Текст книги "Офицерская кровь «бескровной» революции. Февраль – Июль 1917 года"

Кто же был конкретными исполнителями убийств? Здесь следует согласиться с тем, что в роли конкретных убийц преобладали уголовно-деклассированные элементы. За этой констатацией стоят не нынешние умозаключения, сделанные исходя из общего пересмотра отношения к революции, а факты, на которые начали обращать внимание революционеры ещё в 1917 году. По мере развития революции, когда всё больше обнаруживался вред левого экстремизма, большевики и экипажи стали замечать, что те из матросов, кто были склонны к воровству и прочей уголовщине, особенно требовали офицерской крови в февральско-мартовские дни. Они это делали и в дальнейшем, стараясь ультрареволюционностью прикрыть свои

неблаговидные наклонности. Принципиальным является то, что среди убийц офицеров были не настоящие революционеры, если считать февральско-мартовские самосуды вооружённой борьбой между революционерами и защитниками самодержавия; и даже не известные своей недисциплинированностью матросы. Скорее среди них были ранее малозаметные матросы, «тёмные личности» и матросы, чуть ли не наиболее известные своей монархичностью. С одной стороны, они также стремились своей ультрареволюционностью прикрыть прежний монархизм.

Отметим, что сегодня практически все историки считают, что февральские самосуды не имели антимонархической направленности самосудов, сказалось и то, более того, сами офицеры-монархисты морально были больше готовы к революции, чем те офицеры, смотревшие на неё сквозь «розовые очки». Монархистов не шокировали самосуды, и кто из них хотел или стремился отвести подозрения в контрреволюционности, тот начал подчёркивать свою лояльность к революции и проявлять готовность к решительному изменению существовавшего порядка (убийство монархистами Г.Е. Распутина это также подтверждает). Поэтому не только командир Гвардейского флотского экипажа великий князь Кирилл Владимирович, но и личный состав Ставки, от которой ждали руководства борьбы с революцией, демонстративно надел красные банты и во главе с генералом М.В. Алексеевым принял участие в манифестации в Могилёве «в целях прославления торжества революции».

А вот мнение одного из самых серьезных авторитетов в данном вопросе доктора исторических наук, капитана 1 ранга М.А. Елизарова: «Со временем все значимые детали истории офицерских жертв, в том числе их не случайности проявлялись. Историки сегодня в поисках причин самосудов, находят логику, хотя и «палаческую», и какой-то определяющий социальнопсихологический фактор. Чаще других обращается внимание на «факт скученной изолированности людей, привыкших к просторам и сдерживающему давлению знакомого социального окружения. Матросы, томившиеся в бездействии в железных коробках, жестоко мстили именно определенного типа командирам». Однако если в современных публикациях «антимонархическая» и «шпионско-провокаторская» версии почти исчезли, то в целом имеется тенденция на основании фактов самосудов февральско-мартовских дней высказать «главное убеждение… в том, что сущностью настроения революционных матросов февраля-октября 1917 года были не социал-демократические, а люмпен-пролетарские настроения», или же объяснить их как «важнейший показатель психопатологического вырождения революции» и преступно-уголовной сущности толпы. Представляется также не совсем верным искать главные причины самосудов в низкой политической и общей культуре матросов. Более правомерной выглядит главная причина убийств офицеров, как носителей «другой правды». Но это в том случае, если сущностью «другой правды» признавать нежелание офицерами радикально менять порядки на флоте. С тенденцией изображения матросов в февральско-мартовских событиях как психопатологической и уголовной толпы согласиться нельзя. Да, в них проявился типичный стихийный механизм толпы. Однако бессознательное в самосудах не следует считать преобладающим явлением. Даже толпа может быть структурированной и одухотворенной общей идеей. Кроме того, вопрос с сознательностью на флоте стоял принципиально. Можно предположить, что значительная часть матросов, принципиально не теряла контроля над собой. Ф.Ф. Раскольников отмечал, что во время самосудов «никем не руководимое движение с поразительной меткостью наносило свои удары». В этой оценке содержится преувеличение, которое могло быть результатом постреволюционной «аберрации зрения». Однако мысль о том, что у матросов, по крайней мере, был какой-то минимум целенаправленности и осознанных представлений о правоте своих действий, верна.

Более объективной представляется точка зрения офицеров старого флота, оставшихся впоследствии служить в Красном флоте. Так, артиллерийский офицер линейного корабля «Полтава» Г.Н. Четверухин, свидетельствуя, что накануне самосудов офицеры сознавали, что дело не в конкретных личностях, а «все мы для них неугодные», отмечал, что, хотя «действительно было убито много реакционных офицеров, которые своим отношением к подчиненным заслужили справедливую ненависть матросов». Однако дело было «не совсем так», как говорится в современной литературе о «расправе революционных матросов с ненавистными им реакционерами-монархистами». Он перечислил убийства, имевшие разные причины: по политическим соображениям, чтобы избавить флот от лиц, способных отрицательно повлиять на ход восстания; для сведения личных счетов; против офицеров – сторонников «палочной дисциплины» или имеющих немецкие фамилии. Особенно «не вписывается» в объяснение причин самосудов в период Февральской революции основная версия всей послефевральской литературы о борьбе с «реакционерами-монархистами». Матросы не были непримиримы к монархии. Для них главным являлось изменение существовавшего порядка вещей. Ход Февральской революции на флоте это подтвердил. Особенностью самосудов было то, что их главная нацеленность как раз не была направлена против офицеров, известных своей приближенностью к монархии. Так, морской министр И.К. Григорович остался единственным не арестованным царским министром. Никто не только ни пострадал в Морском штабе при царской Ставке, но в связи с революцией его меньше других затронули кадровые изменения».

Февральско-мартовские самосуды 1917 года в Кронштадте и Гельсингфорсе относятся к числу тех достаточно редких исторических событий, когда трагичность происшедшего абсолютно ясна, но поиск виновников вначале был оставлен «на потом», а спустя время и вовсе предан забвению. О таких трагических событиях говорить, как правило, не принято, хотя они оставляют глубокий след в массовом сознании целых поколений. Увы, но в отношении жертв матросских самосудов марта 1917 года, несправедливость была двойной: вначале собственно гибель, а затем и фальсификация памяти жертв. Капитан 1 ранга Г.К. Граф, по этому поводу, справедливо заметил: «Эти убийства были ужасны, но ещё ужаснее то, что они никем не были осуждены». Такие события, как массовые убийства своих же офицеров явление для истории достаточно редкое. При этом они не украшают ни его участников, ни власть, при которой это произошло. Поэтому о таких событиях говорить много не принято. При этом именно такие события оставляют наиболее глубокий след в массовом сознании. Кто не знает о восстании (мятеже) на черноморском броненосце «Князь Потемкин» в 1905 году? Событие поистине ставшее эпохальным. Но в чем его знаковость и эпохальность? А в том, что впервые в истории России русские матросы подняли руку на своих командиров и начали их массово уничтожать. «Потемкин» стал водоразделом между двумя эпохами – эпохой полной подчиненности своим офицерам и эпохой. Когда убийство своих начальников стало вполне обыденным делом. Не будь в 1905 году «Потемкина», вряд ли в 1917 году произошла офицерская бойня в Гельсингфорсе и Кронштадте. Причем если в 1905 году убийцы все же понесли наказание за свои самосуды, то убийцы 1917 года так и остались безнаказанными. Г.К. Граф с горечью писал: «Эти убийства были ужасны, но ещё ужаснее то, что они никем не были осуждены».

Из воспоминаний мичмана Б.В. Бьеркелунда: «Временное Правительство России, как и всякое правительство, должно было дать правовую оценку февральской трагедии на Балтике и отделить революционеров от убийц-уголовников, но этого сделано не было. Этим министры-капиталисты» сами вырыли себе глубокую яму. Трусость политическая всегда зримее, чем трусость на боле боя. Впрочем, как было им, бедолагам, дать объективную оценку убийствам, когда братишки-матросы готовы были хоть сейчас вскинуть винтовки и идти громить само Временное правительство. Задираться с «братвой» министрам было – себе дороже. Убитых офицеров уже не вернешь, так стоит ли из-за них ломать копья? Многим позднее генерал А.И. Деникин скажет, что кровавые бунты на флоте «служили первым предостережением для оптимистов». Но Бог располагает, а люди предполагают… Как бы то ни было, но Временное правительство, взобравшееся на политический олимп с помощью мирового масонства, больше думало о сохранении своей власти, чем о наказании тех, кто способствовал их приходу во власть. Ну а что же остальная Россия? А Россия свято верила в печатное слово, и с трепетом ждало сводок с фронтов, с перечнем убитых и покалеченных».

Моральная и юридическая ответственность за убийства 1917 года лежит, разумеется, на Временном правительстве и стоящих за ним партиях, как на новой власти, которое не только не сделала даже попытки отделить революционеров от убийц-уголовников, но не дало и правовой оценке этой трагедии, сделав вид, что ее просто не было. Увы, такая позиция авторитета Временному правительству среди матросов все равно не прибавило

* * *

Вот уже более века вначале участники событий, а затем и историки спорят, чем именно была вызвана эта звериная жестокость матросов по отношению к своим офицерам в первые дни Февральской революции. До сегодняшнего дня на сей счет существует несколько мнений.

Сразу же отметем такие надуманные причины (порой звучавшие и еще порой звучащие), что роковую роль в матросских жестокостях играли женщины, работницы, что имелось много штрафованных матросов (особенно в Кронштадте). Но ведь убивали не только в Кронштадте, но и в Гельсингфорсе, причем преимущественно на линейных кораблях, где никаких штрафованных отродясь не бывало, да и девицы-провокаторши отсутствовали.

С этой точки зрения интересно свидетельство капитана 1 ранга Г.К. Граф, который приводит рассказ командира линкора «Андрей Первозванный» капитана 1 ранга Г.О. Гадда, который оказавшись перед толпой матросов, задал им вопрос: «Чего вы хотите, почему напали на своих офицеров?» В ответ один крикнул: «Кровопийцы, вы нашу кровь пили…». Другой предъявил претензию: «Нам рыбу давали к обеду». И только в ответе третьего: «Нас к вам не допускали офицеры» – звучал не слишком внятный, но хоть какой-то мотив. Примерно-то же самое, что и Г.К. Граф написал в своих воспоминаниях и капитан 1 ранга И.И. Ренгартен. По его мнению, матросы «говорили о таких пустяках, что тошно было слушать». Полагаю, что в этой реплике из дневника Ренгартена проявилась вся бездна непонимания между офицерским и матросским составом флота. То, что для офицеров было мелочью, для матросов являлось символом их неполноправия и животрепещущим вопросом.

Характерно главное, что потребовали матросские делегаты, собранные командующим флотом поздно вечером 4 марта – матросы говорили об уважительном отношении офицеров к матросам, обращении к ним на «вы», большей свободе увольнения на берег и т. д. Здесь самое главное это именно требование отношение к ним, как к людям. Нижние чины флота не хотели быть статистами при решении политических вопросов, они стремились к активному участию в решении судеб страны. Разумеется, далеко не все из них были готовы к сознательному участию в политическом процессе, но желание поучаствовать в нем было у всех. В этой реакции матросов нашли воплощение те тенденции, которые зрели на флоте в предреволюционные годы.

В тот же день, 4 марта, депутаты команд Шхерного отряда очень четко сформулировали свои политические требования очень четко, причем это были уже совсем не «пустяки». Требования моряков были следующими:«1) полное присоединение к новому народному правительству и желание поддерживать его как в настоящее время, так и впредь; 2) присоединение к мнению Совета рабочих депутатов; 3) полная амнистия политических (имеются в виду политические заключенные – В.Ш.); 4) воинская дисциплина вне службы должна быть упразднена и нижние чины должны пользоваться полными гражданскими правами; 5) отдача нижних чинов под суд только с ведома и при участии гражданских властей; 6) ответственность перед законом в одинаковой степени, как офицеров, так и нижних чинов; 7) полнейшая осведомленность о текущих событиях; 8) корпус жандармов, городскую и сельскую полицию призвать в ряды действующей армии и заменить их слабосильными из армии и флота; 9) вежливое обращение офицеров с нижними чинами; 10) удаление лиц немецкого происхождения от занимаемых ими должностей как на военной, так и на гражданской службе».

Обратим внимание на последнее требование. Сильные антигерманские настроения на флоте, дополняли антиофицерские настроения, т. к. среди флотских офицеров был достаточно велик процент офицеров с немецкими фамилиями. Безусловно. Что в 1917 году в целом ряде случаев к расправе с офицерами с немецкими фамилиями привели именно антигерманские настроения матросов. Разумеется, антигерманские настроения не были решающим фактором, но фактором, сопутствующим, они, безусловно, были.

Отметим, что во время этого митинга с капитаном 1 ранга Г.О. Гаддом одна часть матросов, только что зверски убившая двух кондукторов, захотела и командира линкора «взять на штыки». К счастью для Г.О. Гадда, победу в словесной перепалке одержали сторонники командира корабля, кричавшие «ура» и кинувшиеся качать Г.О. Гадда. Причем данный случай был не единичен. Так же как командира «Андрея Первозванного» качали и других офицеров, которых только что собирались убить. Перед нами полная случайность жертв. При этом отношение к потенциальной жертве у матросов могло мгновенно смениться в короткий промежуток времени от ненависти до полного восторга.

Любопытно, в этой связи заявление вице-адмирала А.С. Максимова. 4 марта вице-адмирал находился под матросским арестом, как «враг революции». Сразу же после убийства Непенина к нему пришли матросские делегаты с сообщением, что «братва» избрала его новым командующим флотом. Выслушав ходатаев, А.С. Максимов не без оснований заметил: «Вчера вы меня арестовали, сегодня выбрали комфлотом, а завтра, может быть, повесите».

Важно отметить, что матросы Балтийского флота выбрав себе нового командующего, сделали собственную серьезную политическую заявку на будущее, т. е. сразу же обозначили себя не как стихийных бунтовщиков, а как самостоятельную политическую силу. Большинство балтийских офицеров в своих мемуарах о Максимове пишут с ненавистью, как о предателе. Но матросы были на этот счет другого мнения. Так матрос-большевик И.А. Ховрин впоследствии вспоминал, что контр-адмирала А.С. Максимова «на кораблях уважали за человечное обращение с нижними чинами». Именно это для матросов при выборе нового командующего и было определяющим. Максимов видел в них не нижних чинов, а живых людей!

Впрочем, не всегда в марте 1917 года хорошее и уважительное отношение к подчиненным являлось гарантией сохранения жизни. Показателен в этом плане случай с мичманом Биттенбиндером, которого матросы убили на миноносце «Гайдамак», как случайного свидетеля их расправы над командиром миноносца «Уссуриец». На похоронах мичмана была вся команда и многие даже… плакали, но при этом считали Биттенбиндера неизбежной жертвой революции

Что касается большинства офицеров Балтийского флота, то они отстаивали «шпионско-провокаторскую» версию, дескать, офицеров уничтожали по неким тайным спискам, подготовленными немецкими шпионами и их агентами большевиками. Да, расстрельные списки офицеров действительно были, но не на Балтике, а на Черноморском флоте и не в марте, а в декабре 1917 и в феврале 1918 годов. Но события на Черноморском флоте – это отдельная большая тема, о которой в свое время мы еще будем подробно говорить. Что касается Балтийского флота, то до сегодняшнего дня не найдено ни единого доказательства наличия этих таинственных расстрельных списков. К тому же подавляющая часть убитых офицеров, никоим образом, не влияла на реальную боеготовность флота. А ведь германские шпионы должны были, в первую очередь, убрать штабных аналитиков и операторов, а также командиров соединений и кораблей, а не ничего не решавших лейтенантов и мичманов. Практически все ключевые фигуры Балтийского флота (за исключением, разве что, Непенина) после мартовских событий 1917 года остались не только в живых, но и на старых должностях.

*** Весьма существенным обстоятельством, которое, на наш взгляд, серьезнейшим образом повлияло на поведение матросов во время революции, была дисциплинарная практика, господствовавшая в дореволюционном флоте. Следует заметить, что формы, в которые облекались субординация и дисциплина царской армии и флота, были унаследованы в значительной степени от крепостнических времен. Поэтому они воспринимались солдатами, и особенно матросами, как унизительные. Особенно развилось ощущение ненормальности старых дисциплинарных форм на флоте после русско-японской войны и Первой российской революции. Эта ненормальность, в частности, проявлялась в разных наказаниях, которые налагались на офицеров и матросов за одинаковые уголовные преступления. За неповиновение нижнего чина офицеру полагалось значительно более суровое наказание, чем за неповиновение одного офицера другому.

Оскорбление нижним чином любого офицера всегда приравнивалось к оскорблению непосредственного начальника, за что полагалось значительно более строгое наказание, чем за оскорбление вышестоящего лица, не являющегося начальником. В тех случаях, когда офицер подвергался исключению из службы, нижний чин отправлялся в дисциплинарный батальон.

Несоразмерность уголовных наказаний была не главным. Значительно больше отравляли повседневную жизнь нижнего чина переусложненные правила чинопочитания, которые резко отделяли офицеров от нижних чинов.

Вот что думал об этом капитан 2 ранга царского флота и контр-адмирал советского флота В.А. Белли: «Два крупнейших фактора определяли состояние флота в то время: революция 1905 г. и русско-японская война 19041905 гг.». По его мнению, во второй половине XIX в. на парусно-паровых кораблях с «ничтожной техникой… взаимоотношения офицеров-дворян и матросов-крестьян были сходны со взаимоотношениями помещиков с крестьянами и отражали картину, общую для всей Российской империи. Хотя в конце XIX и в начале XX столетия команды броненосного флота комплектовались уже в значительной степени из промышленных рабочих, все же взаимоотношения между офицерами и матросами оставались прежними. Совершенно очевидно, что в новых условиях на кораблях с обширной и разнообразной техникой это явление было полным анахронизмом, но никто из руководства морского ведомства не обращал на это внимания, и все шло по старинке, как, впрочем, и во всей жизни Российской империи». По мнению В.А. Белли, «имевшие место революционные выступления на кораблях были тесно связаны с постепенно обостряющимся антагонизмом между офицерами и матросами. До русско-японской войны офицеры обладали непререкаемым авторитетом во всех областях военно-морского дела. Однако после тяжелых поражений в эту войну авторитет офицеров в глазах матросов значительно померк. Так, как флот был наголову разбит, офицеры флота были дискредитированы. Причем не только перед матросами, но и перед всем российским обществом. Любопытно. Что если до русско-японской войны матросы называли кадет или гардемарин по патриархальному «барин» или «барчук»… То после Цусимы эта форма обращения навсегда исчезла, сменившись на официальное обращение «господин гардемарин».

После отмены крепостного права начинается процесс роста чувства собственного достоинства среди крестьян, и в особенности рабочих. До отмены крепостного права дворяне искренне воспринимались массовым сознанием непривилегированных сословий как особая, высшая порода людей. Выслужить офицерский чин, а с ним и дворянство было заветной мечтой солдата и матроса. Особое положение дворян резко подчеркивалось освобождением их от телесных наказаний, от рекрутской повинности, «благородным» обращением между собой и, самое главное, правом владеть крепостными. В результате отмены крепостного права, телесных наказаний, рекрутчины, развития системы образования, а главное, развития капиталистических отношений дворянство стало терять ореол избранности и притягательность в глазах выходцев из низших сословий. Представление о том, что барин сделан из другого теста, уходит в прошлое

Большая часть офицеров до февраля 1917 года продолжала снисходительно-покровительственно смотреть на матроса как на низшее, хотя, но, по своей сути, и доброе существо. В то же время для матросов (особенно высококлассных специалистов), чувства собственного достоинства значительно повысилось, стало просто нестерпимо уставное пренебрежительное обращение на «ты», унизительные запреты, наподобие запрета посещения общественных садов, езда на извозчике, нахождение в трамвае вместе с офицером, курение на улице, запрет на посещения императорских театров, необходимость есть из общего бачка, а не из личных мисок и тарелок, обязательное вставание во фронт перед генералами и адмиралами и т. д. Осознание невозможности быть равноправным человеком, и не ощущать себя второсортным существом, вызывало у матросов не только чувство протеста, но и ненависти к тем, кто был для них олицетворением этого унижения.

Необходимо знать, что по возрасту, матросы 1917 года серьезно отличались от нынешних призывников-мальчишек. Если в советское время и сейчас призываться в основном 18-летние мальчишки, то тогда призыв производился лишь с 21 года, а во многих случаях еще на два-три года позднее, то часто старослужащие матросы 1917 года имели возраст, приближающийся к тридцати годам, т. е. были уже взрослыми, сформировавшимися по своему мировоззрению людьми. Кроме этого были и еще более возрастные матросы, призванные во время войны из запаса. Среди последних было немало и участников мятежей 1905–1907 годов.

Военно-морской историк К.Б. Назаренко пишет: «Накопившееся в душах матросов чувство унижения выплеснулось на поверхность во время Февральской революции. Этот всплеск антиофицерских настроений вылился во многих случаях в стихийные насилия и расправы над офицерами, жертвами которых стали как вызывавшие персональную ненависть офицеры, так и случайные лица. Однако неправомерно видеть в стихийных расправах над офицерами плоды «большевистской агитации», как это делали сторонники Белого дела во время Гражданской войны и как делают это некоторые современные историки. Эти расправы не были инспирированы, какой бы то ни было, партией, но все политические силы, поддерживавшие Февральскую революцию, одобрили их как следствие справедливого гнева масс. В 1917 г. существовала тенденция сильно преувеличивать степень разумности действий толпы матросов в первых числах марта 1917 г.»

«Достойно удивления, что это никем не руководимое движение с поразительной меткостью наносило свои удары. От стихийного гнева толпы пострадали только те офицеры, которые прославились наиболее зверским и несправедливым обращением с подчиненными им матросско-солдатскими массами», – писал лидер кронштадтских большевиков мичман Ф.Ф. Раскольников. Для современников такие заявления были веским основанием приписать руководство расправами над офицерами определенным политическим партиям.

Руководители левых партий сразу же поспешили откреститься от такого сомнительного руководства. Уже в конце марта большевистская газета "Правда" оправдывалась: "Поголовных репрессий на флоте никто не проводил, как и погромов офицеров, лишь арестовывались рьяные монархисты и запятнавшиеся при прежнем режиме лица. Матросские комитеты, напротив, вносят успокоение… контролируют лишь политическую часть".

* * *

Что касается вице-адмирала А.И. Непенина, то он, думается, в определенной мере, стал жертвой и своей явно неудачной попытки резко «подтянуть дисциплину» на Балтийском флоте после своего назначения командующим. В этом плане весьма характерна радиограмма представителей судовых комитетов Балтийского флота, переданная рано утром 4 марта 1917 года: «Товарищи матросы! Не верьте тирану. Вспомните приказ об отдании чести. Нет, от вампиров старого строя мы не получим свободу… Нет, смерть тирану и никакой веры!» В радиограмме имелся в виду приказ вице-адмирала А.И. Непенина от 28 ноября 1916 года, в котором говорилось об укреплении дисциплины. Тогда, только что назначенный командующим Балтийским флотом Непенин, решил сразу же проявить себя сторонником строгой дисциплины. Он лично задержал 9 офицеров и 39 матросов на улицах Гельсингфорса «за неправильную отдачу чести», приказал по два раза в неделю по часу обучать матросов отданию чести, установил дежурства штаб-офицеров по Гельсингфорсу для контроля за этим. Этого было вполне достаточно, чтобы Непенин стал для матросов тираном. Точно так же неуемная деятельность адмирала Р.Н. Вирена по насаждению уставного порядка на улицах Кронштадта доставила ему славу тирана и стоила, также, как и Непенину жизни.

За время своей более чем тридцатилетней службы в ВМФ я не раз сталкивался с ситуацией подобной непенинской. И в советское время практически каждый новый командующий флотом, начинал свою деятельность именно с разгромных приказов о низком состоянии дисциплины, после чего начинал рьяно бороться за повышение ее уровня. Ветераны старшего поколения хорошо помнят, сверэнергичную деятельность по насаждению уставного порядка в 1985 году на Северном флоте, назначенного командующим адмирала И.М. Капитанца. Изумленные активностью адмирала в деле насаждения дисциплины, североморцы сочинили по этому поводу даже стишок:

 
Флот танцует новый танец
Под названьем «капитанец».
 

Однако никто из матросов и офицеров советского Северного флота адмирала И.М. Капитанца за проведенное им закручивание «дисциплинарных гаек» в ранг тирана, почему-то, не возвел…

Поэтому говорить о реальной тирании, как Непенина, так и Вирена не имеет никакого смысла. Они требовали от матросов только положенное, но в условиях начавшейся революционной вседозволенности эти, вполне справедливые требования, выглядели для желавших полной свободы матросов, именно как проявление тирании. За это адмиралы и поплатились.

* * *

Не выдерживает критики и «антимонархическая» направленность убийств, дескать, давняя ненависть матросов к царю и выразилась в убийстве его верных слуг – офицеров. Даже в воспоминаниях самых радикальных революционных матросов вы не найдете брани в адрес лично императора. Да этого не могло и быть, так как вчерашние крестьяне могли бунтовать против кого угодно, но никак против самого помазанника Божьего. Наоборот, только узнав, что царь отрекся, а значит, Божьей власти над ними больше нет, матросы и схватили в руки кувалды. Думается, что было бы неверным искать главные причины самосудов в низкой политической и общей культуре матросов, т. к. среди матросов были разные люди.

Сегодняшние историки склонятся к тому, что убийства офицеров определялось социально-психологическим фактором. Как способствующий фактор к началу агрессии приводят факт скученности и изолированности людей, «привыкших к просторам и сдерживающему давлению знакомого социального окружения». Многие склоняются к тому, что настроения революционных матросов февраля-октября 1917 года были по своей сути не социал-демократическими (идейно-анархистскими, эсеровскими), а люмпен-пролетарскими, или, проще, сказать бандитскими или же объясняют их как «важнейший показатель психопатологического вырождения революции», что сработал типичный стихийный механизм толпы.

Историк флота М.А. Елизаров пишет: «.Бессознательное в самосудах не следует считать преобладающим. Как выше было отмечено, толпа может быть структурированной и одухотворённой общей идеей. Кроме того, вопрос с «сознательностью» на флоте стоял принципиально. Можно предположить, что значительная часть матросов принципиально не теряла контроля над собой…» Ряд очевидцев кровавых мартовских событий и в том числе Г.Н. Четверухин (артиллерийский офицер линейного корабля «Полтава», служивший впоследствии в РККФ) отмечали, что, хотя «действительно было убито много реакционных офицеров, которые своим отношением к подчиненным заслужили справедливую ненависть матросов», но дело было «не совсем так», как говорится в современной литературе о «расправе революционных матросов с ненавистными им реакционерами-монархистами». Г.Н. Четверухин перечисляет убийства, имеющие разные причины: убийства по политическим соображениям, чтобы избавить флот от лиц, способных отрицательно повлиять на ход восстания (например, А.И. Непенина и других офицеров высших рангов); убийства офицеров матросами-хулиганами для сведения личных счётов; убийства офицеров – сторонников «палочной дисциплины»; убийства офицеров, имеющих немецкие фамилии.

Особенно «не вписывается» в объяснение причин самосудов в период Февральской революции основная версия всей послефевральской литературы о борьбе с «реакционерами-монархистами». Как выше было сказано, матросы не были непримиримы к монархии. Для них главным являлось изменение существовавшего порядка вещей. Ход Февральской революции на флоте это подтвердил. Заметим, что особенностью самосудов было то, что они, как раз, не была направлены против офицеров, известных своей приверженностью к монархии. Наиболее показательный пример – это морской министр И.К. Григорович, который остался единственным не арестованным царским министром.

Морской министр И.К. Григорович

Забегая вперед, скажем, что если к офицерам-монархистам матросы относились, не только спокойно, но и во многих случаях их поддерживали, то офицеров, связанных с А.Ф. Керенским, с меньшевистско-эсеровскими Советами, откровенно ненавидели и презирали. Историкам известен и такой факт – Морской корпус во время Февральской революции до конца оставался верен императору и оказывал революционным толпам весьма жесткое вооруженное сопротивление, но никто из офицеров корпуса и гардемарин не пострадал. Объяснения, что революционная толпа видела в гардемаринах «младших братьев» лейтенанта П.П. Шмидта. Не состоятельна. Хороши «братья», стреляющие из трехлинеек в толпу! А чего стоит история с командиром Гвардейского флотского экипажа капитаном 1 ранга великим князем Кириллом Владимировичем (двоюродным братом царя). Великий князь, нацепив красный бант, вывел 1 марта к Таврическому дворцу, где находились Временный комитет Думы и Советы, подчинённый ему Гвардейский экипаж (а ведь эти матросы охраняли царскую семью!), приветствовать победу Февральской революции.