Текст книги "Рубины хозяина Ко"

6. Омут

Могучие длинногривые кони, привычные к лесам, бойко рысили по сухому зимнику. Еще недавно, в разгар половодья, здесь смело ходили на моноксилах, нигде не чиркнув по дну, а теперь вода спала, лучшей дороги нечего было и желать.

Тарус и Боромир ехали во главе войска. Непоседа собрал неплохую рать: вдоль зимника вытянулись две сотни его воинов; после скакали полста молодцов Позвизда и столько же Заворича; почти девяноста – Роксалана; замыкала поход сотня венедов Бограда.

Боромир вел дружину на юго-запад, вдоль Андоги. Апрель буянил вовсю – после тучных полей жита и овса воинов окружило высоченное разнотравье-дурнина, рай для скотины и зайцев. А потом пошел лес, огромный, звенящий на все лады и полный жизни.

Вишена, чуть поотстав от Боромира, дремал в седле, припустив поводья. Вчера они со Славутой и Боградом долго сидели в горнице, попивая крепкое лойдинское пиво и поминая былое. Славута покачивался на вороном коне справа и, похоже, тоже задремывал, убаюканный мерной поступью. Как рядом очутился Тарус, Вишена не заметил, очнулся он от легкого похлопывания по плечу. Славута, тоже разбуженный, тряс головой и протирал глаза.

– Спим, ратнички? – ухмыльнулся Тарус.

Вишена пожал плечами и чародей вдруг посерьезнел.

– В Рыдоги наведаться надобно. Поможете.

– В Рыдоги? – удивился Вишена. – Это ж не по пути. Да и зачем? Там ведь болота непролазные, завязнем, я тех мест не знаю.

– Я знаю, – сказал Тарус. – Поехали.

Серый конь, послушный воле чародея, скользнул вбок и стал головой к проезжающей дружине; Вишена и Славута замерли подле Таруса. Все заметили, как Боромир обернулся в седле и помахал им рукой. Тарус ему ответил – значит с Непоседой чародей уже успел сговориться.

Мимо тянулась и тянулась Боромирова дружина. Вот проехал Роксалан и его люди, Заворич со своими пажанами, Позвизд. Потом пошли венеды и около них задержался Боград с братом Богуславом.

– К Омуту? – спросил Боград, осаживая коня.

Тарус кивнул.

– Где сойдемся?

– Думаю, в устье Шогды. Там селение есть, Иштомар зовется. Боромира там знают.

Боград кивнул согласно – там он тоже бывал.

– Удачи вам!

И хлестнул коня, уносясь вслед дружине. Богуслав, вскинув на прощание кулак, умчался за ним и на зимнике остались лишь трое – Тарус-чародей, Вишена Пожарский и Славута-дрегович.

А вокруг стояли нескончаемые лойдинские леса.

– Поехали… – проворчал чародей, тронув коня, и углубился в чащу. Троп он не искал, вел напрямик, сквозь редкий подлесок. Вскоре зимник затерялся где-то позади. Здесь дремать уже не стоило – трое это не четыре сотни с лишком. Ухо востро, глаза бегают… Да и Тарус выглядит суровее, чем обычно. Видать, неспроста.

Ехали долго и почти все время молчали. Приближался вечер, Ярило-солнце готовился к отдыху и путникам тоже пора было позаботиться о ночлеге, а Тарус все гнал и гнал вперед. Под ногами у коней начала хлюпать темная болотная вода – Рыдоги есть Рыдоги…

Вишена догнал Таруса.

– Гей, Тарус-чародей, где ночевать-то будем? Не здесь ли, по колено в воде?

Тарус обернулся к нему:

– Не серчай, Пожарский, знаю, куда веду. Почти уж на месте.

Скоро и впрямь жижа из-под ног исчезла; открылся пологий холм-остров, поросший редкой ольхой и ежевикой. В центре виднелся старый бревенчатый овин. Тарус указал на него рукой:

– Какая ни есть, а все ж крыша над головой. Отсюда до хутора, где Омут живет, рукой подать. Завтра с утра там будем.

Около овина они спешились, вытерли коней, стреножили и оставили пастись. Славута с Вишеной принесли дров, развели костер, Тарус тем временем приготовил мясо и хлеб.

Смерклось; лишь огонь освещал закопченные старые стены. Чернел огромный зев входа, эхом отдавался внутри хохот ушастого филина. Путники, не спеша, поели и стали устраиваться у пламени. Вишена лениво отстегнул меч и вздрогнул от неожиданности – изумруды горели, перекрывая даже свет костра.

– Гляди, Тарус! Нечисть рядом!

Славута, уже было улегшийся, вскочил. Чародей тревожно оглядывался, но вокруг было тихо и покойно.

– Может, овинник? – предположил Славута.

Тарус развел руками:

– Кто знает…

Филин захохотал снова – Вишена вслушивался в ночь, пытаясь понять, что кроется за ее кажущимся спокойствием.

– На коней взгляну, – сказал он, поднимаясь.

Когда Вишена подошел к выходу, крупная черная тень, похожая на огромного кота, метнулась в угол и пара пылающих глаз впилась в него.

– Овинник! – вскрикнул Вишена, видевший этого нечистого впервые. Глаза в углу сверкнули и погасли, но дока-Тарус успел его разглядеть и наложить защитное заклятье.

Злого овинника, обычно хохочущего нагло и издевательски, на этот раз ловко обезвредили, еще до всех его возможных козней. Изумруды теперь лишь слабо лучились зеленью.

– Готов, – довольно сказал Тарус. – Нас он теперь не тронет – не сможет. А за коней не бойся, Вишена, Сирко мой от нечисти тоже заклят, а волков он гоняет пуще, чем ветер листья. Да и вот они, рядом.

У овина и впрямь виднелись, затертые темнотой, силуэты всех трех коней. Вишена успокоился и лег. Тишина и особенно уверенный голос Таруса разогнали страхи. Он поддался наваливающемуся сну, сладко расслабившись.

Снилось лето. Солнце жарило так, словно Ярило взбесился и собрался сжечь леса да вскипятить реки. И – странно! – среди чистого неба гремел гром и трещали частые вспыхивающие молнии. Жара становилась невыносимой.

– Вишена, вставай!

Голос у Таруса был злой, срывающийся.

Вишена проснулся и понял, откуда такой сон. Овин пылал, как факел на ветру. Треск и гудение пламени казались громом, отсветы огня – молниями, а нагретая земля и накалившийся воздух навеяли сон о лете.

Они едва успели выскочить, как с грохотом обвалилась крыша. Овин сгорел мгновенно, пламя сожрало сухие бревна, оставив лишь жирную горячую золу. В предрассветной мгле осталась круглая обгорелая проплешина, все трое потерянно таращились на нее. Огонь завяз во влажной росистой траве, захлебнулся и угас. А люди успели заметить, как в лес метнулся крупный черный кот, оставив звучать в ушах злорадный хохот.

– Эх! – сокрушенно вздохнул Тарус. – Навредил таки, нечисть поганая!

Славута недоуменно протянул:

– Как же так? Он не мог нас тронуть, ты ж его заклял.

– Нас он и не трогал, – ответил Тарус. – Он только поджег овин.

И подумал: «Хитер. Кто-то за ним стоит…»

Впрочем, потери были невелики. Сгорело ничейное ветхое строение, украдено пару часов сна, а все вещи успели вынести из огня – можно и порадоваться.

Тем временем светало. Вишена затянул походную суму и выпрямился, пристегивая меч. Возглас Славуты застал его врасплох.

– Вот те на! А кони-то наши где?

– Что? Кони? – Вишена озирался. Он ясно помнил: на влажной земле Рыдог копыта коней оставляли четкие глубокие отметины.

Следы нашлись недалеко от пожарища – когда овин вспыхнул, кони галопом рванули врассыпную.

«Вот те на! Они ж стреноженные были! Как освободились?» – растерялся Вишена.

Примерно на полпути к лесу следы обрывались. Конь Таруса оставил еще пару слабых, далеко отстоящих друг от друга, смазанных отпечатков, словно чайка на взлете. Но ведь кони – не птицы и поэтому не летают!

Славута присоединился к следопытству Вишены, но напрасно – больше ничего не нашли.

– Черти их утащили, что ли? Не пойму… – растерянно протянул Вишена. – Вы ничего не слышали?

Славута пожал плечами и ответил:

– Что тут услышишь? Пожар, не до того.

Тарус очнулся от каких-то своих потаенных дум.

– Темное это дело, други. Чую – сила за этим стоит.

Вишена и Славута уставились на него.

– Ну, а дальше-то что?

Тарус не собирался пугать спутников – не из пугливых. Просто высказал свои ощущения.

– К Омуту пойдем. Пешком.

– Ну и пошли! Неча время терять.

Солнце окрасило небо на востоке в нежно-розовый цвет. Запела первая проснувшаяся лесная птаха и новый день начался.

Чародей грустно сказал:

– Сирка жалко… Добрый был конь. Верный.

Добавил что-то еле слышно, и зашагал к лесу, оставив заходящее светило за спиной.

Славута догнал его, хлопнул по плечу: «Ничего, мол, живы покуда – и то ладно», – и поправил у пояса боевую секиру. Меча дрегович не любил, и поэтому не имел, а вот секира его прославилась еще во времена Северного Похода, многие враги если и успевали перед гибелью что-нибудь увидеть, уносили на небеса застывший в зрачках лунный полукруг.

Мутная и холодная с ночи вода противно хлюпала под ногами. Поднялся сильный ветер, шумел наверху в кронах, гнул старые деревья, завывал грозно и свирепо. Тарус то и дело поглядывал на небо.

– Ишь ты, расходился Стрибог, – заметил он, качая головой, – вчера закат красным выдался, ровно клюква.

Вишена тоже глянул вверх, но ничего не сказал, Славута вообще редко говорил, больше отмалчиваясь, все к этому давно привыкли. Вишену настораживало поведение чародея. Доверял он ему полностью; удивляло спокойствие и покорность, с какой Тарус расстался с конями. Наверное, существовала какая-то важная причина, но какая?

Солнце взошло совсем еще невысоко, когда они вышли к месту, где жил Омут-Молчун – маленькому лесному хутору всего-то на три избы. Ветер хлопал болтающимися дверьми и ставнями, свободно гуляя везде, где вздумается, и выл над покинутым людским жилищем. Всюду царило запустение – наполовину упавший забор, брошенная впопыхах утварь, сиротливо воздетые к небу дымоходы давно нетопленных печей… И никого вокруг.

Тарус переглянулся с товарищами, читая в их глазах такое же недоумение.

Вблизи хутор оставлял еще более гнетущее впечатление. Избы и дворы без людей и животных теряли всякий смысл, подавляли пустотой и безысходностью.

Куда девались хуторяне они так и не выяснили. Тарус поспешил покинуть это несчастливое место. К полудню, обогнув громадное и мшистое Чайково болото, путники вышли к реке Шогде. В прибрежных кустах нашелся жидкий старый челн и течение, подхватив его, унесло почти точно на юг, к устью. Вокруг тянулись сплошные бескрайние мхи; Шогда петляла меж них, как змея в бреду, Вишена, сидя на носу и уставившись на свои насквозь промокшие ноги, монотонно твердил: «Эх, ты, топь-мочаг, ходун-трясина, крепи-заросли…»

Славута, не особо напрягаясь, греб, Тарус, казалось, спал, но спутники понимали – думает чародей. События этой весны вязались в тугой непонятный клубок и над ним стоило поломать голову. Размышляй, Тарус, распутывай витую нить истины, гони прочь петли и узлы, разгадывай козни недругов…

– Глядите, – услышал вдруг Вишена отчетливо-тихий свистящий шепот чародея и вышел из оцепенения, – глядите, чертенок!

На берегу, в редких кустиках ракиты возилось небольшое, с десятилетнего ребенка, темно-серое существо, поросшее густой короткой шерсткой. Чертенок был совсем близко, шагах в десяти. Согнувшись и виляя тонким длинным хвостом с чудной светлой кисточкой на конце, он выискивал что-то у корней. Славута перестал грести, но как тихо не скользил челнок по гонимой ветром волне, чертенок его учуял и повернулся.

Мордочка у него тоже была пушистая, словно у котенка; голову венчали аккуратные маленькие рожки, а рыло выдавалось далеко вперед и немного походило на поросячье.

Увидев людей, он подпрыгнул от неожиданности, резво дернул руками и исчез в короткой дымной вспышке. В нос шибанул запах серы, но ветер быстро его развеял.

Теперь берег опустел. Нечистый предпочел убраться, то же решили сделать и путники. Славута с удвоенной силой заработал веслом. А Тарус на корме качал головой: «Что же? Нечисть Рыдоги заполонила, светлым днем шастает. Что творится-то?»

Вскоре болота Рыдог остались позади, а перед ними раскинулась обширная зеленая равнина, известная всем под названием Кухта. Где-то там, впереди, в селении Иштомар, их должен поджидать Боромир с дружиной. Славуту на весле сменил Вишена. Греб он привычнее, чем дрегович, челнок бойко вспарывал расходившиеся речные волны.

На ночлег стали у пологой излучины. Тарус убил мечом на отмели крупную зеленовато-серую щуку, прямо из лодки, и они испекли добычу на костре. Выручивший их челн Вишена вытащил далеко на берег и привязал к толстой вербе. Через невидимые щели из него потихоньку вытекала набравшаяся за день вода. Разгулявшийся ветер, дыхание Стрибога, к сумеркам утих, лишь волны ходили по реке, накатываясь с шипением на илистый берег, да мелкой дрожью тряслись листья осин. Небо заволокло низкими тучами, стало душно, как перед грозой.

Путники улеглись у костра. Снопы искр то и дело с треском взлетали вверх и рыжими светляками зависали в неподвижном воздухе.

Тарус размялся немного с мечом в светлом круге, делая резкие выпады и отбивая воображаемые удары; Славута резал из корневища очередную фигурку – он и на это был мастак. Лишь Вишена лениво развалился у огня и отдыхал.

Первым голоса услыхал Тарус. Он замер с мечом в руке и прислушался, похожий на настороженного журавля.

Ниже по течению, в леске, раздавался приглушенный людской говор и смех. Вскинул голову Славута, отложив незаконченную фигурку Даждьбога; приподнялся на локтях Вишена и, переглянувшись с Тарусом, вмиг разбросал костер. Головешки и жар тотчас залили водой из реки.

Ночь сразу навалилась на путников – тучи скрывали луну и звезды – и окутала плотной, как кисель, тьмой. Теперь стало видно зарево походных костров, пробивающееся сквозь жидкие кроны. По-прежнему слышались голоса.

– Славута, – сказал Тарус шепотом, – схоронись здесь и себя не кажи, а мы с Вишеной поглядим, кто это там.

Вишена широко раскрыл глаза, но после яркого света костра почти ничего не видел.

– Дак, темень же, глаз выколи, – прошептал он с досадой, – поймают.

– Обернемся волками, – спокойно предложил Тарус и Вишена вздрогнул от неприятного холодка, прогулявшегося по спине.

Чародей повозился и встал.

– Меч и суму оставь Славуте. Нож, если есть – тоже. И не пужайся, не подведу.

Вишена повиновался. Отдавая дреговичу меч он пытливо глянул на изумруды – ни искорки, ничего.

Тарус взял его за руку и увлек за собой. Шли в сторону от реки, долго, казалось – полночи. Вишена то и дело спотыкался, всматриваясь под ноги, и все дивился, что это у него получается тихо. В лесу было еще темнее, но Тарус не сбавлял шаг, волоча беспомощного побратима.

Наконец чародей замер; Вишена, оглядевшись, довольно отметил, что кое-что видит, глаза помалу привыкли к темени. Они стояли на небольшой поляне, а вокруг смыкался черно-непроницаемый лес. Трава под ногами слабо светилась, слева, у самых деревьев, мерцали мертвенно-синим два старых гнилых пня.

– Туда, – прошептал Тарус и двинулся к ним. Какое-то время он переводил взгляд с одного пня на другой, потом полез за пазуху.

Вишена внимал и наблюдал – а что ему еще оставалось? Тарус тем временем вонзил в гладкий срез большего пня нож, по самую рукоятку, прошептал несколько непонятных слов и повернулся к Вишене.

– Делай, как я. И ничего не бойся, понял?

Вишена кивнул. Теперь его даже стало разбирать любопытство.

А чародей отпустил его руку, стал напротив пня и ловко перекувырнулся через него, как раз над ножом.

Вишена оцепенел.

Тарус упал на все четыре лапы, мучительно вытянулся, махнул хвостом и обратил к Вишене клыкастую морду. Полыхали красным волчьи глаза, а над ними топорщились мохнатые остроконечные уши.

Вишена ошалело таращился на все это и волк вдруг совсем по-человечьи нетерпеливо дернул головой: «Давай, мол, чего тянешь?»

И Вишена, поборов в груди неприятную пустоту, кувыркнулся следом.

Он рассчитывал встать на ноги, но колени неожиданно подогнулись назад; он упал. Заломило в позвоночнике, заныли кончики пальцев, на миг заволокло алым взгляд, а потом челюсти без боли и без всяких ощущений уползли вперед, перед взором предстала волчья морда, как видит ее волк. Земля приблизилась, Вишена уперся в нее четырьмя лапами и встал. Огляделся недоверчиво. Тело слушалось беспрекословно, словно сидел в нем Вишена не одну тысячу лет. И улыбался рядом, глядя на него, Тарус, скаля мощные зубы лесного хищника.

Теперь Вишена видел далеко вокруг, почти как днем, но перестал различать краски – мех Таруса и листва на деревьях казались ему одноцветными. В нос ударили тысячи запахов, таких разных и выразительных, что Вишена присел от неожиданности. Запахи были большей частью незнакомые.

– Ну, как? – спросил вдруг Тарус.

«Во, дела! Он что же, и говорить может?» – ошалело подумал Вишена, глядя чародею в глаза.

– Конечно могу! – ответил тот. – Так же, как и ты.

Вишена только заморгал.

– Ладно, пошли. По ходу освоишься.

Могучий пепельно-серый зверь развернулся и резво затрусил на знакомый запах дыма, доносящийся со стороны реки. Вишена – такой же крупный матерый волк – побежал следом.

Голова шла кругом. «Волк… я – волк, леший меня забери! Неужто правда?»

– Правда, правда, – не оборачиваясь подтвердил Тарус и добавил ворчливо: – Чего болтаешь, однако? Помолчи.

Вишена умолк. Унять скачущие мысли удалось на удивление легко.

– Ну, Тарус, ну кудесник! – вздохнул он напоследок и сосредоточился на голосах и запахе дыма. Пахло не только дымом – людьми, конским потом, жареным мясом. Близкие запахи сами собой отошли на задний план, а нужные – выделились, стали четкими и выпуклыми.

На четырех ногах передвигаться оказалось ничуть не труднее, чем на двух. Вишена быстро приспособился. А вот лес, видимый с непривычно низкой точки, локтей с двух, немного сбивал с толку. И еще это странное ночное зрение…

Пока они добирались до костров, Вишена все осваивался. Впереди угадывался речной берег, у опушки на ночлег расположились люди. Много, с полсотни, но еще никто не спал. Над кострищем жарились два лося; поодаль, под присмотром двух рослых воинов, паслись стреноженные, но не расседланные кони.

Тарус бесшумно скользнул сквозь густой кустарник и улегся на прелые листья, наблюдая за стоянкой. Вишена, как мог, пристроился рядом, вышло это так же ловко и бесшумно.

Волки рассматривали пришлых людей, пытаясь понять, кто они и что их сюда привело. По виду чужаки напоминали и жителей Лойды, и пажан, и даже венедов, но бросались в глаза чудные остроконечные шапки, огромные луки и, наоборот, слишком короткие мечи. И звучала почти совсем непонятная речь. Большая часть воинов собралась у костров, громко переговариваясь и гогоча; Вишена долго не мог сообразить, чем же они заняты. Потом догадался: пытают пленника. Высокий, почти детский голос жалобно и монотонно тянул:

– Не знаю! Не знаю! Отпустите!

Эти слова произносились на языке жителей Лежи, соседней с Рыдогами земли. Воины задавали вопросы на одном из дальних западных наречий.

Тарус проворно пополз вперед, Вишена последовал за ним. Костры приближались. Ветер слабо тянул с реки, принося приторный запах ила и гнили. Воины продолжали звучно гоготать и переговариваться, словно находились за околицей своего селения, а не на чужой земле. Тарус дополз до опушки и высунул из кустов острую волчью морду. Мерцание огня отбрасывало во все стороны колеблющиеся блики, они метались по траве и деревьям, но совсем не слепили звериные глаза.

– Слышь, Вишена, – тихо сказал Тарус, оборачиваясь. – Надо бы мальчонку вызволить.

– Коней пугну, – немедленно нашелся тот. – Авось всполошатся…

Тарус коротко поразмыслил.

– Давай!

Вишена уполз назад, сделал по лесу широкий полукруг, направляясь к лошадям пришлых, и у самой опушки, нос к носу, столкнулся с тремя волками. Размером каждый из них уступал Вишене, видать, молодежь, переярки, но все же – трое, и каждый из них всю жизнь был волком…

Оборотень оскалился, из горла вырвался хриплый утробный рык. Переярки поджали хвосты и Вишена почувствовал уверенность.

– Пошли прочь! – гаркнул он и все трое опрометью бросились к реке, прямо на лошадей. Вишена притих и обратился в слух, куда более чуткий, чем человечий.

Послышалось надрывное ржание и дружные проклятия на чужом языке, звучавшие на удивление понятно.

– Ай да я! – пробормотал Вишена и, разогнувшись как тугая пружина, устремился к кострам.

Воины переполошились и рассыпались, обнажив свои короткие мечи. Теперь стало видно – у огня, привязанный к столбу, испуганно стрелял глазами пленник, мальчишка-подросток, оборванный и грязный. Перед ним осталось всего трое вооруженных чужаков, остальные резво подались на крики. Тарус уже спешил сюда – хвост поленом, глаза горят. Он несся крупными прыжками со стороны леса. Стражи обернулись к нему все разом, оголив спины; двое из них вдруг рухнули, словно подкошенные, от молодецкого удара булавой. Один в костер, другой рядом. Третий в панике обернулся и получил кулаком прямо в лоб; вряд ли он много выиграл – кулак булаве ни в чем не уступал. Резко запахло паленой плотью.

Омут, а это постарался именно он, крякнул, подобрал у ближайшего воина меч и с размаху рубанул по ремням, освобождая пленника. Столб брызнул щепами и едва не раскололся надвое.

Тем временем десяток чужаков поспешили к кострам, размахивая мечами и изрыгая проклятия. Омут схватил мальчишку и потащил к лесу. Тарус с Вишеной прикрывали их сзади, но Омут волков словно не замечал, сосредоточив все внимание на преследователях. Те охватывали беглецов полукольцом, явно нагоняя; Омут на бегу уворачивался от сучьев и скоро остановился, взявшись за булаву. Крохотная полянка давала простор для замаха и Омуту это понравилось. Где-то невдалеке продиралась сквозь колючий подлесок вторая волна догоняющих, грозно завывая и крича.

Омута окружили, не обращая никакого внимания ни на Таруса, ни на Вишену, и волки, переглянувшись, прыгнули. Мощные челюсти сомкнулись на глотках двоих чужих воинов, пасти наполнились пьянящей солоноватой кровью и жертвы упали на траву. Вишена вскочил, увернулся от меча, глянул на Таруса. Тот, рыча, наседал на очередного врага. Воин, поправляя свою нелепую остроконечную шапку, отмахивался как мог и пятился.

Увидев, что подмога беглецам – всего лишь пара волков, чужаки было воспрянули, но тут вдруг сверкнул во тьме знакомый лунный полукруг, знаменитая секира повергла наземь сначала одного, потом второго; ухнула тяжелая шипастая булава, проламывая череп еще одному; Вишена вцепился в руку и повалил ближнего воина, а невесть откуда вынырнувший мальчишка вмиг добил его длинным кинжалом.

Славута и Омут уложили еще по чужаку, когда подоспела вражья подмога. Десятка три воинов высыпали из леса.

Тучи разошлись и луна залила поляну зыбким ночным серебром, зловеще мерцали в полумраке обнаженные мечи.

Они застыли друг против друга – воины-пришельцы и странная пятерка: Омут с булавой, Славута с секирой, два матерых волка и мальчишка, подобравший короткий вражий меч.

– Тарус, Вишена, сюда! – крикнул Славута, прыгнув в сторону и падая на колени у гладкого, еще не успевшего сгнить пня. Рука дреговича взметнулась, в пень, коротко тюкнув, вонзился тарусов колдовской нож. Чародей все понял без слов. Забежав с севера, он прыгнул и кувыркнулся над ножом, снова обращаясь в человека. Вишена последовал его примеру, на этот раз не колеблясь. Опять заволокло красным мир, заныл позвоночник и пальцы, и Вишена-человек затряс головой, все еще стоя на четвереньках.

Мечи Славута принес в заплечной сумке и сейчас метнул их хозяевам. Омут хлопал глазами, не выпуская, впрочем, булаву. А чужаки враз отступили.

– Влки! Обратие влкодлаки!

Вишена сжал верный меч, изготовившись к битве, но пришельцы внезапно дружно развернулись и исчезли во тьме меж деревьев. Лунный свет лился на опустевшую поляну, небо вновь затягивало низкими тучами.

Тарус опустил меч и отер взмокшее чело. После напряжения пришла обволакивающая расслабленность. Омут пристегнул свою двухпудовую булаву к поясу и басом прогудел:

– Здорово, други! Не чаял помощи, дак поди ж ты…

Для Молчуна это была длинная фраза. Славута довольно хлопнул его по плечу:

– Жив, Омут! Мы уж решили – нечисть тебя извела.

С Омутом крепко обнялись. Чародей спрятал за пазуху свой волшебный нож, Вишена с завистью провел его взглядом. А мальчишка вдруг длинно и затейливо выругался, как умеют жители Лежи. Омут немедленно отвесил ему крепкую оплеуху.

– Не сквернословь!

Вишена засмеялся и отбросил в сторону тяжелую руку витязя.

– Будет, Омут. Небось, натерпелся малец…

– Да какой он малец? – пробурчал Омут. – Восемнадцатый год.

Вишена обернулся.

– Как тебя зовут-то, хлопче?

Тот смерил Вишену настороженным колючим взглядом.

– Яр! Ярослав.

Тарус, забрасывая за плечо суму, вмешался:

– Уходим, Вишена!

Яр встрепенулся.

– Так ты – Вишена Пожарский? Мне про тебя Омут рассказывал!

Вишена усмехнулся: неужели Молчун что-то рассказал? Слова, наверное, клещами из него добывали.

– А ты, – Яр ткнул пальцем, – ты, выходит, Славута!

Большая секира в руке дреговича красноречиво это подтверждала.

– Ну, а ты, наверное, Боромир-Непоседа! – указал Яр на Таруса.

– Совсем наоборот, – усмехнулся Славута, – это Тарус-чародей. Однако, пошли. Время.

Вишена двинулся за уходящими побратимами, споткнувшись о мертвого чужака.

На гарде торчащего из груди кинжала темнели драгоценные камни и Вишена задержался. Нагнулся, вытащил кинжал из раны и вздрогнул.

Пальцы ощутили холод пары знакомых рубинов.

Спутники споро шагали прочь от реки, минуя лагерь пришельцев. Утлый челнок не выдержал бы пятерых, поэтому уходить решили пехом.

Вишена полез в суму, нашел сверток из волчьей шкуры, развернул, и долго разглядывал два одинаковых длинных клинка – тот, что принес с собой, и тот, что подобрал здесь.

– Вишена! Догоняй!

Он завернул оба кинжала разом, сунул их в сумку и поспешил за товарищами.

Они шли старым бором по гладкой, истоптанной зверьем, тропе. Что вело их в ночной темноте, что помогало преодолевать препятствия никто толком не понимал, но все пятеро упрямо и уверенно шагали на юг, к устью Шогды.

– Почему вы оставили хутор? – не оборачиваясь спросил чародей.

Омут долго собирался с духом, прежде чем ответить.

– Нечисть довела. Из избы стало не выйти – то камни летят, то палки. На тропах ям понарывали, ноги переломаешь. Скотину почти всю извели. Ночью мы и спать-то боялись: завывают, ровно совы. Собрались, кто уцелел, да и в Паги ушли, к Заворичу.

– А Боромирову весточку получил? – спросил Славута.

Омут покачал головой, скорее для себя, чем для дреговича, шедшего позади.

– Нет. Как все в Паги подались, я решил в Андогу пойти, зачем – и сам не знаю. Не дошел, снова нечисть попутала. Блудил дня три, хотя Рыдоги сотни раз прошагал-промерил и никогда с пути доселе не сбивался. В болоте крепко завяз, а вышел прямехонько к Леже. А там эти, в шапках. Налетели с запада, почти всех перебили, мало кто в лесу схоронился. После, – Омут качнул головой, – на Яра наткнулся. С тех пор вместе и бродим. А намедни он пришлым попался у реки. Думал – не отобью…

Омут улыбнулся – отбили!

– К Боромиру в твоей личине упырь какой-то явился, – мрачно изрек Тарус, – пару дней покрутился меж всех, а потом на ярмарочный столб влез – и башкой о полено. Мы решили – все, конец Омуту. Да на счастье еще раз взглянуть на мертвеца додумались. Глядь, а он личину-то и сбросил. Ох мы и побегали…

Тарус смолк, некоторое время слышался лишь тихий шорох осторожных шагов.

– До сих пор не пойму, к чему все это? Упырь ведь за два дня никого и пальцем не тронул, ни единую душу. Нож еще этот странный с рубинами…

Вишена напрягся. Очень захотелось проверить сверток, но он сдержался. Решил – позже.

К утру они ушли достаточно далеко от места стычки с чужаками. Перед самым рассветом, в густом вязком тумане, разнесся совсем рядом стук множества копыт – может, это проскакали те самые люди. Звуки затихли на северо-западе; больше их никто не тревожил.

После бессонной ночи решили отдохнуть, и когда пригрело вставшее солнце устроились в светлом березняке. Яр натаскал кучу веток и сразу же уснул, Славута и Вишена последовали его примеру, Тарус же с Омутом некоторое время посидели на замшелой колодине.

Перед сном Вишена заглянул в сумку. Как он и ожидал, вместо пары длинных кинжалов там нашелся тонкий короткий меч; на его гарде каплями крови застыли крупные чистые рубины. Меч был ровно вчетверо больше первого из ножей.

Над головой в чистоте березовых стволов и нежной зелени веток дружно пели-щебетали голосистые лесные птахи, Вишена, поддавшись сладкой дремотной силе, провалился в крепкий молодой сон, гадая, что за судьба уготована чужому рубиновому мечу.