Текст книги "Русские дети (сборник)"

– Вася!.. – неожиданно раздалось над водой. – Семёнов!..

Я завертел головой и отозвался, толком не понимая, откуда шёл вроде бы знакомый женский голос и кто мог меня окликать…

Ещё минута, и к борту моей лодки подошёл красавец-швертбот[3]3
  Швертбот – беспалубная спортивная яхта с выдвижным фальшкилем. Бывают разных типов, от одноместных до многоместных.


[Закрыть].

– Нонка! – обрадованно заорал я.

Представьте, в кокпите швертбота сидела моя давняя однокашница по студенческой группе! После окончания учёбы судьба занесла Нонну в Калининград, там она вышла замуж и письма писать стала совсем редко… И вот – такая невероятная встреча.

– Как же ты меня разглядела?

Нонна хмыкнула:

– Когда я увидела твой «парус», я поняла, что это мог сделать только ты…

Она познакомила меня с мужем, сидевшим у руля. Как выяснилось, их обоих недавно перевели в Ленинград. Юра оказался спортсменом по жизни: мотоциклист, яхтсмен, рыбак, турист, автолюбитель… Меня тут же взяли на абордаж, пересадили на швертбот, привязали за кормой мою лодку и понеслись сдавать её на станцию. Именно понеслись! У меня дух захватило от скорости швертбота и его вековой красоты парусного судна. Увидев, как разгорелись у меня глаза, Юра без промедления предложил:

– Бросай ты эти мещанские забавы, приходи в яхт-клуб и выходи в море хоть каждый вечер! Я тебя со всеми познакомлю, на яхту устроиться помогу…

Надо сказать, паруса в Финском заливе я видел и раньше, но даже не думал, что однажды и сам поднимусь на борт яхты. Яхтсмены мне представлялись какими-то исключительными, особо допущенными людьми, вроде подводников, водолазов… и прочих представителей флота, о котором мне не полагалось даже мечтать. А оно, оказывается, вот оно! – и не надо никакого особого допуска, было бы желание, трудолюбие и настойчивость.

Очень скоро я в самом деле оказался причислен к лику яхтсменов!.. Теперь почти каждый вечер я буквально на крыльях летел на Петровский остров, где до сих пор размещается Центральный яхт-клуб, и попадал в праздничную и волнующую обстановку: ветер, запахи моря и олифы…

Если вы думаете, что жизнь яхтсмена состоит сплошь из увеселительных прогулок под парусом, в белых шортах и кителях, значит вы к этой жизни полностью непричастны.

Большую часть года мы занимались достаточно трудной и грязной работой по уходу за яхтами и их ремонту. Всё делалось своими руками. Я с наслаждением очищал корпус лодки и части рангоута, пропитывал их олифой, покрывал лаком, шпаклевал и красил, приводил в порядок паруса и такелаж… Вооружить швертбот и выйти под руководством инструктора в залив было запредельное счастье! Моя больная нога почему-то никого здесь не смущала. И с какой бы стати, если сам заведующий учебной частью клуба ходил на протезе, а ведь это был выдающийся спортсмен, мастер спорта и один из авторов книги «Парусный спорт» – основного учебного пособия для начинающих яхтсменов. Да и кроме меня в клубе было немало инвалидов, успешно и увлечённо ходивших под парусом!

Зимой я ездил в клуб на теоретические занятия, чтобы потом сдать экзамены и получить права рулевого с возможностью самостоятельного выхода в море. Нам преподавали несколько предметов, от которых веяло дальними странами и мудрым опытом поколений моряков. Взять хотя бы такелажное дело с его морскими узлами. Моряки не просто так их придумывали: у каждого своя задача, с которой узел прекрасно справляется, ведь именно ради этого он совершенствовался веками. Узлы меня просто завораживали.

Спустя много лет моя дочь, прошедшая почти такой же путь в яхтенном деле, принесла домой книжку по макраме. Мы с ней от души посмеялись по поводу иллюстраций, на которых над узелками трудились изящные наманикюренные пальчики. Дочь говорила, что художнику следовало бы изобразить волосатые боцманские ручищи, а объяснения перемежать добродушными матюгами, – ведь макраме родилось из плетения, которым занимались на парусных кораблях свободные от вахты матросы.

Эпоха сменилась, узлы перестали быть для нынешних моряков чем-то жизненно необходимым. Зато у дочери, которой я когда-то дал свой старый учебник и кусок Настоящего Морского Троса, никогда не развязывались ни шнурки на кроссовках, ни страховочные концы, ни петля на буксирном тросе автомобиля…

Следующим летом я вовсю ходил по вечерам на швертботе вокруг островов и по протокам, набираясь практического опыта… Радостную эйфорию едва не пресёк стоматит. Это очень противное инфекционное воспаление слизистой рта. Заболел я довольно тяжело, меня кололи пенициллином, я стал поправляться, но из-за антибиотиков ужасно ослаб, даже ходил с трудом. Меня не торопились выписывать на работу, однако со временем разрешили выходить на улицу и гулять около дома.

Я вышел во двор. Странное и непривычное ощущение: никуда не надо спешить, никаких срочных дел – садись на лавочку и грейся на солнышке. Тогда, в начале пятидесятых, продукты по ленинградским магазинам зачастую развозили гужевые телеги, зато автомобилей было совсем немного – дыши чистым воздухом на здоровье. А если пойти в недавно обустроенный парк Победы – вообще красота. Там зелёные аллеи, пруды с лодками…

И тут меня посетила конструктивная мысль: я же мог перенести свою прогулку в яхт-клуб! Там и парк, и море, и скамейки, и друзья! Сказано – сделано: через час я уже был на Петровском острове. Ко мне подходили знакомые ребята, расспрашивали, почему меня не было видно последние дни. Один из них пригласил меня выйти с ним на большом швертботе в залив. Я не хотел быть обузой и честно описал ему своё состояние. Приятель сказал, что возьмёт меня просто пассажиром, так что никакой работы делать не придётся. Как оказалось, я был такой не один: на борт поднялись его знакомые девочки. Наверное, он хотел перед ними покрасоваться.

Всё шло замечательно, погода ласковая, как на заказ… Но когда мы как следует удалились от берега и разнежились на солнышке, море устроило нам сюрприз. Засвежел ветер, поднялась волна, и рулевому стало трудно справляться одному. Девочки начали повизгивать… Тут мне волей-неволей пришлось забыть о своей немощи и заняться шкотами. А надо сказать, что управление парусами в свежую погоду требует не только опыта, но и немалых физических усилий. Нас поболтало и основательно вымочило, но до клуба мы добрались благополучно. Разоружили яхту и отправились по домам…

И только в троллейбусе я вдруг ощутил, что совершенно здоров! Никакой слабости! Ни в руках, ни в ногах! Куда подевались давешние немочи и неуверенность? Я был готов на подвиги хоть прямо сейчас! Мобилизовавшись в экстренной ситуации, организм, ни дать ни взять, позабыл о «тяжёлой болезни» – и напрочь вышиб её вон.

Кажется, в народе это называется «клином клин вышибать». Когда мы с женой уже были на пенсии, всю нашу семью – и тоже посреди лета – как-то раз накрыло бронхитом. Для супруги пришлось даже вызвать врача из поликлиники Академии наук, к которой мы все были приписаны. По настоянию жены докторша осмотрела также и дочь. Той явно этого не хотелось, но делать нечего – уступила. Зато потом переплевалась по поводу длинного перечня выписанных ей медикаментов:

– Куда столько? Не ясно, что организм уже справился? Лучше бы турпоход прописала…

Круг моих знакомых по клубу всё расширялся, и меня стали приглашать на килевые яхты – то просто в залив, то в поход на день-два.

Более или менее крупная килевая яхта – это настоящее серьёзное морское судно с командой из нескольких человек. Она способна плавать и в открытом море, и в штормовых условиях. Скоро один из очень авторитетных яхтенных капитанов предложил мне пойти с ним на двухмачтовом «Ушкуйнике» в крейсерское плавание по Балтийскому морю.

Это был подарок судьбы. Я с энтузиазмом принял участие в подготовке яхты к походу и приурочил свой отпуск к запланированному сроку отплытия. Учитывая непредсказуемость погоды и другие возможные осложнения, капитан планировал сперва с минимальными остановками достичь конечного пункта, а уже на обратном пути, сообразуясь с запасом времени, заходить в попутные портовые города с их достопримечательностями… и, конечно же, магазинами. Мы ведь жили в эпоху сплошных дефицитов: шанс купить хорошую книгу или что-нибудь для домашнего хозяйства порой подворачивался в самом неожиданном месте, и все это понимали. Попав в другой город, советский человек при малейшей возможности отправлялся по магазинам, вовсе не будучи, как теперь говорят, шопоголиком.

Когда у нас появились современные торговые центры, моим основным средством бытового передвижения успело стать инвалидное кресло. Затарив его в машину, дочь повезла меня на «экскурсию» для расширения кругозора. Я торжественно катил по огромному гипермаркету, толкал впереди тележку с покупками и чувствовал себя почти как на той первомайской демонстрации в Ярославле. Музыка, празднично-приподнятая атмосфера, вежливость персонала… и то, насколько здорово всё организовано, в том числе и для покупателей-инвалидов.

Магазины времён моей молодости были совсем не такими…

Наш экипаж состоял из одиннадцати человек. Капитану подчинялись три вахтенных начальника, боцман и шесть матросов. Было уряжено три вахтенных смены, которые сменяли друг друга по голландской системе: ночная («собачья») вахта с полуночи до четырёх утра, затем с четырёх до восьми, следующая с восьми до четырнадцати, потом с четырнадцати до двадцати и наконец – самая приятная вечерняя вахта с восьми вечера до полуночи. Эта вахта особенно хороша потому, что за ней следует полноценный восьмичасовой сон в привычное для организма время суток. Вахт пять, вахтенных смен в экипаже три, – каждой смене приходится каждый раз дежурить в разное время. Естественно, во время авралов – швартовка, смена парусов, взятие рифов, постановка на якорь или снятие с якоря, – привлекаются подвахтенные, то есть предыдущая смена, или даже вся команда.

В восемь утра, согласно морским традициям, мы поднимали флаг Советского Союза. Если расходились со встречным судном, то в знак приветствия и уважения временно приспускали его, а окончательно убирали с заходом солнца. На грот-мачте же у нас красовался вымпел нашего яхт-клуба.

Переходы могли продолжаться непрерывно по несколько суток, то есть ночью плавание не прекращалось. Мы получали необходимый набор морских карт, в которые вносили все исправления и изменения, публикуемые в «Извещениях мореплавателям», а также соответствующие тома Лоций, где имелись подробные словесные описания районов плавания и графические иллюстрации. На борту также имелись справочные книги по маякам, створам, вехам и другим навигационным знакам. Из штурманского оборудования, кроме биноклей, имелись два компаса (у нас было принято поморскому ставить ударение на втором слоге): один – большой штурманский с пеленгатором, на крышке входного люка, и второй, поменьше – в кокпите рядом с местом рулевого. Для удобства вахтенного начальника поблизости от входа во внутреннее помещение яхты располагался откидной штурманский столик с карандашами, резинками, транспортиром и линейкой для прокладки курса и пеленгования.

У штурманской работы немало премудростей. Достаточно будет сказать, что на карту должен наноситься истинный курс или пеленг, компас же показывает направление не на географический полюс, а на магнитный. Эта разница называется склонением. Оно с течением времени изменяется, что тоже необходимо учитывать. Кроме того, подверженные магнетизму предметы, находящиеся на судне, искажают внешнее магнитное поле Земли (особенно массивный чугунный фальшкиль). Эта ошибка называется девиацией, и её величина зависит от курса яхты. Для определения диаграммы девиации нужно своевременно побывать на специальном полигоне, где с помощью береговых ориентиров меряют девиацию на разных курсах.

Ну как? По-прежнему считаете яхтенное дело безмятежной увеселительной прогулкой?..

Лоция и навигация мне всегда казались делом очень увлекательным, поэтому, будучи в этом первом походе самым что ни на есть простым матросом, я не упускал возможности свериться с картой, провести пеленгацию для определения места, почитать нужный раздел в лоции, благо этому никто не препятствовал.

Как ни смешно – очень неплохо освоив науку морских карт (я был рулевым первого класса, что соответствует КМС в других видах спорта), с обычными картами и городскими атласами я неоднократно оказывался совершенно беспомощен. Когда моё место за рулём семейного автомобиля перешло к дочери, я стал выполнять обязанности штурмана – и временами справлялся с ними так, что дочь называла меня «преподавателем той школы, где учился Сусанин».

Всё относительно…

Внутри яхты для приготовления пищи был оборудован небольшой закуток, который язык не поворачивается назвать камбузом. Там на специальном кардане подвешивался примус. Штатного кока не было, и еду готовила очередная вахта. Теперь примуса не в моде, а тогда это был единственный инструмент. Для приведения его в действие надо было в специальную чашечку налить керосина и поджечь его. Этот коптящий факел накалял горелку, после чего полагалось накачать примус воздухом и вывести его на нужный режим. Форсунка горелки часто засорялась, и её прочищали специальными иголками.

Я об этом так подробно рассказываю, чтобы вы, любезный читатель, могли себе представить, каково это делать в свежую погоду, в шторм, когда яхту не то чтобы качает – просто швыряет. Половина команды валяется с приступами морской болезни и ни на что другое не реагирует, вахту несут только те, кто не подвержен качке или научился справляться. А ведь во время шторма работы особенно много: надо следить за курсом и за обстановкой, брать рифы, менять паруса… К счастью, меня морская болезнь не брала совершенно, и поскольку из-за своей ноги я в палубную команду не годился, мне поручали или держать курс на руле, или варить упрощённые штормовые обеды. Тем, кто мок и трудился на палубе, горячая еда была очень нужна…

Есть устойчивое мнение, будто подверженность морской болезни определяется врождёнными свойствами вестибулярного аппарата: тебя либо укачивает, либо нет, и ничего поделать с этим нельзя. Зря ли от качки всю жизнь мучился знаменитый адмирал Нельсон: даже на его надгробии изображён больной лев! Тем не менее на самом деле всё сложней. Когда я привёл на яхту подросшую дочь, её поначалу укачивало едва ли не у причала. Однако постепенно, года за два, она адаптировалась – да так, что никакая штормовая качка уже её не брала.

А вот то, что укачивание очень зависит от морального состояния и занятости делом, это правда святая. Однажды мы с дочерью затащили на яхту, в короткое путешествие на выходные, мою жену. Галя была человеком не просто сухопутным. Её жестоко укачивало и в самолёте, и в троллейбусе, и даже в трамвае. А тут – яхта!.. Уступив наконец нашим уговорам, она запаслась всеми средствами от морской болезни, какие только продавались в аптеке, и всё равно приготовилась погибнуть в страшных мучениях.

Переход «туда» – на кронштадтский форт Обручев – прошёл как по маслу. На обратном пути мы сперва заштилели, потом налетел очень неслабый шквал. Совсем рядом полыхали молнии, яхта бешено неслась вперёд, кренясь, проваливаясь и взмывая… Кое у кого зеленели лица даже на палубе. А внизу, у камбузного кардана, где под кастрюлей полыхал уже не примус, а газовая горелка, увлечённо трудилась моя жена. Она не обращала на качку никакого внимания.

В советские времена бытовала одна шутка, я как-то встретил её даже в кроссворде. Фраза выглядела так: «Спортсмен, который, по мнению пищевой промышленности, только завтракает». Ответ гласил: «турист». Мы, яхтсмены, в зависимости от обстоятельств считались то гонщиками, то туристами. Значит, по крайней мере завтракать нам полагалось. И не только консервами, ведь какой-никакой камбуз на яхте всё же устраивался. А вот что касается наоборот… Когда где-нибудь на стоянке появлялась яхта с обустроенным гальюном, остальные экипажи сбегались посмотреть на экзотику. На большинстве яхт, даже крупных крейсерских, туалетов не наблюдалось. Для отправления естественных потребностей приходилось, держась за ванты подветренного борта, просто свешивать пятую точку над водой. А ведь эти потребности имеют свойство настигать в самый неподходящий момент, к примеру в холодную штормовую ночь, на «мокром» курсе, когда с каждой волной яхту «моет» – гребни волн захлёстывают через борт, так что вахтенные работают в непромоканцах…

Ещё конструкторы яхт, кажется, понимают, что яхтсменам, свободным от вахты, иногда требуется поспать. В корпусе устроены спальные места, по числу которых, собственно, и набирается экипаж для дальних походов. Два самых, на мой взгляд, удобных места – никуда не свалишься ни при какой качке – расположены прямо под палубой, между кокпитом и бортами. Яхтсмены их называют «гробами». Человеку с клаустрофобией делать там нечего, да и вахтенные бегают у тебя прямо по голове, но после серьёзной работы всё равно спишь как убитый.

В первом же большом походе дочери достался в качестве спального места пресловутый гроб. Потом наступил сентябрь, а с ним и школьное сочинение, посвящённое летним впечатлениям. Я наполовину шутя предложил озаглавить его «Жизнь в гробу, или Как я провела лето». Дочь пришла в восторг, но к тому времени она уже знала, что с чувством юмора у школьных преподавателей напряжённо. Поэтому эксперимент решили не запускать.

На парусной яхте море совсем рядом с тобой. Можно опустить руку за борт и потрогать волну. Или волна сама приходит к тебе – летит прямо в лицо. Это совсем не то что на большом корабле. Здесь ты с морской стихией общаешься без посредников. Иногда во время трудной ночной вахты, когда мокнешь и зябнешь и до смерти хочется спать, из глубины сознания помимо воли выползает вопрос: «А оно мне надо?..»

Это быстро проходит.

Праздный вечер перед телевизором не оставляет воспоминаний. Как и та безмятежная увеселительная прогулка. А вот если можешь сказать: «Я преодолел! Я смог! Я сумел!» – это совсем другое дело…

Мой товарищ рассказывал, как во время свирепого шторма они вынуждены были укрыться от непогоды в бухточке одного из небольших островов. Постоянных жителей там не было, только пограничная застава. Документы у терпящих бедствие (тогда с этим были большие строгости) оказались в порядке, им позволили пришвартоваться и встретили гостеприимно. Разговорились. Молодые ребята-пограничники никак не могли взять в толк, что заставило яхтсменов проводить свой отпуск в море, вдали от цивилизации.

– Ну, мы-то здесь по долгу службы. А вы чего ради? Неужели на большой земле ничего интереснее не нашли?..

И правда – чего ради? В наших походах мы не преследовали отчётливых спортивных целей, не метили ни в престижную кругосветку, ни в олимпийскую сборную. Теперь я думаю, что мы, пускай неосознанно, стремились к гармонии, истине и красоте, прокладывали Путь к недосягаемой духовной вершине. Как говорят японские мастера, нет разницы, чем заниматься – каллиграфией или карате, лишь бы это был Путь.

Следующее поколение яхтсменов было уже гораздо больше ориентировано на спорт.

– Мы – гоняемся, – высокомерно сказал мне один из них. – Боремся за призовые места. А вы чем заняты? – И по чти презрительно бросил: – Катаетесь!

Я тогда не нашёлся, что ответить ему.

Во время походов меня не покидало ощущение какой-то вековой гармонии между морем, ветром и парусным судном. Оно не прёт напролом сквозь бурные волны, «побеждая» стихию мощью двигателя и прочностью корпуса. Нет, парусник вписывается в природу, действуя в согласии с её законами, и стихия оказывается на его стороне. Если не происходит ничего совсем уж запредельного, шторма для парусной яхты при умелом управлении не слишком страшны. Шторм с более или менее попутным ветром просто подарок судьбы, судно летит как на крыльях. Это удивительное ощущение: каждая волна, накатывающая с кормы, воспринимается как дружеская рука, подталкивающая вперёд. Встречный ветер тоже не представляет особой опасности, он лишь требует изнурительной лавировки и сильно замедляет продвижение по генеральному курсу.

Суда с механическим двигателем при сильном ветре чувствуют себя намного хуже. Высокий корпус обладает большой парусностью, это порождает дрейф, с которым двигатель может и не справиться. Как говорят, не выгрести против ветра. А уж как «валяет» на волнах моторное судно, не имеющее возможности опереться на ветер! Ветер ему враг, а яхте – союзник.

Почему-то мне всегда приходит на ум сравнение птиц и самолётов. Птицы, затрачивая минимум энергии, легко маневрируют в полёте, могут опуститься в любом месте, даже на ветке в гуще кроны дерева, а самолёты ломятся через пространство напрямик, расходуя при этом огромное количество энергии. Во время девятибалльного шторма, когда ветер срывал гребни, я с восхищением наблюдал за чайками. Они невозмутимо курсировали вдоль впадин между волнами, высматривая добычу и лишь слегка работая крыльями. Ветер даже не ерошил им перьев…

В одном походе мы во время сильного шторма вошли в тогда ещё советский порт Клайпеду, укрылись за его защитными сооружениями и вместе с другими судами – в основном рыболовецкими – стали дожидаться досмотра пограничников. Слово «экстрим» было тогда не в ходу, да мы и не считали ситуацию сколько-нибудь экстремальной. Ну, порвал ветер старенький латаный грот-парус, и что? Поставили штормовые паруса и уверенно добрались до порта. Могли бы идти и дальше, просто мокнуть надоело.

Я даже удивился повышенному вниманию и откровенному восхищению подошедших моряков. Нас хвалили и всё спрашивали:

– Как это вы в такой шторм – да на подобной скорлупке?..

Сколько мы ни объясняли, что к чему, – ребята так и не поняли.

Рядом стоял сейнер, и с него в знак уважения нам подарили целое ведро свежайшей трески. Я, вообще-то, не особый ценитель рыбы, но честно вам скажу – ничего более вкусного в своей жизни не пробовал.

Как-то в информационной программе прозвучало тревожное сообщение с Чукотки: ведутся поиски пропавшего в пургу вездехода, перевозившего детей.

– Поехали бы на оленях или на собаках да с опытным каюром, – мрачно буркнула дочь, – небось, никого бы разыскивать не пришлось!

Я с ней согласился.

Я уже упоминал, что мне приходилось частенько нести вахту за рулём. Это дело было по душе. Удерживать яхту на заданном курсе требовалось, сверяясь со стрелкой второго компаса, укреплённого на банке кокпита рядом с румпелем (рычагом руля). Конечно, неотрывно смотреть в компас невозможно, но этого и не требуется. Хороший рулевой не только чувствует курс, – он использует всевозможные ориентиры на берегу, на воде и на небе. Днём это может быть даже облако, а ночью – созвездие. Правда, облака несёт ветер, а созвездия вместе со всем небесным сводом поворачиваются вокруг Полярной звезды. Одни созвездия заходят, другие поднимаются над горизонтом, и ты чувствуешь себя крохотной частицей великого целого, мыслящей крупинкой необъятного мироздания…

Управляя яхтой, я быстро обнаружил, что сам привношу дополнительную магнитную девиацию. Дело в том, что я на свою больную ногу надеваю специальный поддерживающий аппарат. Он состоит из кожаных шнурованных гильз, скреплённых стальными шинами. Вот они-то и искажают магнитное поле. Пришлось мне учитывать это обстоятельство, располагаясь возле компаса.

Один из наших вахтенных начальников был добродушным балагуром и насмешником, большим любителем прихвастнуть. Однажды он принялся распекать молодого матроса за невнимательность на руле: судно изрядно рыскало. Матрос, оправдывая своё неумение, принялся жаловаться на волну, на порывистый ветер…

– Смотри и учись! – прозвучало в ответ. – Я сейчас в пределах одного градуса яхту проведу!

И он без промедления уселся за руль.

У меня, как когда-то в детстве, сработала шкодливая жилка.

– Ну-ка, ну-ка… – И я с самым заинтересованным видом придвинулся поближе к компасу.

Вахтенный начальник действительно очень хорошо управлялся… пока я не приблизил к компасу свою левую ногу с её стальными шинками. Картушка тотчас покатилась в сторону! Какой там «один градус», какое что!.. Парень ахнул, налёг на румпель, судно резко пошло в сторону, грозя совершить опасную смену галса… Я тотчас убрал свою злокозненную ногу и сполна насладился конфузом рулевого, мигом бросившего яхту в обратную сторону. Он недоумевал. А когда я раскрыл причину происшедшего – в первый момент порывался дать в ухо, но смешливый характер всё-таки взял своё, да и пошатнувшаяся было репутация рулевого была спасена.

На самом деле, когда люди оказываются в изоляции и в довольно-таки скученных условиях, без шутки и смеха им никуда. Иначе недолго и перессориться, и последствия могут быть самыми серьёзными. Когда моя дочь стала плотно изучать викингов, ходивших, как известно, в далёкие плавания, я даже не удивился, узнав, что эти вроде бы замкнутые, суровые люди использовали любой предлог для розыгрыша и подначки.

Всё становится понятным, когда прочувствуешь это сам.

Знакомая дочери, детская поэтесса, написала милое стихотворение про бакен, который весело пляшет в волнах, указывая судам путь «в Кронштадт и Лахту». Дочь попыталась ей объяснить, что бакен – это на реке, а в море всё-таки буй. И ещё, что помимо раскраски и светового сигнала буй снабжён ревуном, который помогает судоводителю не сбиться с фарватера при плохой видимости, например в тумане. Когда буй раскачивается на волне, специальное устройство на одной её фазе набирает воздух в особую полость. На другой фазе воздух выталкивается через гудок, и буй ревёт. Но что это за звук! Это жуткие, ни с чем не сравнимые рыдания, вздохи и стоны из загробного мира!..

– Я так вижу, – обиделась поэтесса, мельком наблюдавшая буй из окошка быстроходной «Ракеты».

Однажды вечером, когда я сладко спал перед ночной вахтой, меня растолкали и потребовали наверх к капитану. Зевая и досадуя, я выбрался на палубу… Капитан указал мне на подаваемые с довольно далёкого и уже невидимого в сумерках берега световые сигналы, явно предназначенные нам. Капитан знал, что во время войны мне довелось служить в разведке радистом, и просил прочитать световое послание, судя по всему исходившее от пограничников. В войну я сигналы азбуки Морзе принимал на слух, да ещё интерпретировал их латынью… Но обстоятельства требовали – пришлось поднатужиться. По счастью, в яхтенном хозяйстве нашёлся карманный фонарик, снабжённый кнопкой, и я вступил в переговоры. Пограничники с поста запрашивали название яхты, её номер и наш маршрут. Я ответил. Погранпост удовлетворился и пожелал нам счастливого плавания. Если бы мы не отозвались, они выслали бы катер и задержали нас для досмотра.

Интересно, как решали бы подобную проблему сейчас, в случае отказа рации и сотовых телефонов? Азбуку Морзе теперь почти никто не знает, о семафорной азбуке я уже вовсе молчу. Когда в кино показывают работу радиста на ключе или матроса, размахивающего флажками, «передают» они, как правило, откровенную галиматью.

А с телеэкрана нас запугивают апокалипсисом: солнечная вспышка вот-вот лишит нас Интернета, мобильной связи и GPS, и тогда всё – хаос, крах, прекращение цивилизации. Может, лучше всё-таки не забывать про основы?

Несколько лет назад в Москве случилась крупная авария в энергосети, город буквально «погас». В новостях показали заседание городского правительства: на фоне приунывших коллег невозмутимым выглядел только транспортный министр.

– А что? – сказал он. – Хоть сейчас выгоним на линию тепловозы. А совсем припечёт, так у нас под рукой паровозы законсервированные стоят…

Вот это по-нашенски!

…А зелёный луч в том своём походе, который мне казался последним, я всё-таки увидел. Яркая изумрудная звёздочка плавно зажглась на далёком горизонте, куда как раз уходил краешек солнца. Она горела секунды две, затем так же плавно угасла… Красота неописуемая! Такая, что даже не хочется рассуждать об особенностях преломления света и особых атмосферных условиях. Красоте это не нужно.

Море прощалось со мной, зная, что я непременно вернусь…

Дважды в своей жизни я оказывался «предметом исследования» у людей, называвших себя экстрасенсами. И буквально первым, что я слышал от обеих довольно экзальтированных дам, было:

– Вы умрёте от воды!

Тут впору задаться вопросом об этике. Вот так взять и с бухты-барахты вывалить человеку достаточно пугающую информацию? А кроме того, с тех высот, на которых я в данное время витаю, позвольте ответственно заявить: не сбылось! Я умер вовсе не от воды. И даже не от внутренних жидкостей, – хотя они, как и тот пруд в Серебрянке, однажды всерьёз пытались меня погубить.

В юности я подхватил жуткий плеврит. Если кто не в курсе, это болезнь, при которой плевральная полость, окружающая лёгкие, начинает заполняться жидкостью. Она мешает им расправляться и давать кислород организму. Заболев, я тут же полез в медицинскую литературу. Сам себе поставил диагноз – и до посинения спорил с врачихой забытой Богом больницы, где меня столь же упорно, сколь безуспешно лечили от воспаления лёгких. Докторша в итоге признала мою правоту и наконец-то назначила спасительную процедуру. Мне вставили между нижними рёбрами длинную толстую иглу и откачали большой стакан чего-то зеленоватого. С этого момента я начал поправляться.

А доморощенных экстрасенсов я никогда не боялся. Мне было с чем сравнивать: я самому Вольфу Мессингу когда-то пожимал руку. Но это, как говорится, уже совсем другая история…