Текст книги "Прощание с Гипербореей"

3. Эфир

Теперь я должен рассказать о самом главном. Самое главное – это эфир. Так гласит первая статья Великого Канона. Тайну эфира мы скрываем от так называемого человечества. Люди смутно догадываются о природе эфира: они понимают, что нечто важное, огромное, мощное и непреодолимое каждое мгновение пронзает всё находящееся на земле, что-то питая своей целительной силой, а что-то разрушая. Они сочиняют про это песни и стихи. Только они не знают природы этого великого проникновения во всё и вся, а мы знаем. Это и есть эфир.

Если рассказывать об эфире и ограничиться годами, когда существовала ваша цивилизация, наверное, можно вспомнить несколько имён ваших великих учёных. Так будет понятнее. В разное время природой эфира занимались Аристотель, Декарт, Ньютон, Эйнштейн. Русский учёный Менделеев, когда придумывал периодическую систему химических элементов, поставил под первым номером водород, но оставил перед ним квадратик для загадочного легчайшего элемента, который он обозначил цифрой 0. Некий неоткрытый газ под номером 0, пронзающий всё земное, да и неземное тоже. Он имел в виду эфир.

Эфир – это последний выдох умирающего человека. Эфир – это все переживания, волнения, радости, горести каждого из вас, которые вы отправляете куда-то вверх, часто воздевая руки к небу. Эфир – это энергия Вселенной, её альфа и омега, её движущая сила, её материя и база. Эфир – это то, чем питаемся мы, те, кто создал ваш мир с его законами и обычаями. Но мы, к сожалению, не можем вырабатывать эфир.

Для этого нам нужны люди со всеми их переживаниями и волнениями. Ну, как вам нужны деревья, что вырабатывают кислород. Впрочем, деревья тоже вырабатывают эфир, только очень мало. Основной поставщик эфира – человек. Каждый раз, когда люди плачут, смеются, ругаются, сражаются, влюбляются, веселятся, они вырабатывают эфир, который впоследствии превращается в тончайшую и мощнейшую энергию, за счёт которой и существует Вселенная, да, собственно, и Гиперборея. Но про Гиперборею я, наверное, попозже расскажу.

Человек влюблённый вырабатывает эфир в каких-то непостижимых количествах. Очень много эфира получается во время войны, когда человеку по-настоящему страшно. Человек – удивительное существо, склонное к саморазрушению. Поэтому, когда заставляешь его вырабатывать эфир, главное – не перестараться. Человек может увлечься выработкой эфира и уничтожить сам себя. А этого допускать никак нельзя. Не будет людей – не будет эфира. Если люди начинают гибнуть незапланированно и непредсказуемо, то над всеми нами и над Великой Гипербореей может нависнуть серьёзная угроза. Самый лучший запланированный способ контроля над человеческой популяцией – эпидемия. Ну, про эпидемии я попозже расскажу. А ещё бывают и незапланированные потери, и тогда нам приходится очень непросто.

Так было, например, когда несколькими северными цивилизациями было спровоцировано то, что вам известно как Великий потоп. Кровавая война уничтожила всё живое на планете и высвободила энергию океана, всепоглощающую и всеразрушающую. Мы тогда успели придумать и реализовать проект с Ноем, его ковчегом, несколькими спасшимися семьями и животными. В те годы нам было разрешено являться людям в любых обличьях, помогать им и поддерживать их всеми возможными способами. Мы даже на несколько столетий отменили болезни. Уже потом, позже, когда беда отступила, мы аккуратно, шаг за шагом, возродили человечество. Тогда всем было очень тяжело. Эфира катастрофически не хватало, и наши силы были истощены. Но ничего, справились!

Именно тогда Гиперборея явила нам новый Канон. Согласно ему, ни одна война теперь не должна истребить человечество полностью. И если кто-то из наших вдруг начинал излишне кровожадничать, нарушая Канон, его ждало неотвратимое наказание. Многие до сих пор не понимают, как уцелел Кукулькан после всех своих экспериментов над цивилизацией майя. Но остался, выжил. Хотя Гиперборея не была к нему благосклонна, я-то уж точно знаю!

Очень смешно получилось, когда люди придумывали синонимы для названия одного из своих главных изобретений. Именно тогда Крок предложил: «А давайте подскажем им слово “эфир”». Все наши тогда согласились. И теперь для миллионов людей слово «эфир» навсегда связано с радио и телевидением. Так мы спрятали главную тайну, оставив её у всех на виду.

Александр Солодилин сегодня должен выйти в эфир. Он ведёт программу на радио. Рассказывает что-то о событиях, прошедших за неделю. Раз в неделю – это не внапряг, вполне можно утречком в выходной и «поэфирить» немного. И радиостанции хорошо, да и Солодилину неплохо – личный пиар дело не лишнее.

В это дело его втянул старый друг, заместитель генерального директора большого медиахолдинга и главный редактор программы. Он мило картавит и всё время загадочно улыбается. Он умница и интеллектуал, приехавший из Питера и завязнувший в хаотичной Москве, которую не любит, не понимает, но делает в этом городе вполне благополучную карьеру.

Александр Солодилин ведёт передачу под его началом и, как может, пытается защитить своего друга от московской хандры, иногда вытаскивая его на безумные пятничные посиделки и с грустью понимая, что скоро друг его эту самую карьеру сделает, рванёт куда-то ввысь, гарантированно потеряв старых друзей в обмен на возможность приобрести новых, пусть не очень желанных, но ресурсных. Но это будет потом. Сейчас они пока ещё вместе сидят в разнообразных злачных местах, которыми так богата вечерняя Москва, пьют наперегонки водку и жалуются друг другу на разнообразные проблемы. А мимо их столика совершенно равнодушно проходит жизнь и юные упругие девицы. Поэтому субботние радиоэфиры для Солодилина не только личный пиар, но и помощь другу, возможность увидеть его и поддержать в череде будней.

Александр выходит из своей квартиры, закрывает дверь. Всё как в тот раз, только на лестничной клетке нет ни Марины, ни Павла, ни царевны Хатшепсут, ни стражи фараона. Он спускается по лестнице вниз и выходит из подъезда. Во дворе совершенно безлюдно – ранним субботним утром город всегда спит.

Александр Владимирович идёт к аккуратно припаркованной большой чёрной машине, которая ему очень нравится. Машину он купил по случаю, получив бонусы за работу в прошлом году в своей большой и респектабельной компании. Уже у дверцы Александр Владимирович останавливается и напряжённо вслушивается в утреннюю тишину. Какой-то странный звук. Он обходит машину и находит его источник. Маленький серый котёнок, жалобно мяукая, прижимается к заднему колесу. Котёнок серый, но одно ухо – абсолютно белое. Ночью ему пришлось несладко: расцарапанная мордочка покрыта запёкшейся кровью, задняя лапка волочится. Котёнок тянет такое жалобное «мама-а-а-а-а-а-ау», что, кажется, уже ни на что не надеется.

Солодилин никогда никакой живности не держал, справедливо полагая, что это влечёт за собой дополнительные хлопоты и проблемы. Из живности у него когда-то были жена и дочь. С женой он давным-давно развёлся, а дочь стала взрослой, живёт отдельно и при каждом удобном случае говорит, что у неё всё хорошо.

– Что же мне с тобой делать? – спрашивает белоухого котёнка Солодилин.

Это он не сам спрашивает. Это я ему подсказал. Котёнок жалобно смотрит на Солодилина грустными карими глазами. Из одного глаза бежит маленькая слезинка.

Александр Владимирович смотрит на часы, потом по сторонам. Потом опять по сторонам, потом опять на часы, потом на котёнка. Тот затих и перестал шевелиться. Солодилин вздыхает, вытаскивает из бардачка свежую тряпочку, которую купил в автосервисе для каких-то машинных дел, но так и не использовал. Опускается на корточки и аккуратно заворачивает котёнка. Белоухий молчит и не мигая смотрит на человека. Солодилин укладывает котёнка на заднее сиденье, садится за руль и едет на радиостанцию. Иногда посматривает на котёнка в зеркало заднего вида. Котёнок внимательно смотрит на Солодилина и тихонько лежит на тряпочке.

– Что же мне с тобой делать? – ещё раз спрашивает Солодилин, уже сам. Но котёнок не отвечает.

Что-то приятное разливается в душе Александра Солодилина. Что-то хорошее, доброе. Он не понимает, что это, потому что людям не дано постичь природу эфира. Люди только знают, что за чем-то хорошим и добрым впоследствии придут какие-то житейские проблемы, и потому стараются это хорошее и доброе не очень-то практиковать: себе дороже. Но иногда это случается, и какое-то время люди, сделав хороший и добрый поступок, абсолютно счастливы.

Впрочем, справедливости ради стоит заметить, что и злые поступки тоже приносят людям, которые их совершают, некое подобие счастья. И за эти поступки их тоже ждёт расплата. Всегда. За всё, что вырабатывает драгоценный эфир, человек обязательно будет расплачиваться. Это – одно из основополагающих Правил мироздания, Великий Канон.

В помещении радиостанции, куда Солодилин притаскивает с собой котёнка (не в машине же его оставлять!), вокруг находки собирается охающий дамский консилиум. Одна девушка, выпускающий редактор, обтирает мордочку котёнка влажной салфеткой. Другая, корреспондент службы новостей, находит блюдечко, наполняет молоком и ставит перед котёнком. А когда Александр Владимирович отправляется в студию, чтобы готовиться к выходу в эфир, она, присев рядом с котёнком, задумчиво гладит его по маленькой голове. Котёнок щурится и начинает тихонько урчать.

Программа проходит отлично. Город уже проснулся, и люди, которые сели в миллионы машин и отправились по каким-то своим делам, включив миллионы радиоприёмников, теперь знают последние новости, получив их в солодилинской трактовке с правильно расставленными акцентами. Акценты очень важны. Потому что, если они будут расставлены неправильно, несколько очень богатых акционеров разозлятся и перестанут платить деньги сотрудникам радиостанции, говоря, что те даром едят свой хлеб. А хлеб сотрудникам радиостанции нужен, поэтому они стараются.

Сегодня всё прошло просто отлично. Главный редактор выходит из своего кабинета и лично жмёт руку Солодилину: «Старик, ну ты сегодня отжёг!» Солодилин обнимает друга и зовёт «посидеть в следующую пятницу». Друг на это предложение всегда странно морщится, начинает рассказывать, как много ему предстоит совершить разнообразных дел дома и на работе, но потом, как всегда, соглашается.

Александр Владимирович заходит в приёмную и забирает котёнка. Тот благодарно урчит и уже совсем не выглядит таким несчастным, каким был утром. Путь назад кажется короче, хотя машин в городе уже много. По дороге домой Солодилин останавливается около магазина «Кот и пёс», покупает упаковку кошачьего корма, лоток и специальный наполнитель для этого лотка, который, как написано на этикетке, «отбивает неприятный запах».

Машину удаётся поставить неподалёку от дома, на резидентской парковке. Солодилин идёт домой, держа в руках, помимо привычного портфеля, котёнка, корм, лоток и наполнитель. Котёнок терпеливо молчит, хотя ему не очень удобно сидеть на руках между портфелем и кормом. На третьем этаже колышется занавеска: Марина выглядывает в окно и видит Александра Солодилина, который бережно несёт котёнка домой. И вот что удивительно: оттого, что её сосед подобрал во дворе котёнка, Марине почему-то тоже становится хорошо и приятно на душе. Раньше она смотрела на Солодилина безо всякого интереса, а теперь с удивлением отмечает, что этот человек с благородной сединой, вообще-то, добрый и вполне себе привлекательный. В Гиперборею уносится мощный сгусток эфира. Я доволен.

4. Плантация

Человечество – это гигантская плантация по производству эфира. Люди должны постоянно вырабатывать эмоции, из которых эфир и состоит. Наша задача: следить за тем, чтобы весь эфир поступал в Гиперборею. Для этого придуманы разнообразные механизмы: государства, правители, религии, деньги, любовь, работа, война, друзья, враги. За многие годы существования человечества чего только не случалось! Я уже рассказывал про войны, потопы, эпидемии, но существует ещё одна страшная опасность и для нас, и для всей Гипербореи. Опасность эта – в появлении людей, которые самостоятельно приближаются к постижению тайны эфира. Так, например, было с Буддой.

Я хорошо помню этого решительного человека, однажды ушедшего из собственного дворца на поиски жизненных истин. Я находился рядом с ним, когда он погрузился в первую медитацию. Мы были в красивом саду, среди благоухающих деревьев, а вокруг нас пели птицы. Будда тогда максимально приблизился к разгадке тайны и впоследствии посвятил свою жизнь концентрации энергии внутри себя, не отдавая её Гиперборее.

Естественно, даже малая часть этого эфира позволила ему переноситься во времени и пространстве, потому что время и пространство – это одно и то же, просто у обычного человека нет сил для таких опытов – он отдаёт эфир, играя в придуманные нами житейские игры. Ведь драгоценный эфир, которым питается всё живое и неживое, получается из обычной человеческой суеты. Человек, нашедший в себе силы оторваться от суеты, представляет серьёзную угрозу для обычного хода мироздания. За то, что я тогда не помешал индийскому принцу, мне здорово досталось. Именно в те годы я и перестал работать в Индии.

К счастью, человек слаб. Людям хочется простых и понятных символов, которыми за многие тысячелетия мы наполнили всё их жизненное пространство. Семья, достаток, благополучие, деньги, власть – это всё крючки, на которые обязательно ловится человеческий индивидуум. Будду, после десяти лет постоянных и безуспешных попыток, мы всё-таки «поймали». И «поймали» на его же учениках. Они боготворили своего учителя, а учитель начал ими мудро руководить, кого-то считая очень способным, кого-то – нет, кого-то истинным последователем, а кого-то – не способным познать его учение. Он начал приближать к себе одних, отдалять других, и одновременно с этим в Гиперборею наконец-то пошёл эфир и от Будды.

Спустя тысячу лет мы получили проблему Будды уже в гораздо более тяжёлой форме. Сразу в нескольких тибетских монастырях начали практиковать одновременную медитацию около сотни монахов. Так как они были абсолютно отключены от житейской суеты и хорошо подготовлены, первый же их сеанс так тряхнул пространственно-временное инерциальное поле, что планета Земля сдвинулась с орбиты и чуть не столкнулась с крупным астероидом.

Нужно было принимать решительные меры, потому что монахи не имели никакого представления о том, какой разрушительной силы энергию они выработали и какие страшные дела эта энергия может натворить. Все мы тогда срочно занялись и Тибетом, и Китаем. Мы начали культурную революцию и разрушили основную часть монастырей, тех, в которых монахи действительно приблизились к сокровенным тайнам мироздания. Те же монастыри, где занимались банальными фокусами, мы, конечно, оставили. Люди должны жить своими людскими проблемами, а не пытаться разбираться в строении Вселенной, выяснять что-то про Гиперборею или Великий Канон.

Неожиданный звонок в квартиру давно является анахронизмом, поэтому Солодилин в первую секунду растерялся. Ведь если какой-то человек поднимается к тебе, ты об этом узнаёшь по сигналу домофона. Нет, даже ещё раньше – с того момента, когда ты договорился с кем-то по телефону о времени его визита. Твоим визитёром может быть кто угодно: друг, знакомый или курьер с пиццей. Но сейчас звонили именно в дверной звонок и безо всяких предварительных договорённостей. Аккуратной, недлинной и тактичной трелью. Александр Владимирович открыл дверь. На пороге стояла Марина. Она была немного смущена и проговорила отрепетированную речь несколько быстрее, чем предполагала.

– Здравствуйте. Извините, пожалуйста, что отвлекаю. Я просто поблагодарить вас хотела. В общем, спасибо, что сегодня меня не заложили.

– Вы заходите, – Александр Владимирович посторонился и осторожно махнул рукой куда-то в сторону кухни.

Марина подумала и вошла. В коридоре на неё с интересом посмотрел котёнок, который до этого что-то сосредоточенно искал в солодилинской тапке. Рядом стояло блюдце с водой и пакет с кошачьим кормом, который хозяин ещё не успел открыть. Котёнок наполовину высунулся из тапочки, громко, отчётливо и по-хозяйски сказал: «Ма-а-а-а-а-а-а-а-а-ау», после чего ещё раз дружелюбно взглянул на Марину.

– Ой, какая прелесть! – Девушка присела возле зверька. Котёнок тут же услужливо подставил спину: вот, пожалуйста, гладьте меня!

Марина начала гладить котёнка. Тот благодарно заурчал и осторожно потёрся об её руку. Марина засмеялась:

– А он у вас дамский угодник!

Солодилин улыбнулся. Он не знал, что сказать. Было удивительно, что юная нимфа, которая никогда даже не смотрела в его сторону, теперь вдруг находилась у него дома, гладила котёнка и заливисто смеялась.

Так началась другая жизнь. Марина заскакивала всегда неожиданно, и было совершенно невозможно представить, сколько времени она проведёт у Александра Владимировича на этот раз. Иногда она приносила кошачий корм, иногда ей срочно нужно было выяснить для какой-то своей домашней художественной работы, какого преимущественно цвета туники носили древние греки (а Солодилин это, конечно, знал), но чаще она просто садилась на широкий кухонный подоконник и курила, сбрасывая пепел куда-то в бездну вечернего города.

В квартире Солодилина был ещё балкон, но он выходил во внутренний двор и был гораздо менее интересен, чем это кухонное окно с широким подоконником и видом на Тверскую. Марина уютно устраивалась на подоконнике и рассказывала о своей учёбе в Строгановке, про то, как ещё с детства мечтала стать художником, про то, как сложно в наше время красивой девушке найти настоящую любовь, про несовершенство мира, про то, как она скоро сдаст все экзамены и обязательно будет путешествовать, и ещё много про что.

Это странное взаимодействие двух, казалось бы, совсем не подходящих друг другу людей приносило в Гиперборею гигантское количество эфира. Я даже начал бояться, выживет ли Александр Владимирович после такого. Я-то знал, что со здоровьем у самозванного писателя есть проблемы. Собственно, сами скоро всё увидите. Но он ничего, держался. А Марину – Марину так просто несло.

– Представляете, Александр Владимирович? – Она всё же была с ним на «вы». – Ему ночью приснился его дедушка, который так и сказал: мол, сегодня ты будешь убегать от полиции и тебя спасёт дверь подъезда, а за этой дверью живёт твоя любовь! Представляете, это ему всё во сне сказали, он мне поклялся!

Александр Владимирович тоже затянулся сигаретой и задумчиво спросил:

– А ты хоть любишь его?

Марина на мгновение задумалась, а потом быстро ответила:

– Ну, это ведь судьба. Вы верите в судьбу?

Если бы у меня был голос, я бы засмеялся. Потому что все эти истории про судьбу мы придумали много тысяч лет назад, но каждый раз удивляемся, как легко люди в них верят. И, даже разуверившись, всё равно держатся за них, как за спасительный обломок мачты после кораблекрушения. Везучий юноша Павел Сергеевич Корольков стал возлюбленным Марины и, судя по всему, начал привыкать к этой замечательной роли. Казалось бы, сумасшедшая связь двух молодых людей должна была давать большое количество эфира. Ан нет! Удивительно, но совершенно невинные разговоры, происходившие у Марины с Александром Владимировичем на кухне, выбрасывали в Гиперборею эфир, равноценный шести-семи ночам, полным безудержного молодецкого секса с Корольковым.

– Судьба – это наши с тобой мечты и, по большому счёту, химеры. – Солодилин сощурился, и взгляд его не без удовольствия скользнул по Марининой фигуре, изящно изогнутой для, казалось бы, неудобного сидения на подоконнике.

Марина этот взгляд безошибочно считывала и выгибалась ещё эффектнее:

– Вы даже не представляете, как мне с ним хорошо. Мы давно проникли за все возможные запреты.

Солодилин молча закуривал, тоже стряхивал пепел в яркую ночь Тверской и задумчиво спрашивал у юной девы:

– Родители-то твои что говорят?

Марина молчала. Родителям она пока ничего не рассказывала про неожиданно объявившуюся любовь. А вот про Солодилина рассказывала. Про Солодилина рассказывать почему-то было не страшно. Мама после некоторого замешательства попыталась выяснить две важные для себя вещи: было ли у них уже что-то с этим пожилым человеком, а если нет, не приставал ли он? Узнав, что нет и не приставал, мама успокоилась. А зря. Потому что на вопрос о приставаниях Марине ответить было не очень просто. Нет, Солодилин точно не приставал, но Марине порой казалось, что именно приставал. И даже, может быть, хотелось, чтобы приставал. Чтобы она ему могла сурово сказать: «Эх, Александр Владимирович! Вы ведь взрослый человек! Ну как вам не стыдно?» Марина всё это живо представляла себе уже много раз, но Солодилин всё не давал повода так сказать. А сказать так очень хотелось. Интересно, что занятая всеми этими мыслями о пятидесятилетнем Солодилине Марина про молодого и перспективного Королькова вспоминала гораздо реже. А ещё с Корольковым было совершенно неинтересно разговаривать. Он всё время нёс какую-то самовлюблённую ахинею про молодёжный протест всех против всего и совершенно не интересовался тем, что, собственно, было интересно Марине.

С Солодилиным всё было по-другому. Тут в основном говорила Марина, сидя на подоконнике, увлечённо размахивая зажжённой сигаретой и поправляя непослушные волосы, которые постоянно и картинно падали на глаза. Александр Владимирович очень внимательно слушал. Иногда он что-то отвечал или рассказывал, но именно Марина всегда задавала тему разговора и всегда ставила в нём точку. С Корольковым так не получалось.

Однажды у Марины с Александром Владимировичем разговор зашёл далеко. Марина, как обычно, сидела на подоконнике, болтала ногами и курила, а Александр Владимирович разливал по бокалам холодное белое вино. Они обсуждали электронную почту, говорили, что в прежние времена настоящие письма шли неделями, иногда месяцами, а теперь достаточно просто нажать кнопку – и твоё электронное послание мгновенно окажется перед глазами адресата, который может находиться за много тысяч километров от тебя.

– Скажи… – Иногда Марина сбивалась на «ты», но потом, как правило, исправлялась, и это всегда было очень мило. – Вот ты, Александр Владимирович, пробовал когда-нибудь писать письма самому себе, в детство? Ну вот ты уже большой и взрослый – и вдруг пишешь письмо тому маленькому мальчику, каким себя помнишь? – Марина с интересом повернулась к Солодилину.

– Я? Я даже не знаю… – Солодилин оказался не готов к такому неожиданному вопросу, и Марине очень понравилось, что она застала его врасплох.

– Ну вот смотри. – Глаза Марины распахнулись шире. – Представь, что ты, когда был маленький, мог бы получить письмо от себя взрослого, где ты, взрослый, рассказываешь с высоты своего жизненного опыта сам себе, что хорошо, а что плохо, что правильно, а что неправильно, что стоит делать, а что – нет.

– Но ты же понимаешь, что такое письмо невозможно себе, юному, туда, в прошлое, отправить?

– А вот если было бы можно? – Марина упрямо тряхнула чёлкой, которая тут же послушно опустилась на глаза, и теперь потребовалось отработанное красивое движение рукой, чтобы чёлку эту поправить.

– Даже не знаю, – Солодилин задумался. – А ты?

– Ну, я ещё ведь совсем маленькая, – улыбнулась Марина. – У меня просто ещё нет того знания, которое нужно обязательно себе в прошлое из своего будущего передать.

– А мне иногда кажется, что вообще нет никакого прошлого и никакого будущего. Есть только настоящее и появляющиеся по мере износа организма человека болезни. Я себя действительно ощущаю абсолютно молодым, а вот подхожу к зеркалу и вижу – нет, не молодой всё-таки, – усмехнулся Александр Владимирович. – По большому счёту, и в старости, и в молодости мы все хотим одного и того же. Просто потом эти желания как-то трансформируются в связи с приобретённым опытом и болезнями, но суть остаётся той же.

– Ты в молодости, наверное, был очень симпатичным? – Марина улыбнулась, предугадывая ответ.

– О да, я был ого-го, – послушно ответил Солодилин и решительно махнул холодный бокал белого вина. Он взял со стола телефон, подвигал вперёд-назад разноцветные картинки и, отыскав одну, чёрно-белую, протянул Марине: – Вот, гляди! Это я в военном училище.

Марина замерла. Со старой фотографии на неё смотрел молодой симпатичный чёрно-белый нахал, по пояс голый, лохматый и немного задумчивый. Что-то неуловимо знакомое почувствовалось в этом взгляде. Марине показалось, что она точно где-то видела этого молодого красавца. Впрочем, очевидно, что на фотографии был изображён Солодилин, только лет на тридцать моложе.

– Слушай, а мы с тобой не могли встречаться раньше? У меня такое впечатление, что я этого парня знаю, – Марина справилась с волнением и игриво ткнула пальчиком в экран солодилинского телефона.

– Мне почему-то тоже всё время кажется, что мы с тобой встречались раньше, – сказал Солодилин очень серьёзно и замолчал. И от этой неожиданной серьёзности и последовавшего за ней молчания фраза приобрела какой-то глубокий и даже мистический смысл.

Марина вначале хотела, смеясь, сказать, что тридцать лет назад обязательно в такого парня влюбилась бы, но она тогда только родилась. Но она внимательно посмотрела на Солодилина и ничего не сказала. Потому что она вдруг отчётливо поняла, что ей и этот Солодилин вполне нравится. Даже вот такой, пятидесятилетний. И что она его действительно где-то видела. Но где? Может, во сне? Так, значит, он ей снился? Марина немного смутилась, а потом неожиданно сказала о другом, но тоже сокровенном:

– Представляешь, мне всё время снится какой-то странный сон. Тревожный такой сон, ничего толком из него не помню. Но почему-то твёрдо запомнила из него какие-то странные цифры и буквы. 4к-2492. Что это такое? Что это за 4к-2492? Представляешь, так прямо в память врезались, что я даже именно такой код от двери подъезда сделала, когда помогала нашему дворнику систему устанавливать.

– Да, точно, 4к-2492 – это наш код в подъезд, – повторил Солодилин. – Но замок же сломали!

– Ну, это сейчас сломали. Это ангелы! Я же рассказывала, как Паше во сне явился его дедушка и сказал, в какую дверь бежать.

– Марина, ангелы дверные замки не ломают. Они в лучшем случае их чинят.

В этот самый момент неожиданно громко завибрировал мобильный телефон.

– Ой, это Паша! – Марина сорвалась с подоконника и торопливо поцеловала Солодилина в щёку. – Завтра увидимся!

Она помчалась в прихожую, схватила забытую на вешалке кожаную куртку, махнула Александру Владимировичу и выбежала вон.

Дверь защёлкнулась. Котёнок грустно посмотрел на Солодилина. А Александр Владимирович неторопливо закурил, подошёл к окну и задумчиво сказал то ли котёнку, то ли куда-то в беззвёздное московское небо:

– Такие дела, брат…

Александр Владимирович даже не представлял себе, насколько невероятно и совсем скоро изменится не только вся его жизнь, не только жизнь Марины, но и жизнь всего человечества. Пока он курил, глядя сверху на шумящую Москву, на всё живое уже надвигалось то, что ни один смертный остановить был бы не в силах, даже если бы и знал об угрозе.

Нет, конечно, мы видали всякое и понимали, что совершенно необходимо немного сократить количество людей для их же блага, одновременно с этим получив большое количество эфира для Гипербореи. Просто мы так давно, по человеческим меркам, этого не делали, что люди совершенно забыли, что такое война или, скажем, эпидемия. Медленно, но неотвратимо пришло время, чтобы им об этом напомнить.