Текст книги "Завещание Петра Великого"

* * *

Свидание Шергази с Бековичем состоялось на следующий день и продолжалось несколько часов, в продолжении которого хану были представлены хану верительная грамота и подарки, состоявшие из отрезов сукна и сахара, соболей, драгоценной посуды.

Хан принял подарки весьма милостиво. При этом уверял гостя извиняющимся тоном:

– Если бы раньше знал о мирных целях похода, то никогда не напал бы на русский лагерь!

Разумеется, Шергази нагло врал. Затем хан повел речь о том, что искренне расположен к русским, и подтвердил заключенный накануне мирный договор, самолично поцеловав лежащий на раскладной деревянной подставке-ляухе Коран.

Пока вели переговоры, Шергази напряженно ждал, когда же Бекович заведет разговор о тех своих посланцах, которые без вести сгинули в Хиве, но Бекович о них и не вспомнил!

Когда с официальной частью было покончено, хан пригласил Бековича, его братьев и Заманова откушать. Подавали шурпу, бараний плов и манты, а на сладкое – нават с чаем. Шергази, согласно обычаю, трижды сам наливал в пиалу. Перед тем как угостить гостей ароматным напитком, Шергази лично трижды наливал его в пиалу и трижды выливал в чайник, чтобы чай лучше заварился. Затем разлил и чай. Самую неполную пиалу он с передал Бековичу, ибо чем меньше чая в пиале, тем важнее гость. В ходе дальнейшего чаепития радушный хозяин то и дело подливал князю свежий чай, выражая тем самым свое огромное к нему уважение. У шатра, вызванный князем полковой оркестр, непрерывно играл что-то веселое.

Что и говорить, Бекович был совершенно околдован гостеприимством и любезностью Шергази. Если что и омрачило встречу, так только то, что хан попросил от князя выдать ему Ходжи Нефеса, не без оснований полагая, что тот лазутчик его заклятого врага – астрабадского хана. Чтобы не омрачать общее впечатление, Бекович обещал над этим подумать.

По окончании приема Бековичу было сказано, что его шатер уже перевезен со старого места и снова установлен неподалеку от ханского. Налицо было явное желание Шергази как можно дальше отдалить Бековича от русского лагеря. Едва же Бекович с Замановым вошли в него, к ним прибыл переговорщик, который объявил, что хан возвращает обратно все подаренное ему, так как в грамоте вещи «показаны целыми, а поднесенные ему разорваны на куски, каждый в пять аршин». И хотя формально Шергази был прав: коли дарите подарки, так дарите непорченые! Но в контексте происходящего это выглядело откровенным оскорблением, ибо отказ от царских подарков – это пощечина не послу, а самому царю. После такого демарша следовало бы прекратить дальнейшие переговоры и как можно скорее возвращаться к своему отряду, но Бекович и ухом не повел.

Вместо того чтобы хотя бы поставить хана на место, он «сильно сетовал за подобный беспорядок на князя Заманова, заведывавшего подарками, на что сей последний ему ответил, что он сделал эту экономию, дабы иметь средства к возвращению на Урал».

Что касается Заманова, то он откровенно запустил руку в государственную казну, разграбив доверенные ему для сохранения государевы подарки. При этом примечательно, что Заманов даже не пытался отнекиваться, а откровенно заявил Бековичу, что присвоенная им часть подарков пойдет на его собственные нужды. Вообще-то за такое следовало сразу «ставить к стенке», но Бекович лишь горько упрекал Заманова и даже плакал…

Впрочем, возвратил Шергази все же не все подарки, а кое-что оставил у себя.

Чтобы исправить ситуацию, Бекович велел передать хану, что врученные им подарки – это лишь его личные подарки, а подарки русского царя он ему еще не вручил. Помимо этого, к Франкенбергу был тотчас послан гонец с приказом немедленно отправить к нему все оставшиеся подарки, прежде всего баргузинских соболей и драгоценную посуду. К утру подарки были доставлены на двадцати верблюдах и днем торжественно поднесены хану. Дары оценивал казначей хана Досим-Бай, который признал их достойными своего господина.

С тем же гонцом в лагерь Бекович отправил и приказ спрятать Ходжу Нефеса, крови которого столь жаждал хан. По свидетельству некоторых источников, Нефес покинул лагерь еще до того, как его окружили хивинцы; по рассказу же самого Ходжи Нефеса, он все время был с отрядом и его спрятали, положив на дно одной из подвод, завалив сверху товарами и припасами. В этом убежище он провел три дня, пока продолжались переговоры и обмен подарками, а бежал уже потом.

Утром следующего дня Шергази во главе своего войска снова отправился в сторону Хивы. Что касается Бековича, то он вместе с братьями и Замановым снова последовал вслед за ханом…

* * *

Что касается остального отряда, то он во главе с майором Франкенбергом также, по настоянию хана, покинул свой лагерь и двигался вслед за отходящим хивинским войском. Заметим, что Франкенберг откровенно не желал покидать укрепленный лагерь, видя в нем гарантию безопасности и отряда, и самого посла. Но Бекович в раздражении приказал лагерь бросить и следовать за ним.

Передвижение происходило следующим образом. Впереди, в полном окружении ханской гвардии, следовали в своих кибитках Шергази и Бекович, следом за ними остальное ханское войско, посреди которого, окруженные со всех сторон хивинцами, княжеский конвой – семь сотен драгун и казаков. Наконец, следом за ханским войском, на расстоянии нескольких верст, под бдительным присмотром хивинцев двигался и основной русский отряд во главе с майором Франкенбергом.

Спустя два дня Шергази разбил новый лагерь у ручья Парсу-Сунгула. Бековича он по-прежнему не отпускал от себя ни на шаг, изолировав его не только от основного отряда, но и от его личного конвоя. При Бековиче находились только его братья Сиюч, Ак-Мурза и все тот же Заманов. Впрочем, кабардинский князь по сему поводу нисколько не печалился, пребывая в эйфории от своих дипломатических успехов.

У Парсу-Сунгула Франкенбергу позволили расположился в нескольких верстах от лагеря хивинцев, и фактически сразу он был ими окружен. При этом хивинцы строго наблюдали, чтобы отряд Франкенберг никоим образом не соединился ни с конвоем, ни с Бековичем. Но и в этом кабардинский князь не усмотрел ничего странного.

Ну а затем Шергази стал играть в открытую. Начиналась финальная часть его многоходовой интриги.

На другой день по прибытии на Парсу-Сунгул Шергази прислал к Бековичу визиря Кулун-бея. Тот долго выражал свое восхищение и Россией, и царем Петром, и лично Бековичем, после чего перешел к главному:

– Досточтимый князь, позвольте известить вас о сущей мелочи, которая недостойна даже вашего внимания. Дело в том, что наши продовольственные запасы в Хиве сильно ограниченны и мы не сможем прокормить там все ваше войско. Кроме того, если всех поставить в одной местности, то снабжение падет слишком тяжким бременем на тамошних жителей, и они, еще чего доброго, возропщут и, не приведи Аллах, испортят столь замечательно начатые переговоры. И мне, и моему хану за это очень неудобно перед вами, но что поделать, такова правда. Однако мы можем все легко исправить, если часть ваших доблестных воинов направятся сейчас не в Хиву, а в другие наши города. Для этого следует разделить ваше войско на пять частей, и беки пяти наших лучших городов смогут окружить ваших людей заботой и участием до тех пор, пока вы не решите отправиться в обратный путь к стопам своего царя.

Произнеся столь долгую тираду, визир выжидательно вперился глазами в Бековича, какова будет его реакция, боясь, что добыча сорвется с крючка.

Но Бекович не проявил никакого беспокойства. Он лишь пожал плечами и, по своему обыкновению, попросил дать ему время подумать.

После ухода Кулун-бея он запросил запиской мнение Франкенберга. И вызвал к себе персиянина Заманова, передав ему суть разговора с визирем.

– Какая разница, где будут кормиться ваши солдаты – в Хиве или каком другом городе? – пожал плечами Заманов. – Главное, что вы подписали мирный договор! Остальное уже сейчас неважно.

Что касается майора Франкенберга, то, прочитав послание князя, он пришел в неописуемый ужас.

– Кажется, вся наша история подходит к своему закономерному концу! – объявил он собранным офицерам и казачьим атаманам.

– И конец этот будет для нас печален! – согласились те.

После этого офицеры принялись умолять майора написать Бековичу такое письмо, чтобы он наконец-то опустился с небес на землю и осознал всю опасность, которая грозит.

– Как же он не может понять, что в условиях полного окружения хорезмским войском дробить отряд на мелкие части смерти подобно! – кричали они наперебой.

– Господа, я и сам все прекрасно понимаю, – грустно отвечал им Франкенберг, – как осознаю и то, что наш сумасбродный князь и разум есть понятия совершенно несовместимые!

В своем ответе Франкенберг в самых резких выражениях известил Бековича, что категорически не согласен разделять отряд, ибо это грозит полной беспомощностью и, как следствие этого, возможным истреблением. Не забыл упомянуть майор в письме и то, что его точку зрения разделяет майор Пальчиков и все другие без исключения офицеры и казачьи атаманы. Теперь ему, да и всем остальным оставалось одно – ждать решения кабардинского князя и надеяться на лучшее. Что поделать, человек всегда живет надеждой, тем более когда вопрос стоит о жизни и смерти.

Понимал ли Бекович-Черкасский, какими ничтожными были его шансы склонить хивинского хана не только к дружбе, а к покорности, как хотелось князю? Неужели не понимал, что в сложившейся ситуации следовало побыстрее решить дело равным миром и не следовать в глубь недружественного ханства? Но Бекович, вопреки всякому здравому смыслу, лихорадочно искал любые способы хоть сколько-нибудь продвинуться к Хиве.

Даже в самом благоприятном случае, если бы действительно существовала мифическая плотина, разрушив которую можно было устремить Амударью к Каспийскому морю, даже в этом случае было важно, чтобы хивинский хан не мешал разрушению плотины и сооружению крепости на месте земляных работ. Но у князя явно хватало прагматизма, чтобы договориться с ханом и сохранить свой отряд.

Над Хивинским оазисом опустилась черная южная ночь. Сидя у своих палаток, Франкенберг и Пальчиков молча курили трубки, с тоской думая, что принесет с собой грядущий день.

Глава десятая

Между тем Шергази все настойчивее и настойчивее требовал от Бековича разделить его отряд на небольшие группы. Охая и ахая, он ссылался на неурожайный год и недостаток продовольствия, которое мешает ему достойно обеспечить досточтимых русских гостей.

– Пусть не одна Хива, но и малые города продемонстрируют вам наше гостеприимство! Вы увидите столько хлебосольны и радушны жители Хазараспа к воинам «белого царя»!

Некоторое время Бекович колебался, но затем согласился, что, разделив свой отряд, он поможет хивинскому хану обеспечить ему гораздо лучшее снабжение.

Для начала Бекович разделил собственный конвой, отправив из бывших рядом с ним пятисот человек двести сорок столоваться в неблизкий Ургенч.

Затем он послал дворянина Званского к оставшемуся вместо него майору Франкенбергу с приказанием о разделении вверенного ему отряда на пять частей, которым надлежало следовать в пункты, указанные хивинцами.

Пораженный нелепым и явно предательским приказом, Франкенберг ответил так:

– Нетрудно понять, что мой начальник делает эти приказания поневоле. Я готов повиноваться Бековичу, когда услышу приказ из уст его в русском лагере. Но теперь пусть извинит.

– Его сиятельство ведет сложные переговоры с ханом и не сможет прибыть в лагерь! – заявил на это Званский.

– Что ж, тогда я сам поеду к нему и все выясню! – решил Франкенберг.

Майор самолично отправился к князю Бековичу-Черкасскому, чтобы лично удостовериться в действительности приказания.

– Я приказываю вам исполнить мой приказ! – заявил ему при встрече Бекович. – Более того, я приказываю исполнить это немедля!

– Ваше сиятельство, разделение отряда грозит нам большой опасностью. Поверьте мне, не стоит доверяться вчерашнему врагу, вам ли не знать, как хитры здешние азиаты. Проявляемое радушие – показное. На самом деле за пазухой у хана спрятан нож. Отмените свой приказ. Меня терзают дурные предчувствия.

– Вы немец и ничего не понимаете в восточном гостеприимстве. Хан клялся на Коране, а это значит, что теперь он просто обязан исполнить данную им клятву, не чинить нам никакого зла. Доверьтесь моему опыту, и все будет хорошо.

Но Франкенберг упорствовал, и тогда Бекович вышел из себя:

– Вы отказываетесь исполнять приказы высшего начальника? По какому праву? Таковое поведения я считаю бунтом со всеми вытекающими отсюда последствиями. По возвращении в Астрахань вы будете преданные военному суду, а теперь извольте возвращаться к отряду и исполнять мое приказание!

Делать нечего, Франкенберг вернулся в отряд. Немедленно собрал офицеров и атаманов. Рассказал им о разговоре с Бековичем. Офицеры чесали затылки, а атаманы бороды. Все понимали, хивинцы готовят ловушку, но что делать в сложившейся ситуации, не знал никто. Решили тянуть время в надежде, что, может быть, Бекович все же одумается.

Между тем Шергази уже проявлял явное нетерпение, пеняя Бековичу, что его подчиненные своевольничают и нарушают достигнутые договоренности.

Разгневанный Бекович снова послал в отряд Званского с категорическим приказом о немедленном разделении отряда. Но упрямый Франкенберг снова его проигнорировал. Еще два раза мотался дворянин Званский от Бековича к Франкенбергу и обратно, передавая княжеские угрозы и приказы.

Только после четвертого письма, в котором князь грозил майору немедленной виселицей, Франкенберг наконец был вынужден подчиниться.

– Все, что мог, я сделал, – сказал он офицерам и казачьим атаманам. – Но Бекович упрям и неистов в своем предательском желании. Посему приказываю разделить отряд на четыре партии, которые направятся квартировать в указанные хивинцами селения. Что делать, отдадимся во власть нашей судьбе и будем молить Господа о милости!

* * *

Итак, роковое разделение отряда произошло. Следует отметить, что хивинцы даже не скрывали своего торжества. Они грозили нашим солдатам и казакам саблями и показывали, по своему обыкновению, как они будут резать им головы.

– Что же это деется, ваше благородие? – спрашивали солдаты поручика Ивана Вегнера. – Неужели на погибель нас разделили?

Что мог сказать им молоденький поручик?

– Будем держаться, братцы, до конца! В остальном же вверим наши судьбы Господу!

Определенные в разные отряды солдаты прощались между собой, целовались:

– Не поминай лихом, Егор!

– И ты, Васька, не помни плохого!

Хивинцы нетерпеливо крутились в седлах:

– Давай-давай, урус, шевелись! Ждет тебя сегодня горячая похлебка!

Отряд разделился на пять частей, которые разошлись в разные стороны. Среди четырехсот солдат, которых повел туркмен на хивинской службе Юмут, был и прятавшийся от хивинцев Ходжа Нефес.

Наконец все отряды двинулись из лагеря по расходящимся направлениям. Уже через каких-то четверть часа их, как саранча, облепила со всех сторон хивинская конница. Едва же колонны скрылись из поля зрения друг друга, как хивинцы с истошным криком «Ур!» – «Бей!» неожиданно атаковали их со всех сторон. Какое-то время солдатам и казакам удавалось сдерживать натиск. Но долго ли продержишься, если ты окружен и сил у тебя кот наплакал? Вскоре хивинцы прорвали одинокие маленькие кареи и принялись рубить головы направо и налево. Офицеры и старые солдаты держались до последнего вздоха. Особенно храбро бились бывалые солдаты Рубберова полка, почти все из бывших стрельцов. Много повидавшие на своем веку, пощады они от нехристей не ждали. Дрались бывшие стрельцы крепко, даже умирая, стремились дотянуться до вражеского горла. Озверевшие хивинцы, даже поубивав их, долго не могли успокоиться – бродили меж трупов и кромсали павших саблями.

Когда же перерубили ветеранов, то молодых солдат стали вылавливать арканами и вязать. Как потом подсчитают историки, на каждого русского солдата и казака было более трех десятков хивинцев.

Что касается майора Франкенберга, то, несмотря на то что внезапно атаковавшие хивинцы сразу же положили не менее полутора сотен драгун, он сумел построить остальных и дать атаковавшим достойный отпор. Саксонцы бились до последнего, понимая, что пощады им не будет. Каждый из них, наверное, забрал с собой на тот свет по три-четыре врага, но силы все равно были слишком неравны. По мере натиска кольцо оборонявшихся все сужалось и сужалось, пока наконец не осталось несколько израненных драгун во главе с Франкенбергом.

– Сдавайся гяур! – кричали ему окружившие. – Будешь жит и плов жирный кушат!

– Русские не сдаются! – выкрикнул им храбрый саксонец.

Хивинцы снова бросились в сабли. И уже через несколько минут последние драгуны пали. Самого Франкенберга озверевшие воины хана подняли на пики, потом, по своему обыкновению, отсекли голову и помчались с ней к Шергази в надежде на щедрую награду.

Майор Пальчиков со своими артиллеристами пал подле пушек. Канониры бились тесаками и банниками. Последних из них рубили прямо на казенниках. Сам Пальчиков, видя, что конец неизбежен, бросился со шпагой в гущу врагов и был буквально изрублен в куски.

Из всех офицеров каким-то чудом спасся только один – подпоручик Ваня Вегнер. В пылу последней схватки он изорвал свой мундир и попал в плен в одной рубахе. Спас Вегнера его юный возраст. Хивинцы не могли и подумать, что столь юный мальчишка – офицер, ну а солдаты его не выдали. Через много лет, пройдя все муки рабства, Иван Вегнер все же увидит Отечество.

Впоследствии приехавшие в Астрахань татары рассказывали, что встречали в Хиве и по дороге туда только одних молодых солдат, коих вели связанными. Это значило только одно: все офицеры и дворяне, а также старые солдаты, оказавшие сопротивление, погибли под ударами хивинцев.

Что касается Ходжи Нефеса, то авантюристу, как мы уже говорили, несказанно повезло. При разгроме колонны, с которой он шел, караван-баши попал в руки некоего туркмена Аганамета, который взял его в свою палатку и переодел в узбекское платье в надежде на будущую благодарность от русского царя.

* * *

Между тем ничего не подозревавший Бекович предавался отдыху, мечтая о том, как будет диктовать свои условия Шергази. Будь князь наблюдательней, он бы, наверное, заметил, как с усмешкой переглядываются между собой присланные ханом люди, как презрительно щелкают языками, оказывая ему услуги. Но Бекович-Черкасский был упоен своим мнимым успехом.

Утром следующего дня настала очередь самого Бековича и бывших при нем казаков.

Из воспоминаний гребенского казака Демушкина: «Собравшись ехать к хану, Бекович взял с собой наших гребенских казаков триста человек, у каких еще были лошади, и мы отправились, прибравшись в новые чекмени и бешметы с галуном, а коней поседлали наборной сбруей. Хива город большой, обнесенный стеной с каланчами, да только улицы в ней очень уж тесные. У ворот нас встретили знатнейшие хивинские вельможи. Они низко кланялись князю… Справивши почетную встречу, повели они нас в город, а там у них были положены две засады за высокими глиняными заборами. Уличка, где эта ловушка была устроена и по которой мы шли, была узенькая и изгибалась, как змея, так что мы проезжали по два да по три коня, и задним совсем не было видно передних людей за этими кривулями. Как только миновали мы первую засаду, она поднялась и запрудила дорогу и начала палить из пищалей. Наши остановились и не знают: вперед ли, назад ли действовать, а в это время показались новые орды с боков и давай в нас жарить с заборов, с крыш, с деревьев и из окон домов. Вот в какую западню мы втюрились. И не приведи Господи, какое там началось побоище: пули и камни сыпались на нас со всех сторон, и даже пиками трехсаженными донимали – вот как рыбу, что багрят зимой на Яике. Старшины и пятидесятники с самого начала крикнули: «С коней долой, ружья в руки!», а потом все подают голос: «В кучу, молодцы, в кучу!» А куда в кучу, коли двум-трем человекам с лошадьми и обернуться негде врастяжку, да и бились же не на живот, а на смерть, поколь ни одного человека не осталось на ногах. Раненые и те отбивались лежачие, не желая отдаваться в полон хивинцам. Ни один человек не вышел тогда из треклятой трущобы: все там полегли, а изверги издевались даже над казацкими телами, отрезали головы и, вздевши их на длинные пики, носили по базарам».

Что касается князя Бековича, то относительно его смерти существует несколько версий. По одной, его зарубили прямо на лошади, на которую он успел вскочить, почувствовав наконец неладное. Согласно другой версии, Бекович был заколот в собственном шатре кинжалом, а его тело после этого было изрублено шашками. Есть версия, что Бекович был заколот кинжалом во время совместного пира с хивинцами в селении Порсу, что в ста верстах на северо-запад от Хивы.

А вот версия гребенского казака Демушкина: «Самого Бековича схватили раненого, поволокли во дворец и там вымучили у него приказ к отряду, чтобы расходился малыми частями по разным аулам. А когда войска разошлись таким глупым порядком, то, в ту пору, хивинцы одних побили, других разобрали по рукам и повернули в Яссыри. С самого Бековича, после лютых мук, с живого содрали кожу, приговаривая: «Не ходи, Девлет, в нашу землю, не отнимай у нас Амударьи-реки, не ищи золотых песков».

Что же касается Ходжи Нефеса, то он, вернувшись в Астрахань, утверждал, что видел смерть Бековича-Черкасского собственными глазами. После того как его чудесным образом спас от расправы туркменский предводитель Аганамет, он забрал Нефеса в свою палатку, стоявшую недалеко от ханских шатров. В щелку Нефес видел, как из ханского шатра вывели нескольких русских офицеров, а также самого Бековича и крещеного перса Заманова. Главный палач приказал им раздеться. Когда пленники остались в одних рубашках, на них набросилась толпа хивинцев и начала остервенело кромсать саблями. Затем, уже мертвым, отсекли головы.

По рассказам другого «очевидца», из ханского шатра вывели всего лишь троих – самого Бековича, Заманова и астраханского дворянина Экономова: «Вывели из палатки господина князя Черкасского, и платье с него сняли, оставили в одной рубашке, и стоящего рубили саблей и отсекли ему голову». После его казни так же поступили и с его спутниками.

Существуют свидетельства, что троих несчастных казнили в другом порядке: вначале дворянина Экономова, потом князя Заманова и уже напоследок самого Бековича. При этом на казни присутствовал сам Шергази. Что касается Бековича, то он до последней своей минуты упрекал хана в вероломстве. При этом, согласно данной версии, первым двум просто отрубили головы, а князя Черкасского раздели прежде донага, а потом отрубили голову, распороли и живот. Отрубленные у этих трех жертв головы были отосланы Шергази вперед себя в Хиву, где и повесили их у Айдарских ворот на виселице

Один из уцелевших участников похода, калмык Бакша, впоследствии сообщил русскому правительству, что хан приказал отсечь Бековичу голову и выставить ее на воротах Хивы. Часть очевидцев утверждала, что голова Бековича была выставлена на палке в Хиве, на базарной площади, другие, видевшие головы русских там же, ни в одной не признали голову князя. Поэтому и пошел слух, что князь предал русских по уговору с ханом и остаток дней своих провел в роскоши при хивинском дворце, но это, разумеется, не соответствует действительности. Обратим внимание, что все трое казненных – и Заманов, и Экономов, и Бекович – являлись ренегатами, переменившие мусульманскую веру на христианскую. Поэтому, думается, то, что их казнили вместе и на этой казни присутствовал Шергази, – не случайность. Этим актом хивинский хан желал продемонстрировать всему Востоку, что он не мстит по мелочам, а совершает некий высший суд над вероотступниками.

Что касается верного телохранителя Бековича Ивана Иванова сына Махова, то относительно его судьбы никаких сведений нет. Однако, учитывая то, что он все время был рядом с Бековичем и, скорее всего, в последний момент пытался его защитить, Иван Иванов был убит на месте.

* * *

После кровавой расправы хан приказал своему войску сняться с места и идти в Хиву, в которую вступил как настоящий триумфатор, упиваясь радостью победы. Шергази встречали ликующие толпы подданных и виселицы, на которых уже болтались безголовые чучела князей Черкасского и Заманова – с казненных уже успели содрать кожу и набить ее сеном.

Следом за войском пригнали избитых и перераненных пленников. На главной пощади Хивы было уже все готово для последней массовой казни, от которой должен был содрогнуться весь Восток.

Но за «урусов» неожиданно вступился глава хивинских мусульман – айхун. Седобородый старец не побоялся заявить упивающемуся победой хану, что русские были взяты в плен не в честном бою, а обманом и – что гораздо хуже – клятвопреступлением, ведь мир был заключен на Коране.

– Если тебя мучит жажда, какое тебе дело до формы кувшина? – пытался уйти от поставленного вопроса Шергази.

Но айхун был упорен.

– Не будем увеличивать твоих грехов новыми и бесполезными казнями! – заявил он хану во всеуслышание, и тот, не решившись вступить в открытый конфликт с высшим духовным лицом, был вынужден согласиться.

Собравшиеся на площади позицию айхуна поддержали: зачем убивать пленников, из которых получатся отличные рабы?

После этого пленники были разделены на несколько категорий. В первую категорию вошли «неверные». С «гяурами» решали так: определить их на работы в самой Хиве или продать. Причем продать немедленно или же повременить с продажей в ожидании того, когда цены на арабов подрастут. Кроме этого, следовало выявить среди пленных солдат и казаков хороших ремесленников и разного рода специалистов, от которых и толку было бы немало, и стоили бы они хороших денег.

Вторую категорию пленников составили захваченные 39 правоверных мусульман. В их числе были и два брата князя Черкасского с их узденями. Их нельзя ни направить на расчистку арыков, ни продать кому бы то ни было. В отношении их выбор совсем иной: казнить или отпустить. Эту нелегкую проблему Шергази решал в течение двенадцати дней с айхуном и в конце концов отпустил.

Через месяц-другой отпустили и купцов, следовавших из Гурьева с отрядом, в том числе и русских. Что же касается оставшихся в живых солдат и казаков, то их ждала на долгие-долгие годы тяжкая рабская доля. Таких набралось более пяти сотен.

Заметим, что Шергази был совершенно искренне уверен, что совершил великое дело и что лишь только о его подвиге узнают соседи, то не будет конца их радости и похвалам в его адрес. Поэтому в доказательство собственной силы голову Бековича-Черкасского он отправил в подарок бухарскому хану.

Но последний поступил весьма благоразумно. Уже извещенный о злодейском уничтожении русского отряда, властитель Бухары решил сразу же дистанцироваться от хивинского коллеги. Если Шергази решил потягаться с самим «белым царем», то пусть и тягается, ему-то зачем вмешиваться в это неправое дело! Поэтому едва хивинский посланник с головой князя Бековича-Черкасского в мешке подъехал к воротам Бухары, те перед ним закрылись.

– Мой господин совершил великий подвиг – убил посла «белого царя» и истребил все его войско. Меня же послал с великим даром к вашему хану! – кричал посланник, задрав голову.

– Мне не нужен этот отвратительный дар! – ответил ему со стены сам хан. – Везите его обратно тому, кто все это сотворил. Я умываю руки в этом бесчеловечном поступке. И передайте мой вопрос: «А не людоед ли ваш хан?»

* * *

Надо ли говорить, что после совершенного чудовищного преступления отношения России с Хивой были прерваны на много лет. Думается, что проживи Петр Великой немного подольше, то после своего Персидского похода он наверняка развернул бы низовые полки на Хиву и уж тогда над Айдарскими воротами Хивы качалось бы чучело самого вероломного хана. Но не случилось… Что касается Шергази, то он попытался помириться и… отправил в Петербург своего посланника по имени Вейс-Магомет, снабдив его богатыми подарками – обезьянкой и туркменским скакуном. Вместе с ним прибыли 92 отпущенных на родину солдата и казака, по большей части больных.

Разумеется, едва посол прибыл, его сразу взяли за шиворот: «Почему сотворили такое кровавое дело с нашими людьми?»

На это посол Шергази ответил так:

– Мы князя Черкасского с войском побили для того, что имели от него опасение, что пришел он многолюдством. Теперь же наш хан войны начинать не хочет, а хочет мириться, чтоб прежняя любовь установилась!

Думается, Петр был потрясен такой наглостью. Надо ли говорить, что хивинский посланник вместо посольских палат немедленно отправился в казематы Петропавловской крепости, «чтоб в себя пришел», где спустя несколько дней заболел и «нечаянно помер». Остальные члены посольства, за единственным исключением, были отправлены на вечную каторгу – строить новый балтийский порт Рогервик. Единственный помилованный хивинец повез Шергази гневное письмо от Петра, в которой тот требовал немедленно освободить пленных. Как свидетельствовал вернувшийся после пятилетнего хивинского плена яицкий казак Василий Иванов, получив весьма красноречивое послание русского царя, Шергази в бешенстве топтал грамоту ногами. Судя по всему, переводчики у хивинского хана были хорошие и русские выражения ему перевели дословно…