Текст книги "Ева рожает"

– А я в Ростове учился. Бывал там?

– Проездом.

– Хороший город!

– Но здесь, наверное, лучше?

– Здесь? Лучше. Но здесь война. Братья воюют – там, в Газе…

Он машет рукой куда-то в южную сторону, и в глазах, и без того темных, сгущается тревожный сумрак. Западный берег Иордана де-юре не воюет, война идет де-факто. Она в душах, в глазах, и никто не гарантирует, что вон тот бородатый оборванец не таит в своем мешке пару кэгэ тротилового эквивалента. Оборванец приближается, запускает руку в мешок, и я инстинктивно напрягаюсь.

Из мешка (о, счастье!) вынимают икону Богородицы. – Десять шекелей! – произносят по-русски.

Я в растерянности.

– Сто рублей! – озвучивают обменный курс.

– И за рубли можно?! – оборачиваюсь к Гасану. Тот кивает, а ко мне уже тянут грязноватую ладонь:

– Давай деньги!

Артефакт явно халтурный, сделан на скорую руку, но возможность отовариться за «деревянные» делает меня сговорчивым. Да и вообще бог торговли, чей бы он ни был, нравится мне больше, чем бог войны. Пока торгуют, пушки молчат, и кассамы не взлетают в небо, чтобы рухнуть на чьи-то безвинные головы…

Торгуют, как выясняется, и местами в очереди, что тянется от самого входа в храм. Очередь длиннющая, стоять в ней, по признанию Гасана, надо несколько часов. Но есть ли у нас эти часы?! Нету, ведь мы организованная группа, каковая должна еще успеть на Масличную гору. Поэтому мы входим в некую волшебную калитку в правом приделе, чтобы вскоре оказаться совсем близко к лестнице, ведущей в святая святых.

– Стоим здесь, – вполголоса говорит Гасан. – Тут еще две группы впереди, ждать надо…

Я вспоминаю деятеля, предлагавшего за полста баксов пройти без очереди к месту упокоения Христа. Получается: все-таки воспользовался блатом, поимел халяву, пусть и не по своей воле, а коллективно.

– Мы что-то должны? – вежливо осведомляюсь у гида. Гасан удивленно на меня смотрит, затем машет руками:

– Нет-нет, мы договорились! Не надо деньги!

И на том спасибо. Мы топчемся на месте, озирая убранство храма – не самого красивого, быть может, зато весьма особенного. Вперед продвигаемся не быстро, успокаивает лишь то, что общая очередь движется еще медленнее. Первые «блатные», наконец, сходят вниз, и перед нами лишь группа пожилых бодрячков, судя по разговору – англоязычных.

– И здесь американцы… – слышу справа недовольный голос. – Куда ни приедешь – везде они!

– Может, это англичане? – высказываю предположение.

– Какие англичане?! На морды посмотри! Америкосы, к бабке не ходи!

Получается, мы попали в один привилегированный поток с властителями полу-мира? Это греет самолюбие, хотя до их самоорганизации нам, пожалуй, далеко. Сзади напирает еще одна группа, проскользнувшая через волшебную калиточку, мы тесним американцев, и те занимают круговую оборону. Мужчины в группе пусть седовласые, зато крепкие, рослые, со здоровым загаром на лицах, и вполне умеющие за себя постоять. Они встают плечом к плечу, сцепляясь локтями. Живая стена, за которой находятся немногочисленные женщины (тоже бодрые пенсионерки), и пробить эту стену не может даже пронырливый Гасан.

– Слушай, дай пройти! – горячится гид, только без толку. Это генетика – так стремившиеся на Запад переселенцы выстраивали ограждение из повозок-фургонов, обороняясь от кровожадных индейцев. Уместность обороны под вопросом, но эффективность не подлежит сомнению: пока американская группа не сошла к яслям Спасителя, туда не проскользнула ни одна живая душа.

«Человеческое, слишком человеческое» в очередной раз мешает почувствовать что-то крайне важное. Выход из храма, жаркое солнце, бьющее прямо в темечко, и острая жажда. Я плетусь к киоску, где продается вода, выпиваю одним махом полбутылки, после чего, осоловевший, тупо внимаю выкрикам уже знакомого торговца:

– Десять шекелей! Сто рублей! Десять шекелей!..

По возвращению хочется отдохнуть от жары (ноябрь, а так печет!). Только фиг отдохнешь, когда пахнет сенсацией, и возле ямы в земле уже выставлено оцепление из людей в камуфляже. Возбужденный народ, тем не менее, напирает, и военным приходится сцепляться локтями – прямо как американским «ковбоям» в храме.

– Вернулся? А тут такое происходит… Ага, палестинцы явились!

Давид вытащил на балкон стул, поставил пепельницу и расчехляет (видно, не первый раз) фотоаппарат. В объектив попадают люди с клетчатыми «арафатками» на головах. Они приближаются к оцеплению, ведут переговоры, но военные стоят стеной – в котловане копошится несколько человек, надо полагать, ученая братия.

– Что ж, репортаж будет классный… Но как об этом написать?! Не поверят же!

Когда азарт отпускает, становится видно: Давид в недоумении.

– Дымшиц звонил. Сказал: порода какая-то уникальная, тут таких минералов отродясь не водилось. Откуда, спрашивается, этот взялся?!

– Как откуда?! – отвечаю ехидно, – Сам же говорил: краеугольный камень, с него началось сотворение мира! А потом из него эти самые смастерили… Скрижали Моисея!

– Да ладно тебе! – машет Давид рукой. Что любопытно – правой рукой, которая у него либо висела, как плеть, либо на шейной подвязке болталась. Видно, настолько возбудился, что даже про боль забыл – вот и фотографии делает, используя обе «конечности».

– Я еще про возраст спросил… Они, конечно, полноценный анализ быстро не могут провести, но по предварительной оценке – возраст ого-го! Так что не зря я говорил: тебе повезло!

К реальности возвращает звонок из дому. Звонит Жанна, и, судя по выражению лица Давида, известия не веселые.

– Хорошо, скоро буду.

Помрачневший, он зачехляет фотоаппарат.

– С Борькой что-то случилось? – не выдерживаю я.

– Нет, с ним все в порядке… Ракета упала на стоянку, что за нашим домом. Две машины сгорели напрочь, хорошо, людей внутри не было. Но она все равно боится, просит вернуться поскорей.

Уже на улице, усевшись за руль, Давид с виноватым видом говорит:

– Я тут вниз спустился, Левка через оцепление провел. И вдруг такое чувство охватило у камня… Странное чувство, скажу тебе. Почему-то вспомнилась цитата из одного умного человека: «На глубине бытия зла нет…» С чего бы это?

Я пожимаю плечами. Меня пока не охватывали подобные чувства, – а хочется!

– Ладно, это чушь. К нам когда соберешься? Не настаиваю – сам видишь, что происходит. Но если надумаешь – приезжай!

К ночи напор страждущего народа ослабевает. Кое-кто остается на стройплощадке, задремывает, усевшись на кучу грунта; только военные бдят, прохаживаясь вдоль ограждения. Я выкуриваю одну сигарету, другую, но уходить с балкона не хочется. Усиленно таращусь вниз и вскоре начинаю различать в полутьме вроде как свечение. Причем именно в той части ямы, где вылез пресловутый камень! Я протираю очки, вглядываюсь вниз, перегибаясь через перила, и в этот момент оказываюсь замеченным.

Следует жест военного, мол, уходи с балкона! Делаю вид, что не понял намека, но, когда с плеча снимают М-16, удобнейшую обзорную площадку приходится покинуть.

Утром режим «комендантского часа» отменяется, я могу хоть кофе пить на балконе, хоть загорать. Но не делаю ни того, ни другого, потому что замечаю в толпе Гасана и тут же решаю спуститься. Разыскав гида, хлопаю его по плечу, как старого знакомого.

– Это вы?! А что вы тут…

– Живу я здесь. Причем очень удобно – вон там!

Гасан смотрит на мой балкон, затем вертит головой.

– Я одного человека привез. Очень мудрый человек! Мулла!

Найдя мудреца, одетого в длинную рубаху до пят, Гасан что-то страстно ему говорит, указывая на мой балкон. Ай, молодца, на ходу подметки режет! Мулла, однако, отрицательно качает головой и, в свою очередь, тычет рукой в сторону котлована.

– Не хочет сверху… – вернувшись, с сожалением говорит Гасан, – Хочет вниз спускаться, чтобы след увидеть.

– Какой след?!

– Он говорит, с этого камня пророк на небо поднялся. Но камень не хотел расставаться с пророком и стал подниматься вместе с ним. Тогда ангел Джибраил придержал непослушную скалу, и на ней остался след его руки.

– Руки ангела?!

– Ага. И трещина на камне осталась… Но видишь, что делают? Не дают смотреть!

Гремучая смесь из фактов, верований, мифов уже распирает мою черепную коробку. Кажется, дыра в земле, которую столь тщательно охраняют, и столь рьяно исследуют, ведет к центру планеты. Именно, там, «на глубине бытия», должны быть получены ответы на последние вопросы. Тайна жизни и смерти раскроется, и люди, вернувшись обратно, принесут на блюдечке с каемочкой нам, обитателям поверхности, рецепт всеобщего благоденствия…

4.

На следующий день решаю ехать в Беэр-Шеву. На моей стороне теория больших чисел: если даже среди коренного населения число жертв исчисляется единицами, то вероятность падения кассама на мою грешную голову ничтожно мала. И все же на подъезде к столице Негева я из-за автобусного стекла тревожно озираю горизонт. Где ваши «Железные купола», господа из Армии обороны? Дайте гарантию мирного неба над головой, хотя бы на ближайшие дни!

В автобусе много молодых парней и девушек в армейской форме. На их лицах не видно тревоги: кто-то говорит по телефону, кто-то общается с соседом, кто-то погрузился в свой гаджет. «Учись! – говорю себе, – Совсем дети, а какая выдержка! Какое самообладание!» Я автоматически выискиваю взглядом «Борюсика», хотя понимаю: вряд ли он окажется здесь. Во-первых, его часть расположена где-то на юге, в пустыне Арава. Во-вторых, она может быть давно передислоцирована в район Газы. Ну, а в-третьих, я, скорее всего, просто не узнаю юного пианиста, которого не видел более десяти лет.

Беэр-Шева встречает сигналом воздушной тревоги: тягучий вой заполняет улицы, ускоряя движение транспорта и гоня людей в убежища (у кого они есть). Встретив меня на автовокзале, Давид топит газ, мы гоним к дому и, припарковавшись, быстрым шагом поднимаемся в квартиру. Где видим Жанну, у которой в одной руке болонка, в другой – баул с вещами.

– Привет. – говорит озабоченно, – Извини, целоваться позже будем, надо быстрее вниз.

Они с Давидом смотрят друг на друга.

– У нас проблемы? – осведомляется мой друг.

– А как же! Она опять не хочет в убежище!

– Понятно…

Давид открывает одну из дверей.

– Мама, почему вы не хотите в подвал?!

– Я тебя умоляю, Додик! – доносится старушечий голос. – Если бомба влетит сюда, вам будет счастье!

– Почему, мама?!

– Одной нахлебницей станет меньше!

Приблизившись к дверному проему, заглядываю внутрь, чтобы увидеть Сару Львовну, сидящую в кресле и укрытую клетчатым пледом.

– Здравствуйте! – машу рукой из-за плеча Давида. Сара Львовна надевает очки, всматривается, затем всплескивает руками.

– Ой, не могу! Зачем ты сюда приехал?! Ты видишь, что здесь творится?!

– Мама, вам нужно спуститься вниз! – раздраженно произносит Давид.

– А вам с Жанной нужно купить себе мозги! Когда вы меня увозили, говорили: тебе будет покой. И где мой покой?!

Компромиссом служит переезд главы семейства прямо в кресле от окна вглубь комнаты. После чего мы вместе с собакой спускаемся на несколько пролетов и оказываемся в небольшом полуподвальном помещении.

– Недурственно… – озираю выбеленную комнатку с ковролином на полу. Слева в углу вижу штангу и велотренажер, справа – электрическое пианино Yamaha.

– Это Борька устроил тут спортзал. А заодно музыкальную студию оборудовал.

Болонку по кличке Тошка опускают на пол. Пока собака исследует помещение, Жанна достает из баула бутерброды, а Давид извлекает из шкафчика водку.

– И кто же ее туда поставил? – интересуется супруга.

– Дед Пихто! – отвечает супруг. – Стратегический запас – на случай затяжных военных действий.

Свиста ракет не слышно, за небольшим зарешеченным окошком сияет солнце, так что тревога кажется напрасной. Но лица супругов напряжены, даже выпивка не снимает напряжения. Разговор не про нас – переживают за старых и малых. Сара Львовна упорно игнорирует требования гражданской обороны, а сын так вообще сторонник сухопутной операции, дескать, только она решит проблему терроризма окончательно и бесповоротно!

– Так их отправили все-таки в Газу?

– Слава богу, нет, – отвечает Жанна. – Надеюсь, все утихнет скоро.

– Ага, утихнет, – отзывается Давид. – А потом опять начнется!

Он разливает водку по пластиковым стаканам.

– Странно все это. Вот я лично не могу сказать: это – моя война. А Борька может. Он ведь даже в языке спотыкается, но за страну порвет любого. Только рвать и метать бессмысленно, это тупик. Ну, давай!

Выпив, Давид усаживается за электропианино.

– Боря сам на него заработал, – говорит Жанна с гордостью. – Они со школьной группой концерты платные давали!

– Давали, ага. Только теперь ему не до музыки. Ладно, что бы такое вспомнить, соответствующее моменту… А-а, вот!

Он начинает бить по клавишам:

– По Голгофе бродит Будда и кричит: аллах акбар! Опа! Опа! И кричит: аллах акбар!

Болонка заливисто лает, Жанна зажимает уши.

– Прекрати ломать инструмент!

Вдруг замечаю: приятель музицирует (если это можно счесть «музицированием») двумя руками. Жанна этого не замечает и буквально оттаскивает мужа от пианино.

– Знаешь, сколько оно стоит?!

– Знаю. Дорого.

– Дорого – не то слово!

Она поворачивается ко мне.

– Он совсем как ребенок. Все уши прожужжал про какой-то кирпич в земле. Его возле твоей гостиницы раскопали, да? Так он уже две статьи про это накатал! Нашел еще один повод впасть в детство!

– Хватит, а? Ты в этом не разбираешься!

– Ты у нас во всем разбираешься!

Тревога и впрямь оказывается напрасной, а может, «купол» сработал на все сто процентов. Мы мотаемся по окрестностям Беэр-Шевы, доезжаем даже до Мертвого моря, после чего собираюсь в обратный путь.

– Тебе сколько осталось? Три дня?

Оглянувшись на Жанну, Давид склоняется к уху.

– Я к тебе еще приеду! Только Жанке ни слова, хорошо? Женщина – что она понимает?!

Я – не женщина, но с пониманием реальности тоже не ах. «По Голгофе бродит Будда», – вспоминаю, видя происходящее под окном. Солдаты оцепления уже отошли в сторонку и мирно курят, сняв с плеч тяжелые винтовки. А вокруг котлована совершает молебны разношерстная публика: тут хасиды с книжками в руках кланяются, будто заведенные, там падают ниц на расстеленные коврики палестинцы, а чуть в стороне бородатый православный батюшка помахивает кадилом. Вот еще делегация: католический священник в черной сутане привел за собой паству и теперь ищет местечко. А места-то заняты! Католики движутся по периметру котлована, вклиниваются между евреями и православными и тут же начинают исполнять чин богослужения.

Только у лестницы, ведущий вниз, дежурит военнослужащий: котлован не такой уж просторный, надо следить за очередностью. На дне то черным черно, когда спускаются евреи либо христиане, то белым бело, когда настает черед арабских паломников. Ко мне на балкон отдельные слова не доносятся, слышно только разноязыкое: бу-бу-бу… Кажется, сама земля исторгает из себя некие словеса, вот только кто их разгадает? Кому по силам постичь тайну мироздания, которую несет в себе камень?

Это «водяное перемирие», впрочем, сопровождается бытовыми неудобствами. По гостинице слоняется разношерстный народ, наехавший из отдаленных мест, так что о покое приходится забыть («И где мой покой?!»). Народонаселение «Хаверы» резко возрастает, Моше веселеет, но постояльцам вроде меня от того одна головная боль. Теперь и на моем этаже то и дело гулко топают, хлопают дверями (в том числе ночью), так что к очередному завтраку выхожу совершенно не выспавшийся. Механически глотаю творог, выпиваю кофе и на выходе покупаю сигареты. А в номере вдруг обнаруживаю, что в кармане нет бумажника. Нераспечатанная пачка Pall Mall – вот она (значит, доставал деньги), а паспорт, электронный билет и шекели с долларами – йок!

Потерять в чужой стране (воюющей стране!) документы и деньги – что может быть хуже?! Быстренько обшариваю номер, затем вылетаю в коридор и едва не на карачках исследую метр за метром путь до столовой. Нету! Вхожу в столовую, озираю жующую публику, но на меня – ноль внимания. Одни сосредоточены, видно, все мысли о том, как они прильнут к святыне; другие о чем-то переговариваются, думаю, не о моей утрате. А тогда палочка-выручалочка одна – хозяин этого Ноева ковчега…

Подбежав к стойке, нелепо жестикулирую, тараторя что-то про утраченные «мани». Брови Моше ползут на лоб, затем он жестами показывает, мол, сделай звонок другу!

– Только этого не хватало… – слышу в трубке голос Давида. – Точно везде смотрел?

– Точно!

– И нигде нет?

– Нигде! Да его наверняка нашли, только разве отдадут?!

Мне очень жаль себя, безвинно пострадавшего, да еще утратившего веру в человечество. Как к вам относиться, люди?! Вы собрались тут молиться и падать ниц, но лишь попадается на пути соблазн – сразу забываете про облик человеческий! Мимо ресепшн шествует знакомый хромец из строительной бригады, и хочется ткнуть в него пальцем – вот один из вас! Алчный, жестокий, нетерпимый, дай такому волю – он с ног до головы разденет, может, и того хуже: прибьет!

Хромец тем временем тормозит, достает из кармана красную книжицу, смотрит в нее, затем на меня. Физиономия, подошедшая бы головорезу из фильма про пиратов, расплывается в улыбке, и мне протягивают книжицу вкупе с бумажником.

– Да как же это… Ну, дела…

Ошарашенный, трясу ладонь своего спасителя, но слов, как всегда, не хватает.

– О’кей?! – хлопает по плечу Моше, я же с идиотской улыбкой на лице развожу руками.

Арабские рабочие тоже вливаются в общее клубление вокруг котлована. Кто-то на день-другой исчезает, чтобы вернуться с женами, детьми, престарелыми родителями и, разумеется, с ковриками, которые тут же раскладывают на земле. По идее, строителям полагается бонус, все ж таки именно они откопали святыню, но никто не лезет вперед, все покорно стоят в длиннющей очереди, что тянется от Яффо через узкие улочки и дворы. В этой очереди несть ни эллина, ни иудея – все стоят вперемешку. И вниз спускаются согласно общей очередности, без конфессиональных различий. Вот спускают палестинского мальчика на инвалидной коляске, используя длинные веревки, а вот старик-еврей на носилках, он обездвижен и выглядит, скорее, трупом, нежели живым существом. Интересно, поможет ли ему камень? Встанет ли с носилок («талифа куми!») и пойдет ли на своих ногах?

Встать не встал, но оказавшись наверху, приподнялся и даже съел что-то с поднесенного блюда, отчего шляпы вдруг быстро закачались, вероятно, так родня старика благодарила Б-га. А что же мальчик? Ба, этот и впрямь пошел! Шатаясь, при поддержке родителей, но коляска уже не требовалась!

Я утираю выступивший на лбу пот. Господи, что я делаю на этом балконе?! Почему я в роли наблюдателя, мне тоже надо в очередь, ведь такого шанса больше никогда не выпадет! Но тут на пороге возникает Давид, без объяснений тащит меня к машине и везет к какому-то адвокату.

– Зачем к адвокату?!

– Не зачем, а для чего. Свидетелем будешь!

Мы тормозим возле старого трехэтажного дома на Агрипас и вскоре оказываемся в уютной приемной с кожаными креслами. Я присаживаюсь, Давид скрывается за дверью кабинета, откуда доносятся возбужденные голоса. Спустя минуту из кабинета выкатывается толстячок с седыми вихрами на голове.

– Зачем ты поехал на этот курорт?! – хватается тот за вихры. – Кто тебя просил?!

– Да не был я на курорте!

– Ха-ха, хочешь парить мозги Скульскому? Скульский не идиот, он понимает, что делают грязи Мертвого моря!

– Да не было никаких грязей! Ну, скажи ему – не было ведь?!

Я киваю головой, как болванчик. А Скульский, оглядев нас по очереди, присаживается и утирает лоб.

– Я не знаю, что у вас было, а чего не было. Но сто тысяч шекелей, считай, лежали у нас в кармане. Тебе мешали сто тысяч?

– Нет, – крутит головой Давид, – не мешали.

– А Скульскому не помешало бы адвокатское вознаграждение. Но где оно теперь? Ты его сжег, бросил в печку, вылечив свою руку!

– Да не лечил я руку, Марк!!

Следует еще один взрыв гомерического хохота.

– Опять будешь про камень, о котором пишут газеты? Не говори ерунды! Сами же и пишете, сенсацию раздуваете!

Вспоминаю, как по дороге сюда Давид лихо рулил одной правой, держа в левой сигарету. И сейчас, подвинув больной (некогда) рукой массивное кресло, он с размаху в него плюхается.

– В том-то и дело, что это не сенсация! А…

– А что?!

– Не понимаю, если честно. Но после того, как спустился вниз…

Адвокат с жалостью смотрит на клиента.

– Ты хотя бы заключение врачей не требовал. По старой бумаге нам выплатили бы страховку, а сейчас… Ты практически здоров, никакие операции тебе не нужны!

Утраченная страховка не повод для уныния, решаем по выходу из адвокатской конторы.

– Подумаешь, сто тысяч! – говорит мой друг, – Зато кассамы перестали летать! Представляешь: у нас ни одной тревоги за два дня!

– Так отметим это дело! – предлагаю воодушевленно, – А потом вместе спустимся вниз! Очередь надо отстоять, конечно, но что такое несколько часов, когда впереди – вечность?!

Нас переполняет восторг. Детский, щенячий, он бьет из двух немолодых мужчин, как шампанское из бутылки: мы куда-то едем, машем людям руками, и они машут в ответ. Машут хасиды, потряхивая пейсами; машут обладатели «арафаток»; и негры дружелюбно покачивают розовыми ладонями, и белокожие туристы… Мы выпиваем в одном месте, в другом, и по фигу, что Давид за рулем. Если нас остановят, мы помашем полиции, а потом скажем: бросайте службу, идите туда, где вылез пуп земли! Там чудеса, там леший бродит, там начинает свой отсчет новая эра!

5.

Веселье прекращается, когда подъезжаем к «Хавере». Привычной очереди, что растянулась на два квартала, нет, а возле котлована беснуется толпа. Сбившись в кучу, люди размахивают руками, разноязыко кричат и лупят друг друга почем зря. Арабы лупят, евреи лупят, да и католики с православными не отстают. Вдруг: бах! ба-бах! Выстрелы (пока в воздух) заставляют женщин с детьми броситься врассыпную, однако мужская часть остается, чтобы продолжит драку с удвоенным ожесточением…

– Да как же это… – бормочет Давид. – Почему?!

Только понять ничего невозможно: толпу окружают военные, к дерущимся уже не подойти.

– Пошли внутрь! – тащу приятеля, – Моше расспросим!

Испуганный хозяин, заикаясь, выдает монолог на пару минут, после чего становится ясно: обрушились стены котлована. Натуральный оползень случился, хорошо, на дне в этот момент никого не было! Тут же возник вопрос «кто виноват?», и ответ был у каждого свой: арабы кивали на хасидов, те – на своих оппонентов, ксендз наехал на батюшку и т. п. Короче, коллективная потасовка, ее даже солдаты утихомирить не могут.

Прыгая через две ступени, поднимаемся в номер и выскакиваем на балкон. Внизу – груда разноцветной земли: серые, желтые, красноватые пласты земли перемешались, полностью засыпав чудо. И люди, что мечутся вокруг, перемешались; в бессильной злости они тузят друг друга, а вокруг: бах! ба-бах!

К вечеру драка стихает, зато начинаются волнения в Восточном Иерусалиме. Туда стягивают полицию, армейские подразделения; кажется, город вот-вот вспыхнет, буквально загорится под ногами. Мы сидим мрачные перед телевизором, наблюдаем озлобленные лица, сжатые кулаки, теснящих толпу военных, и молчим. О засыпанном камне в новостях – ни слова, до него вроде и дела никому нет.

Ночью долго не спится. За стенкой опять бухают шаги, а может, эти звуки издает земля за окном. «Бу-бу-бу…» Или это бормочет разлегшийся на полу Давид? Он тяжко ворочается, под ним скрипит матрас, и слышатся непонятные слова на чужом языке. Вдруг ловлю себя на том, что я здесь – абсолютно чужеродное существо. Что все это меня, в сущности, не касается, я страшно далек от этих раскаленных солнцем камней, а главное, от не утихающего много десятилетий конфликта. Это ваши проблемы, могу я сказать, сами их решайте! Но одновременно изнутри поднимается абсолютно противоположное чувство. Касается, и еще как! Никогда не спрашивай, по ком звонит колокол – он всегда звонит по тебе…

Утром выхожу на балкон, чтобы напоследок (пора улетать) взглянуть вниз. Оцепление уже снято, наверное, переброшено к местам настоящих волнений, лишь несколько чудаков пытаются ковырять землю лопатами. Только куда там!

– Как думаешь, откопают? – спрашиваю, вернувшись. Давид долго молчит.

– Зачем? – отвечает задумчиво. – Не факт, что это нужно. На глубине бытия зла нет, наверное, но… Мы-то на поверхности, верно? Ладно, тебе пора на самолет.

В аэропорт едем на такси, за руль мой друг сесть не решился. Рука вдруг повисла, как плеть, не то, что рулить – пластиковый стакан не удержать, когда пьем на посошок прихваченный коньяк.

– Болит? – спрашиваю участливо.

– Терпеть можно. – Давид через силу усмехается. – Зато теперь страховку получу, Скульского порадую…

Бен Гурион набит людьми в форме, что тщательно осматривают каждого и обследуют багаж.

– Нет, ты все-таки везунчик! – кричит Давид уже из-за ограждения. – Сюда почти все авиакомпании рейсы отменили, только русские продолжают летать!

Я уже знаю об этом. И в самолете поначалу чувствую себя нервозно. Вот мы взлетаем, набираем высоту, и вдруг в крыло – ба-бах! Но и летчики тоже об этом знают, поэтому самолет уходит вверх свечой, под углом градусов сорок пять. Вскоре раздается мягкое «дзыннь!», табло гаснет, значит, можно отстегнуть ремень и взглянуть в иллюминатор.

Самолет делает вираж, открывая взгляду землю внизу. Отсюда видна почти вся страна, до иорданских гор, она залита солнцем и кажется мирной и радостной. Эх, святая земля, святая земля…