Текст книги "Трагедия царя Бориса"

Владимир Уланов
Трагедия царя Бориса

© В. Уланов, 2017

© "Литео", 2017

* * *

Владимир Уланов

 
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают
За их труды, за славу, за добро —
А за грехи, за темные деянья
Спасителя смиренно умоляют…
 
 
О страшное, невиданное горе!
Прогневали мы Бога, согрешили:
Владыкою себе цареубийцу
Мы нарекли.
 

А.С. Пушкин

Часть I
Борьба за власть

Власть – самое сильное возбуждающее средство.

Генри Киссинджер

1

Царь Борис Годунов с утра чувствовал себя хорошо, за обедом много ел, был необыкновенно весел, шутил. К концу трапезы внесли кувшин с заморским вином, царь пожелал его попробовать. Стольник налил содержимое кувшина в кубок и медленно подал царю. Рука его дрожала, но он, слащаво улыбаясь, произнес:

– Откушайте, Борис Федорович! Это хорошее вино, его привезли из Франции.

Царь медленно выпил вино, зажмурился от удовольствия, затем вытер полотенцем губы, разгладил бороду, встал из-за стола. Тяжело дыша, направился к выходу, по пути позвал своих приближенных пойти с ним погулять.

Царь пожелал подняться на башню, чтобы с высоты обозревать Москву. За время его правления немало было построено новых зданий и сделано других преобразований в столице русского государства. Он гордился этим и любил полюбоваться столицей с высоты птичьего полета.

Царь и его свита двинулись к башне. Медленно, по ступенькам, поддерживаемый слугами, он поднялся на площадку башни. Действительно, оттуда открывался прекрасный вид. Москва была как на ладони. Сверкали позолоченные кресты и купола церквей. Москва была в легкой туманной дымке.

Государь окинул взглядом свою столицу, размышляя: «Вон колокольня Ивана Великого, а вон и Успенский собор, где его короновали и присягали ему на верность самые знатные князья и бояре, а вот и красавец Архангельский собор, место упокоения московских князей и царей. На солнце сверкали купола и кресты церкви Расположения, которая служит домовым храмом митрополитов и русских патриархов.

Годунов долго смотрел на вид Москвы сверху, тяжело оперевшись на свой посох. Затем вдруг резко развернулся и потребовал помочь ему спуститься вниз. Он неожиданно почувствовал подступающую тошноту, голова закружилась. Приближенные подхватили царя под руки и медленно повели в покои. Годунов уже чувствовал себя совсем плохо, в груди жгло, тошнило, голова просто раскалывалась от боли. В царских покоях Бориса уложили на кровать и стали искать лекарей. На беду их никого не оказалось на месте, все разошлись по своим делам.

В постели Годунову стало немного легче. Мысли его путались оттого, что он стал лихорадочно перебирать в уме всех своих приближенных, друзей, родственников и врагов с одной мыслью: «Кто же все-таки мог меня отравить? Кто подлил в заморское вино яд? Кому это было нужно? Наверно, Шуйские и Нагие».

Сидя на троне русского царя, Борис Годунов немало сделал хороших дел, а еще больше – кровавых расправ из-за своей подозрительности и боязни потерять власть. Много пролилось боярской и княжеской кровушки. За последнее время царь многим уже надоел своим недоверием. В борьбе за власть в счет не шли ни родственные, ни дружеские узы. Достаточно было Борису шепнуть на ухо, что кто-то из князей или бояр плетет против него заговор, как люди эти исчезали, или им рубили голову за измену.

Лежа на спине, царь тяжело дышал, но мысль работала четко и осознанно, вся его жизнь пробежала перед глазами. Он думал: «Вот и пришла расплата за все содеянное мной в жизни».

Точно так же он со своим другом Бельским, имея доступ к домашней аптечке царя, подлили в лекарство Ивану Грозному яд. Они давно уже договорились убрать царя, чтобы захватить власть. Тогда, 18 марта 1584 года, он играл с царем Иваном в шахматы. Богдан Бельский приготовил лекарство, подошел к царю и произнес:

– Великий князь Иван Васильевич, пора выпить лекарство, – и дрожащей рукой преподнес кубок.

Царь пристально посмотрел на постельничего Богдана, хмуро сказал:

– Что это ты, Богдан, трясешься как в лихорадке?

Годунов, напряженно наблюдая за действиями своего друга, понял, что тот на грани разоблачения. Ведь Грозный был очень подозрительный человек и вполне мог заставить своего слугу самого выпить лекарство. Бельский большим усилием воли взял себя в руки и, заикаясь, ответил:

– Да что-то, Иван Васильевич, мне сегодня нездоровится.

Грозный поморщился от слов Бельского, так как не любил, когда слуги болели. Он машинально протянул руку, взял лекарство, залпом его выпил и опять погрузился в игру в шахматы. Уже через некоторое время царь схватился рукой за грудь в области сердца, тихо сказал:

– Плохо мне… – и повалился на стол, сметая шахматы на пол. Затем попытался подняться, но уже не смог. Он успел только прошептать:

– Сволочи, все-таки отравили… – По телу царя Ивана пробежали судороги, он дернулся и застыл, навалившись грудью на стол.

Годунов приблизил свое лицо к царю, внимательно пригляделся, произнес:

– Кажись, успокоилась душа царя нашего. Больше не будет уничтожать подданных и издеваться над нами. А то совсем уже осатанел. Уже не знаешь, идя во дворец к царю на службу, вернешься сегодня домой или тебя по подозрению схватят. Либо голову отрубят, либо на кол посадят, – и, обратившись к Бельскому, велел:

– Зови лекарей и родственников царя.

Богдан помчался по дворцу с криками:

– Беда! Беда! Царю плохо! Где лекари!

Прибежал, тяжело дыша, князь Иван Федорович Мстиславский, сын двоюродной сестры Грозного, в тревоге спросил:

– Что случилось?

– Где лекари?! С Иваном Васильевичем плохо!

Мстиславский подошел к царю и с дрожью в голосе сказал:

– Он уже мертв, – рукой провел по лицу царя, закрывая ему глаза. – Теперь уже лекарей звать поздно… – и, обратившись к Годунову, спросил: – Как это случилось?

– Мы играли с ним в шахматы, неожиданно царь повалился, потерял сознание.

Вскоре около покойника собрались родственники и придворные. Все скорбно молчали. Некоторые всхлипы – вали, вытирая слезы.

Василий Шуйский хоть и пытался надеть маску скорби, но у него не получалось, выдавали глаза, которые поблескивали радостью.

Нагие шепотом переговаривались между собой, понимая, что скоро грядут довольно сложные времена.

Борис Годунов подошел к Бельскому и зашептал ему на ухо:

– Надобно, Богдан, срочно принять меры предосторожности. В связи со смертью царя могут быть народные волнения. Ты, как руководитель дворовой думы, распорядись запереть ворота Кремля и расставить стрельцов на стенах, зарядить пушки и никого пока не впускать и не выпускать из города.

Как ни скрывали приближенные царя, что Иван Грозный умер, но все равно каким-то образом народ узнал об этом событии. Вскоре у стен Кремля стала собираться толпа горожан, которая быстро росла. Люди требовали открыть ворота и сказать правду.

Борис Годунов, видя, что события назревают серьезные, вдруг распорядился:

– Открыть ворота и допустить народ к Кремлю!

– Да ты что, Борис Федорович, с ума сошел?! – в страхе возмутился Богдан Бельский.

– Ты, Богдан, не беспокойся, я выйду на крыльцо к народу и сообщу им о смерти царя.

– Да как только они ворвутся к Кремлю, разнесут все кругом и нас поубивают. Ты же, Борис, знаешь, что толпа, как порох; стоит только бросить туда огоньку – все взорвется. Еще кто-нибудь из толпы закричит, что измена, что царя убили или еще что-нибудь придумают, так их потом никакой силой не остановишь.

А прятаться нет смысла, так как еще больше возникнет подозрение. Поэтому нужно открыть ворота. Я думаю, что люди мне поверят, и сохраним все окружающее от погрома.

Вскоре толпа была запущена на Кремлевскую площадь. Количество людей все росло и росло, а вместе с тем и напряжение, которое могло неожиданно разрядиться в погром.

Нужно было действовать решительно и смело, чтобы предотвратить наступающий бунт.

Борис Годунов торопливо перекрестился на образа и шагнул на крыльцо.

Толпа на некоторое время притихла, а затем взорвалась возмущением:

– Сами убили царя!

– Они убили!

– Если бы не были виноваты, то не стали бы запирать ворота!

– Это вы, бояре, убили царя!

Годунов перекрестился троекратно, поклонился во все стороны народу и крикнул в толпу:

– Клянусь перед Богом, что никто не повинен в смерти нашего царя! Его неожиданно постиг удар, он умер своей смертью!

Толпа притихла. Но вот кто-то с сомнением выкрикнул:

– Может и вправду они тут ни при чем! Говорят, царь последнее время сильно болел!

– А может и вправду, сам помер?!

Какой-то мужичонка тонким голоском закричал:

– Хотим царем Дмитрия!

Люди как будто этого и ждали, вся площадь взорвалась криками. Огромное количество людей задвигалось, разразилось ревом:

– Хотим царем Федора! По праву он наследник престола.

Спор разгорался все яростнее, кое-где в толпе начались потасовки.

Борис Годунов поднял обе руки вверх, призывая горожан к спокойствию.

Площадь притихла. Кто-то, еще не успокоившись, прокричал:

– Не посадите на трон Федора, сами посадим!

– Мы передадим ваши пожелания Земскому собору во главе с митрополитом. Он будет решать, кому быть царем! – ответил Годунов. Наложил на себя крест и, обращаясь к народу, сказал:

– Как повелит Господь, так и будет!

2

Царевич Федор Иванович находился на колокольне Ивана Великого. Он любил это место, где он мог находиться долгое время наедине и думать о Божественном бытие всего мира, об ангелах и святых. Здесь он часами мог молиться за здравие своего отца, жены и всех близких. Федор с трепетом встречал рассветы и закаты солнца, не забывая при этом прочитать молитву «Отче наш».

Особенно ему нравился колокольный звон. Когда он слышал мелодичный перезвон, ему казалось, что душа его стремится вверх и летает вместе с ангелами, и в это время ему всегда хотелось петь божественные молитвы. За это отец Иван Грозный прозвал его звонарем. Его даже не смущало, когда он слышал перешептывание дворян и бояр:

– Блаженный! Не в себе царевич-то!

Федор милостиво улыбался, глядя на приближенных отца, думая про себя: «Моя душа принадлежит богу! А ваши души погрязли в ненависти друг к другу из-за власти и денег. За мое блаженство Господь меня не оставит в беде и возблагодарит».

В этот раз царевич Федор только-только отчитал молитву «Отче наш» и хотел заняться колокольным звоном, как до него донесся небывалый шум на Кремлевской площади. Федор перегнулся через перила и посмотрел вниз. Увидев огромную толпу людей, произнес вслух:

– Что бы это значило? Может, беда какая случилась?!

В это время на площадку поднялся запыхавшийся дядя царевича Никита Романович Захарьин-Юрьев, а за ним его шурин Борис Годунов, и почти вместе выкрикнули:

– Беда! Беда, Федор Иванович!

Федор всплеснул руками и недовольно спросил:

– Что же это за беда такая, которая не дает мне молиться Богу?

– Батюшка твой неожиданно скончался! – выкрикнул Годунов.

Царевич на какое-то время даже остолбенел, затем повалился на колени, протянул руки к небу, взмолился:

– Господи, за что же ты мне даешь такие испытания?! Чем я тебе не угодил: или мало молился, или разгневал чем, или так тебе угодно?! Тогда прими душу грешного моего батюшки!

Пока царевич молился, в душе Бориса Годунова все кипело, он мысленно произнес: «Вот блаженный звонарь! Сейчас будет молиться до тех пор, пока все молитвы не перечитает! А там, у тела отца, его уже ожидают приближенные бояре, для того чтобы митрополит Дионисий зачитал перед всеми завещание».

Сейчас Годунова, прежде всего, интересовал важный для него вопрос: кто же теперь будет управлять государством? Ведь преемников было немало. Это, прежде всего, Нагие, Романовы и Шуйские, и вполне может быть, что государь завещал свой трон одному из них, а не своему сыну. Хотя предварительно уже было известно, что наследником станет царевич Федор Иванович, муж его сестры Ирины Федоровны. Но от Грозного можно было всего ожидать, потому что царь в своих решениях был очень изменчив.

Наконец Федор встал с колен и, грузно шагая, стал спускаться по лестнице. Несмотря на то, что ему было еще двадцать семь лет, он был полноват, с кротким, добрым, почти всегда улыбающимся лицом, ястребиным носом и прослыл среди бояр и придворных блаженным, так как любил молиться, часто посещал монастыри.

В палате, где уже лежал покойный Иван Васильевич, прибранный придворными по чину, как полагается быть царской особе, горели зажженные свечи, сильно пахло ладаном, священнослужители читали молитвы. Федор заплакал навзрыд. Он нетвердой походкой подошел к отцу, упал перед ним на колени, долго молился, затем встал, поцеловал его в лоб и направился в кабинет отца, за ним последовали приближенные бояре, придворные и патриарх.

Федор Иванович сел в кресло своего отца и приготовился выслушать оглашение завещания, которое должен сделать митрополит.

Бояре и придворные расселись по лавкам, расположенным вдоль стен. Всем было интересно, кому же все-таки Грозный завещал свой трон.

Митрополит медленно развернул свиток и, не торопясь, стал его читать.

Завещание было коротким, из него следовало, что наследником царского престола становится царевич Федор Иванович, а его младший брат Дмитрий наделяется уделом, городом Углич. Кроме того, в помощь Федору в управлении Россией Грозный назначал опытных придворных: дядю царевича Никиту Романовича Захарьина-Юрьева, князя Ивана Федоровича Мстиславского, князя Ивана Петровича Шуйского, Богдана Яковлевича Бельского и Бориса Федоровича Годунова, чтобы они помогли еще неопытному царю Федору править благочестиво, с любовью и милостью к народу, избегать войн с христианскими государствами. Кроме того, он завещал уменьшить с людей налоги и освободить пленных и заключенных.

Выслушав завещание, которое объявил митрополит, Федор Иванович встал, перекрестился на образа, подошел к Дионисию, поцеловал ему руку, молвил:

– Благослови меня, отец Дионисий, на царствование всея Руси!

Митрополит перекрестил будущего царя, дал поцеловать Федору серебряный крест, сказал:

– Благословляю тебя, раб Божий Федор, на царство над всей Россией, и правь ей так, как завещал тебе твой отец и наш царь Иван Васильевич.

Царевич поцеловал руку митрополита, вернулся на свое место и, приветливо всем улыбаясь, ласково произнес небольшую речь:

– Принимая престол Русского царя, я надеюсь, что люди, которые назначены мне в помощники батюшкой, будут для меня опорой в нелегком деле управления нашим государством, и посему назначаю своего шурина Бориса Федоровича конюшим и моим слугой, главным управляющим в решении всех малых тяжебных дел в моей земле.

Царь Федор снял со своей шеи золотую цепь, подошел к Годунову и воздел на него со словами:

– Снимаю со своей шеи часть своих дел на твою и бремя правления, как внутреннее, так и внешнее, но чтобы без моего ведома и воли ничего не делал и не решал, потому как я царь всея Руси Великой.

* * *

После оглашения завещания Ивана Грозного митрополитом и державной речи наследника Федора Ивановича не все бояре и приближенные дворяне были довольны происходящим. Особенно расстроился боярин Никита Романович, дядя царя, который предполагал, что главная роль при будущем царском дворе будет принадлежать ему. Его даже покоробило, когда царь Федор надел свою золотую цепь на шею Годунова, тем самым показывая всем, что главная роль при дворе будет принадлежать новоиспеченному боярину и конюшему. Он даже предположить не мог, что царь назначит управляющим и помощником своего шурина.

Никита Романович, добродушный и душевный человек, чуть полноватый, но тем не менее деятельный, был приближенным царя Ивана Васильевича, хотя получил нарекания и даже попадал в немилость Грозного за Шведский поход, который проиграл, но вновь выслужился и участвовал в управлении государством Российским.

Никита Романович, будучи человеком незлобным и немстительным, немного поразмыслив, решил для себя: «Да пусть властолюбивый Борис потешит себя, а я как был Федору дядей, так и останусь, и ко мне молодой царь, конечно, будет прислушиваться. Уж я-то постараюсь!»

Когда царь Федор произнес вступительную речь, тут же произошел раскол между советом, назначенным Грозным, как будто между ними пробежала черная кошка.

Никита Романович, Борис Годунов и думные дьяки братья Щелкаловы остались около царя. А князья Мстиславский, Воротынский, Головины, Колычевы и Шуйские, недобро поглядывая на своих конкурентов, перешептываясь между собой, вышли из кабинета царя.

Первым с возмущением заговорил Иван Петрович Шуйский:

– Вон оно как вышло: мы, Шуйские, прямые наследники престола по роду Рюриковичей, не только обойдены завещанием царя Ивана Васильевича, но, мало того, при всех унижены. От непредсказуемого царя Ивана можно было все ожидать, но то, что он завещает свой престол блаженному Федору, который только и может, что звонить на колокольне, да целыми днями Богу молиться?! А кто править государством будет?

– Дык кто?! Блаженный звонарь, – поддакнул Воротынский.

– Не скажите, бояре! Федор не так прост, как на первый взгляд кажется, да и жена у него неглупая, и шурин спит и видит, как он захватит повсюду власть, – возразил боярин Головин.

– Ведь это ж надо, свою золотую цепь снял, надел на Годунова и тут же сделал его боярином и управителем Российского государства! Как будто кроме Бориса некому позаботиться о государственных делах. Какой-то выскочка без роду без племени – и ему вся власть! – продолжал возмущаться Шуйский.

– Ну а что ты хотел, Иван Петрович, теперь его сестра будет царицей, а для этого конюшего будут все двери открыты.

– А это мы еще посмотрим. Эх, зря царь Федор Иванович так положился на этого цареубийцу. Он об этом еще не раз пожалеет, да только поздно будет. Ведь не зря говорят, что они с Бельским отравили Ивана Грозного.

– А говорят, удушили, – встрял в разговор боярин Мстиславский.

– Говорят-то люди разное, только я уверен, что Ивана Васильевича они действительно уходили, – продолжил Шуйский.

– Но в этом случае едва ли он будет вредить своей сестре. Какой ему резон? – сказал Головин.

– Да кто его знает, что там у него на уме?! Только я думаю, что Борис Годунов ради власти может пойти на все, – возразил Шуйский.

– Все это, бояре, разговоры и слова, да только что мы будем делать?! Как нам быть-то теперь? – разочарованно произнес Воротынский.

– Надо что-то делать… – произнес Головин.

– Я думаю, что пока ничего не надо делать, а понаблюдать надобно. Жить, как прежде жили, и пока в споры и борьбу с Годуновым и его приспешниками не вступать. Ждать. А там жизнь покажет, что надо делать. Еще венчания царя на престол не было. И будьте осторожны: Годунов, если заподозрит что-то, со свету сживет.

* * *

31 мая 1584 года в Успенском соборе Московского Кремля Федор Иванович короновался на царство Российское. Он блаженно улыбался. Торжественная церемония ему нравилась. Но слабому здоровьем Федору было трудно держать на голове украшенную драгоценными камнями тяжелую шапку Мономаха, да еще держать в руках тяжелую золотую державу. Обливаясь потом, Федор снял шапку Мономаха, дал подержать стоящему рядом боярину Мстиславскому, а державу – Борису Годунову.

Присутствующие на коронации бояре и дворяне это заметили, и по залу прошел возмущенный говор. Боярин Никита Романович, родной дядя царя, зашептал ему на ухо:

– Что ж ты делаешь, Федор Иванович?! Разве можно при коронации вручать шапку Мономаха и державу в чужие руки?! Это плохая примета.

– Больше не могу держать эту тяжесть. Мне стало что-то дурно, если я еще подержу, то упаду в обморок.

Но дядя царя немедленно повелел водрузить на место все царские атрибуты, затем шепнул на ухо Федору:

– Терпи, Федор Иванович, ты принимаешь на себя царство, сейчас на тебя смотрит весь православный люд.

Наконец митрополит стал читать книгу с увещеваниями царю творить в своем государстве истинное правосудие, мирно владеть венцом его предков. Затем митрополит благословил царя Федора на царствование и наложил на него крест.

Царь после краткой речи с обещаниями о своем справедливом царствовании для благоденствия народа и процветания России допустил каждого поцеловать его руку. Коронация закончилась преподношением богатых даров царю с пожеланиями долгой ему жизни и счастья в его царствовании.

Празднование по случаю коронации царя Федора продолжалось две недели и закончилось пальбой из пушек. Двадцать тысяч стрельцов, разодетых в бархат, салютовали из своих пищалей в честь нового помазанника Божьего, царя Федора Ивановича.

3

Окончательно утомленный от всех последних событий и различных душевных переживаний Борис Годунов, немного откушав приготовленные слугами блюда, отодвинул еду от себя, задумался, а подумать было о чем. Его сильно беспокоили бояре Романовы, Шуйские и Нагие. Он прекрасно понимал, что борьба за власть с ними еще предстоит, возможно, не на жизнь, а на смерть. Он знал, что они так просто, без боя, не уступят ему место у трона царя, хотя царь Федор ему родственник. Особенно большое влияние на помазанника Божьего оказывал и будет оказывать его дядя Никита Романович Юрьев-Захарьин.

Годунов стал рассуждать, разговаривая сам с собой:

– Трудная у меня будет, наверно, жизнь – роль управителя при царском дворе. Не сдадутся мои противники просто так.

Борис знал, что родовитые твердолобые бояре по роду Рюриковичей будут постоянно ставить ему палки в колеса и всячески оговаривать перед царем. Благо, что Федор Иванович не вышел характером в своего жестокого и грозного отца, а был набожен и ласков с людьми. Хоть многие и считали Федора блаженным и недалеким, но он-то хорошо знал, каков будущий царь государства Российского. От сестры Ирины Федоровны, теперь царицы, он доподлинно имел представление о царе: как говорят, в тихом озере все черти сидят. Муж его сестры не так прост, как кажется на первый взгляд. Федор неплохо образован, по сравнению с ним, и кроме церковных книг много читал, хотя свои знания никому не показывал, был кроток и богомолен.

Жена Годунова тихо вошла в столовую. Это была стройная полногрудая женщина с черными вьющимися волосами, карими выразительными глазами. Греческий нос с небольшой горбинкой придавал ее лицу особую прелесть. Она подошла сзади к мужу, нежно обняла его за шею, поцеловала в щеку, спросила:

– Что же ты, мой Борис, сидишь тут один в столовой и не зовешь меня ужинать? – и, поглядев в глаза мужу, воскликнула: – А что это за мрачное настроение?! Тебе же радоваться надо, твоя сестра стала царицей. Федор Иванович сделал тебя боярином, назначил управителем государственных дел, а ты все недоволен.

– Это моя сестра стала царицей, но не ты, – грустно ответил Годунов.

– О, как тебя понесло! Ему всего мало! Уже возмечтал о троне, – заметила жена и весело рассмеялась, чем вызвала улыбку у мужа.

– Конечно, я не о троне мечтаю, а просто страшусь, сколько я теперь своим назначением приобрел врагов. Ты же, Мария, не хуже меня знаешь, какая сейчас развернется борьба за место около трона царя. И знаешь, какие Рюриковичи и их приспешники твердолобые. Ты думаешь, они без боя сдадутся?

– Конечно, нет, – подтвердила жена.

– Ну, так вот. Ты бы видела, какие взгляды они все на меня бросали.

– А ты, Борис, уже и испугался…

– Нет, Мария, я не испугался, но только понял, какая мне предстоит нелегкая жизнь. Они ведь будут на меня обязательно наговаривать и клеветать царю.

– Ты, милый, не расстраивайся. Я думаю, что ты справишься со всеми своими врагами, в придворных интригах ты – не новичок. Самое главное – приобретай себе сторонников, не делай зла людям, подавай нищим и убогим. Молись Богу, и он тебе поможет преодолеть все трудности. Царица Ирина – твоя сестра, она тебя любит и слушает. Федор же в ней души не чает, и как ты повернешь, так и будет. А что бояре тебе завидуют, так их можно понять: ведь ты сразу же встал рядом с царем у трона. Помогай ему царствовать, и все будет хорошо. Господь нам поможет!

* * *

Федор Иванович в четыре часа утра уже был на ногах. Слуга помог ему одеться, умыться. Тут же в опочивальню заглянул его духовник, священнослужитель Алексей, со святою водой и иконой Божией Матери. Царь прочитал вслух молитвы и направился к царице Ирине Федоровне. Он потихоньку открыл дверь в спальню, чтобы убедиться, проснулась ли его жена. Но Ирина сегодня почему-то вставать не торопилась. Она, сладко позевывая, потягивалась в кровати. Но уже горели восковые свечи, распространяя духмяный аромат воска и меда.

Федор, не дыша, подошел к кровати жены, нагнулся над ней, нежно поцеловал ее в губы, прошептал:

– Что-то ты, голубушка, разоспалась?

Ирина медленно встала. Служанка уже держала наготове одежды и сразу же стала облачать ее, приговаривая:

– Выспалась, царица наша, радость ты наша ненаглядная!

После заутрени Федор пошел в Приемную палату и стал принимать близких людей, отдавая предпочтение монахам. Любил Федор Иванович поговорить со священнослужителями и почти всегда с готовностью выполнял их просьбы.

Затем шли бояре и дворяне. Первым из них явился его дядя, Никита Романович. Он радел о государственных делах и доложил царю, что царская казна после венчания и празднования изрядно опустела.

Поклонившись в пояс своему племяннику, он доложил:

– Федор Иванович, надобно усилить сборы недоимок с людей, причем как можно быстрее. Иначе не на что будет содержать армию, а вокруг нас, сам знаешь, везде враги. С севера прут шведы, с запада – поляки, с юга – татарва.

– Пока не даю согласие на увеличение поборов с народа, а вот дьяков, которые занимаются сборами, берущих взятки и без зазрения совести обкрадывающих казну, надобно наказать, выгнать их, ворующих в особо крупных размерах посадить в тюрьмы, а некоторых даже казнить, – ответил царь и, немного помолчав, добавил: – Этим займитесь с Борисом Годуновым. Он сейчас управляющий всеми делами. Обязательно надо освободиться от людей, которые разворовывают казну, берут взятки, а на их место поставить честных людей, чтобы они верой и правдой служили нашему престолу.

При упоминании имени правителя Годунова Никиту Романовича покоробило. Он был очень недоволен началом правления царя Федора и предполагал, что ему достанется ключевая роль в царствовании молодого царя. Он знал, что многие земские дворяне и бояре были недовольны Борисом Годуновым и его родственником Богданом Бельским и хотели бы отстранения их от власти.

* * *

А в Москве назревали довольно тревожные события, очень опасные для Годунова и Бельского, которые спровоцировал Богдан. Будучи решительным, напористым и смелым человеком, на собрании во дворце он вступил в словесную перепалку с земскими дворянами, которые решительно набросились на него, да так, что он еле успел ретироваться в Кремль. Он спешно нашел Годунова и рассказал ему, что произошло во дворце. Борис Федорович решил тут же принять меры, иначе дворяне могли ворваться в Кремль.

Борис оглядел своего друга с ног до головы и, увидев его бледное перепуганное лицо, произнес:

– Немедленно вызывай стрелецкие сотни. Обещай им золотые горы, чтобы они нам верно служили и слушались только наших приказов. В Кремль никого не впускать и не выпускать. Стрельцов хорошо вооружить, расставить по стенам, пушки зарядить и факелы у фитилей держать наготове.

Богдан мигом помчался выполнять поручение Годунова.

Уже вскоре несколько сот стрельцов вошли в город. Богдан выстроил их и стал говорить:

– Служивые! Сегодня вы должны сослужить верную службу молодому царю. За это вы будете дарованы большим жалованием и льготами.

Стрельцы зашумели, заговорили разом. Потом один из них, черноволосый, с вислыми усами, уже в возрасте, крикнул:

– Мы согласны постоять за батюшку-царя!

Богдан улыбнулся, крикнул:

– Ну а теперь, служивые, все по местам, и помните мой наказ: ничего не бойтесь, ничьи команды, кроме моей, не выполняйте.

Стрельцы послушно разошлись.

Бельский же, потирая руки от удовлетворения своей деятельностью, подошел к Годунову и негромко сказал:

– Пожалуй, из этих стрельцов я снова создам опричнину, как при царе Иване Васильевиче.

Борис хмыкнул, на некоторое время задумался, а затем согласился:

– А что, Богдан, может ты и прав. Этим мы убьем несколько зайцев. Уничтожим опекунский совет, который стоит нам поперек горла, уберем наших противников – бояр и земских дворян. Тогда у нас будут развязаны руки.

Время было обеденное, в это время Мстиславский и его гость Романов находились на своем подворье. В этот раз они трапезничали вместе. Уже выпили по чарке заморского вина и приступили к еде. Каждому из них слуга подал на подносе зажаренного молочного поросенка. Аппетитный запах просто дурманил проголодавшихся бояр, а нежное молодое мясо возбуждало аппетит.

В трапезную почти бегом вошел слуга и выпалил:

– Сейчас заявился земский дворянин Илья Федорович и сообщил, что в Кремле происходит что-то неладное. Годунов и Бельский заперли ворота, на стенах поставили стрельцов с пушками и пищалями. При приближении к воротам открывают стрельбу. Люди говорят, что они хотят опять возродить опричнину. Просил вас немедля явиться в Кремль, так как они пропустят только вас, чтобы унять этих бывших опричников.