитадели, решил ждать выручки из Выборга, куда предусмотрительно удалился главнокомандующий Мусин-Пушкин. Получив письмо Левашева с просьбой о помощи, Мусин-Пушкин обиделся.

– Ишь, чего захотел, сам сидит за стенами гранитными, а мне кричит, чтобы я его выручал! Нам сейчас уже не до бастионов фридрихсгамских. Густав вот-вот десант у Выборга высадит, а потом того и гляди и на Питер двинет, чем мне его тогда отбивать! – вздыхал генерал-аншеф, подсчитывая свои немногочисленные силы.

24 июля шведы сгрузили на берег осадные пушки. Вплотную к крепости подошли и канонерские лодки. Началась усиленная бомбардировка Фридрихсгама. Генерал Левашев, выглядывая в средневековую бойницу, прикидывал:

– Ежели только палить будут, то глядишь, недельку – другую еще и продержимся. А вот коль на штурм рванут, то часа на полтора нас и хватит, а потом шпагу в руки – и помирай геройски!

В один из дней генерал проснулся от непривычной тишины. Выглянул в бойницу – вокруг крепости пусто, ни шведов, ни их пушек. Глянул на залив – тоже пусто, лишь на горизонте паруса удаляющихся судов.

– Не может такого быть! – протер глаза генерал. – Не иначе привиделось!

Ущипнул себя, снова выглянул, нет, все так и есть! Послал разъезды. Вернувшись, казаки доложили, что на двадцать верст вокруг крепости нет ни одного шведа.

– Чудеса, да и только! – подивился Левашев. – Не иначе как Божья Матерь заступилась за нас, грешных!

И заплакал.

Откуда было знать генерал-майору, что нынче королю Густаву было уже не до его крепости.

Глава пятая
Заговор в Аньяло

Утром 22 июня в шведском лагере севернее Фридрихсгама не пробила побудочная пушка. Спящих, однако, не было. Солдаты и офицеры уже давно толпились у штабных палаток в ожидании подробностей только что полученного известия о морском сражении при Гогланде и бегстве герцога Карла в Свеаборг.

– Метили в Петербург, а оказались в Гельсингфорсе! – злословили одни.

– Пока в Гельсингфорсе, но скоро русские доберутся и до Стокгольма! – подхватывали вторые.

– Ясно одно, что вся королевская авантюра уже оборачивается нам поражением! – делали вывод третьи.

В тот же день командиры Абосского и Бьернеборгского пехотных полков отослали донесение Густаву Третьему, что их солдаты не желают идти в бой. Получив бумагу, король был несказанно удивлен и, бросив все, верхом прискакал в лагерь. Не владея финским языком, он говорил с выстроенными полками через переводчика. Ответ угрюмых финских бородачей поверг Густава в уныние еще больше. Солдаты, как оказалось, и не помышляли отказываться воевать и клялись королю в своей верности.

– Я ничего не понимаю! – обратился Густав Третий к своему адъютанту.

Барон Лантингаузен, успевший к этому времени уже кое-что выяснить, отвел короля в сторону:

– Дело, ваше величество, вовсе не в солдатах, а в финских офицерах, которые не желают войны с Россией!

– Но ведь все они дружно кричат «ура», когда зачитывали мой приказ о выступлении в поход? – изумился король.

– Увы, ваше величество, на язык попадают не самые затаенные мысли!

– Боже, какое вероломство! – помрачнел Густав. – Верните полки на позиции, а позади их поставьте парочку шведских батальонов с пушками!

Но финские солдаты на позиции не вернулись. Командир бьернеборгцев, полковник Хестеско, во всеуслышание заявил о своем неподчинении приказу:

– Хватит с нас и Гогландской бойни, а в полку своем я и сам себе король!

Недовольные войной офицеры настойчиво убеждали командующего финской армией генерал-майора Армфельта немедленно вернуть войска к границам.

– Моряки уже заплатили за умопомрачение короля тысячами жизней! Неужели вы желаете этого и нам? – наседали на него офицеры.

После недолгих и слабых возражений генерал дал согласие на отвод войск с русской границы. Ударили барабаны – и финны, вскинув на плечи ружья, бодро зашагали назад к пограничным столбам.

– Трусливые финны мне изменили, но храбрые шведы, как и прежде, верны своему королю! – в отчаянии кричал Густав Третий, получив известие об измене генерала Армфельта.

Подойдя к карте, он долго ее рассматривал, а затем ткнул пальцем в порт и крепость Фридрихсгам.

– Вот! – сказал он, немного придя в себя. – Пилюля от всех финских болезней – молниеносное взятие хотя бы одной из русских крепостей. Тогда сразу в войсках исчезнет дух Гогланда. Сейчас как воздух нужна хоть самая малая, но победа! Унывать рано, ведь у русских против нашей армии все равно ничего нет. У них все, кто может держать в руках шпагу, дерутся сейчас с турками!

Верные королю войска медленно подтягивались в дальний угол русской Финляндии к Герфорсу и Кюменегороду. Помимо солдат, набранных из внутренних шведских провинций, король рассчитывал и на бодрость духа экипажей своего галерного флота. Но и здесь его ждало полное разочарование. Генерал Анкарсверд, командующий гребной армадой короля, был лаконичен:

– Поражение корабельного флота отняло надежду на успех и в галерных командах!

– Но ведь вы, генерал, читаете газеты и знаете, что при Гогланде нами одержана блистательная победа! – закричал Густав сорвавшимся голосом.

– Все это так, ваше величество, но матросы газет не читают, а потому знают, что не мы русских, а русские заперли нас в Свеаборге и доказать обратное им я никак не могу!

– Чем заняты сейчас ваши матросы? – попытался сменить тему разговора король.

– Ругают русских, войну и… вас!

Шведская гребная флотилия все же подошла к Фридрихсгаму, сразилась с каиками Слизова и высадила десант. Густав не терял оптимизма.

– Если падет Фридрихсгам, все мои недруги сразу прикусят языки и забудут про Гогланд, порядок снова восторжествует!

Однако если под Фридрихсгамом солдаты и офицеры еще исполняли приказы короля, то в войсках, находящихся в Финляндии, все было куда хуже. Рассказы о грудах исковерканных трупов, потоках крови и сказочной храбрости русских при Гогланде вызывали уныние у самых бывалых. Варя овсяную кашу в луженых котлах, шведские солдаты теперь ругались:

– Нам объявили: берите мешки и идите за богатством в Россию, и что же? Морячки уже кровью умылись, а теперь, видимо, скоро и наш черед! К черту обещанные богатства, когда нас уже ждет какая-нибудь выгребная яма под Петербургом!

В офицерских палатках выражались конкретнее:

– Господа, ведь теперь и последнему юнцу ясно, что Густаву никогда не поставить Россию на колени! Еще один Гогланд – и у Швеции не будет больше флота!

– Нам самим пора начинать разговор с русской императрицей. Заключим мир и объявим Финляндию независимым королевством!

После долгих ночных разговоров финские офицеры решились составить заговор против короля. К генералу Армфельду отправился с сообщением его зять, майор Клик. Выслушав крамольные речи, старик долго ахал.

– Я прошу дать мне время, чтобы все обдумать! – попросил он.

Но думать генералу долго не пришлось. В это время подоспело королевское письмо, где Густав Третий велел немедленно убираться старшему Армфельду в отставку. Выбора теперь у Армфельда более не оставалось и он, сразу же сделавшись решительным, примкнул к заговорщикам.

Тем временем мятежные офицеры времени даром не теряли. Своей резиденцией они объявили деревушку Аньяло, где квартировал Бьернеборгский полк. Майор Клик быстро составил мемориал-послание Екатерине. Бумагу подписали: генерал Карл Густав Армфельт, полковники Хестеско и Оттер, подполковник Клингспор, майор Клик и другие. Суть мятежного послания сводилась к следующему: удостоверившись на примере Гогландского поражения в силе и мощи России, финские офицеры искренне заверяли русскую императрицу в своем желании мира.

Доставить документ вызвался обер-адъютант командующего – Егергорн. Чтобы избежать лишних разговоров, майор покинул лагерь еще затемно под предлогом осмотра передовых постов. Вместе с ним выехал и подполковник Клингспор. Отъехав подальше в лес, офицеры разрядили в воздух свои пистолеты. Затем Клингсор помчался обратно с криком: «казаки!».

Егерьгорн же, доехав спокойно до русских дозоров, подцепил на кончик шлаги белый платок и сдался. В тот же день майор был уже в ставке генерала Мусина-Пушкина, а оттуда в сопровождении фридрихсгамского капитан-исправника отправлен в Петербург. Мусин-Пушкин, предварительно успев переговорить с перебежчиком, вызвал к себе начальника штаба:

– Остановите пальбу по финским отрядам!

– А как быть со шведами? – поинтересовался генерал-квартир-майор.

– Этих бейте, как и ранее! – распорядился командующий.

Вскоре почти на всем протяжении русско-шведского фронта наступило томительное затишье. Безостановочно пушки гремели лишь на приморском направлении, где победитель Пугачева, неутомимый генерал Михельсон, сбивая шведские заслоны, упорно пробивался по лесным дорогам к Фридрихсгаму, чтобы снять блокаду крепости.

Михельсону противостоял сам шведский король. Густав Третий публично поклялся, что не отдаст ни пяди завоеванной земли в устье реки Кюмени. Собрав у Кюмень-города шесть тысяч верных войск, он готовился встретить российского упрямца. В разгар этих боевых приготовлений король и получил известие о заговоре в Аньяло.

А мятеж тем временем все разгорался. Возбужденные собственной решимостью финские офицеры непрерывно митинговали, выясняя, что для них превыше: закон или король. Вскоре в деревне Аньяло собралось уже за сотню мятежных офицеров. После долгих споров они составили особую бумагу, так называемое «условие финской армии», которую и отправили Густаву. В «условии» королю напоминались статьи шведской конституции, которые Густав нарушил, совершив нападение на Россию. Далее офицеры клялись, что готовы умереть в борьбе за славу Отечества, но при условии, если русская императрица не согласится заключить мир на условиях, предложенных ей самими же финскими офицерами.

– Они, наверно, там, в чащобах сидя, поганок объелись! – зло скомкал бумагу король, прочитав «условие». – Где ж это видано, чтобы русская императрица выполняла ультиматумы финских поручиков!

Однако что-либо реального предпринять против мятежников Густав Третий в этот момент просто не мог. Ведь бунтовала самая, боеспособная часть его армии. И тогда король вызвал к себе генерал-адъютанта Лантингаузена.

– Барон, я вам доверяю, как себе, – обнял он генерал-адъютанта за плечи. – И поэтому посылаю прямо в осиное гнездо – в Аньяло. Посмотрите, есть ли там еще верные люди, на которых можно положиться и которые способны взять командование бунтующими полками на себя. Мятежников заверьте, что я буду к ним великодушным. Позор же они свой пусть смоют в ближайших боях!

– Будет исполнено! – склонил голову Лантингаузен, гордец и красавец. – Когда ехать?

– Немедленно!

Через несколько минут за окном королевского дома дробно процокали копыта. Густав подошел к окну, распахнул его. Вдалеке в клубах пыли мчался его адъютант. Следом рысила конвойная полусотня шведских драгун.

Несколько часов хорошей скачки – и Лантингаузен уже въезжал в Аньяльский лагерь. Ровными рядами белели палатки, дымили костры. Опытным глазом профессионального вояки генерал-адьютант быстро приметил, что солдаты в большинстве своем равнодушны к происходящему, хотя в целом и сочувствуют своим офицерам. Остановившись перед домом, где квартировал Армфельт, Лантингаузен бросил поводья. Драгуны с коней не слезали, ружья держали наготове, а замки взведенными. Старый генерал встретил королевского посланника на крыльце, провел к себе, а сев за стол, принялся оправдываться.

– Что я могу! – разводил он руками. – Сами видите, что здесь творится. Пока все занимаются болтовней, я стремлюсь сохранить хоть какой-то воинский порядок, иначе солдаты давно бы разбежались по домам. К своему сожалению, я понял всю опасность заговора только сейчас. Но главари меня не слушают. Они сами себе и зако, и сенат!

Латингаузен выслушал генеральские оправдания с миной снисходительности.

– Генерал! – сказал он, когда Армфельт наконец замолчал. – Его величество пребывает ныне в большом огорчении от ваших ошибок. Неужели вы не понимаете, что для короля вы и есть главный заговорщик?

Армфельт побледнел:

– Я здесь старший по званию, но далеко не по значению!

– Но вы подписали мятежную унию!

– У меня просто не было иного выхода. Я лишь стараюсь спасти войска от развала!

– Что ж, король оценит ваши заслуги по достоинству!

Затем Латингаузен изложил генералу требования Густава. На что Армфельт снова повздыхал:

– Финская армия предана его величеству, но образ мыслей сейчас здесь господствует такой, что решений своих заговорщики не изменят!

Умный человек был генерал-майор Морис Армфельт. Ведь ухитрился все-таки усидеть сразу на двух стульях и выйти сухим из воды!

– Прощайте! – бросил ему, уходя, королевский адъютант.

На крыльце Латингаузен столкнулся лицом к лицу с высоким стройным блондином. То был не кто иной, как один из вождей «аньяльцев», командир Бьернеборгского полка полковник Хестеско. Решительности полковнику было не занимать, и он сразу же схватил генерал-адъютанта за грудки. Конвойцы-драгуны напряглись в седлах, но вмешиваться в выяснение отношений между двух начальников все же не решились. Тем более, что к ним уже сбегались сотни солдат-бьернеборгцев, готовых постоять за любимого командира.

– Передай своему хозяину, – смачно плюнул в лицо Латингаузену Хестеско. – Что если он еще раз сунет свой длинный нос в наши дела, то я не дам за его жизнь и ломаного талера!

Насмерть перепуганный, Латингаузен шарахнулся в сторону. Лишь отскакав от Аньяло на несколько миль, генерал-адъютант смог перевести дух. Густав Третий выслушал вернувшегося посланца молча. Затем спросил в раздумье:

– Они хотят меня арестовать?

– Хуже, ваше величество! – выдохнул Латингаузен, покрываясь испариной. – Они хотят лишить вас жизни!

– Кто ж у них главный злодей?

– Командир бьернеборцев Хестеско!

– Что ж, – улыбнулся король через силу. – Посмотрим еще, чья голова раньше ляжет под топор!

Свое слово король Швеции сдержал. Уже была давно окончена война с Россией, а аньяльские мятежники получили монаршее прощение, когда Густав все же арестовал дерзкого Хестеско. Суд над строптивцем был короток и спустя несколько дней палач в один мах отсек голову бывшему полковнику на центральной площади Стокгольма. Дерзнувший на жизнь монарха не может никогда рассчитывать сохранить свою!

В последний день июля посланник финских офицеров майор Егергорн был доставлен в Санкт-Петербург. О прибывшем парламентере тотчас было доложено императрице. Екатерина принять мятежного «аньяльца» отказалась.

– Пусть в начале посмотрит его бумаги вице-канцлер, – распорядилась она. – А затем огласим их в Государственном Совете. Там же и решим, что дальше делать!

Однако затем императрица все же решила Егергорна выслушать лично.

– Почему вы сей мятеж учинили не до того, как войне начаться? – спросила она сразу же.

– Мы начали действовать, едва узнали о поражении королевского флота от вашего. Война, начавшаяся со столь сокрушительного поражения, не может быть победной. Но мы не желали войны и ранее. В поход же были посланы хитростью! – склонив голову, доложился Егергорн.

– В чем же сия хитрость? – удивилась Екатерина.

– Нас посылали в русские пределы малыми партиями и, чтобы не жертвовать своими друзьями, остальные должны были идти следом!

– Как настроены к королю солдаты из шведских провинций?

– Войны не желают, но бунтовать пока опасаются!

– Есть ли у вас ко мне еще что-либо? – Екатерина встала с кресла, давая понять, что разговор близится к завершению.

– Среди моих друзей есть мнение, что если ваше величество предложит Финляндии независимость, то финские войска тотчас же покинут короля и примут вашу сторону! – отрапортовал вытянувшийся в струнку майор.

Предложение Егергорна императрица ответом не удостоила. На прощанье она, однако, все же решила приободрить погрустневшего офицера:

– Когда вернетесь обратно, передайте своим друзьям, что и впредь они могут надеяться на помощь согласно с пользой нашей империи!

Вечером Екатерина совещалась о Безбородко. Говорили об отторжении от шведского королевства Финляндии и создании там самостоятельного государства.

– Они ведь, ваше величество, шведским куском не удовольствуются, – делился с императрицей своими мыслями дальновидный Безбородко. – Им ведь и русскую Финляндию подавай, а потом и на Карелию рот откроют!

– Пусть эти вопросы останутся для потомков! – подал внезапно свой голос фаворит императрицы граф Мамонов.

Но Екатерина была настроена серьезно.

– Мудрость правителя, как раз и состоит в том, – сказала она строго своему любимцу. – Чтобы не оставлять для будущих поколений никаких узлов!

На следующий день Государственный Совет рассмотрел аньяльские бумаги. Предложение отдать финнам часть российской территории отвергли не обсуждая. Ответ составить поручили вице-канцлеру Остерману. Окончательное послание было весьма доброжелательным, но пространным. Осторожничая, вице-канцлер у Екатерины бумагу не подписывал.

– А где ж подпись императрицы? – наивно удивился Егергорн, бумагу в руки получив.

– Подписи не будет! – ответили ему.

Чтобы хоть немного подсластить пилюлю, перед отъездом майора одарили перстнем с бриллиантом и пятьюстами червонцами. Поздним вечером 2 августа казаки переправили Егергорна через линию российских войск у местечка Виалу.

Опасения Остермана о нежелательности подписи Екатерины под письмом несколько к аньяльским мятежникам полностью оправдались. Уже через несколько дней, после возвращения Егергорна из Петербурга, на стол Густаву легла его копия. Самому же Егергорну по возвращении пришлось нелегко. Перстень и червонцы были расценены его товарищами как подкуп и майор навсегда был лишен всякого доверия.

В те дни, обсуждая с Екатериной вопросы европейской политики, вицеканцлер Остерман заметил:

– При всей своей противоречивости аньяльский мятеж позволил нам выиграть время и подтянуть к шведским границам войска!

Императрица на это лишь покачала головой:

– Не аньяльцам мы благодарны должны быть, Александр Иванович, а нашим морякам во главе с адмиралом Грейгом, которые своей викторией столь сильную оторопь в неприятельских рядах вызвали. Не Аньяло, а Гогланд остановил шведов!

В своем кругу императрица даже осуждала конфедератов:

– Какие изменники! Буде не таков был король, то заслуживал бы сожаления. Но что делать? Надобно пользоваться обстоятельствами: с неприятеля хоть шапку долой.

Зато теперь Екатерина была уверена в исходе войны с Густавом Третим. 14 августа она писала Потемкину: «И так все беспокойства ваши мне теперь чувствительнее, нежели дурацкая шведская война, в которой смеха достойные ныне происхождения, и, по-видимому, кончится собранием Сейма в Финляндии и Швеции, и тогда станем со Штатами трактовать о мире».

С тех пор в переписке Екатерина величала короля Густава не иначе как Фуфлыгой.

Вскоре из всей финской армии не примкнувшим к мятежу остался лишь один полк – Саволакский пехотный. Но пока известие о его благонадежности достигло ушей Густава Третьего и он послал туда офицера передать солдатам свою благодарность за преданность, было уже поздно. Полковые офицеры после долгих раздумий все же подписали пункты аньяльской конфедерации, а солдаты при виде королевского посланника принялись выкрикивать:

– Передай Густаву, пусть созывает сейм: воевать нам или возвращаться к женам!

Теперь с королем всегда неотступно следовал конвой лейб-драбантов во главе с Хансом фон Ферзеном. Полковник ранее воевал за независимость республиканской Америки, а теперь был приставлен охранять тело короля. Ружья драбанты всегда держали со взведенными курками, готовые к бою.

В те дни на аванпостах шведские и русские офицеры встречались у костров, распивая шампанское. О войне напоминали лишь дозоры, разъезжающие на виду друг друга. Шведы жаловались нашим, что по ночам цыгане воруют у них лошадей.

– Это не по правилам! – возмущались шведы. – Зачем ваши гусары занимаются конокрадством!

– Увы, эти гусары только это и умеют! – смеялись наши, разводя руками. – Впрочем, ежели позолотите ручку их женам, те смогут предсказать и вашу скорую судьбу безрадостную!

Между тем требования аньяльцев к своему королю все возрастали. Смелея от собственного успеха и безнаказанности, они уже не просили короля о заключении с русскими мира. Теперь они требовали участия офицеров в работе сейма, упразднения министерства финансов, ареста и суда над самим королем. Не испытывая более судьбу, Густав Третий, бросив митингующую армию на своего брата – герцога Карла, поспешил в Стокгольм, чтобы уже оттуда силой закона и общественного мнения обуздать мятежников.

Едва король покинул ставку, Карл Зюдерманладский собрал у себя генералов. Только что прибывший от флота из Свеаборга и еще не искушенный в армейских интригах, он во всеуслышание заявил:

– Погодите, мы еще с вами устроим русским в здешних лесах второй Гогланд!

Генералы онемели… И лишь один из них, старенький и лысенький интендант, всхлипнув, замахал руками:

– Ваше высочество, не надо второго! Хватит с нас и одного!

Именно тогда шведская армия безмолвно убралась от стен Фридрисгама. На суше наступило полное затишье. Тем временем, вслед за армией мятежный дух распространился и на шведский флот.

* * *

Незадолго до начала войны императрица Екатерина серьезно поссорилась со своим сыном. Все началось с того, что Екатерине донесли о том, что Павел увлечен фрейлиной Нелидовой. Разгневанная императрица велела звать сына из Гатчины к себе.

Павел I Петрович

– Как ты можешь изменять такому ангелу, как твоя жена? – набросилась она на Павла.

Но тот неожиданно расхохотался ей в лицо:

– Что я слышу! Вы проповедуете мне мораль! Вы, меняющая фаворитов как перчатки!

– Вон! Уходите немедленно, или я прикажу вас арестовать! – закричала взбешенная императрица. – Ты забываешь, что ты мне сын!

– Я этого никогда не знал! – гордо ответил Павел, покидая кабинет матери.

В тот же день Екатерина составила секретное завещание, в котором лишала Павла права на престол.

Вернувшись же в Гатчину, вчерашний наследник престола продолжил муштровку своего любимого гатчинского войска – нескольких пехотных батальонов и артиллерийской команды, одетых и выученных на прусский манер.

С открытием боевых действий в Финляндии Екатерина, разумеется, вспомнила и об этих батальонах и велела передать все войско Павла во флот для действий при абордажах. Сын категорически воспротивился:

– После кораблей мне их уже никогда воедино не собрать!

В свою очередь Павел выдвинул матери два условия посылки своих войск на войну: во-первых, использоваться они должны только на сухопутье и без раскассирования, а во-вторых, перед отправкой он должен для поднятия духа уходящих представить их императрице.

Екатерина по первому пункту требований особо не возражала, но зато возмутилась по второму:

– Прусскую армию я смотреть не желаю!

Однако Павел к этому времени уже сумел встретиться с последним из материных фаворитов, графом Мамоновым, и тот сумел уговорить Екатерину присутствовать на проводах гатчинского воинства. Одновременно Павел начал проситься на войну и сам. Императрица некоторое время отвечала отказом. То ли боялась за жизнь сына, то ли опасалась за возможный рост его популярности в армии, но, в конце концов, дала себя уговорить.

Перед самым отъездом Павел составил в ответ на секретную бумагу матери о лишении его престола свою, тоже не менее секретную. То был акт порядка передачи престолонаследия от старшего к младшему, акт, которому все последующие российские императоры неукоснительно следовали вплоть до 1917 года.

Смотр сводного гатчинского полка был назначен Екатериной в Царском Селе.

Отправление Павла на войну выглядело весьма трогательно. Сам виновник торжества выглядел так, словно ехал на верную смерть.

В парадном строю с развернутыми знаменами и барабанным боем полк промаршировал мимо стоявших на дворцовом балконе Екатерины, жены Павла, Марии Федоровны, и великих князей. Гатчинцы вышагивали знаменитым гусиным прусским шагом, от которого так давно отвыкла русская армия. Императрица, глядя на все это, откровенно морщилась, Мария Федоровна плакала. Впереди всех с обнаженной шпагой торжественно прошагал сам Павел, за ним пучеглазый полковой командир барон Штейнвер, задиравший ноги так высоко, что казалось, он вот-вот завалится на спину.

После смотра императрица пожаловала солдатам тысячу рублей, обер-офицеры были жалованы к руке, а штаб-офицеры приглашены на обед. «Тут прослезились великие князья, и приметное смущение скрывала ея императорское величество» – отметил в своих записках секретарь Екатерины, Храповицкий.

– Ваше высочество, – шептал за обедом на ухо Павлу вкрадчивый Штейнвер. – По моим сведениям, государыня не желала смотреть наш полк по наущению генерала Мусина-Пушкина!

– А ему каков-то резон? – удивился доверчивый Павел.

– Самый прямой! Боится он, что с вашим приездом все увидят ваш талант и его никчемность!

– Какая низкая подлость! – покраснел Павел от злости. – И это мой бывший воспиаттель! Я ему еще покажу!