Текст книги "Прощай Дебора"

Глава 14
Камушек преткновения

 
Два чувства дивно близки нам —
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
 

Пушкин, Черновой набросок

«Почему же он не уехал с женой и дочкой в Израиль? Зачем разрушил свою семью?» – вопросы эти долго продолжали мучить Скундина. С самого начала он полагал, что его остановило тогда чувство патриотизма, и он долгое время жил с этим самообольщением. Но потом один случай разрушил все иллюзии, заодно заставив Скундина, в который раз, усомниться в своем умении найти наиболее точное в контексте слово – главном умении настоящего писателя…

Среди мероприятий по военно-патриотическому воспитанию молодежи какое-то время широко практиковалось приглашение ветеранов Великой Отечественной войны на встречу со школьниками в канун юбилейных дат. Скундин всегда с готовностью откликался на подобные приглашения. Вот и в тот раз, в декабре 2001 года, когда праздновалась 60-летняя годовщина битвы под Москвой, выступая перед шестиклассниками школы, расположенной недалеко от его дома, Скундин старался передать великое чувство патриотического подъема, которое поддерживало москвичей в те тяжелейшие дни. Он говорил:

– Я видел жизнь детей осажденной Москвы конца 41-го – начала 42-го: отцы – на фронте, матери – по 12 и более часов на работе, школы закрыты, поэтому все обязанности по воспитанию малышей, по ведению домашнего хозяйства легли на плечи 13-, 14-летних ребят. Более старшие дети днем работали на оборону на заводах и фабриках, а по ночам помогали тушить зажигалки, сбрасывавшиеся с немецких самолетов, бомбивших Москву Надо было видеть этих детей – с несмываемыми от машинного масла и эмульсии руками, точивших на станках снарядные донышки и другие части боеприпасов и оружия. Они готовили орудия смерти ради жизни на земле. А в 17 лет, как и я, пошли на фронт…

Ребята внимательно и, вроде бы, с интересом слушали Скундина. По окончании его выступления учительница стала благодарить ветерана от имен всех ребят и от себя лично, но Скундину захотелось хотя бы еще чуть-чуть продлить свою, как ему казалось, удавшуюся лекцию. И тогда он, прервав учительницу, спросил ее: «А может, у ребят есть каких-нибудь вопросы?». Учительница переадресовала вопрос Скундина классу, и тут встал один мальчик и спросил:

– А почему в Интернете написано… мы с папой сами читали, что патриотизм – это последнее прибежище негодяя?

– Что-что? – это после всеобщего секундного замешательства раздался готовый сорваться в крик голос молоденькой учительницы, – Блинчиков, что ты сказал? Какого негодяя?..

– Э-э-э, позвольте мне ответить молодому человеку. – Скундин понятия не имел, о чем он будет сейчас говорить, но понимал, что сказать что-то, именно сейчас, необходимо. «Что же мне ответить этому негодяйчику? – злость переполняла Скундина, но мозг продолжал работать спокойно. – Так, по-видимому, это довольно известный афоризм… Негодяй, негодяй… Ха! Это же Гитлер… Гитлер!.. Ну, конечно, как же я сразу не подумал!»…

– Наталья Ивановна, позвольте я отвечу… Спасибо, Наталья Ивановна. Ребята! Есть такие люди, которые называются политиками, работа которых управлять государством. Работа эта сложная, и подчас грязная, часто сопряженная с обманом, которым пользуются ради достижения даже благих целей. Любимый афоризм политика: «Цель оправдывает средства», а потому в политике возможны и необходимы звонкие фразы, в которых могут быть извращены самые святые понятия. Все вы слышали о политике по фамилии Гитлер. Фразу о последнем прибежище негодяя, как будто, специально придумали про него. Гитлер извратил прекрасное понятие патриотизм, подменив его шовинизмом, лозунгами «Германия превыше всего», «Германия для немцев» и так далее. Все знают, к чему это привело…

Дома, когда злость прошла окончательно, Скундин попробовал более обстоятельно обдумать каверзный афоризм. И чем больше он думал, сопоставлял слова и дела сегодняшних патриотов, тем менее привлекательным ему начинало казаться понятие патриотизм. И тогда он решил навестить своего дальнего родственника Виктора Ратомского, с которым, несмотря на 12-летнюю разницу в возрасте, его связывала давняя дружба, и у которого, в отличие от Скундина, имелся дома компьютер с Интернетом. Их дружба питалась общим интересом к литературе, и, в частности, любовью к Пушкину. При этом, как ни странно, в отношении Пушкина они были непримиримыми противниками: Ратомский был на стороне пушкинистов, правда, с оговоркой – «лучше такие, чем никакие», а для Скундина суждения о творчестве Пушкина всяких там Белинских, Достоевских, Ахматовых и прочих великих были пустым звуком, поскольку в них было очень мало Пушкина и много их самих. «Чтобы понять Пушкина, нужно читать Пушкина и только Пушкина», – любил повторять Скундин.

Виктор с женой Татьяной и незамужней дочерью Ириной жили в Кунцево, в двухкомнатной квартире 9-этажного кирпичного дома. Достигнув пенсионного возраста, Ратомский продолжил работать в «Обществе книголюбов» – некогда богатой и влиятельной организации, в 90-х годах превратившейся в богадельную синекуру. Вот и в тот день, после звонка Скундина, Виктор мгновенно отбыл с работы по неотложному делу, чтобы ждать друга у себя дома, «ровно к двум часам, как раз к Татьяниному обеду».

Фирменный Татьянин борщ был превосходен, куриные котлетки – бесподобны… Увы, Интернет, на который рассчитывал Скундин и о котором он упомянул в конце своего, «под борщ», рассказа о скандальной лекции в школе, оказался почему-то недоступен: то ли линия оказалась перегруженной, то ли какая-то карта закончилась, то ли еще что-то – Скундин плохо разбирался в этих персональных компьютерах.

– A-а, ерунда, ничего страшного, – успокоил его Виктор, – я в курсе вопроса. Я говорил тебе, что на той неделе к нам в Правление заходил Харитоньев Андрей Андреевич? Нет? Ну, вот сейчас говорю. Как-нибудь потом я расскажу тебе об этом поподробнее… Между прочим, этот бывший диссидент рассказывал нам о своем видении нынешней национальной идеи и, как раз, о роли патриотизма. Но, по-моему, у него много спорного… Да. Так вот, после той встречи я сразу слазил в Интернет и вычитал, что там имеется о патриотизме. Самое интересное из того что я там нашел – это изначальное определение патриота, которое принадлежит англичанину Самуэлю Джонсону… Слышал о таком? Нет? – Ну так знай: он шекспировед, поэт и политик 18 века, но главное, он неординарно умный человек, у которого каждое слово на вес золота. Возьмем тот же патриотизм… Вот ты, Николай, как ты понимаешь, кто такой патриот?

– Ну, как кто? Это человек, который любит свою Родину.

Так?

– Вот, и я раньше так думал. А у Джонсона сказано нечто другое. Сейчас, сейчас… Я специально выписал… Так, где моя записная книжка? Ага, вот… Слушай: «Патриот – это тот, чьей руководящей страстью является любовь к своей стране». Почувствовал разницу? Да или нет?

– Н – нет. Хотя, хотя… Родина… э-э… отчизна – это… это, по-видимому, понятие личное, даже, можно сказать, интимное, такое же как отец или мать… Так? В то время как страна, или государство… это, это…

– Совершенно правильно: а государство – это понятие политическое, и, значит, патриотизм, по определению Джонсона, следует отнести к прерогативе политиков, и только политиков! Отсюда, кстати, и его знаменитая, разозлившая тебя фраза о последнем прибежище негодяя — да-да, он первый ее сказал, отнеся ее к своим политическим противникам. Потом еще Лев

Толстой клеймил этой фразой царское правительство за ввязывание России в войну с Японией. А возьми нынешних записных российских патриотов! Это же прямо щедринские персонажи, помнишь: «На патриотизм стали напирать. Видимо, проворовались…». Согласен?

– В принципе, да… То есть, ты хочешь сказать, что честному человеку употреблять слова «патриот» и «патриотизм» не стоит…

– Да это не я хочу сказать, а это уже давно сказали умнейшие и честнейшие люди. Равно как нельзя всуе произносить слово «Россия». Например, когда я вижу по телевизору, так называемых, простых русских патриотов, на европейских футбольных трибунах вопящих «Россия, Россия…», у меня сразу возникает резонный вопрос: Откуда у этих упившихся, толстомордых, молодых людей деньги на такое недешевое развлечение? Вот Вы оба скажите мне, откуда?.. А визжащие как недорезанные поросята девки! Это же какие-то роботы, настроенные исключительно на публичное выражение якобы распирающих их чувств-с! Попугаихи, не способные ни к чему, кроме как подражать клакершам первых концертов «Битлз»… Ну, скажите мне, откуда появилась эта пустоголовая молодежь, объясните, на чьи деньги они живут?..

– Ну, Витя, ну, пожалуйста… – вместо ответа начала его успокаивать жена, но он уже разошелся не на шутку:

– А я скажу: это всё ворованные деньги – и либо он сам вор, либо его папа вор!.. У-у, сволочи… Как же точно нынешнюю Россию предсказал Щедрин: «Если я усну и проснусь через сто лет и меня спросят, что сейчас происходит в России, я отвечу: пьют и воруют»…

– Ну, Витя, ну, пожалуйста… Тебе же нельзя такволноваться, – вновь перебила его жена.

– Всё, всё, Танюша. Я спокоен. Но во что превратили сейчас мораль, совесть… Всё, всё, молчу…

– Виктор, а как насчет шахмат? – желая окончательно разрядить обстановку, спросил Скундин, – может сгоняем партейку-другую?

– И правда, – поддержала Николая Татьяна, – а я пока чайку заварю…

В тот вечер Скундин возвращался домой в приподнятом настроении. Во-первых, он был доволен тем, что сумел очень искусно, так, что Виктор ничего не заметил, проиграть ему 2 партии из 3-х, – Виктор радовался как ребенок, т. к. подобного успеха у него не было очень давно. Но главная причина была в том, что Скундин теперь точно знал, почему он не уехал из России: «Какой там патриотизм? И, конечно, не любовь к государству пьяниц и воров заставила его сегодня по дороге домой на Преображенку выйти из метро на остановку раньше, в Сокольниках»…

Ноги будто сами привели его к пустырю, где раньше стоял дом, в котором прошло его детство, и который снесли лет тридцать назад. Вспомнились любовь к родному пепелищу и любовь к отеческим гробам – два чувства, на которые Пушкин расщепил чувство любви к Родине. «Только я, – подумалось тут Скундину, – заменил бы любовь – чувство сложное и слишком заезженное поэтами, на слово тяга».

– Но как же, как на таком маленьком участке земли могло поместиться так много?.. Одноэтажный дом, в котором проживало раз, два… тридцать человек, за ним, в глубине двора, двухэтажная дача с палисадником – на первом этаже жила семья Пыриных, а на втором две злые старухи, всегда громко ругавшиеся, когда к ним за забор залетал мяч; по краям двора семейные сараи, где хранились дрова… И ведь еще был сам двор, казавшийся нам, ребятам, таким огромным… здесь мы играли в чижика и в вышибалы, в штандар и в городки, в ножички и в пристеночки… зимой строили горку с трамплином, весной главным развлечением были ручьи и запруды… Вот и мое первое воспоминание связано с эти двором: я ползу в высокой траве к дереву с огромным дуплом… Сколько мне тогда было? Три года? Четыре? – мысли-воспоминания несли Скундина дальше, со своего двора на соседний, на более взрослые игры, вроде казаков-разбой-ников, иногда заканчивавшиеся драками двор на двор. И было Скундину на родном кусочке земли так хорошо и, главное, всё так понятно…

По самой середине пустыря вниз к дороге шла ложбинка, дно которой устилали чуть скованные первыми морозами маленькие камушки, те самые камушки, которые много лет назад он видел в глубине ручейка, когда пускал по нему кораблики. Выковыряв один камушек и положив его в карман пальто, Скундин бодро зашагал к метро. Дома он долго разглядывал камушек, самый обычный, гладкий серый камушек, но который показался ему необыкновенно красивым, а потом убрал его в письменный стол, в ящик, где хранились его фронтовые медали.

Глава 15
Журнал Берестова (VII)

Наконец час родов наступает. Муж присутствует при муках милой преступницы. Он слышит первые крики новорожденного; в упоении восторга бросается к своему младенцу., и остается неподвижен…

Пушкин, «Часто думал я…»

13 сентября

Более забавной ситуации со мной не случалось никогда: нежданно-негаданно у меня появился «сын». Всё произошло сегодня утром. Подходя к работе, я опять увидел того самого молодого человека с кладбища. Он опять подошел ко мне, но на этот раз, ничего не спрашивая, объявил, что он сын Антонеллы Розетти, и что она умерла в прошлом году, а перед смертью рассказала ему обо мне, потому что я, т. е. Андрей Берестов, – есть его настоящий отец. «Чепуха какая-то» – подумал я, но затем, то ли из любопытства, то ли из вежливости спросил:

– Сколько тебе лет?

– Девятнадцать, – мгновенно ответил он.

«Эге, – мысленно воскликнул я, вычтя 19 из 1906, – а ведь тебя совсем неплохо подготовили»…

– Как тебя зовут?

– Адриано.

«Ну, это уже явный перебор» – подумал я и решил заканчивать этот балаган:

– Странно…

– Что странно? – спросил он с какой-то виноватой улыбкой.

– Очень странно, – и зачем-то, видимо, тронутый его растерянным видом, я вместо «Прощай» произнес: – Мне надо подумать. Приходи в субботу вечером на кладбище, и тогда поговорим. Хорошо?

– Хорошо.

– Тогда до субботы… – сказал я, и тут же пожалел о своем решении: зачем мне с ним вообще когда-либо встречаться, о чем здесь думать: наверняка, какой-то аферист…

«Но зачем?.. Зачем ему это надо? Какой-то чернявенький, но с голубыми глазами… И рост мой… Надо было попросить у него какой-нибудь документ, подтверждающий личность… А что бы это дало? Если его фамилия не Розетти, то он легко обманул бы меня, объяснив, что мать, выйдя замуж за его отца, решила оставить себе девичью фамилию»…

Такими обрывками мыслей я «развлекал» себя весь день, и вот сейчас записываю всю эту чушь в мой Журнал. Ах, черт его подери: он же сбил меня с какой-то важной догадки, мелькнувшей у меня в мозгу как раз, когда я подходил к работе. О чем же я тогда думал? Сейчас, сейчас… Ага, вспомнил. Я думал о пчелах в группах g54 wg61:

После того как накануне вечером я самым очевидным образом разобрался с серьгой, замыкающей обе группы – это, конечно, украшение, другого и быть не может, в нижней группе не осталось ни одного не расшифрованного рисунка: жена + мед + высшее + украшение, и, тем не менее, ее общий смысл был непонятен. Но когда я утром шел на работу, у меня в голове проскочило что-то важное, связанное и с пчелой, и с женами-мироносицами… Вспомнил, вспомнил! Ну, конечно: жены-мироносицы – в христианстве это образец чистоты и целомудрия, а в египетской мифологии пчела – это символ трудолюбия и, тех же, чистоты и целомудрия! Если теперь интерпретировать пчелу не только как мед, но и как чистоту и целомудрие, то получается очень не дурная расшифровка g61-й группы: Для жены чистота и целомудрие – главное украшение.

«…И, «благодаря» встрече с «сыночком», я чуть было не проскочил мимо такого замечательного афоризма! Но ведь что-то ему от меня надо! Ладно, в субботу узнаю»…

А сейчас нужно разобраться с g54. Здесь самое важное – догадаться, что означает первый рисунок:

Простейший сравнительный, логический анализ групп g54 и g61 подсказывает, что этот рисунок должен обозначать мужа. Действительно, группы отличаются только первыми рисунками, и если в одной группе первый рисунок обозначает жену, то в другой – скорее всего, мужа. И ведь такая интерпретация рисунка плюс замена пчелы теперь уже на другой ее символ – трудолюбие, позволили бы очень удачно расшифровать всю группу: Для мужа трудолюбие – главное украшение.

«А может, он безработный голодранец? Узнал, каким-то образом, что я продал наш с Марией дом, и у меня есть деньги, вот и прикинулся моим сыном?.. И курточка у него какая-то жалкая, вроде шкурки»…

Стоп! Шкурка, шкура… так это же рисунок выделанной медвежьей шкуры, которую вполне можно принять за символ работы. Но ведь в работе, обеспечивающей семью деньгами, как раз и состоит главная обязанность мужа, поэтому, в некоторой степени, понятия работа и муж, действительно, являются синонимами. Во всяком случае, со стороны женской половины человечества такая синонимия не должна вызывать никаких возражений.

14 сентября (пятница)

Весь день хожу в подавленном настроении. И всё из-за этого мальчишки! Конечно, из-за него меня весь сегодняшний день не отпускает воспоминание о самом горьком событии в нашей с Марией жизни, которое случилось почти день в день 20 лет назад. Сейчас уже поздний вечер, я в своей комнате сижу перед раскрытым Журналом и размышляю, стоит ли записывать в него те далекие события? А почему бы, нет? Все равно не спится… Мой стол освещает керосиновая лампа, а в остальном – всё как у Пушкина:

 
Мне не спится, нет огня;
Всюду мрак и сон докучный.
Ход часов лишь однозвучный
Раздается близ меня,
Парки бабье лепетанье,
Спящей ночи трепетанье,
Жизни мышья беготня…
 

…Но, это же мой Журнал! Да, завел я его для записи хода исследования странного глиняного диска, но кто знает, может быть, в этом горьком воспоминании я как раз найду разгадку одного из рисунков? А может, и не найду… A-а, какая разница: все равно не спится…

Помню, что, в отличие от сегодняшней, в ту пятницу, 17 сентября 1886 года, я с раннего утра пребывал в отличном расположении духа. «Как прекрасна жизнь, – размышлял я, шагая по Вудленд-авеню на работу, находившуюся в получасе ходьбы от дома, где мы снимали тогда малюсенькую комнатку, – вчера Мария была в клинике, и ей сказали, что после трех месяцев беременности у нее все в порядке. Блеск!». И на работе этот день начался как нельзя лучше: мне было объявлено, что с понедельника мне повышают зарплату до 720 долларов в год. Мне казалось, что всё вокруг должно петь и ликовать, и я (молодой идиот!) был очень даже удивлен, когда увидел несколько откровенно натянутых улыбок сотрудников, с которыми я решил поделиться своими семейными радостями. Вечером, по дороге домой я завернул на итальянский рынок, накупил там овощей и фруктов, к ним – бутылочку «Кьянти», и у нас получился настоящий праздник.

Около девяти вечера мы, как обычно, вышли из дома на вечернюю прогулку: в те сентябрьские дни стояла очень жаркая погода, время от времени разряжавшаяся короткими дождями, и вечерами мы спасались от духоты в небольшом парке через дорогу от дома. Мы зашли в самую дальнюю часть парка, чтобы никто не видел, как мы целуемся. Между поцелуями мы мечтали вслух, как будем гулять здесь с нашим ребеночком, нашим самым прекрасным, самым здоровеньким мальчиком. Мы оба хотели, чтобы у нас был мальчик… Как глупо, как самонадеянно счастливы мы были тогда!

…И тут прогремел гром. «Бежим», – крикнула Мария, и, подхватив подол своего платья, она рванулась и… упала буквально в трех шагах от меня. Я бросился к ней. Она застонала и протянула ко мне руку: ее ладонь была вся в крови. Когда я нес их через парк к шоссе, начался страшный ливень.

– Не плачь, не плачь, все будет хорошо, – как заведенный, повторял и повторял я.

– Я не плачу, это дождь, это всё дождь, – отвечала она.

В университетской клинике ее сразу повезли на операционный стол… Примерно через час ее, спящую, вывезли из операционной в больничный коридор. Врач сказал мне, что у нее был выкидыш.

Первые слова она произнесла только на следующий день, уже находясь дома. «У меня теперь никогда, никогда не будет детей», – сказала она и, наконец-то, расплакалась.

– Ну и что, – дав ей выплакаться, стал успокаивать ее я, – ну и что? даже если это так («А это так, это так», – стучало у меня в мозгу)…

– Но это так, это так… – вторя моим мыслям, говорила она сквозь слезы…

– Даже если это и так, – продолжал я, – то у тебя остался я, а у меня есть ты, и мы никогда не расстанемся, потому что мы любим друг друга…

И вновь, и вновь повторяя эти слова, я стал раздевать ее, одновременно раздеваясь сам. А потом я бережно положил ее на кровать и стал целовать ее всю – от заплаканных глаз до каждого нежного пальчика на ее милых ножках…

* * *

Неужели всё это было на самом деле? Или это был сон?..

15 сентября

Он не пришел. «И это хорошо, – размышлял я, направляясь с кладбища домой. – Даже, если, положим, Антонелла родила его от меня, ну, какой он мне сын! Сын – это человек, которого ты воспитал, которому передал всё, что ты знаешь и умеешь… И вообще, зачем мне с ним общаться? Ради удовлетворения собственного любопытства? Чтобы услышать пресловутый голос крови? Чушь всё это!..».

Зато во дворе дома, на скамейке я увидел Эмили: она вернулась из Балтимора, как раз когда я был на кладбище. Не знаю почему, но я ей очень обрадовался.

– Ах, какая Дэйзи умница! – едва увидев меня, затараторила Эмили. – А какая умелая помощница! Без нее Тэд ни за что бы не справился, его-то Анна никогда не переломится… И ведь приехали все, кто только можно… Даже Дэйзин бывший прибыл… Наверняка, это дело рук Тэда – всё надеется, что Дэйзи вернется к Солу, когда-то его лучшему студенту… Держи карман шире! Может, как ученый он и хорош, но как муж!? Он же убил в Дэйзи все чувства к себе, когда и сам, и от нее требовал предохраняться: видите ли, ребенок мог помешать его карьере. А ведь Дэйзи такая домашняя, такая голубка. Иметь такую жену, как Дэйзи, – это лучший подарок. Неделю, что я жила у нее, я буду вспоминать как счастливейшее время моей жизни. Ах, Андрэ, как она умеет готовить! Вот, у кого следует поучиться Опре. Кстати, Опра рассказала мне сегодня странную историю. Дело в том, что перед отъездом я оставила ей денег, чтобы она к моему сегодняшнему приезду купила что-нибудь приготовить на скорую руку. И она, как я ей и сказала, пришла сюда сегодня, уже с продуктами, к шести часам. Поскольку меня еще не было, она решила посидеть вот на этой самой скамейке. Тогда-то всё и случилось: только она завернула во двор, как увидела возле вашей двери какого-то незнакомого мужчину…

– Мужчину? – воскликнул я.

– Да, молодого мужчину. И еще Опра заметила, что он был высокого роста, а когда он увидел ее, то сразу бросился бежать, чуть не сбив ее с ног. И еще ей показалось, что он немного прихрамывал. Андрэ, вы не знаете, кто бы это мог быть?

– Молодой, высокого роста? – переспросил я, – нет, среди моих знакомых я таких не знаю, – как можно увереннее сказал я. – А может, он забрел сюда случайно, по ошибке? Или, скорее всего, я думаю, это был бездомный бродяга, искавший чем-нибудь поживиться…

– Да, да… наверное… А ведь раньше такого количества бродяг не было, им, видите ли, подавай работу, которая им по душе… Ой, Андрэ! Что же это я! Все болтаю, болтаю… А ведь я ждала вас, чтобы пригласить к себе на чай. Опра наготовила столько бутербродов, что одна я их не съем… между прочим, бутерброды – это единственное, что она умеет хорошо готовить. Короче, если через десять минут вы не спуститесь ко мне, я на вас очень обижусь.

…Боюсь, что сегодня я был для Эмили не самым лучшим собеседником. И всё из-за этого щенка По-видимому, моя рассеянность оказалась слишком заметна, если Эмили в конце концов прервала свое повествование вопросом «Андрэ, вы сегодня не такой как всегда, что с вами?». Пришлось кое-как выкручиваться:

– Эмили, извините меня, пожалуйста… что-то очень сильно голова разболелась, – сказали. – Видно, перетрудился на работе…

– Ну, конечно, конечно, как я не подумала… Ой, а ведь и Дэйзи за эту неделю тоже намучилась… Всё, всё, умолкаю. Конечно, конечно, идите… И возьмите бутерброды, пожалуйста, я вам их заверну в салфетку. Спокойной ночи, Андрэ.

– Спокойной ночи, Эмили. Спасибо за бутерброды. Еще раз извините меня…

* * *

Записал все интересное, что случилось сегодня, перечитал раз, другой и… расстроился вконец. К тревожившей весь вечер мысли о моем странном сыне, присоединилась еще одна, а именно: мой Журнал становится все больше похожим на «Дневник для записи событий» – так я никогда не закончу расшифровку рисунков, т. е. то, ради чего я и завел его. Эк, я расхандрился… Но хватит, хватит… Тем более, что и в дневниковых записях может быть польза, в чем я убедился, когда расшифровал камень преткновения. А посему, буду продолжать в том же духе, просто нужно чаще заставлять себя размышлять над диском.

Так. Хорошо. Но если у меня сейчас нет никаких свежих мыслей… Эврика! Займусь-ка я сейчас небольшой промежуточной ревизией рисунков, пометив неразгаданные знаком вопроса, а разгаданные – их расшифровкой. Это и развлечет, и отвлечет меня. Итак, сначала расшифрованные рисунки:

Неплохо, неплохо… Да, для расшифровки некоторых рисунков мне не понадобилось никаких знаний (например, дом – это и есть дом, или птица так и расшифровывается: птица), но над некоторыми ведь пришлось поломать голову: один семиглаз чего стоил! В общем, действительно, неплохо… Ну, а теперь те рисунки, которые пока не разгаданы:

Раз, два, три… Итого 19 «вопросительных знаков». Ого! Значит, я уже сумел распознать больше половины рисунков! Даже не ожидал от себя такой прыти…

16 сентября (раннее утро)

Я проснулся от головной боли, но сон помнился исключительно ясно…

Мне снилось, что я нахожусь в цветочном ряду итальянского рынка, где каждую субботу покупаю цветы… И вроде бы всё идет, как всегда: вот старуха-цветочница расхваливает свой товар, рядом молодая девушка составляет букеты… Но я, почему-то, не тороплюсь покупать свои две розы. Я подхожу к цветам, начинаю их нюхать и… перехожу к следующей вазе, напевая пушкинские строки:

 
Фонтан любви, фонтан живой!
Принес я в дар тебе две розы…
 

Самое странное, что меня, по-видимому, никто не видит и не слышит. Кругом толкотня, разговоры, а я беспрепятственно хожу от одной вазы к другой, наклоняясь к розам и вдыхая их нежные запахи. Неожиданно в моем мозгу появляется мысль, что так много дышать розами вредно, и моя голова тут же начинает раскалываться от страшной боли…

Естественно, что этот странный сон заставил меня тут же встать за книгой, которая, также как для Татьяны Лариной, много лет была постельной книгой для моей Марии:

 
Хоть не являла книга эта
Ни сладких вымыслов поэта,
Ни мудрых истин, ни картин,
Но ни Виргилий, ни Расин,
Ни Скотт, ни Байрон, ни Сенека,
Ни даже Дамских Мод Журнал
Так никого не занимал:
То был, друзья, Мартын Задека,
Глава халдейских мудрецов,
Гадатель, толкователь снов.
 

«О-хо-хо… Без бутылки с помощью этого сонника в моем сне не разберешься! – подумалось мне, после того как я отыскал у Мартына Задеки почти всё, что помнилось из сна. – Одно мое видение обещает одно, другое – прямо противоположное. Видеть цветы и банки с цветами — это хорошо, это сулит радость и благополучие в жизни, а нюхать цветы нехорошо, потому что ведет к потере приятной вещи. Люди и старуха означают неприятность, страх, несчастье, неудовольствие, потерю, в то же время, самому петь во сне – это вроде бы совсем неплохо: обещает какой-то непонятный интерес…». Но, тем не менее, я почувствовал, что негативного во сне было больше, чем хорошего. Особенно меня зацепило слово «потеря»… Непроизвольно я взглянул вокруг – кажется, всё было на месте. Единственным закрытым местом в комнате был платяной шкаф, и я, больше для порядку, открыл его створки и… (черт бы побрал этого Мартына Задеку!) тут же обнаружил потерю приятной вещи: глиняный диск, которому следовало находиться слева на второй полке сверху рядом со шкатулкой с монетами, исчез. Шкатулка стояла на своем месте, а диска не было…

На всякий случай, я решил пошарить рукой по очевидно пустой полке и неожиданно почувствовал, как пальцы наткнулись на какую-то штуку, осязаемо похожую на тонкую картонку. Я осторожно вытянул ее с полки – это была фотографическая карточка семьи из 3-х человек. Похожую картинку я видел недавно в витрине фотоателье на Честнат-стрит: слева стоит отец семейства, справа сидит мать, а между ними стоит их мальчик.

На небрежно раскрашенной цветными карандашами карточке, которая лежит сейчас передо мной, мальчику не больше 15 лет, но это, несомненно, мой недавний знакомый Адриано. В матери я сразу узнал Антонеллу, почти не изменившуюся с той проклятой встречи в Нью-Йорке. Небольшого роста, могучего мужчину, которого я никогда раньше не видел, отличают огромный загнутый вниз нос и такие же темные, как у Антонеллы, глаза. Внешне между ним и мальчиком нет ничего общего.

«Что ж? Вор у вора дубинку украл? Но как он залез в мою комнату? Значит, у него была отмычка, и, значит, он еще и квартирный вор? В дополнение к вору кладбищенскому..», – от этих и подобных вопросов моя голова уже готова была треснуть пополам. Я перевернул карточку и еще раз перечитал его прощальное послание:

«Я взял то, что принадлежит мне, что я случайно уронил тогда на кладбище.

Прощай папуля».

Вдруг, как-то само собой из головы вылезло незатейливое двустишие:

 
Какой хорошенький сынуля —
Украл дубинку у папули…
 

«А, может, действительно, поэзия – славный громовой отвод?», – подумалось мне, потому что моя голова потихоньку начала приходить в порядок. И вот что она, в конце концов, надумала:

на всякий случай, следует надежно спрятать самое ценное, что есть в комнате;

но, что вообще у меня есть здесь ценного? Мои деньги лежат в банке, а четыре старых костюма – кому они нужны!?

Журнал! Журнал!!! Какое счастье, что он не украл мой Журнал! Но куда его можно здесь спрятать? A-а, вот: перед уходом из дома буду класть его в сундук, который в коридоре…

Так, так… еще эта фотокарточка… может порвать ее? A-а, это всегда успеется, а пока… пусть пока полежит в Журнале…

Ну, всё, теперь можно и назад в постель – авось, новый сон не будут вещим…

16 сентября (вечер)

Весь день провалялся в постели, жуя Эмилины бутерброды и перелистывая от нечего делать Журнал, пока в записи от 31 августа не обнаружил небольшой должок: я в тот день хотел расшифровать все оставшиеся группы, в которых встречается рисунок головы кошки, но три группы (g50, g53 и g58) остались не расшифрованными. А почему бы мне сейчас не заняться ими? Да и голова, вроде бы, уже не болит:

Очевидно, что в первую очередь следует расшифровать верхнюю группу – следующие за ней, одинаковые между собой группы, по-видимому, суть некая расширенная, за счет стоящего впереди рисунка, синонимия верхней группы. Но из 4-х рисунков первой группы 1-й (жена), 3-й (благоустроенность) и 4-й (помощь) мне уже известны. Остается определить значение только 2-го рисунка:

Но это букет. Конечно букет А букет – это подарок, дарить. Ну да, конечно! После жены нарисован именно подарок – мне ли, прожившему в счастливом браке 20 лет, не знать, что «жена» и «подарок» понятия тождественные. Кстати, и Эмили говорила сегодня нечто похожее про Дэйзи. И, в целом, группа, очевидно, расшифровывается следующим образом: Жена дарит благоустроенность и помощь. Осталось определить, что означает рисунок, предваряющий эту фразу в рисунках g53 и g58: