Текст книги "Битва за Степь. От неудач к победам"

Часть вторая
Соперники терпят поражения

Глава первая

С первых же лет своей службы в Оренбурге Перовский присматривался к местным реалиям. Более всего его поразил крайне оскорбительный для самолюбия каждого русского человека факт – кочевавшие вблизи Оренбурга казахи (числящиеся при этом в российском подданстве) при малейшей оплошности хватали русских людей, после чего продавали их в рабство в Хиву. При этом все попытки образумить или наказать работорговцев ни к чему не приводили.

Особенно поразил губернатора факт дерзкого похищения и продажи в рабство молодой вдовы казачьего офицера. Именно после этого Перовский решил ходатайствовать о подготовке и проведении военного похода на Хиву… В Петербурге ходатайство генерала Перовского никакого понимания не встретило. Да, угнанных в рабство людей там жалели, но не более. Перовскому сразу же указывали на трудности похода по безводным пескам и пустыням, вспоминали трагическую судьбу Бековича-Черкасского, а также посетовали на неизбежные большие денежные затраты.

Окончательно Перовский решился на захват Хивы, неожиданно получив через Бухару ложную информацию, что в Хиву прибыла английская миссия в количестве двух десятков офицеров. Англичане якобы предложили тамошнему хану военную помощь против России, и тот с радостью согласился. Кто был инициатором данной информации, так и осталось тайной. Вполне возможно, это был намеренный вброс, провоцирующий генерал-губернатора Оренбурга на необдуманные действия. Наверное, будь рядом с Перовским тогда такой опытный политический игрок, как Виткевич, все обошлось бы посылкой одного или нескольких агентов для выяснения ситуации. Но Виткевич был мертв… К тому же известие о появлении англичан в Хиве совпало с вполне правдивой информацией о готовящейся английской оккупации Афганистана. Поэтому в «утку» о Хиве в Оренбурге легко поверили, как поверили в нее и в Петербурге.

Зная, что толку от писем не будет, Перовский отправился в Петербург лично. Благодаря своим придворным связям ему удалось заручиться поддержкой влиятельных лиц. Непреклонным противником остался лишь военный министр граф Чернышев.

Как бы все вышло, неизвестно, но на очередном придворном балу губернатор Оренбурга встретился с императором Николаем, с которым у него были давние неформальные отношения.

Уже зная о ходатайствах Перовского и противодействии Чернышева. Николай подозвал к себе обоих и заговорил о перспективах похода.

Военный министр сразу же стал возражать против похода, ссылаясь на дороговизну предприятия и его сложность. Перовский, наоборот, горячо доказывал необходимость освобождения русских людей из хивинской неволи.

Когда же Чернышев в очередной раз заговорил о затратах, Перовский с гневом парировал:

– Кровь русская дороже всякого золота!

После этого император принял Перовского у себя в кабинете, где высказал определенные сомнения относительно затеи генерал-губернатора.

– Государь, я принимаю эту экспедицию на свой страх и на свою личную ответственность! – заявил, использовав все аргументы, Перовский.

Николай помолчал, а затем махнул рукой:

– Когда так, то с Богом!

* * *

Спустя несколько дней после этого разговора по приказанию императора был учрежден особый комитет, куда вошли вице-канцлер, военный министр и Перовский. В заседании комитета 12 марта 1839 года был окончательно решен поход на Хиву. При этом задачи экспедиции должны были сохраняться в тайне. В качестве официальной легенды решено было говорить об ученой экспедиции к Аральскому морю. Впрочем, исследование Аральского моря и его берегов также было одной из целей экспедиции, хотя и не главной. Ученых мужей того времени давно интересовал вопрос: впадает ли Амударья в Каспийское море, где находятся истоки реки и возможно ли изменить направление ее течения? Причем это интересовало не только генералов, но и купечество, которое могло получить новый торговый речной путь. Хивинское ханство имело хлопок, который дорого стоил на рынках России и Европы. При этом хлопок было долго и небезопасно везти через казахские степи. Куда более быстрым и безопасным путем могла бы стать Амударья, если бы она впадала, как думали географы в то время, в Каспийское море. Для этого в поход Перовский решил взять разборные лодки. Также планировалось на обратном пути из Хивы провести нивелировку местности между Каспийским и Аральским морями.

В случае удачи похода и взятия Хивы было решено сместить строптивого хивинского хана, заменив его лояльным кайсацким султаном, освободить всех рабов и дать полную свободу нашей торговле. На экспедицию было выделено 1 698 000 рублей. Что касается самого Перовского, то на время похода было решено присвоить ему полномочия главнокомандующего отдельного корпуса в военное время.

Добившись задуманного, генерал-адъютант Перовский в сопровождении своего любимца – штабс-капитана Генерального штаба Никифорова вернулся в Оренбург, где сразу же начал готовиться к походу на Хиву.

Штабс-капитан Никифоров сыграет значительную роль в последующих событиях. По отзыву современников, он был мал ростом, но весьма подвижен и деятелен, говорил же быстро и не всегда понятно. Внешностью Никифоров был очень похож на Лермонтова, по крайней мере, так о нем отзывались те, кто знавал их обоих. Ранее Никифоров служил в столице в гвардейских саперах, но вляпался в какую-то неприятную историю из-за женщины. Его оскорбили, а он не вызвал обидчика на дуэль. Коллеги посчитали такой поступок трусостью, и Никифоров был вынужден перевестись в линейный батальон на киргизской границе. Здесь ему оказал поддержку генерал Рокоссовский (знавший Никифорова по Петербургу), а затем и Перовский. Новому губернатору бывший саперный поручик понравился своей энергичностью, а также тем, что мог толково составить любой документ. Вскоре Никифоров уже пользовался неограниченным доверием губернатора и имел на него определенное влияние. По представлению Перовского Никифорова зачислили в офицеры Генерального штаба, хотя он не оканчивал военной академии. Следует отметить, что Никифоров отличался полным бескорыстием и заботой о солдатах. Обо всех замеченных упущениях по отношению к нижним чинам он немедленно докладывал Перовскому. По этой причине высшее офицерство Оренбурга Никифорова не любило, считая выскочкой, неучем и губернаторским холуем.

* * *

Подготовка к походу началась, но прежде Перовскому надо было решить дела, может более мелкие, но тем не менее весьма насущные. К концу 30-х годов по всей Казахской степи начались волнения, вызывавшие необходимость принять меры по водворению порядка среди казахов. Уже давно теснимые русскими отрядами, приграничные казахи стали отходить от русской линии в глубь степей, а сторонники прежней вольности производили смуту, подстрекая всех кочевников к выселению из русских пределов. Во главе противников России был султан казахских родов, кочевавших в Семиречье и на Сибирской линии, Кейнесары-хан Касымов, принадлежавший по происхождению к одному из самых знатных и влиятельных казахских родов. Под влиянием его агитации приграничные казахи задумали уйти из России, но были силой задержаны на пограничной линии и большей частью возвращены обратно. Лишь небольшое число их успело прорваться и соединиться с передовыми шайками Кейнесары-хана, уже объявившего себя независимым владетелем казахских степей и угрожавшего нашим поселениям по Сибирской линии.

Для усмирения казахов из Сибири был отправлен отряд под командой полковника Горского – несколько казачьих сотен и две пушки. Встретив войско казахов около Джениз-Агача, Горский их разогнал, заняв селение.

Однако все еще не прекращались дерзкие грабежи, производимые кочевыми казахами адаевского рода с восточного берега Каспийского моря, которые также истощили терпение российского руководства. И Перовскому было велено из Петербурга принять соответствующие меры и отбить у разбойников желание впредь грабить наши приграничные селенья. В карательный поход Перовский решил послать казаков зимой, так как восточный берег Каспийского моря до Мангышлака лишен воды, которую в зимнюю пору можно было заменить снегом. К тому же казачьи лошади быстро привыкают к снежному насту. Кроме этого, сами казахи из-за трудностей перегона скота по снегу зимой, как правило, не кочуют, а находятся в одном месте, где их легче перехватить.

Карательный отряд был определен в пятьсот отборных уральских казаков. Снаряжали его с двухмесячным запасом фуража и провианта, на лучших киргизских лошадях. Отряд готовился тайно и поспешно. Официальная легенда гласила, что это очередной наряд казаков на пограничную линию. Начальство над отрядом Перовский вверил полковнику Мансурову, помощниками были определены подполковник Данилевский и штабс-ротмистр Челяев. Для достижения цели экспедиции необходима была быстрота, чтобы киргизы не успели откочевать в глубь степи к хивинским границам и избежали наказания за грабежи. Поэтому верблюдов не брали. Каждый казак ехал в санях, где находилось его двухмесячное продовольствие и фураж для лошади. Достигнув Новоалександровского укрепления (500 верст от Гурьева), отряд должен был оставить сани в укреплении и дальше уже действовать верхом, приводя в чувство разбойных казахов, кочевавших в трехстах верстах от Новоалександровска.

* * *

Из станицы Сарайчиковской отряд выступил 21 ноября. Достигнув Гурьева, перевели дух и далее уже двинулись через море по льду, держась рядом с берегом. Отряд двигался стремительно по 50 и более верст в день – лед был гладок, и лошади, подкованные острыми шипами, почти не чувствовали тяжести саней. Ночевали прямо на льду под берегом, где рос камыш, заменявший дрова.

Об одном из эпизодов этого похода, где проявилась казачья находчивость, впоследствии написал в знаменитых «Солдатских досугах» бывший в ту пору в Оренбурге Владимир Даль: «Отряд шел уже третьи сутки хорошо, – но вдруг остановился: перед носом была широкая майна (промоина во льду. – В.Ш.), которая тянулась в оба конца, сколько было глазу видно.

Старый уральский казак подъехал и, глянув вперед, сказал:

– Ну, что ж стали? Аль дневать?

– Да что, – отвечали солдаты, – видишь, чай, куда зашли: не переплывешь; и сам-то не знаешь, как быть – а тут еще две пушки!

– Так вы же, как думаете быть тут?

– А как быть – про то знают старшие. Послали назад к начальнику; либо обходить, либо искать где лодок.

– Лодок? – спросил казак, – да тут на море что за лодки?

– А ты сам на чем стоишь?

– На чем – да, вишь, на льду стою.

– Так ты, стало быть, тех-то рукавиц и ищешь, которые у тебя за поясом: коли лед под тобою, так какой же тебе еще лодки?

Казаки тотчас спешились и принялись за работу; выкололи целую льдину, сажен в десять, обнесли ее вокруг воткнутыми кольями, протянув вместо поручней арканы; оттолкнулись от матерого льду, взяв с собою конец, понеслись по ветру, раскинув, что было под руками, вместо парусов, и, пристав к тому берегу, протянули веревку; по ней паром этот пошел ходить взад и вперед и перевез весь отряд с лошадьми и с двумя пушками».

Не обошлось без происшествий. В один из дней ветром оторвало льдину с несколькими передовыми казаками и штаб-ротмистром Челяевым и унесло в море. При этом на море начался шторм, и льдина начала быстро разрушаться. На счастье, ветер неожиданно переменился, и льдину понесло к берегу, когда ее начало крошить о ледовый припай, казакам удалось перескочить на берег. Историк писал: «Легко вообразить восторг казаков: они выбежали к ним навстречу; увлекаясь общим чувством радости, обнимали Челяева и передовых казаков без различия. Но радость полковника Мансурова, связанного с Челяевым дружбою и полагавшего его гибель неминуемою, была неизъяснима».

Из Новоалександровского укрепления опять выступили морем, но уже на конях. По достижении Колпинного кряжа Данилевский узнал о близкой кочевке, казаки пошли к ним на рысях. Казахи заметили казаков слишком поздно, чтобы успеть что-либо предпринять, поэтому были атакованы, разгромлены и пленены. После этого двинулись дальше, атаковав следующие разбойничьи кочевья.

Через три недели, разгромив все недружественные кочевья, обремененные пленными и множеством отбитого скота, отряд возвратился в Новоалександровское укрепление, а оттуда морем через Гурьев к своим пределам. На всю экспедицию ушло шесть недель. Цель была достигнута – отныне казахи надолго запомнили, что любой разбой в российских пределах будет отомщен сторицей.

Глава вторая

Тем временем Перовский исподволь уже начал подготовку к большой экспедиции на Хиву. Перво-наперво ему надо было решить, когда именно идти на Хиву: летом или зимой? Вопрос не праздный, так как именно от правильного решения зависел успех или провал дела. Данный вопрос решали коллегиально. Большинство генералов и командиров было за зимний поход.

– Господа, подготовку к экспедиции надо начать с того, что определить время выступления в поход, для достижения нашей азиатской terra incognita! – открыл заседание генерал-губернатор.

После этого слово взял начальник Башкирского войска генерал-майор Станислав Циолковский:

– Ежели двинемся зимой, то избавимся от страшной жары, доходящей в песках, пред Усть-Юртом, до 50° по Реомюру (более 60° по Цельсию). Киргизская степь до реки Эмбы маловодна, а дорога далее по Усть-Юрту, вплоть до Амударьи, вообще безводна. Поэтому отряд, идя зимой по безводным пустыням и сыпучим пескам, мог бы везде иметь воду, которую легко добыть, собирая и оттаивая снег. Примером тому может служить успешный поход казаков полковника Мансурова.

Среди сторонников летнего выступления были начальник штаба Оренбургского отдельного корпуса барон Рокоссовский и штабс-капитан Генерального штаба Никифоров. Оба доказывали Циолковскому:

– Зима зиме рознь. Хорошо если будет теплая, а ежели снежная и суровая, то отряд неминуемо погибнет!

– Это почему же? – злился Циолковский.

– А потому, что в снежной степи нельзя достать топлива для варки горячей пищи; а главное, верблюды падут от бескормицы, не будучи в силах добывать корм из-под глубокого снега, – внушал генералу прописные истины генштабовец Никифоров.

– Это поправимо! – отмахивался Циолковский. – Припасы возьмем с собой!

– Извините, ваше превосходительство, но вы городите сущую дичь! – вскочил со своего стула штабс-капитан. – Брать с собой топливо и корм, на полторы тысячи верст до Хивы, навьючивая это на спины верблюдов, просто немыслимо!

– Вы говорите, да не заговаривайтесь! – перешел на повышенный тон и Циолковский.

– Господа, держите в себя в руках! Мы всего лишь обсуждаем планы экспедиции, – охлаждал пыл участников совещания Перовский. – Нельзя же так горячиться!

Сегодня предмет спора генералов и офицеров кажется странным. Но дело в том, что на тот момент, несмотря на первые исследовательские экспедиции в степь, предпринятые Перовским, и Киргизская степь, и, главное, плоскогорье Усть-Юрта, не говоря уже о самом пути в Хиву, были еще совершенно не исследованы.

Если что наши и знали тогда о Хиве, то только от бежавших пленников, но на них полностью полагаться было нельзя.

По сведениям полковника Генерального штаба фон Берга, руководившего экспедицией в 1825–1826 годах к Аральскому морю, на Хиву имелось два пути. Первый – по восточную сторону Аральского моря, в 1400 верст, а второй – на Куня-Ургенч 1320 верст. Берг рекомендовал Перовскому второй путь, имевший якобы два места, удобные для постройки укреплений: первое при впадении в Эмбу речки Аты-Джаксы (или Аты-Якши) и второе у Ак-Булака. Как оказалось впоследствии, оба пункта были крайне неудобны: первый из-за отсутствия корма, второй из-за нездоровой воды.

Как бы то ни было, но именно рекомендации Берга заставили генерала Перовского выбрать второй путь и позаботиться об устройстве на нем в намеченных местах двух укреплений.

Весной 1839 года губернатор отправил вперед в степь до Усть-Юрта две съемочные партии и отряд численностью 600 человек с 1200 подводами и двумя полевыми орудиями под командой полковника Генерального штаба Геке.

Кроме обязанности топографической съемки, Геке должен был устроить по пути на Усть-Юрт в местах, рекомендованных Бергом, два укрепления, чтобы в них заготовить для экспедиции топливо – сушеный камыш и корм верблюдам.

12 июня Геке выступил в поход и 1 июля прибыл в назначенное место. Там он оставил обоз, после чего сформировал конный отряд из двух сотен башкир. С отрядом он 4 июля отправился к урочищу Донгуз-Тау, но, не доехав до него, выбрал в качестве очередного склада и стоянки для больших сил урочище Чушка-Куль. 28 июля передовой отряд прибыл к Ак-Булаку. Там было решено соорудить укрепления. К 16 августа работы по постройке укреплений завершились и начались работы по сооружению казарм, лазарета, кухонь и т. д. Одновременно проводилась заготовка сена, камыша и др. Несмотря на успешный ход работ, от Оренбурга до реки Ак-Булак было большое расстояние, трудно преодолеваемое лошадьми и людьми. Поэтому Перовский решил обустроить главный перевалочный пункт на Эмбе. Обязанность создать у истоков реки склад возлагалась на полковника Жемчужникова. Он отправился к Эмбе с четырьмя сотнями башкир и двумя казачьими. Позже к нему присоединилось еще пара сотен местных жителей. Еще одной целью Жемчужникова, кроме создания склада, была охрана местного населения от нападений с юга. 14 августа его войска и обоз прибыли к цели, и в начале сентября началось сооружение склада. Из Оренбурга к Эмбе постоянно приходили обозы.

23 сентября Геке прибыл к Эмбе вместе с орудиями для Акбулакского укрепления. Жемчужников передал ему управление складом и вернулся в Оренбургскую губернию. В результате было сооружено два укрепленных пункта – Эмбенский на реке Эмбе в 500 верстах от Оренбурга, с гарнизоном в 400 человек, и Чушка-Кульский (Ак-Булакский) перед подъемом на Усть-Юрт, с гарнизоном в шестьсот человек.

Вернувшись Геке доложил Перовскому, что возложенное поручение он выполнил, но избранный путь в Хиву считает крайне неудобным, так как вся местность от Эмбы до Ак-Булака – сплошной безводный солончак

Но менять путь было уже поздно. Поэтому в основанные укрепления были загодя отправлены несколько караванов с овсом, сухарями и другими продовольственными припасами под охраной вооруженных отрядов, которые составили гарнизоны укреплений.

* * *

Итак, Перовский признал более выгодным выступить уже в ноябре 1839 года. В начале декабря предполагалось достигнуть Эмбенского укрепления, а Чушка-Кульского (Ак-Булакского) к середине. Из второго укрепления предполагалось послать рекогносцировочный отряд для выбора удобного подъема на Усть-Юрт. Одновременно к ближайшему берегу Каспийского моря, в ста верстах от Чушка-Куля, должны были подойти из Астрахани десять транспортных судов с припасами и провиантом. На Усть-Юрте предполагалось запастись водой из растопленного снега. После этого предполагалось пройти форсированным маршем все безводное пространство до Аральского моря. Там, следуя берегом моря, по плоскости Усть-Юрта, якобы по показаниям бывших пленных, легко было найти воду. Кроме этого, бывшие пленники дали весьма важное показание, что снег на Усть-Юрте выпадает не ранее конца декабря или даже в январе и что случаются зимы, когда снег не выпадает вовсе.

Основной экспедиционный отряд Перовский решил для удобства движения разделить на четыре колонны. В состав отряда вошли: четыре линейных батальона, полк оренбургских и полк уральских казаков, конно-казачья артиллерийская батарея с шестифунтовыми орудиями, восемь горных 10-фунтовых единорогов и два батарейных орудия на случай, если придется пробивать крепостные стены Хивы. Личную гвардию Перовского составлял сводный дивизион Уфимского конно-регулярного полка. Помимо артиллерийских зарядов были взяты ракеты Шильдера, фальшфейеры, гальванические и минные снаряды и четыре разборные лодки, которые могли пригодиться на Арале. Всего отряд насчитывал более пяти тысяч человек и почти двенадцать с половиной тысяч верблюдов, являвшихся главной тягловой силой. При этом Перовский отнюдь не был аскетом, а потому только для своей кухни с припасами, вин и консервов выделил сто сорок вьючных верблюдов…

* * *

Начальником 1-й колонны был назначен командир Башкирского войска генерал-майор Циолковский. Поляк по происхождению, Циолковский был мстительным и крайне жестоким человеком. Офицеры его ненавидели, а солдаты боялись и тряслись при одном его приближении. Командиром 2-й колонны был назначен командующий конно-казачьей артиллерийской бригады полковник Кузьминский. Командиром 3-й колонны – начальник 26-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Толмачев, и, наконец, 4-ю колонну возглавил наказной атаман Оренбургского казачьего войска генерал-майор Молоствов. Именно 4-я колонна считалась главной, т. к. при ней находился генерал-адъютант Перовский со своим штабом, который формально возглавил подполковник Иванин. На самом же деле всеми делами ведал штабс-капитан Генерального штаба Прокофий Никифоров. Своим дежурным штаб-офицером Перовский определил гвардейского капитана Дебу. В штабе, помимо различных чиновников для особых поручений, штаб-офицеров, адъютантов, гвардейских обер-офицеров и других «павлинов», значились три офицера Генерального штаба и двенадцать топографов в унтер-офицерском звании, которые должны были заниматься геодезическими и этнографическими работами по пути и в самой Хиве.

Главным врачом экспедиции был назначен молодой, но толковый коллежский асессор Вадим Окутов. Перед походом на балу у генерал-губернатора он познакомился с его племянницей супруги председателя Оренбургской пограничной комиссии барона фон Генса – выпускницей Смольного Татьяной Сарайкиной, романтичной девушкой с кудряшками волос и милыми ямочками на щечках. Как это бывает, между молодыми людьми сверкнула молния и начался бурный роман. Озабоченная баронесса сразу навела справки о коллежском асессоре, и узнав, что тот в поведении скромен, к картам и водке равнодушен, а также имеет приличное имение в Московской губернии, успокоилась. Мужу сказала так:

– Танечка наша, похоже, выбрала себе доктора вместо гусара и вся ее жизнь пройдет среди бутылок с микстурой. Ты бы обратил внимание на этого Окутова.

– По-моему, для дамского носа камфара куда приятней конского навоза! – хохотнул в ответ супруг. – Так и быть, я на этого доктора погляжу, что за фрукт, и свой вердикт по возвращении вынесу!

* * *

Закупка и заготовка всего необходимого для экспедиции началась еще весной 1839 года. Для пошива обуви, одежды и кибиток были наняты портные, кожевники и обувщики. Пехота обмундировывалась в теплую одежду и обувь, изобретенные Перовским. Шились теплые шапки с назатыльниками из сукна, с огромным козырьком. Полушубки делали из джибаги (сваленной бараньей шерсти, нашитой на холст), поверх которой надевались шинели. Подштанники также были на киргизской шерсти и туго простеганы; шаровары, сшитые из толстого сукна, были приспособлены к тому, чтобы шинель и полушубок могли свободно входить в них и затягиваться поясом-гашником. Сапоги были настолько широки, что в них помещались кошемные (войлочные) валенки, под которые солдаты надевали шерстяные чулки и портянки. К воротнику шинели пристегивались воротники из заячьего меха, а для предохранения лица, носа и подбородка от мороза шились суконные маски с прорезанными отверстиями для рта и глаз и пришитыми суконными носами. Одетые в такую форму солдаты были до безобразия толсты и неповоротливы, а в маске и с ружьем вообще теряли человеческий облик, больше походя на чертей.

На всякий случай были заготовлены летние сапоги и легкая одежда. Казаки обязаны были обеспечивать сами себя. Уральские казаки, более опытные в степных делах, оделись лучше прочих.

В поход на Хиву в качестве продовольствия были взяты сухари, мясо, мука, соль, вино, крупы. Кроме того, в качестве приправ или запасов для больных и раненых солдат в небольшом количестве брались лук, маринованные огурцы и квашеная капуста, крут, телятина для бульона, баранье и свиное сало, сыр, чеснок, хрен, уксус, перец и мед. Для лошадей и верблюдов, которые при одном подножном корме не могли дойти до Хивы, были закуплены овес и соль.

На зауральской стороне, в берегу реки Старицы было устроено много русских печей, в которых выпекались хлеба и сушились сухари. С этой целью были командированы от всех частей хлебопеки и особые кашевары, которые занимались сушкою свеклы, картофеля, моркови и лука. В манеже была поставлена выписанная из Европы паровая машина для прессования сена в кубы, чтобы его было удобнее вьючить на верблюдов. Этим делом был занят специально выписанный по этому случаю англичанин.

Одновременно солдаты обучались собирать и разбирать киргизские кибитки, вьючить их на верблюдов и, развьючивая, опять ставить на землю. Для этого подавалась команда: «Навьючивай!» или «Развьючивай!», «Разбирай кибитку!» или «Ставь кибитку!».

На случай переправы через реку были закуплены триста полых бурдюков, которые могли использоваться как для понтонного моста, так и для парома, а также две плоскодонные лодки и четыре челна для исследований береговой линии Аральского моря. Из Москвы в Оренбург доставили лекарства и медицинские принадлежности, кроме этого, в поход взяли листовой табак, корыта, ведра, точила, гвозди, стекла и пр. Также две повозки были оборудованы под походные кузницы.

В целом подготовка к походу велась тщательно и продуманно.

* * *

14 ноября 1839 года экспедиционный отряд выступил из Оренбурга. В первый день вышла первая колонна, во второй день – вторая, в третий – третья. Четвертая колонна во главе с Перовским выступила 17 ноября.

Несколькими неделями ранее из Оренбурга был отправлен авангард, состоявший из пяти офицеров и трехсот пятидесяти солдат под начальством подполковника Данилевского. Авангард благополучно дошел до Эмбы. Снега и морозов еще не было, а верблюды и лошади имели подножный корм.

С первых же дней похода начались недоразумения, вызванные тем, что все распоряжения начальникам колонн от имени Перовского сочинял штабс-капитан Никифоров, дотошно регламентируя каждую мелочь. Это лишало командовавших колоннами генералов необходимой инициативы и очень нервировало. Еще хуже было то, что с самого начала похода Перовский вел себя по отношению к начальникам колонн весьма отстраненно. На остановках и дневках в его кибитку без особого доклада не допускались ни начальники колонн, ни начальник походного штаба. Исключением являлся лишь штабс-капитан Никифоров, обладавший правом входить к Перовскому в любое время. Разумеется, такой порядок никому не нравился.

Вследствие неумелости начальства почти сразу начались неурядицы и с навьючкой верблюдов. Каждый раз перед выступлением колонн и при остановках на ночь все двенадцать тысяч верблюдов приходилось навьючивать и развьючивать, так как на десять верблюдов был всего один киргиз, для которого требовалось несколько часов времени. Чтобы сократить время навьючки, в помощь каждому киргизу стали выделять по пять солдат. Но те правильно вьючить не умели, хотя и старались. В результате вскоре у верблюдов были до костей протерты спины. Пришлось больных верблюдов развьючивать, а их вьюки распределять на здоровых, обременяя их непосильной ношей…

За последним пограничным Григорьевским форпостом началась бескрайняя степь. Перед форпостом все четыре колонны сошлись, а затем двинулись к реке Эмбе в расстоянии видимости друг друга с таким расчетом, чтобы в случае тревоги все могли быстро сосредоточиться и оказать взаимную помощь. На ночлег было предписано ставить колонны в каре, что было совсем излишне, только отнимало силы и время.

Для военно-топографических съемок местности в каждой из четырех колонн находились топографы под общим началом капитана Генерального штаба Рейхенберга. Во время похода топографы выбирали места для ночлегов, распределяли, кому где занимать места. При этом попавшие «под ветер» всегда вымещали на них свое недовольство.

Из-за вечной задержки с вьюками колонны двигались очень медленно, не более десяти верст в сутки.

– Таким шагом мы доберемся до треклятой Хивы лишь к Страшному суду! – сетовал Перовский, но ничего изменить не мог.

Впрочем, постепенно солдаты научились быстро вьючить верблюдов и движение несколько ускорилось. Казалось, все понемногу как-то налаживается, когда внезапно пришла беда.

24 ноября выпал глубокий, выше колена, снег. Темп движения сразу сильно замедлился. А через три дня внезапно поднялся ужасный степной буран при 33° мороза…

Озябшие от сильной стужи и ветра лошади сорвались с коновязей и бежали в степь. Многие часовые отморозили носы, руки или ноги, которые пришлось срочно ампутировать прямо в холодных войлочных кибитках на морозе. Этим днем и ночью занимался врач Окутов со своими помощниками. Многие простыли и заболели. Их тоже надо было лечить. Помимо всего прочего, следовало искать и вылавливать бежавших лошадей. Пришлось сделать лишнюю дневку. Часть пропавших лошадей нашли, другая же исчезла в степи и была съедена волками. Когда буран стих, колонны продолжили движение.

А спустя несколько дней бураны стали почти ежедневными. Степь завалило снегом более чем на аршин, все покрылось твердой ледяной коркой. Морозы же по ночам усилились до 40°, при убийственном северном ветре… Люди, измученные тяжелой ходьбой по глубокому снегу, с ружьями, ранцами и патронташами на спине, быстро изнемогали и в сильной испарине садились на верблюдов, быстро остывали и отмораживали себе руки и ноги…

Ситуация усугубилась тем, что в джибугах завелись вши, которые заедали людей. Ни прокалить одежду, ни провести дезинфекцию, да что там – просто вымыться было негде, и солдаты стали бросать завшивленные вещи. В Оренбург не возвратилось ни одного комплекта обмундирования, в котором выступили в поход. А мороз только усиливался, ледяные ветры зимней степи убивали быстрее, чем сабли хивинцев. Солдаты замерзали насмерть на постах. Вот караульный офицер, проверяя посты, несколько раз окликнул часового, но ответа так и не дождался. Подойдя вплотную, он ударил солдата в спину, и тот беззвучно повалился в сугроб – опираясь на ружье, на часах стоял покойник.

Только Перовский и начальники колонн имели в своих кибитках переносные печки и более-менее согревались, хотя и там мороз доходил до 20 градусов.

Из записок участника похода Е.М. Косырева «Поход в Хиву в 1839 году»: «…Суровая степная зима… вступила в полные права свои, то засыпая горсточку смелых русских воинов целыми сугробами снега, то обдавая их трескучим морозом и ветром. Зима того года была особенно снежная и морозная, а лежащий в степи глубокий снег сильно препятствовал движению отряда. На первых же порах оказалось много отмороженных рук и ног, появились заболевшие, и много солдат успокоилось навсегда под холодною пеленою снега в необозримых азиатских степях. Отряд, кроме припасов для согревания сбитня, не захватил для нижних чинов ни водки, ни спирту, которые в тяжелые походные дни сильно поднимают бодрость духа утомленного и простуженного солдата. Между тем снег становился все глубже и глубже. Морозы усиливались. Ветер пронизывал каждого насквозь. Джибага (накидка из овечьей шерсти. – В.Ш.) нисколько не грела, и было бы удобнее, если бы вместо нее одели солдата в овчинные тулупы. Тяжелые сапоги при глубоком снеге сильно утомляли пехоту. В отряде скоро наступило полное уныние. «Хоть бы водочки выдали», – стонали иззябшие, полубольные люди. Но водки не было, а вместе с тем недоставало и топлива для согревания сбитня. Положение отряда становилось критическим. Люди стали болеть, верблюды дохнуть…»