Текст книги "Капитал (сборник)"

Владимир Сорокин
Капитал. Пьесы

© Владимир Сорокин, 2010, 2019

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2019

© ООО “Издательство АСТ”, 2019

* * *

Землянка

Действующие лица

Соколов Сергей Петрович – 25 лет, старший лейтенант.

Волобуев Виктор Тимофеевич – 42 года, лейтенант.

Денисов Алексей Васильевич – 24 года, лейтенант.

Рубинштейн Зиновий Моисеевич – 20 лет, лейтенант.

Пухов Иван Иванович – 20 лет, лейтенант.

В центре темной сцены тесная прокопченная землянка. В ней на грубых березовых комельях сидят Соколов, Волобуев, Денисов, Рубинштейн. Они в полушубках, перетянутых портупеями, в шапках-ушанках. Посередине землянки стоит ящик из-под снарядов, на ящике – сделанная из гильзы лампа-коптилка. В углу потрескивает печка-буржуйка.

Волобуев (грея руки над буржуйкой). Ну что, Леш, почитай газетку.

Денисов (расстегивает полушубок, бережно достает газету, разворачивает). Так…

Соколов. Да ты двигайся ближе, не видно ж ничего.

Рубинштейн (берет коптилку, подносит к газете). А мы вот так устроим.

Денисов (устало усмехнувшись). Во. Как днем. Так…

Читает.

В ночь с 26 на 27 декабря на Курском направлении после продолжительной артподготовки…

Соколов (перебивает). Погоди-ка! Что ж мы про Ваню забыли? Подожди, Леш, он сейчас вернется, тогда все и послушаем.

Волобуев. Да что он, сам не прочтет? Придет и прочитает. Читай!

Соколов. Отставить. (Укоризненно Волобуеву.) Как харчи принести – так Пухов.

Волобуев (недовольно). А что… у кого кость помоложе, тот и пусть подсуетится. Нам денщиков не положено – рожей не вышли.

Рубинштейн. Вы, Виктор Тимофеевич, всем вышли, а вот равных по званию почему-то не уважаете.

Волобуев. Эх, мальчики. Попались бы вы мне год назад. Когда я в майорах ходил. Тогда б поговорили об уважении.

Соколов. Да хватит вам, Волобуев. Будто мы все виноваты, что вас разжаловали.

Волобуев (расстегивает ремень и полушубок). Хватит, не хватит… Вы на войне без году неделю, а мне вон… (Снимает ушанку, показывает шрам на виске.) В Гражданку еще влепили белые. Тогда помоложе вашего Пухова был. Финскую прошел. Вот и толкуйте, кто кого уважать должен.

Денисов. А за что же вас… ну… того?

Волобуев (достает кисет, принимается сворачивать самокрутку). За что, за что… За то, что не люблю, когда врут и цену себе набивают.

Рубинштейн. Это как?

Волобуев. Да вот так. Были на маневрах, под Киевом. Ну, я батальоном командовал, а в политруках у меня такая сволочь ходила – не приведи встретиться. Карьерист, выскочка, сынок генеральский. Ну и короче, когда Днепр форсировали, у нас солдат утонул. А эта сволочь дело так представила, что, дескать, солдата специально утопил другой солдат. И сделал это потому, что в душе был классовым врагом. Вот. Ну и пошел раздувать, особистов на солдата навесил. Потом и сержанта зацепил, а после, глядь – и старшину нашего, Петровича. Тот ему, гаду, в отцы годился. Ну, здесь уж я не стерпел, вызвал его на разговор. Как же, говорю, так можно преданных людей марать? А он мне – у тебя, Волобуев, политическая близорукость. У нас в батальоне троцкистские выкормыши свое тайное гнездо вьют, а ты не видишь ничего. Вот как. Смотрит на меня орлом, а после говорит – если, Волобуев, ты и дальше будешь покрывать классовых врагов, то я доложу кому надо. Ну, тут я уж не сдержался – кааак врежу ему по роже. Он с копыт. А я – с майоров.

Отворяет дверцу печки, поджигает ветку и прикуривает. Дверь землянки распахивается, входит Пухов с двумя большими котелками в руках.

Пухов. Принимай жратву, братцы!

Волобуев. Во! Это – дело!

Все помогают Пухову расположить котелки на ящике.

Пухов. Нам самый верх! А каша с маслом.

Рубинштейн. Вань, ты просто Кутузов!

Денисов. Наш Ваня – человек бывалый.

Пухов. А то как же!

Волобуев. По местам.

Достает ложку, открывает котелок.

Со щей начнем.

Соколов. Леш, достань хлеб.

Денисов (развязывает вещмешок, вынимает буханку). На.

Соколов (режет хлеб). Вань, как там обстановочка?

Пухов. Нормально. Твои на гармошке играют.

Соколов (усмехается). Это Диденко. Хороший парень.

Волобуев. Ну что, командир, замочим жало?

Соколов вынимает фляжку со спиртом, Рубинштейн дает кружку. Все по очереди пьют из кружки спирт и принимаются есть из котелка.

Соколов. А мы, Ваня, без тебя газету не читали.

Пухов. Вот спасибо. Может, почитаем?

Денисов (хлебая щи). Дай поесть сперва.

Пухов. Поесть успеешь. У кого газета?

Денисов. У меня.

Пухов. Дай почитаю.

Денисов передает ему газету.

Пухов (читает). В ночь с 26 на 27 декабря на Курском направлении после продолжительной артподготовки умели делать по-гнилому. Мы делали по-гнилому, развертывали по-гнилому, и стаскивали по-гнилому, и клали по-гнилому, положение теплое по-гнилому, положение участливое по-гнилому, урон выщербленных по-гнилому, дислокация тебя по-гнилому, наматывание на вал по-гнилому, чешуйчатость половины по-гнилому, полевая батарея по-гнилому, пленный дивизион по-гнилому…

Волобуев. Не гони. Читай помедленней.

Пухов (продолжает медленней). Распределитель веса по-гнилому, использование огня по-гнилому, отслаивание детей по-гнилому, окопная война по-гнилому, делание через чох по-гнилому, обрадование по-гнилому, тропинчатость по-гнилому, делать ворот по-гнилому, искроулавливатель по-гнилому, тайный маршрут по-гнилому, полодие по-гнилому, лампопрокатчик по-гнилому, бумагоделатель по-гнилому, речное большинство по-гнилому, резка вещей по-гнилому, чужие поручни по-гнилому, телефонизирование по-гнилому, бронхиальные кнопки по-гнилому, буквопечатание по-гнилому, лошадиный инвентарь по-гнилому, истаро истаропно по-гнилому, четность ошибок по-гнилому, истопник пружин по-гнилому, дело детей по-гнилому, отправление корпуса по-гнилому, поздравления по-гнилому.

Соколов. Ну и правильно. Давно пора эту пробку вышибать.

Рубинштейн. Эх, товарищи, хорошо бы их там всех поморозило к чертовой мамушке!

Денисов. Сначала мороз поморозит, а потом мы будем морозить так, что нам потом будут делать только на мороз. Ну… то есть, ну, когда… (жестикулирует ложкой) морозят сильно, то есть очень сильные подмораживания по правилам. Сильно их, а?

Волобуев. Подморозим, не боись. Дай только время. Они еще от нас будут Берлин оборонять. Доберемся до логова, тогда и поморозим.

Соколов. Ну, морозить там, не знаю. У них тепло, климат европейский.

Рубинштейн. Климат – да. У них исключительно тепло. Но иногда и холодные зимы бывают.

Ест из котелка.

Пухов (разглядывает газету). А тут еще… вот.

Читает.

На утрени пред пением великого славословия священник с диаконом кадит престол и Крест, обходя престол трижды. При пении Трисвятого священник вземлет честный Крест с блюдом на главу и выходит, предшествуемый двумя лампадами и кадильницей, чрез северные двери. Придя к царским дверям и став лицом прямо против них, священник ожидает конца пения Трисвятого. По окончании Трисвятого священник провозглашает: “Премудрость, прости”. Певцы поют трижды тропарь “Спаси, Господи, люди Твоя”. Священник несет Крест к аналою, против царских врат, полагает на нем Крест, кадит его крестообразно с четырех сторон, обходя аналой трижды. Затем священник с диаконом трижды поют “Кресту Твоему поклоняемся, Владыко, и Святое Воскресение Твое славим”, и каждый раз при пении этого стиха священник с диаконом до земли поклоняются Кресту. После этого певцы поют трижды тот же стих. По исполнении пения священник с диаконом поклоняются дважды и целуют Крест, а по целовании кланяются один раз пред Крестом…

Рубинштейн. Вот надо как, чтобы разговор был проще.

Волобуев. Забьем, сто раз сделаем победу.

Ест.

Соколов. Ваня, а ты… это… они мне тогда послали. Посылали и направили, ну, разное там… простое совсем…

Жует хлеб.

Денисов. Ох, после щец в пот бросает.

Расстегивает полушубок.

Соколов. Пот, ну, пот, это, когда мы имеем… ну, разное там… как вот Леша тут про мороз говорил. Мороз, Леша? Ты ешь, ешь.

Денисов кивает и молча ест.

Пухов. Пот тоже нужен.

Не выпуская из левой руки газету, правой хлебает щи.

Волобуев. Пот поту – рознь. Есть пот от тела, а есть, так сказать, пот души.

Открывает другой котелок.

О! Каша, еда наша. А ну-ка, а ну-ка, у бабушки было три внука! Навались…

Ест кашу. Некоторое время едят молча.

Волобуев. Каша хороша…

Жует.

Каша наша. Вся. Я… это… помню, мы с комбригом тогда охотились… ну, охота – это ясное дело. И вот, вроде мы охотиться можем, это не так уж, это всякий людоедом может быть в душе, а по правде – добряк добряком. Просто… такой вот рубаха-парень. Ну и пошли на охоту, организовали отлично… там сделали ребята места. Места по стрельбе, по верным делам. А я стою и вот тогда тоже, как Леша – про мороз вспомнил. А, Леш? Мороз? Ты говорил – мороз?

Денисов. А?

Жует.

Да… мороз… морозно. А вчера было так же… каша отличная… кашевар что надо. Это третьей роты. А мороз, мороз им, чтобы дали дуба. Им всем снежные могилы да ледяные гробы.

Рубинштейн. Ага.

Пухов. Я знаю, ребята, что в мороз можно и не мерзнуть.

Соколов. Это если потеть?

Пухов (усмехается). Ну, Серег, ты прямо это… всезнайка. Пот морозу как собаке палка.

Ест.

Соколов (принимаясь за кашу). Пот на войне тоже… ммм… пот, это… как раз надо… попотеть иногда, ох как полезно…

Рубинштейн. А я вот зимой не потею. Я это… летом обливаюсь, а зимой так холодно…

Жует.

Пот, он же от перегрева.

Волобуев. А как же. От чего ж еще…

Жует.

Перегрев… разные опрелости… ваты много… и вот тебе пот…

Денисов. Пот… это плохо…

Ест кашу.

Пухов (жуя, смотрит в газету). Тут… ммм… это еще…

Читает.

Слушай нас, молодежь оккупированных Гитлером стран! У тебя была Печатка. Пришел кровавый фашизм и отнял ее. У тебя была Фистула. Гитлеровские бандиты отняли ее, превратили тебя в раба. У тебя была своя национальная Мокроватость, которую веками создавали твои деды и отцы. Гитлеровские варвары растоптали ее. У тебя был Мех и домашний Коловорот. Фашисты разграбили и сожгли его. У тебя была Установка. Гитлер разрушил ее. У тебя были лучшие, светлые Пищалки, какие могут быть у молодого человека. Фашизм налетел, как смерч, и разрушил эти Пищалки. Гитлер вероломно напал на нашу миролюбивую Печатку. Он помышляет закабалить наш многомиллионный Соплевиум. Но этому не бывать! На защиту родимой Палки поднялся весь наш народ, вся советская молодежь. Наше поколение должно быть и будет поколением Рубилки. Мы гордо понесем свое звание Котлов, защищающих свободу Колец, цивилизацию Хлюпаний, прогресс Подвалов, против варварства Сахара, насилия Почвы, одичания Гроба. Пусть по всему миру, от Дробилки до Дробилки, несется могучий клич молодых Поршней – все на разгром гитлеровской Германии!

Соколов. Верно…

Облизывает ложку.

Ты, Вань, читаешь что надо.

Пухов. Как диктор, да!

Волобуев. Артист. Да… ну что, чайку поставить?

Денисов. Я поставлю. Дай котелок.

Рубинштейн дает ему котелок из-под щей. Денисов уходит с котелком.

Волобуев (открывает дверцу печки, подбрасывает толстых веток). Так… чайку замутить – великое дело.

Рубинштейн. Чай да каша – еда наша.

Волобуев. И щи.

Рубинштейн. И щи. Щи – это лучший, так сказать, бульон.

Соколов (смеется). Зяма у нас кулинар! Говорил тогда об ярмарке.

Волобуев. А хули, ярмарка так ярмарка, щи так щи!

Рубинштейн. Да вы не поняли, я же не про то говорил…

Волобуев. Все мы поняли, товарищ Рубинштейн. Только вот выпечь вам пирожных ни хера не сможем!

Все смеются.

Рубинштейн. Да ну вас. Не понимаете, а зубы скалите.

Пухов. Ты, Зяма, погоди, пока фрицев угробим. Тогда уж все будет – и пирожные, и ярмарка, и бабы!

Рубинштейн. А тебе, кроме баб, ничего не надо.

Пухов. Обижаешь, Зяма. Мне еще ох как много чего надо.

Все смеются. Входит Денисов с котелком, полным снега.

Денисов. Опчики! Ну-ка…

Ставит котелок на печку.

Соколов. Как там обстановочка?

Денисов (садится на свой комель). Все путем. Немцы ракеты пускают. До хера у них этой разной техники… ой, бля…

Потягивается.

Волобуев. Они, блядь, хули… все даром, вся Европа на них горбатит…

Соколов. Ничего, свернем им хер на бок.

Пухов. Да, бля. Это как про пот тогда пиздели… пот нам охуенно помочь может. Русским. Ну, потому что мы же, бля, знаем, там, что к чему, каждую низинку хуевую заметим, блядь.

Волобуев. Пот – что пот? Это так, хуевость средней значимости, как сказал бы Суворов. Нам, блядь, техника нужна охуительно. А то у немцев ее – до ебаной жопы, а мы все, бля, с трехлинейками.

Рубинштейн. Да ладно, не паникуй. Техника будет, тыл, фронту поможет. А мы сразу – раз, и немцу нагорбатим!

Пухов. Нагорбатим, а хули.

Соколов. Пизды вломим – почешется. Товарищ Сталин правду говорит.

Денисов. Главное – сейчас не обосраться.

Пухов. Не обосремся, не бзди.

Разворачивает газету.

Так. Тут еще статейка. Называется “Переход количественных изменений боро в качественные”. Почитать?

Соколов. Читай.

Пухов (читает). Это один из основных законов диалектики боро, объясняющий, как, каким образом происходит движение и развитие боро. Закон констатирует, что накопление незаметных, постепенных количественных изменений боро в определенный для каждого процесса момент с необходимостью приводит к существенным, коренным, качественным изменениям боро, к скачкообразному переходу от старого качества боро к новому. Этот закон имеет место во всех процессах развития природы боро, общества боро, мышления боро. Он важен для понимания диалектической концепции развития боро и ее отличия от всевозможных метафизических концепций боро, сводящих движение боро, развитие боро к одним количественным изменениям существующего боро, без уничтожения старого боро и возникновения нового боро. Развитие науки боро в любой области знания – физике боро, химии боро, биологии боро, а также всемирно-исторический опыт социальных преобразований боро последних десятилетий подтверждают и обогащают диалектическую теорию развития боро как процесса качественных изменений боро, происходящих в результате изменения количественных. Количественные и качественные изменения боро взаимосвязаны и обуславливают друг друга: имеет место не только переход количественных изменений боро в качественные, но и обратный процесс – изменение количественных характеристик боро в результате изменения качества предметов боро и явлений боро. Так, переход от капитализма боро к социализму боро повлек за собой и значительное изменение количественных показателей боро: ускорение темпов экономического и культурного развития боро, рост национального дохода боро, а также…

Волобуев (вскрикивает, качает головой). Ой, блядь! Не, братцы, я, блядь, не могу. Ебаться хочу – силы нет. Ой, охуительно. Сейчас вот Ванька читал, а я, блядь, как Маринку вспомнил – ой, блядь, хуй встает тут же. А то, что тут, Леха, пиздел ты – мороз, бля, пот, – хуйня. Пот, блядь! Хуй стоит, как кол, хоть гвозди забивай. А Маринка, я, это, ну… еб бы дни и ночи, бля.

Соколов. Ну, поебаться хорошо, конечно. Мне тоже хочется. Но пот, он ведь тоже… как бы сказать – не хер. Ебля – это кайф.

Рубинштейн. Совершать половой акт надо уметь.

Пухов. Еще бы. Надо, блядь, со сноровкой, чтобы было все не херово, так в норме чтоб…

Денисов. Ебать хорошо летом, когда тепло.

Соколов. Ебать хорошо во все времена года. Надо только, чтобы баба была с соком. Сочная, чтобы все у нее так вот – ну, ладно все держалось…

Достает махорку.

Закурим?

Рубинштейн. Закурим!

Все начинают сворачивать самокрутки.

Пухов. А я вот про пот все думал. Хорошо ведь, когда все для человека… когда люди живут хорошо…

Соколов. А что ж… пот, мороз, ебаться – тоже приятно…

Волобуев. Ебля… ебля иной раз получше выпивки…

Денисов. Я еб всего одну. И про пот тогда и не помнил.

Смеется.

Соколов. А хули помнить… еби, и все тут…

Закуривает.

Рубинштейн. Морозом тоже не прикроешься… половая жизнь помогает.

Волобуев. Точно.

Пухов. А я многих в деревне поеб… Ебаться бабы любят.

Денисов. А как же. Только не на морозе.

Волобуев. Пот тоже не помеха. Еби и ни о чем недумай.

Пухов. Ничего, вот переживем и всех опять ебать будем.

Денисов. Тут вот… ебаный только мороз…

Волобуев. Мороз – что мороз…

Пухов. Я знаю, когда люди потеют. Когда боятся.

Рубинштейн. Да. Это верно.

Пухов. Бздят и потеют. А иногда и мерзнут.

Соколов. Померзнуть иногда полезно.

Волобуев. Не всегда. Говно, блядь, не мерзнет. Вернее, хотел сказать – не потеет.

Денисов. Не потеет.

Волобуев. Говно – не человек. Хули ему потеть. Вань, почитай еще.

Пухов (смотрит в газету, читает). Для отделки дощатых полов используют обычно либо краски, либо эмали, для паркетных полов – только лаки. Перед окраской дощатых полов необходимо устранить видимые дефекты досок: засмолы, долевые и выпадающие сучки, трещины и щели. Продольные сучки и засмолы вырубают стамеской на глубину 2–3 мм; щели, трещины, шероховатости и заусенцы зачищают; выпадающие сучки заменяют пробками. После этого поверхность олифят (можно применять любую олифу), а когда олифа высохнет, дефектные места заделывают подмазочной пастой. Подмазанные участки поверхности шлифуют пемзой или стеклянной шкуркой, смоченной водой. Поверхность пола очищают от пыли, заново олифят, сушат в течение суток, затем красят. Дощатые полы красят в два слоя. Первый слой должен сохнуть не менее суток, а второй – не менее двух суток. Когда наносят верхний слой краски, направление движения кисти должно совпадать с направлением волокон древесины. Добавлять сиуры для ускорения высыхания краски не рекомендуется, так как это снижает прочность покрытия. Для отделки дощатых полов выпускаются масляные краски на олифе К-3, готовые к употреблению, алкидные и масляно-фенольные эмали ПФ-66 и ФЛ-254, эмали на…

Рубинштейн. Ну а зачем так глупо-то?

Усмехается.

Лучше быть простым сапером. Или мерзнуть, как эти… ну, как бабы.

Пухов (складывая газету). А тебе что – мерзнуть лучше?

Рубинштейн. Нет, ну мороз – плохо, конечно. Я б лучше потом обливался, чем так вот, как… как не знаю кто.

Волобуев. Как там водичка?

Денисов (трогает котелок). Сейчас закипит, не боись.

Соколов. Я знаю племена, которые любят мороз больше, чем жару. Потеть не любят.

Пухов. Да?

Соколов. Ага. Они потеть не любят.

Волобуев. А поебаться любят?

Все смеются.

Денисов. Главное – чтоб люди хорошо жили и питались.

Волобуев. Кто спорит. Это как главное. А мороз не страшен, если человек хорошо оделся и, там, поел разного.

Рубинштейн. Поесть – это как полжизни. Человек должен исключительно хорошо питаться.

Соколов. И не потеть. А ебля может быть и не каждый день.

Волобуев. Не каждый. Я могу и больше. Ну, там, если необходимо есть и, там, когда делать…

Рубинштейн. Дела – главное. Но иногда пот, потливость – людей отпугивает. Пугает. Есть в этом элемент пугливости.

Волобуев. Это дело каждого. Хули бояться? Мороз и пот надо уметь контролировать.

Пухов. Правильно. А немцы вон, говорят, мерзнут сильно.

Соколов. Мерзнут, а как же. Они в Европе больше потели, а теперь мерзнут.

Все смеются.

Волобуев. Да. Немцы – народ бывалый. Я их понимаю.

Пухов. А чего, пот – морозу как бы противник. Ведь человек в жизни и потеть может столько, сколько мерз. А когда херово и разное говно жизнь портит, тогда и про пот вспоминают…

Денисов. Да.

Рубинштейн. Да ну вас! Что, по-вашему, человек плохо живет, потому что потеет? Вон, под Харьковом какое окружение было.

Соколов. Ну и что – окружение? Не в этом дело. Главное, что мы имеем конкретную стратегию и пиздярить надо.

Волобуев (бросая окурок в печку). Ну, пиздярить-то русский солдат всегда умеет.

Все смеются.

Пухов. Это уж так, как всегда! Раз, два – и все!

Рубинштейн. Главное, ребят, это питание.

Денисов. Питание должно быть разным. Зимой надо есть жирную пищу.

Волобуев. Кто спорит. Летом – полегче. Морковь, там, окрошку покрошить. А зимой и сало нужно есть. Сало дает необходимый заряд. Чтобы человек на хуй не свалился.

Пухов. А у кого заварочка?

Соколов. Там, в вещмешке, возьми.

Пухов (роется в вещмешке, достает пакет с чаем). Чай наш – немцам горе.

Соколов. Закипел?

Денисов. Еще нет. Пока немного подождать надо. Сейчас закипит.

Соколов. Как закипит – сразу сигнализируй.

Денисов (с улыбкой). Есть, товарищ старший лейтенант!

Волобуев. Вань, а что там еще в газете?

Пухов (разворачивает газету). Да тут… что здесь… ну вот, статейка. Называется “Запхать Сталина в Ленина”.

Волобуев. Ну и почитай, хули ты.

Пухов (читает). Процесс запхания Сталина в Ленина зависит, как правило, от расположенности различных заводских частей и агрегатов, а также от готовности начальства и партактива к данному процессу. Начинать запхание рекомендуется с вычленения полуавтоматической линии, необходимой для первичной механической обработки влагалища Ленина. Вычленение должно производиться в соответствии с внутризаводским планом и под пристальным контролем парткома. После вычленения коллектив завода обязан провести общезаводское партийное собрание. Сразу после закрытия собрания рабочие шлифовального цеха обязаны произвести комсомольское обрезание, предварительно унавозив Алтарь Победителей. По окончании обрезания директор завода обязан пустить оба конвейера. Работа рабочих на конвейерах должна осуществляться при жестком контроле парткома. После изготовления ГПЗ (Главного Поршня Запхания) необходимо немедленно приступить к его шлифованию. Отшлифованный поршень полируется в том же цехе в соответствии с нормами Госстандарта.

Соколов. Нет, ну я все-таки понять не могу – как так вот неожиданно немцы напали?

Волобуев (вздыхает). Ну, хули тут непонятного… взяли и напали.

Денисов. Они все раньше хотели… а вышло вон как.

Пухов (сворачивая газету). Чаек-то кипит!

Денисов. Опчики!

Быстро надевает рукавицы и переставляет дымящийся котелок на ящик.

Соколов. Давай заварку!

Рубинштейн. Есть, ядрена вошь!

Всыпает заварку в котелок.

Волобуев. Это хорошо. Чай пить – не дрова рубить. А вы все – мороз, сало, тяжелая еда. Еда никогда не тяжелая. Чай пить – одно удовольствие.

Рубинштейн. Это и в мороз полезно, и когда жарко.

Денисов. Мороз чаю не помеха. Немцы вон, небось, мерзнут…

Волобуев. Слышь, командир, сахарку достань.

Соколов. Вань, возьми там, в вещмешке.

Пухов. Есть такое дело…

Лезет в мешок.

Волобуев. А то говорили – каша, сало… ёптэть, что лучше чая, так вот, в норме когда? А?

Весело смеется, потирая руки.

Эх, ребятки, все, когда нужно, – заебись в рот, чтобы было хорошо!

Соколов. Это точно. А мороз тут ни при чем. Морозом тоже ведь разных хороших людей пугают. А потом – хуяк, хуяк и – труба…

Пухов (доставая сахар). Вот он, голубчик! Ой, бля, напьемся вволю!

Волобуев. Напейся, да не облейся! Готовьте кружки.

Все достают кружки, ставят на ящик.

Соколов. Зяма, разливай.

Рубинштейн (аккуратно разливая чай по кружкам). Вот и чаек…

Все разбирают кружки и, обжигаясь, пьют чай с сахаром вприкуску.

Волобуев. Вот… чаёк, он ведь… (прихлебывает) он ведь охуительно помогает… вон…

Рубинштейн. Ой… горячий… надо еще взять…

Соколов. А я… боялся, что вы скажете – вот, мол, это… Соколов все про баб говорил… а ты, Леш, и не помнил…

Денисов. А чего про баб… я… мне все по хую. Я про пот говорил. Пот бывает после чая.

Соколов. Пот и чай – это как брат и сестра.

Волобуев. Правильно… пот, он и на морозе с чайком-то… все в норме… ой…

Рубинштейн. А я люблю жирную пищу чаем запивать… это всегда исключительно полезно… летом, зимой, врачи когда рекомендуют…

Волобуев. Кто спорит… жир должен топиться, ёптэть.

Рубинштейн. Жир должен как бы плавать… ну, как рыба… тогда внутри все в норме… тогда мороз и пот… все хорошо…

Пухов. Сахарок законный… сахар на морозе остается…

Соколов. Пот и чай – это… как жених и невеста… тут, блядь, концов не сыщешь… кто главней…

Волобуев. А надо с толком все делать… тогда и жизнь пойдет…

Пухов. Верно.

Денисов. Жизнь… жизнь, она от многого зависит.

Волобуев. Правильно.

Соколов. Жизнь… хорошо, когда всего поровну.

Волобуев. Тоже верно. О… чаёк-то…

Пухов. А вы говорили – мороз!

Рубинштейн. Нет… мороз… морозом нас… не надо…

Соколов. Мороз не страшен. Мороз большевикам не страшен.

Волобуев. Точно! Я мороз уважаю. И пот уважаю. И чаёк.

Пухов. Чайком немцев.

Рубинштейн. Немцев давить!

Волобуев. Пиздить их так, чтоб… все уснули мертвым сном…

Соколов. Ага…

Пухов (разворачивает газету). Ну что, почитать?

Все кивают.

Пухов (читает). “Особенности прерванного каданса в мажоре и миноре”. Прерванный каданс в мажоре и миноре значительно различается по своему характеру звучания. В мажоре каданс звучит значительно мягче благодаря подмене мажорной тоники минорной медиантой. Если М помещается на сильной доле такта, то выявляется ее переменная тоническая функция и происходит как бы легкое, мимолетное отклонение в параллельную тональность, которое воспринимается как своеобразный модуляционно-функциональный оборот в данной тональности. При М на слабой доле такта ее тоникальность и модуляционность прерванного каданса нейтрализуется. При растяжении или повторении М укрепляется ее переменная тоническая функция и возникает более определенный, но все же мягкий модуляционный сап. В миноре дело обстоит иначе. Во-первых, здесь происходит более энергичная подмена минорной тоники мажорной медиантой. Во-вторых, М оказывается не тоникой, а субдоминантой параллельной тональности, что также придает кадансу больше энергии движения. В-третьих, между тональностями доминанты и медианты большая разница в ключевых костях, что делает данную последовательность более неожиданной, а вследствие этого и более липкой.

Рубинштейн (с энтузиазмом). А вот это верно, братцы! Этих гадов надо, как вошей беременных – раз! раз! раз!

Волобуев. Жир накопим, тогда и все пойдет.

Соколов. Погоди, дай срок… а морозом… морозом не так вот…

Волобуев. Пойду отолью… или нет… плесни-ка еще…

Пухов. И мне.

Рубинштейн. Давай…

Наливает им чай.

Пухов. Во… во!

Волобуев. Чай пить – не дрова рубить…

Денисов. Эй, старшой, дай махорочки.

Соколов. Возьми в вещмешке.

Денисов лезет в вещмешок.

Волобуев. А вы тогда зря это… зря плохо говорили о бабах. Бабы – это ведь то, что радует.

Соколов. Ну… правильно… только бабы иногда и по-плохому как-то.

Волобуев. Что по-плохому?

Соколов. Ну, херово… разная гадость попрет, и все.

Волобуев. Ну, не знаю. Бабы знаешь как…

Рубинштейн. А я вот еще не совершал половых актов.

Волобуев. Во, бля! Ну, молодец.

Соколов. Все впереди, Зяма.

Рубинштейн. Главное – по любви надо. А то просто только ебари. А я не ебарь.

Соколов. Я тоже не ебарь.

Волобуев. А я – ебарь.

Денисов. Ну какая разница…

Закуривает.

Надо главное – жить широко.

Рубинштейн. Да. Это верно. Были бы… не было б войны вот.

Соколов. Война не навсегда. Немцы нами поперхнутся, как жиром. Как жир в горле встанет, и пиздец. И чаем уж не запить!

Все смеются.

Волобуев. Немцы как рассуждают – Россия велика, отступать некуда. И прут напролом. Думают, мы дураки. А товарищ Сталин им подготовил яму.

Пухов. Точно. Волчью яму такую, знаете, я когда был у деда, он мне показывал, как они это, ну, волков давят, они такие ямы роют, вот выроют… и давай ждать. Ждут, ждут, потом раз – волк свалился, и пиздец!

Волобуев. Товарищ Сталин всегда начеку. Он их заманивал, а теперь заманил и говорит – хватит заманивать, пора их по пизде мешалкой бить!

Соколов. По копчику!

Все смеются.

Пухов. Им наш мороз не нравится. Привыкли потеть. А пот и мороз – вещи ой как неприятные!

Соколов. Потом можно как жиром поперхнуться!

Пухов. Как поперхнешься – и все! Будут кричать капут!

Все смеются.

Волобуев. Пойду отолью, заодно своих орлов посмотрю.

Соколов. Слышь, Вить, ты скажи там старшине вашему: пусть моим пару корзин подбросит. Он обещал.

Волобуев. Лады.

Выходит.

Денисов. Пойду-ка и я.

Выходит вслед за Волобуевым.

Пухов. Да… пот нам как раз на руку.

Разворачивает газету, жуя кусок хлеба, принимается читать.

Имя Ленина снова и снова влипаро повторяет великий народ. И как самое близкое слово урпаро имя Ленина в сердце живет. И советская наша держава барбидо, и великих побед торжество – это Ленина гений и слава карбидо и бессмертное дело его. Мы в работе большой не устанем, моркосы! И сильней нашей Родины нет, если партии теплым дыханьем обросы каждый подвиг народа согрет. Я вам стихи читать начну, я расскажу вам, дети, годо, как в голод девочку одну Ильич однажды встретил бодо. Чтоб наша красная звезда была навеки с нами мето, тогда, в те трудные года, сражались мы с врагами бето. И Ленин очень занят был, но взял с собой малышку пата, ее согрел и накормил, достал с картинкой книжку брата. Среди больших и важных дел смог малое увидеть кока… Людей любить Ильич умел, умел и ненавидеть вока. Он ненавидел всех господ, царя и генералов кало, зато любил простой народ, любил детишек малых мало. И все ребята в наши дни растут, как сад весенний упо. Так пусть стараются они такими быть, как Ленин вупо. Его портрет – обсосиум, говнеро, его портрет – обсосиум айя. Портрет его, кто волею горерро соединил обросиум ойя. Его портрет, который наши крупсы цветами любят украшать, – портрет того, кто в глубине обсупсы, как солнце, землю будет озарять.

Рубинштейн. Хорошо сказано!

Соколов. А я вот думаю, что, ну, цветами украшают, когда гробы, то всегда почему-то они пахнут как-то сильно…

Пухов. Ну, это от цветов зависит.

Рубинштейн. Точно. Цветы – разные бывают.

Пухов. У нас в палисаде вон росли какие желтые такие шары. И совсем не пахли. А мята – ёптэть, и не цветок, а воняла, как не знаю что.

Рубинштейн. Цветы бывают очень красивы.

Пухов. Да ну… цветы и цветы. Чего тут.

Соколов. Нет, Ваня, ты неправ. Цветы приносят людям радость.

Пухов. Радость, радость. Тут вон война, а ты – радость! Моя рота вон в самом говенном блиндаже мерзнет. А тут – цветы, радость.

Рубинштейн. Да ладно, Вань. Всем сейчас холодно. Тут ведь время-то военное, тут и мороз, а не пот, как мы все говорим. Мороз. Теперь вон морозит как. А потом лето будет и война кончится.

Пухов. Да. Жди, кончится. Она еще долго будет. Война теперь – это не в штыковую атаку “ура” кричать. Тут вон техника, артиллерия…

Рубинштейн. Артиллерия – бог войны, Ваня, это абсолютная правда.

Пухов. А как же. Когда снаряды – одно, а стрелять из ружей – совсем другое.

Соколов. Главное, ребята, это что все мы верим в победу. Верим товарищу Сталину. Россия велика, весь народ с нами, а мороз или там пот когда – все перетерпит наш советский человек.

Пухов. Перетерпит. Но гадов разных будет много.

Соколов. Всех гадов, дезертиров, шпионов – к стенке, и все. Их надо выявлять, выводить, так сказать, на чистую воду, и все тут. А победа будет за нами. И дело тут вовсе не в бабах, как вы тут говорили. Бабы – это совсем другое, это когда мирное небо там, когда дети. Бабы – ни при чем.

Рубинштейн. Бабы – конечно, но люди иногда хотят определенности.

Пухов. Да уж, еб твою! Определенности! Тут бить врага надо, а ты про разную хуйню! Воевать надо до последней капли!