Текст книги "Что рассказал убитый"

Встреча с Астафьевым

Все промелькнет и струйкой неустанной

Бесчисленных песчинок поглотится,

И, времени случайная частица,

Как время зыбкий, я за ними кану.

Х.Л. Борхес

Однажды поздней осенью врача-судмедэксперта Огурцова занесло на очередную учебу по специальности в Город – а что поделать, время подоспело! Отучившись с недельку, Огурцов заскучал, ибо со всеми друзьями повстречались, все новости и сплетни обсудили, а также слегка отпраздновали встречу. Поэтому, когда его вызвал начальник Бюро и предложил съездить с другим экспертом на эксгумацию в районный центр, расположенный примерно в 150 км от Города, Огурцов согласился – все какое-то разнообразие в нудном потоке лекций и все тех же «учебных» вскрытий. И не просто согласился, а даже обрадовался этому предложению! Ведь ехать в райцентр надо было через Овсянку – деревню, где был похоронен Виктор Петрович Астафьев, и Огурцов – заядлый книгочей и почитатель творчества великого земляка – давно хотел побывать на могилке Писателя и поклониться его праху. А тут такой случай – грех отказаться!

Выехали они ранним утром, еще по сумеркам. Сначала ехали по самому Городу и его пригородам, а затем, после отворота на любимые Столбы, дорога пошла в тайгу, что густо разрослась на склонах гор, а потому она сильно запетляла: то в горы поднималась, то спускалась к самой реке. Свинцово-серая вода Енисея пари́ла, и даже от одного ее вида в жарком салоне машины делалось как-то зябко! Водитель ведет машину медленно – скользко! – да и сплошные горные серпантины не дают разогнаться. Вот и Овсянка – маленькая и очень аккуратная деревушка на довольно высоком правом берегу реки. Спросив у прохожего направление, подъехали к кладбищу. Там, оставив машину на стоянке, все трое пошли к Виктору Петровичу. Дорожка к могилке аккуратно и широко расчищена. Видно, что люди здесь часто бывают. Вот уж воистину, сюда не зарастет народная тропа! У мраморного памятника цветы, граненый стакан с прозрачной жидкостью. Стакан какой-то замызганный, край его расколот. Сверху – кусочек мерзлого хлеба! Снег… тишина… пустота! Посидели несколько минут, помолчали. Потом разлили заранее приготовленный коньяк. Помянули. Посидели. И вдруг Володька, напарник Огурцова по эксгумации, говорит:

– А ведь я знавал Виктора Петровича! Лично!

– Врешь! – безапелляционно заявил Огурцов. – А если нет – рассказывай!

Немного подумав, Володька сказал:

– Ну, знал – это сильно сказано, виделись полтора раза, и всего-то!

– Вот и расскажи про эти полтора раза, – сказал Огурцов.

– Ладно! Только пошли в машину, холодно что-то! По дороге и расскажу… ехать-то еще добрый час…

В салоне машины еще не выстыло. Володька достал термос с крепким-крепким таежным чаем, и снова разлили остатки коньяка. Налили. Молча посидели пару минут, грея стопки с коричневой жидкостью в ладонях, и сделали по паре глотков. Вроде как помянули Виктора Петровича… Потом еще немного постояли и двинулись дальше.

– А ты, – спросил Владимир у Огурцова, – что у Астафьева читал?

– Да практически все… «Царь-рыбу», «Печальный детектив», – перечислил тот, – «Последний поклон». – И, пару минут подумав, добавил: – Еще «Прокляты и убиты». Правда, эта вещь как-то плохо читается.

– Ну хорошо. Слушайте. – И, помолчав, начал рассказ: – Ну, что… Виктор Петрович Астафьев коренной сибиряк. Родился в 1924 году здесь, в деревне Овсянка. То есть детство свое он провел абсолютно в тех же условиях, что и я, – примерно такая же сибирская глухая деревушка, расположенная на берегу той же реки – Енисея. Наверное, потому его рассказы, да и многие другие произведения мне очень близки, дороги и понятны. Они – объективно хороши! И рассказы, и деревушки хороши, – после небольшого раздумья добавил рассказчик. – Ну, биографию его описывать не стану. Будет такая необходимость, – прервал он свой рассказ, – вы легко ее найдете и ознакомитесь на досуге. – А потом продолжил: – С Астафьевым меня познакомил мой отец, участник, как и Виктор Петрович, Великой Отечественной войны, красноярский журналист, писатель и поэт. Я, естественно, зная о знакомстве родителя с Писателем, давно намекал ему о том, чтоб он меня познакомил с мэтром. И вот, году в 86-87-м, такая встреча состоялась. Отец меня позвал в редакцию крупной красноярской газеты, где должна была состояться встреча журналистов с Писателем. К сожалению – исключительно по своему разгильдяйству, – я прилично опоздал к началу и захватил лишь конец разговора Астафьева с журналистами. Все уже сползлись к столу Писателя, обступили его, и шел треп на различные темы. Ростом Писатель был невысок. Довольно густая седая шевелюра, неровное, с оспинами, лицо и располагающий голос: этакий тенорок с хрипотцой. Правда, в манерах его ощущалась некоторая вальяжность. Но она была какая-то не обидная, достойная, что ли! Минут через тридцать все постепенно рассосались, и остались человек шесть-семь. Все предвкушали неофициально-банкетную часть встречи. Знаете, этакая всеобщая приподнятость настроения в предвкушении скорой выпивки. (Журналюги-то тех времен – все «трезвенники» сплошь были!) Да и Виктор Петрович, играя блестящими глазками, уже ручки потирал с довольным видом. И вот в ходе разговора он вдруг обращается к моему отцу: «Э-э-э… Михаил Федорович, э-э-э, простите… забыл, как вас зовут?» Тут все как грохнули! Ну, отсмеялись, папа меня Виктору Петровичу и представил. Пожал я руку мэтру, он дежурно порасспросил меня о житье-бытье, и все пошли пить водочку. Я сидел с ними всю…э-э-э… все застолье. Сам, к счастью, почти не пил. Слушал и смотрел. Астафьев мне тогда понравился. Знаете, такой хитрый, рассудительный мужичок-крестьянин. Спокоен. Говорил интересно. Ничего сногсшибательного, но все – разумно и основательно. Махнул он тогда грамм 300–400 водочки, не меньше, а может, и всю поллитру. Потом пели. Голос у мэтра был неплох. Прямо тенор, хоть и надтреснутый. Исполнили множество песен: и об удалом Хасбулате, и о бродяге, что заплутал в диких степях Забайкалья. Пели и песни времен войны. Исполняли они их с чувством, даже со слезой – я это хорошо запомнил. Потому мне и были удивительны последующие высказывания Астафьева о войне. Один раз я бегал им за водкой – как самый молодой из допущенных к лицезрению. Виктор Петрович уехал сам, крепко держась на ногах. Отца же я слегка поддерживал по пути домой. Вот такая короткая встреча состоялась на закате советской власти в редакции одной из красноярских газет.

Тут рассказ сам собой прервался, так как, миновав Дивногорск, они въехали на мост через Енисей, с которого открывался великолепный вид на плотину Красноярской ГЭС, на ее нижний бьеф. Пропустить это великолепное и грандиозное зрелище рукотворного водопада никак было нельзя! Потом дорога, перебежав на левый берег, снова запетляла по горам. И вот он – перевал! Перед глазами долина Чулыма. Солнечно и ясно! Все видно далеко-далеко – кажется, до самой Хакасии! Снега, снега! Спуск длинный и пологий.

– Ну, давай, Володя, дальше рассказывай. Интересно же! – нетерпеливо напомнил Огурцов, и рассказчик, очнувшись от созерцания красот, продолжил:

– Тот вечер в редакции – единственное длительное общение с Астафьевым. Повторюсь еще раз: он меня не разочаровал. Понимаете, о чем я? Иногда страшно встретиться с человеком, о котором много слышал. А вдруг имеющийся и сложившийся в голове образ окажется лучше, чем реальный человек? Страшно встречаться с титанами! Так вот, Астафьев меня… порадовал. Вернее, немного не так… а как бы это сказать – он оказался не хуже, а даже, пожалуй, лучше, чем его образ, созданный воображением. Я не могу сказать, что в него влюбился. Нет, отнюдь нет! Обычный мужичок. Умный, но не интеллектуал. Он внушал уважение. Интересно говорил. Вроде и ничего сногсшибательного, но как-то емко, веско. Но не безапелляционно! Понравилось, что он выглядел среди рядовых журналюг не мэтром с указующим перстом, а равным среди равных. Пару раз запускал сочный матерок – но не злоупотреблял этими идиомами. Понравилось, что, не чинясь, пил водочку, сам подливал соседям… Жадности к сему напитку не заметил. Выпив пару рюмок – покраснел, слегка разгорячился, снял мягкий, толстый пуловер…

Второй раз я его увидел году в 1994-м, может, в 1995-м. Было это на одной из улиц Города, в Академгородке. Время года – то ли поздняя осень, то ли ранняя зима. Было довольно холодно, градусов около двадцати, и почти бесснежно. Время – около десяти утра, посему час пик миновал. Я стоял и потихоньку замерзал, поскольку автобуса все не было, а одет я был явно не по сезону. Остановка автобуса была пустая. Вдруг, смотрю, к остановке подходит дядя в шикарной длинной дубленке и великолепной шапке – типа пыжиковой. По тем временам – одеяние богатое, редко встречаемое. Знаете – образ дореволюционного, холеного, классического купца! На ногах же и вообще не виданные ранее мной шикарные зимние кроссовки. (Жена потом просветила, что они жуткая редкость, а стоят двух-трехмесячную зарплату врача тех времен!) Вдруг я с изумлением узнаю в этом «купчике» Виктора Петровича. И вот представьте: подходит сей шикарно и дорого одетый мужчина и, не обращая внимания на меня, – прямо к мусорной урне. Там, зажав пальцем одну ноздрю, шумно, звучно сморкнулся другой, выдув из ее нутра приличный объем естественного содержимого. Затем поменял палец и повторил процедуру… После этого Виктор Петрович поднял глаза, пару секунд меня разглядывал, а затем сказал:

– Все это х…я, Вовка, лишь бы не было войны. – И тут же, вскочив в подошедший автобус, уехал…

Я – обалдел! Другого слова просто и не подобрать. Стоял и с открытым ртом изображал идиота! Вот здесь Виктор Петрович меня поразил!!! Сочетание шикарно одетого человека – и не простого человека! – и чисто дворницко-крестьянской манеры. Это – во-первых! Во-вторых! С момента нашего знакомства прошло лет семь-восемь, а он сразу вспомнил меня по имени!!! Я был убит, шокирован, обрадован, поражен этим событием! Посему срочно взял бутылку и поехал к другу делиться новостями. Делились мы долго и упорно, но это уже совсем другая история!

Мой коллега снова помолчал, заново вспоминая и переживая те чувства, и коротко досказал:

– Последний раз видел я Астафьева года за два до его кончины, да и то мельком. В зале, после какого-то заседания. Он шел между рядами. Лицо было брюзгливо-высокомерное, красное, злое. Глаза – колючие. Встретился с ним на секунду взглядом и не прочитал в нем ничего! Совсем другой человек шел. Третий, явно отличающийся от тех двух. Причем в худшую сторону…

Вот и все мои встречи с Виктором Петровичем Астафьевым, – закончил он свой рассказ. И вовремя! Ибо вдали показались домики райцентра – места нашего назначения. Там мы проторчали целый день: эксгумация – вещь не быстрая, особенно если при первом вскрытии дров наломали. К концу дня устали прилично и в обратный путь выехали поздно, уже по сумеркам. Деревню Овсянку миновали ночью и, соответственно, к могилке писателя больше не завернули.

Ночные голоса

Лучший руководитель тот, у кого подчиненные много способней его.

Гудмунд Хернео

Как быстро пролетела учеба в институте! Казалось, совсем недавно мы сидели на лекциях, бегали в кино и пивбары, сдавали какие-то сложные и не очень сложные экзамены. Еще вчера я трепетно и любовно изучал каждую буковку в только что полученном, новеньком, пахнувшем типографской краской документе под названием «Диплом»… А вот уже все друзья разлетелись по селам и весям нашей страны прокладывать свою дорогу в другой, уже взрослой и сложной жизни врача. Такая новая, неизведанная дорога легла и перед доктором – простите, пока только интерном Огурцовым, только начавшим изучать судебную медицину. Интернатура – это годовой последипломный курс углубленного изучения избранной специальности.

Как-то утром, по первому ноябрьскому снежку, интерн Огурцов бежал в наркологический диспансер. Нет, нет – вовсе не для того, чтобы получить специализированную помощь по их диспансерному профилю. Что вы, Огурцов практически не пил. Бежал потому, что было прохладно, бежал потому, что слегка опаздывал, бежал потому, что хотелось захватить на работе отдежурившего всю ночь собрата-интерна и будущего психиатра-нарколога Васю Валягина. Все дело в том, что Вася как-то обмолвился, что у него дома лежит старинная книга по судебной медицине, издания чуть ли не XIX века. И Вася обещал ее принести Огурцову.

– Только ты постарайся или к 19 часам прийти, или утром до восьми утра, ладно?

С вечера Огурцову попасть в диспансер не удалось, а похоже, и сейчас он опаздывает – городской транспорт, леший его раздери! И Огурцов побежал что было сил. Главное – перехватить Василия. Однако, как он ни торопился, минут на десять все-таки опоздал. В диспансере он прошмыгнул мимо вахтера и тихонько поднялся на третий этаж. В коридорах было пусто и непривычно тихо. Просочившись в ординаторскую, обнаружил в ней Валентина – нашего же сокурсника. Валька с крайне унылым видом сидел за столом и меланхолично листал какой-то справочник. Увидев Огурцова, он уныло спросил:

– Че приперся? Ты сейчас совсем здесь не к месту.

– Почему это не к месту? Мы с Васькой договорились… А кстати, где он? Неужели я опоздал? Он что, уже смылся?

И только тут до меня дошло, что Валентин сидит один и нет ни заведующего, ни других врачей. Да и Вася, слышимый обычно издалека, в пределах досягаемости огурцовских органов чувств не идентифицировался, что уже само по себе было удивительным.

– Значит, Вася не дождался, гадюка, – сказал Огурец и сел на диван. – А вообще, куда все подевались? – удивленно озираясь, спросил он.

– Куда, куда, – неопределенно ответил Валентин, – сказал бы я тебе в рифму куда, да лучше помолчу!

– Что, неужели Васенька опять что-то натворил? – догадался Огурцов.

– Сказать «натворил» – значит ничего не сказать, – ответил Валентин и как-то безнадежно махнул рукой.

Надо заметить, что Вася Валягин был человеком очень непоседливым и вечно попадал в какие-то истории, переделки и переплеты и благодаря таким историям был известен всему институту. Огурцов, догадавшись, что Васисуалий опять влип в какую-то историю, посмотрел на Валентина.

– Так что случилось? – спросил Огурцов, наливая чай из всегда горячего электрического самовара. – Колись давай!

– Да он выкинул такой номер, что все его прежние проделки – безобидная детская шалость пред нынешним фокусом! Может, мы Васю больше и не увидим, – делано-грустно добавил Валентин, хитро при этом улыбаясь.

– Ну не томи… Его что, ночью в женском отделении поймали? Или он бегал за водкой по просьбе пациентов наркологического отделения и был публично уличен?

– Не, все гораздо хуже… Он радио слушал!

– ???

Вот что в конце концов Огурцову поведал Валентин. На дежурство Вася – как это было и положено – заступил вместе с опытным доктором. Часам к десяти вечера они закончили все дела и, неторопливо попив чайку, отправились отдыхать каждый на свой этаж. Надо сказать, что наркологические отделения, в отличие от обычных больничных учреждений, были оформлены очень качественно и даже богато – по тем временам, конечно! Стены всех кабинетов были облицованы рифленым деревом – так называемой вагонкой – и покрыты лаком. В коридорах – полированные панели. Всюду цветы в большущих, отделанных затейливой резьбой деревянных емкостях. Ну а оборудование – вообще сказка! Так, например, все кабинеты и даже палаты были оборудованы селекторной связью. А в кабинетах врачей – ординаторских – стояли сверхсовременные и мощные, опять же по тем временам, радиоприемники. Помните такие? Ламповые, стоящие на ножках, сверкавшие полированными боками и огромной передней панелью с большущими ручками настроек. Чудо! Так вот, Васенька, дописав истории болезней, устроился у такого приемника. Крутили, крутили Васины шаловливые ручонки кнопочки настроек и докрутились до «Голоса Америки». Была такая архизапрещенная передача, вещавшая из логова имериализьма на русском языке и адресованная угнетаемым тоталитаризмом гражданам нашего отечества. Ну а теперь, читатель, поднапрягись и реши задачку с тремя… известными. Дано: хорошо звучащий голос загнивающего и продажного капитализма, селекторная связь, ну а третья составляющая – непоседливый выдумщик и озорник Вася Валягин. Тоже мне задачка, ответит вдумчивый читатель! Бином Ньютона! Правильно! Васенька устроил трансляцию этого вражеского голоса на все палаты и посты медсестер нашего этажа! Как говорится, с применением технических средств совершил противоправное деяние, выражавшееся в ведении агитации, подрывающей устои социалистического общества. Голос нашего вероятного противника, падкого на дешевые сенсации, минут десять клеветал на советскую действительность, пока прибежавший держащийся за сердце и видавший виды доктор не прекратил это безобразие!

Ну а утром, уже минут за десять (!) до начала рабочего дня, к главному врачу явились двое очень серьезных немногословных мужчин, и Васю срочно вызвали к ним в кабинет – закончил свой рассказ Валентин.

– Ну ни фига себе! И что теперь будет?

– Не знаю… никто не знает! Заведующему отделением и нашему руководителю велено было сидеть в приемной и дожидаться, пока компетентный и карающий орган проведет разбор Васиных фокусов. Вот все и ждут… А нашего балбеса в кабинете прорабатывают. Нам тоже сказали с рабочих мест не отлучаться! И удастся ли Ваське соскочить с карающего органа – тоже неизвестно…

Они обсудили, чем для Васи это может закончиться, и ни к какому выводу так и не пришли. Потом, попивая чай, Валентин поведал Огурцову о других проделках озорного Василия.

– Совсем недавно, – начал рассказ Валентин, – наш Вася отмочил такой, например, номер. Как-то в конце рабочего дня мы собрались пивка попить. И когда уже стали переодеваться, Вася вдруг вспомнил, что он еще не сделал обход больных! Вот запамятовал как-то! Закрутился! Занят был неотложными делами! Будучи человеком добросовестным, Василий, уговорив нас пару минут подождать, стремглав помчался в палату. Обход – дело святое! По дороге ему в голову пришла блестящая рационализаторская мысль, позволявшая значительно ускорить процесс осмотра. Зайдя к больным в палату, Вася принялся эту «светлую» мысль реализовывать. Он попросил всех раздеться до пояса и встать, плотно прижавшись друг к другу. Мол, сейчас он будет отрабатывать новый метод аускультации. Ну, встали эти пять или шесть больных, руки на поясе, и в такт, по команде молодого предприимчивого доктора, дышат: вдох… выдох… вдох… выдох. Вася же слушает переднего и говорит:

– У первого – хрипы справа, у второго – жесткое дыхание, у третьего… – Однако третий так и не узнал, что же у него с легкими, ибо тут, как на грех, лиса близехонько бежала. А точнее – главный врач проходил мимо палаты. Этот убеленный сединами доктор почему-то не проникся этой новаторской идеей – вот ретроград! – и не смог по достоинству оценить Васины изыски. Гром по сему поводу на планерке был страшный, и Василий аж целых два дня после этого ходил тихий и незаметный.

Огурцов от души посмеялся над Васиной находчивостью и выдумкой и вспомнил, что таких «недоразумений», где главным фигурантом был Вася, имелось предостаточно. Знаете, есть такие люди, которые постоянно влипают в разные истории. Вот Васю и подводила живость и непосредственность характера. В то же время Вася был парнем отзывчивым и добрым, с неплохим багажом знаний, полученных в институте.

Конечно, теперешней молодежи, выросшей в условиях полной и бездумной свободы слова, эта ситуация с радиоприемником не очень-то будет понятна. Однако старшее поколение поймет все прекрасно и легко представит возможные и серьезные – серьезные без всяких дураков! – последствия сего поступка. Однако все закончилось благополучно. Васю прорабатывали в кабинете главного врача часа два, а потом отпустили. Вскоре ушли и хмурые молчаливые дяденьки. После этого Василий, как Огурцову позже рассказывал Валентин, неделю ни с кем не разговаривал, и его контакт со всеми ограничивался только междометиями «да», «нет», «ага» и тому подобное. Короче, был тише воды и ниже травы.

Представив Васисуалия таким тихим и незаметным, Огурцов рассмеялся. Учитывая общительность и какую-то всеобщую шумливость Васи, это, несомненно, указывало на глубочайший психический надлом. Впрочем, через недельку, рассказывал Валентин, Вася полностью оправился от потрясений и все потекло по-прежнему. О том, что с ним произошло в кабинете главного врача, он так никогда и никому не рассказал. В отместку ребята его несколько дней дразнили агентом КГБ, но это прозвище к Ваське так и не прилипло. Лишь позднее всплыла фраза, которой ему и долбили по башке, а именно о технических средствах и подрыве социалистического строя. Да и главный врач при случае и без случая неоднократно напоминал о Васиных умственных способностях и его не в меру шаловливых ручонках. Вот и вся история.

Да, забыл совсем! Книгу по судебной медицине Вася так и не принес. Вероятно, живость характера не позволила вспомнить ему об этом. А может, потерял. Но Вася не был бы Васей, если бы… Короче, вспомнил Василий про свое обещание гораздо позднее – через четверть века! – когда встречались на 25-летие нашего выпуска. Вот тогда-то Василий и вручил Огурцову книгу издания 1898 года, написанную по-немецки. И все бы ничего, но написана она была известным психиатром А. Блейлером с изложением его концепции аутизма и амбивалентности больных шизофренией. Огурцов полистал ее и сказал:

– Вася, я ведь не психиатр, да и в немецком слаб – это если мягко сказать, – и протянул ее Василию.

– Ты прости меня, Дима, но ту книгу по судебке я так и не нашел. А эта… пусть на память от меня останется. – И Огурцов с Василием крепко обнялись.