Текст книги "Шуруп"

Глава вторая

Никаких послаблений ввиду экзаменов и близкого выпуска будущим лейтенантам не полагалось – как обычно, подъем в семь, построение, физчас (который на первом курсе казался адом, на втором – просто изнурительным, а теперь воспринимался как нечто само собой разумеющееся, хотя и слегка утомительное), полчаса на заправку коек и туалет, сразу вслед за тем построение на утренний осмотр и завтрак. Зато после завтрака даже построения не назначили, не говоря уже об обычном разводе на занятия или хозработы.

Сегодня с девяти утра на всех табло в холле главздания публиковали результаты последнего экзамена и годовые финальные суммы каждого курсанта. На личные планшеты эта информация по традиции передавалась часом позже – говорят, в старые времена, когда личных планшетов еще не существовало, результаты распечатывали на бумаге и вывешивали на стендах в старом здании училища, которое тогда именовалось летным. Почему-то дух и в известной мере букву этого мероприятия решено было сохранить, хотя Виталий и сомневался, что толчея в холле и вытягивание шей перед экранами, а особенно – изнурительное ожидание девяти часов, хоть сколько-нибудь способствуют спокойствию и душевному равновесию курсантов-дембелей.

Разумеется, завтрак у выпускного курса сегодня вышел рекордно коротким – со столов все смели и сжевали чуть ли не втрое быстрее обычного, а после не потянулись с ленцой в курилку, а помчались бегом в главздание, даже не построившись. Дежурный по Академии, видя это безобразие, почему-то и не подумал его пресечь. То ли вид трусящих старшекурсников его позабавил, то ли ностальгия одолела. Во всяком случае, он всего лишь пробурчал себе под нос: «Спасибо, что не через плац…» – и вошел в столовую. Перед ним предупредительно расступались.

Виталий не поддался общему порыву и до главздания дошел шагом, хотя и достаточно быстрым. В холл он протиснулся в восемь пятьдесят шесть, за четыре минуты до включения табло. Народу набилось под завязку – практически весь курс. Под две тысячи молодых крепких пацанов, которым не сиделось в стаде, которых позвали звезды и которые оказались достаточно решительными, чтобы ответить на этот зов. Собственно, от того, что в ближайшие минуты появится на табло, зависела личная траектория каждого на пути к звездам. Виталий внезапно осознал это очень остро, сердцем и душой, и подумал, что правы, пожалуй, были руководители и старого училища, и нынешней Академии. Возможно, именно в этом и кроется смысл сегодняшней толчеи в холле главздания – осознать, что всерьез ступаешь на жизненный путь офицера и что отныне все зависит исключительно от тебя самого: от того, насколько окажешься смелым и сильным; от того, что сподобился усвоить из вдалбливаемой во время учебы науки и насколько успешно сумеешь это применить на практике.

И еще он осознал, что учебе, собственно говоря, конец. Результаты, распределение – и фьюить к новому месту службы. По большому счету, это вот здание, именуемое главным, Виталию больше не принадлежит. Вон тому лопоухому второкурснику с повязкой дневального, прижатому к стене выпускниками, – принадлежит. И будет принадлежать еще четыре года – если, конечно, лопоухий раньше не вылетит. А Виталию – уже нет. Все, отучился, осталось только узнать результат, повлиять на который невозможно.

Часы в башне главздания гулко отбили девять. Их удары ощущались всем телом – звук в холл доносился еле-еле, его с улицы хорошо слушать. А в здании звукоизоляция была на уровне.

Табло в холле ожили – все двадцать одновременно. Толпились большею частью перед теми, что транслировали результаты первой тысячи, и только потом неохотно оттекали к аутсайдерским. Людям свойственно переоценивать собственные способности, да и иррациональную надежду на лучшее убить в себе не так-то просто, особенно если ты молод и полон сил.

Кроме того, первая сотня результатов интересовала почти всех, даже тех, кто твердо знал, что не попадет в нее ни при каких обстоятельствах. Виталий краем уха слышал, что на финальные результаты даже тотализатор существует. Правда, без ставок – тут все-таки не стадо, тут без пяти минут граждане. Во всяком случае, офицеры на подобные забавы курсантов глядели сквозь пальцы.

Виталий все, что было связано с предсказаниями, глубоко презирал, считая, что неалгоритмизируемые вещи непредсказуемы в принципе, поэтому тотализатором не особо интересовался.

Пару минут потоптавшись на месте и сообразив, что перед первым экраном толпа еще не скоро поредеет, Виталий решительно выдохнул, выставил плечо вперед и принялся энергично ввинчиваться в плотный строй сокурсников.

На него шикали и оборачивались, но увидев, кто проталкивается, чаще всего пропускали. Так мало-помалу Виталий дотолкался до места, откуда можно было без труда разобрать буквы и цифры на табло.

Страница как раз обновилась, и табло высветило результаты с шестьдесят первого по восьмидесятый. Шестьдесят седьмым значился Мишка Романов, которого пытались поздравительно хлопать по плечам, что в тесноте проделать было не так-то просто, – Мишка все шесть лет болтался на границе первой сотни, то вклиниваясь в нее, то вылетая. Итоговое шестьдесят седьмое место для него было прекрасным результатом.

Страница снова сменилась, и Виталий с некоторым удивлением обнаружил в пятом десятке Филиппа Жаирзиньо – обычно тот входил в первую двадцатку. Не у всех праздник, есть и плохо сдавшие…

До следующего обновления Виталий еле дотерпел, а когда выпал список курсантов с результатами от двадцать первого до сорокового, даже зажмурился на несколько секунд, вдохнул, сглотнул и только потом принялся просматривать список снизу вверх.

Не обнаружив себя ниже тридцатого места, Виталий чуть успокоился и строки выше него просматривал нарочито медленно.

Бакаев. Фредриксен. Чикиги. Тларош. Коваленко. Шеридан. Майерс. Генест. Юрьев. Касагава.

Чувствуя, что его прошиб пот, Виталий еще раз сглотнул. Все-таки вошел? В двадцатку? Вот это да!!!

Он прочел верх списка еще раз, теперь сверху вниз, как положено – Касагава, Юрьев, Людовик Генест (был еще Жан-Луи, где-то в восьмой сотне), Майерс, Шеридан.

Ф-фух.

Давно просмотренная страница висела томительно долго, словно испытывала терпение собравшихся курсантов. Чуть впереди виднелась коротко стриженая голова долговязого Толика Коваленко. Толик был потный и счастливый, улыбка до ушей. Рядом с ним сдержанно улыбался Касагава – Виталий видел только его макушку, но не сомневался в этом. Он всегда улыбался. И всегда сдержанно.

Через маленькую вечность страница наконец-то соизволила измениться; шрифт укрупнился вдвое, поэтому на табло поместилось только десять строк, – тех, кто показал итоговую сумму с одиннадцатой по двадцатую. Фактически пробил звездный час Виталия Шебалдина – через несколько секунд он узнает себе истинную цену, свое настоящее место в толпе сокурсников.

Читать он начал, конечно же, снизу. Да и по-хорошему на столь высокой странице место его было в нижней части – никаких иллюзий на этот счет Виталий не питал. Вошел в двадцатку – уже успех.

Лю Цзы. Мирошник. Эрнандес. Криштемани. Гершензон.

У Виталия взмокли даже ладони.

Дементьев. Бу Чжао. Четтри Сингх.

Не может быть…

О'Лири. Цимбалюк.

Виталий застыл.

Не может быть. Этого просто не может быть. Его, Виталия Шебалдина, не было в четвертом десятке, не было в третьем, нет и во втором.

Неужели в первом? Но с какой стати?

И вот тут Виталий реально запаниковал. Он понял, что, по всей видимости, вообще пролетел мимо первой сотни. Во всяком случае, занял место не выше восьмидесятого. Потому что верить в первую десятку было можно, мечтать о ней тоже не возбранялось, но трезвый и рациональный внутренний голос в данный момент рекомендовал готовиться к худшему.

Вокруг возникали и ширились островки чьей-то радости – у Виталия даже не находилось сил поглядеть, чьей именно.

Он ждал.

Ждал перемены страницы. Твердо поклявшись себе, что, когда наконец-то высветится список чемпионов курса и фамилии Шебалдин там не обнаружится, к экрану второй сотни он уйдет без дрожи в коленках. И вернется сюда же изучать места с восьмидесятого по сотое, только когда убедится, что во второй сотне его фамилия не значится.

«Где же я напортачил? – лихорадочно размышлял Виталий. – Наверное, вчера, с этими гребаными режимами третьего „Соляриса“. Дернул же черт распускать язык перед начальником курса и комиссией, излагать свои досужие фантазии…»

Список второй десятки держался на экране вдвое дольше прочих – целых две минуты.

Экран мигнул, обновляясь, и Виталий принялся читать фамилии лидеров. Снизу вверх, разумеется.

Тревис.

Десятый, значит, Джаспер. Что ж, ожидаемо. Мог, наверное, и выше финишировать, но родственники с него требовали первой десятки, и он это требование выполнил. Вполне в его духе – ни на йоту не больше необходимого.

Захаров.

Тоже ожидаемо. Витю Захарова по прозвищу Адмирал представить вне первой десятки было невозможно. Виталий совсем загрустил – предполагать, что он занял место выше Адмирала, было попросту смешно.

Нете.

Ну тут тоже все понятно – Оскар Нете есть Оскар Нете. Никогда не выпадал из первой десятки.

Шебалдин.

И жирная семерка перед фамилией.

У Виталия враз пересохло в горле. А еще он сообразил, что его кто-то уже в третий или четвертый раз с размаху лупит по плечу.

Прежде чем поглядеть, кто это, Виталий бросил взгляд в самый верх списка.

Фон Платен. Кто бы сомневался…

Рядом обнаружились обалделый Мишка Романов и слегка удивленный Фарид Шарафутдинов.

– Ну ты, Щелбан, даешь! – заорал Мишка прямо в ухо.

Виталий и сам не мог поверить. Он, единственный раз за все годы учебы прорвавшийся в двадцатку на двадцатое место, а так постоянно болтавшийся между двадцать пятым и сорок восьмым (ниже, правда, не опускался), – и вдруг седьмой? Да не после рутинной промежуточной сессии, а по итогам выпуска?

«Седьмой, елки-палки… – стучало в голове. – Елки-палки, я седьмой… Разведка, не просто флот, а разведка! И уж точно не в шурупы!»

Его вынули из толпы и увлекли прочь из главздания на лавочки под раскидистыми липами. Виталий почему-то плохо соображал и покорился тому, кто тянул его за рукав, – Фариду. По ступенькам он сошел будто во сне, а потом как-то сразу без перехода оказался в курилке, перед Рихардом фон Платеном и Джаспером Тревисом.

– Молодчина, Щелбан! – Рихард протянул руку, и Виталий машинально ее пожал. Хватка у чемпиона – теперь о чемпионстве можно было говорить открыто – была, как всегда, железная. – Реально молодчина, не ожидал увидеть тебя в десятке. Экипаж вырисовывается что надо.

Последние слова фон Платена, конечно же, были услышаны многими, и произнес их Рихард отнюдь не случайно.

Он объявлял свое решение. Лидер формировал команду. Тогда и так, как считал нужным и правильным.

Тишина висела секунд пять, а потом в курилке громко и отчетливо зашептались.

«Рихард Шебалдина берет…»

«Ну конечно, седьмое место! Я б тоже взял!»

«Да они еще вчера в буфете сидели, планы строили».

«Думаешь, заранее знал, что Щелбан в десятке?»

Виталий слушал все это и плыл, плыл в хмельном сивом тумане. Он все никак не мог до конца поверить в происходящее.

– Нахал ты, братец, – сварливо сказал ему Джаспер Тревис. – Меня объехал!

– Ну извини, – вздохнул Виталий, виновато улыбаясь. – Я сам не ожидал.

– Да все равно молодца. Давай лапу!

Виталий крепко пожал протянутую руку.

За следующие полчаса он пожал еще рук, наверное, двести. Поздравляли. Желали. Утверждали, что рады за него. Примерно в половине случаев даже более-менее искренне. Ну а в начале одиннадцатого на планшет пришла официальная депеша с результатами, подписями и пожеланиями. Руководство Академии и командование курса от души поздравляли курсанта Виталия Шебалдина с занятым итоговым седьмым местом и выражали непоколебимую уверенность, что Земле и Колониям лейтенант Шебалдин станет служить с теми же прилежанием и усердием, с какими учился все шесть лет.

«Вот ведь магия официальных документов, – думал Виталий, в очередной раз жадно перечитывая поздравление. – Стандартный же текст, у всех такой! И год назад был такой же, и два, и десять. Наизусть его знаешь. И все равно, когда он адресован именно тебе, – аж дух захватывает, и переворачивается что-то внутри…»

День пролетел неожиданно быстро. Но по-тихому успели и отметить. Причем именно в тот момент, когда Шарафутдинов разлил, а остальные, включая Романова, Адмирала и еще с десяток соседей Виталия по казарме и учебной группе, как раз разобрали стаканы и приготовились к тосту, неожиданно пискнул замок, дверь открылась, и в каптерку вошел офицер-воспитатель – майор Никишечкин. Понятное дело, возникла немая сцена с плохими предчувствиями. Но Никишечкин совершенно неожиданно проворчал:

– Ну что встали столбами? Налейте начальству!

Воспитателю, разумеется, налили.

– Что ж, поздравляю! Особенно тебя, Шебалдин. Не ожидал, что в десятке финишируешь! Тебя, Адмирал, уж извини, в меньшей степени: для тебя десятка – дом родной. С выпуском, господа офицеры!

Впервые курсантов назвали офицерами.

Прежде чем уйти, Никишечкин не удержался и по-отечески наставил:

– Закусывать! Не буянить! За пределами каптерки не пить! Романов, после всего прибраться, запереть каптерку и доложить дежурному по корпусу. После отбоя никаких фокусов и брожений, будут проверки. Всем ясно?

Всем было ясно. И подвести офицера-воспитателя после такого было ну никак невозможно. Его и не подвели – во время ночной проверки учебная группа в полном составе храпела в казарме, а что воздух в ней казался спертым, – ну так выпуск же.

Проверяющие – офицеры и адмиралы – тоже когда-то были курсантами-выпускниками. Такое не забывается.

Глава третья

Процедура распределения вчерашних курсантов по действующим полкам Космофлота являлась наполовину лотереей, наполовину праздничным шоу. Кроме того, в общем и целом она наталкивала на мысли о работорговле давно минувших исторических эпох – в том смысле, что от личного желания самих распределяемых зависело очень мало.

От чего на самом деле зависело решение выпускной комиссии, курсанты вообще не знали. Безусловно, на решение влияли личные и профессиональные навыки распределяемых, но далеко не всегда и не скажешь, что впрямую. Хороший стрелок легко мог угодить вовсе не в стрелки, а, к примеру, в заправщики, хотя справедливости ради следовало согласиться, что чаще хороший курсант-стрелок распределялся все-таки в подразделения, так или иначе связанные именно со стрельбой. Будущих космолетчиков учили много чему: учили водить корабли, большие и малые; учили прокладывать курс вручную, без космогаторских компьютеров, но, разумеется, с доступом к картографическим базам и мощным судовым вычислителям; учили чинить вышедшее из строя оборудование и приборы; учили вести огонь из всех мыслимых и немыслимых видов оружия (к некоторым слово «огонь» и применить-то толком было нельзя); учили выживать с минимумом снаряжения на безлюдных землеподобных планетах (на планетах, где человек не мог пребывать без скафандра, с аварийным выживанием, как правило, было совсем уж худо); учили полевой и пустотной медицине, чтобы любой офицер Космофлота везде и всегда был в состоянии оказать первую помощь, а буде возникнет нужда – и роды принять, и аппендицит кому-нибудь благополучно вырезать; учили разгадывать шифры, криптограммы и разнообразные практические головоломки; учили технике допроса и дознания; разумеется – учили рукопашному бою и бою с применением подручных предметов, как при действующей силе тяжести (без разницы – пониженной, нормальной или повышенной), так и в условиях невесомости; учили обиходным языкам Земли и Колоний, юридическому праву, основам экономической модели общества, в котором будущим офицерам предстояло жить и служить; учили психологии гражданского общества и психологии стада – перечислять можно было долго. Виталий Шебалдин не однажды размышлял на эту тему – почему их обучают в том числе и дисциплинам, на первый взгляд неспособным пригодиться в будущем. К определенным выводам Виталий не пришел, но впечатление, будто Генштаб и преподаватели Академии сами толком не представляют, чему следует учить нынешних курсантов, возникло.

«Впрочем, – думал Виталий, – гражданам виднее». Ему, выходцу из стада и еще не гражданину, многое казалось странным, особенно поначалу.

Технически процедура распределения начиналась задолго до выпуска, не зря ведь досье на каждого курсанта велось подробно и скрупулезно. Скорее всего, основную массу условно распределяли заранее и вели по обучению с учетом реальных способностей и пристрастий. Ближе к середине шестого курса уточнялись черновые списки, а незадолго до выпускных экзаменов персональные назначения окончательно утверждались руководством Академии и офицерами-воспитателями.

А после экзаменов приезжали мобилизаторы из действующих полков и частей (на курсантском жаргоне – покупатели) и набирали желторотых лейтенантов каждый в свою вотчину.

Основной фокус был в том, что покупатели приезжали не только из Космофлота, но и из обычных войск тоже. Из шурупов, стало быть. Оно и понятно: пилоты и бортинженеры нужны везде. Угодившие в шурупы космолетчики продолжали носить флотскую форму и кормились по флотским пайкам, отличным от общевойсковых, однако дальнейшая судьба их, как правило, была пресна и предсказуема: извозчики и ничего более, да и то не сразу – сначала несколько лет в ангарах шланги тягать вместе с механиками.

Естественно, что любой курсант мечтал попасть во флот, а не в шурупы. И не просто во флот, а в гвардейские полки, жившие подлинной воинской жизнью, – с боевыми тревогами, ночными вылетами, стрельбой и, разумеется, опасностями.

Земле и Колониям по-настоящему воевать было не с кем, и этим правительство по праву гордилось. Та часть человечества, которая вышла в космос и освоила несколько подходящих планет, оставалась социально единой. А иного разума люди пока не встретили. Жизнь встретили – жизни в исследованной части Галактики было полным-полно, какой угодно, не только водно-углеродной, хотя именно такая биохимия доминировала в подавляющем числе обитаемых миров. Но все обитаемые миры совершенно точно были мирами животных, где хватало инстинктов, но напрочь отсутствовал интеллект.

Однако доподлинно было известно: иной разум существовал уже тогда, когда на самой Земле жизнь еще не зародилась. Просто земляне с его носителями пока не встретились. Правда, почти все компетентные земляне дружно склонялись к мысли, что в обозримом будущем и не встретятся.

Людям достался космос, полный жизни, но лишенный нечеловеческого разума. И вместе с тем – достаточно плотно нашпигованный следами деятельности этого разума. Да-да, люди отыскали первые следы чужих на пороге собственного дома – на Луне. И то и дело продолжали натыкаться на новые следы во многих уголках обжитого космоса. Чужие искусственные спутники, базы на планетах, лунах и астероидах, пустые космические корабли… Не то чтобы все это попадалось буквально на каждом шагу – нет. Но все же находка очередного брошенного поселения на очередной вновь открытой планете давно уже перестала быть сенсацией, хотя и оставалась событием повышенной важности.

Вот этим-то нежданно свалившимся наследством неведомой расы и занимался Космофлот. А заодно – активно содействовал освоению новых планет, особенно на самых первых этапах колонизации, когда с непривычной биосферой зачастую велась самая настоящая война на выживание со вполне реальными сражениями и потерями. В данный момент в состоянии вооруженной колонизации пребывали две планеты – Лорея и Дварция. Там-то и базировались гвардейские полки Космофлота – соответственно Семеновский и Измайловский. На Дварции Виталий успел побывать, и покоряемый мир, надо сказать, произвел на него неизгладимое впечатление.

Остальные полки базировались на планетах, где первая фаза колонизации успешно завершилась и каждодневная война сменилась размеренной оккупацией: постреливать еще приходится, но сплошной линии фронта уже нет.

Кроме того, большое количество флотских и несметное общевойсковых частей было разбросано по космическим станциям, базам на непригодных к масштабной колонизации планетах и лунах, опорным космическим крепостям при шлюзах транспортных струн, промежуточным космодромам – словом, везде, куда ступила нога человека, решившего, что это место ему жизненно необходимо.

Вместе с Виталием на курсе отучилось две тысячи человек (поступило больше, но до выпускных экзаменов дошло именно столько). На Лорею и Дварцию отобраться предстояло примерно двум десяткам. Одному проценту. Во флот в целом – процентам пятнадцати-двадцати. Основную массу ждала служба в шурупах, однако всем было прекрасно известно, что хорошая сумма баллов весьма способствует зачислению во флот, но отнюдь не гарантирует это. С первой двадцаткой все было ясно, ниже двадцать пятого результата шансы наверняка отобраться в гвардию резко падали.

Угодить во флот смело мог надеяться любой, кто вошел в первую полутысячу, то есть четверть всего курса. Нередко во флоте оставались и несколько счастливцев с четырехзначным итоговым местом. В этом-то и заключалось выпускное шоу: надежды питали многие, и это были вполне обоснованные надежды, только шансы на счастливый исход у курсантов сильно разнились. Однако даже у показавшего последний результат выпускника эти шансы все равно существовали.

После завтрака, получасовой паузы и предварительного построения весь выпускной курс в полном составе (за исключением загремевших в госпиталь и заваливших экзамены) собрали в огромном актовом зале. На просторной сцене, справа, боком к зрителям расположились выпускная комиссия и прочий президиум; в левую часть вызывали распределяемых, по пятьдесят душ за раз. Распределяемые в новеньких лейтенантских мундирах строились напротив президиума, выпячивали грудь и таращили взгляды на начальство. Офицер-распорядитель после непременного: «Равняйсь! Смирно! Равнение на средину!» поворачивался к президиуму, делал два четких шага и с ладонью у козырька докладывал начальнику выпускной комиссии, что такая-то полусотня выпускников для распределения построена. После чего из-за кулис на сцену по очереди выныривали покупатели, вставали по центру и зачитывали список мобилизуемых. Названные выходили из строя, получали мобпредписания, шевроны с эмблемой полка и строились в сторонке, после чего уводились покупателем опять же за кулисы. Уводились пока понарошку, в порядке действа: предстоял еще общий выпускной бал, но в актовый зал «купленные» лейтенанты уже не возвращались, а отправлялись прямо в столовую, к накрытым праздничным столам, где первым делом обмывали шевроны, в этот день – совершенно легально.

В каждой полусотне, как правило, оставалось несколько «некупленных» лейтенантов; они продолжали стоять на сцене и пристраивались к очередной поднявшейся из зала полусотне. Некоторые выпускники проводили на сцене до шести смен, но чаще покупались во время второго-третьего прохода, если не в первом.

Распределение по традиции начинали снизу, с наименее успешных выпускников, поэтому Виталию довольно долго пришлось маяться в зале. Задние ряды постепенно пустели, но каждый из зрителей прекрасно осознавал: чем дольше его не вызывают на сцену, тем лучше, поэтому все инстинктивно помалкивали и даже шевелиться избегали, словно надеялись, что так их подольше не заметят.

Нервная это была процедура, изрядно нервная. Молчаливое напряжение в зале медленно нарастало по мере приближения к голове списка.

Легкий шепоток пробежал по первым рядам зала, только когда на сцену наконец вышел покупатель во флотской форме. Теперь процедура пошла веселее – не в шурупы же покупают! Купленные в этот проход лейтенанты лучились от счастья и мысленно благодарили судьбу с удачей за то, что распределяются во флот.

К исходу второго часа зал практически опустел. Только сейчас настало время подняться на сцену и первой полусотне. К этому моменту покупатель Рублевского полка уже удалился, зато оставались представители Троицкого, Успенского и Преображенского. Гвардейцы из Семеновского и Измайловского к покупкам пока вообще не приступали.

«Некупленных» курсантов осталось пятьдесят два человека – первая полусотня и двое из второй, в том числе и Мишка Романов. Сейчас он был бледный, что простыня.

Лидеров курса приветствовали с бо́льшей помпой, нежели основную массу выпускников. Сначала речь толкнул Тревис-средний, а затем не удержался от напутственного слова и ректор, адмирал Айзек Тревис. Слова его гулко отдавались в опустевшем зале.

И наконец приступили к торговле: первым к строю выпускников вышел преображенец и быстро вызвал девятерых. Строй несколько поредел, перед комиссией осталось сорок три лейтенанта.

В Троицкий купили двенадцать человек. В Успенский – десять.

«Очко, – подумал Виталий, пребывающий в легкой эйфории. – Двадцать один курса… пардон, лейтенант – в гвардию. И я среди них. Елки-палки, как же я мечтал об этом, а вот сбылось – и не верится…»

По правде говоря, последние пару дней Виталий не особенно нервничал. Не зря же фон Платен заставил его написать рапорт на имя Тревиса-старшего. В принципе, Виталий осознал, что пристроен, и пристроен очень неплохо. Поэтому он переживал заметно меньше того же Мишки Романова, все еще стоящего на сцене, невзирая на итоговое шестьдесят седьмое место. Ему тоже улыбнулась удача – распределялся в гвардию, правда, пока непонятно, в какой полк: Семеновский или Измайловский.

Насчет себя Виталий практически не сомневался: раз железобетонно спокоен фон Платен – а тот был даже спокойнее, чем обычно, – значит, дело реально в шляпе.

Романов с Шарафутдиновым отобрались в Измайловский. И Адмирал тоже, и Оскар Нете вместе с ними. Всего десять человек. Когда они ушли со своим покупателем и из-за кулис в центр сцены вышел семеновец, Виталий старался выглядеть таким же бесстрастным, как его будущий командир – фон Платен. Услышав свою фамилию, Виталий просто вышел из строя, четко принял мобпредписание и шеврон, а затем молча пристроился к уже «купленным» коллегам.

К однополчанам. Какое вкусное слово – однополчане!

Виталий не удержался и украдкой взглянул на шеврон. К его несказанному удивлению, вместо семеновской эмблемы на нем нашлась только короткая надпись мелким шрифтом. Собственно, это и не был шеврон, это была похожая по форме карточка из твердого пластика кремового цвета.

Надпись гласила: «Ничего не предпринимать, ожидать распоряжений».

«Что за ерунда? – подумал Виталий с возрастающей тревогой. – Что-то не так с моим рапортом?»

Додумать он не успел. «Некупленных» лейтенантов не осталось.

– Семеновцы! – громко скомандовал покупатель. – За кулисы шагом марш!

– Шебалдин, а ты задержись! – донеслось из-за стола.

Говорил Тревис-средний, начальник курса.

Виталий с тоской и волнением проводил взглядом последнюю десятку лейтенантов, покидающих зал. Последним шел фон Платен. Перед тем как исчезнуть за плотной занавесью, делящую сцену на две части, он на миг замедлился, взглянул прямо на Виталия и недоуменно пожал плечами. Однако особенно встревоженным Рихард тоже не выглядел, и это Виталия немного успокоило.

Комиссия и президиум начали покидать сцену, но, в отличие от выпускников, они не уходили за кулисы, а спускались в зрительный зал. Виталий одиноко торчал посреди опустевшей и потому казавшейся особенно просторной сцены – надо понимать, ждал распоряжений. Все в точности как написано в карточке, которую ему всучили вместо шеврона.

Командование переговаривалось о чем-то своем, начальственном, но всего лишь через минуту о существовании Виталия все же вспомнили.

– Шебалдин! – обратился к нему начальник курса.

– Я, господин контр-адмирал! – совершенно автоматически отозвался Виталий.

– Ступай ко мне в кабинет, жетон сдашь секретарю, он в курсе. Сиди там и жди, я скоро буду. Давай, аллюр три креста!

– Есть!

Недоумевающий Виталий тоже спустился в зал, но не стал протискиваться мимо скопившихся в проходе перед сценой господ офицеров и адмиралов – проскочил сквозь ряды и выскользнул в вестибюль.

«Ничего не понимаю, – подумал он напряженно. – Купили меня или нет? Да и как это возможно, чтобы не купили, если все расходятся? Ерунда какая-то…»

Перед столовой даже обычного столпотворения уже не было – почти все выпускники и преподаватели сидели в обеденном зале, обмывали шевроны. Последние запоздавшие торопливо тянулись от парадного входа к столовой.

– Щелбан, ты куда? – окликнул его Толик Коваленко.

На рукаве Коваленко красовался бледно-желтый шеврон Троицкого полка.

– На ковер, – буркнул Виталий.

– В смысле? – удивился Коваленко.

– Велено дождаться начкурса в его кабинете.

– Во блин… А куда купили-то? В Измайловский? – Коваленко протянул руку и слегка развернул Виталия, так, чтобы взглянуть на левый рукав мундира.

Но там шеврона, естественно, не было – никакого.

Лицо Коваленко еще сильнее вытянулось.

– Хер его знает – куда, – вздохнул Виталий понуро.

Он хотел добавить, что вызывал его семеновец, но шеврона почему-то не вручил. А мобпредписание изучать было бессмысленно – оно не для свежеиспеченных лейтенантов, а для полковых кадровиков, и без считывателя точечного кода фиг вообще поймешь, чье оно и что конкретно предписывает.

– Шебалдин! – донеслось со стороны актового зала, который как раз покидало офицерство.

Окликал все тот же Тревис-средний.

– Ты еще здесь?

Виталий без слов развернулся и скорым шагом направился к лифтам. Потом подумал и прошел дальше – к лестницам.

Кабинет начальника курса располагался на втором этаже, поэтому угонять лифт у высоких чинов Виталий посчитал излишним.

На пороге приемной контр-адмирала Тревиса он испросил разрешения войти, вошел, козырнул секретарю, сухопарому капитану Дворжаку, и протянул давешний пластиковый жетон. Секретарь принял его без каких-либо эмоций и тотчас запер в сейф, а Виталию велел присаживаться на диван для посетителей. Ждать, впрочем, пришлось недолго: через какие-то пять-семь минут в приемную вошли оба Тревиса, старший и средний, майор Никишечкин и, к немалому удивлению Виталия, – тот самый офицер-шуруп в чине капитана, который присутствовал на экзаменах. Дворжак вскочил, Тревис-средний велел ему «Подавай!», а сам открыл дверь кабинета и жестом пригласил гостей входить. Гости вошли. Начальник курса обернулся к Виталию и буднично добавил:

– Шебалдин, ты тоже проходи.

Все это виделось очень странным, чтобы не сказать подозрительным.

В кабинете начальника курса было просторно; гости сразу же расселись вокруг невысокого стола, который был выше журнального, но ниже письменного. Никишечкин выглядел собранным и предупредительным, как и любой офицер младше полковника в присутствии адмиралов. Капитан-шуруп, как ни странно, вел себя несколько свободнее, но ни в коем случае не развязно. Ректор выглядел благодушно: уселся в хозяйское кресло, собственноручно выкаченное из-за рабочего стола Тревисом-средним, сложил руки на животе и, улыбаясь, сидел, словно чего-то ожидал.