Текст книги "Приметы и религия в жизни А. С. Пушкина"

В 1822 г. высочайшим указом Михаил Сергеевич был зачислен в Польский уланский полк. Судьба опять столкнула его с великим князем Константином, который был наместником Императора в Польше. Цесаревич искренно обрадовался новому подчиненному и, увидев его, спросил:

– Что, унялся теперь от проказ?

– Да, ваше высочество, – глядя в глаза Константину, ответил Лунин, – ведь мы тогда были молоды…

Он сделал паузу, ожидая, как наследник престола воспримет это “мы”, указывавшее, что он тоже не безгрешен.

– Правда, – согласился цесаревич, думая о чем-то своем, – с тех пор многое изменилось, – он окинул взглядом эскадрон улан, – даже форма.

– Но всё равно она плохая, – возразил Лунин. – Слишком уж много лишнего.

В нем опять поднялся дух противоречия, и он уже не мог остановиться, хотя и понимал, что ведет себя как мальчишка. А Константин, подзадоривая его, сказал:

– Нет, теперь форма крепче и надежней, чем раньше, едва ли ты найдешь в ней серьезный изъян.

– Найду, ваше высочество.

– А вот посмотрим!

Константин подошел к эскадрону и крикнул:

– Уланы!

Они все подобрались: руки в поводья, спина, как шест и уже готовы к дальнейшим приказаниям. Великий князь выждал мгновение и закричал:

– Принимайте команду от штаб-ротмистра Лунина!

– Вот как, – подумал Михаил Сергеевич, – он меня и в должности повысил…

Положение для него было очень невыгодное: он на ногах, а уланы в седлах. Командовать снизу ему еще не приходилось, но не ударять же лицом в грязь! А великий князь улыбался, глазами спрашивая:

– Интересно, как ты выпутаешься из этого положения?

– Выпутаюсь, – твердо решил Лунин, – еще и тебя в лужу посажу!

Он вышел из толпы адъютантов и властно встал перед строем. Подождав несколько секунд, чтоб уланы успели его оценить, он резко скомандовал:

– С коня!

Уланы, перебросив ногу через седло и сместив центр тяжести на стремя, вытянули носок, чтобы коснуться им земли. Но в этот момент Лунин закричал, сам не ожидая от себя такой злости:

– На ко-о-о-нь!

Эффект был угадан точно: когда одна нога еще не успела твердо встать на землю, а другая уже вышла из стремени, люди должны были лететь обратно вверх. Точки опоры у них не было, и они не знали, как оттолкнуться, чтобы выполнить приказ. Попадали почти все; те, кто оттолкнулись левой ногой, потому что выскочили из стремени, те, кто правой – потому что не удержали равновесия.

Приближенные Константина замерли в ожидании. Ведь Лунин перед всем строем посрамил цесаревича. Как-то великий князь среагирует на эту выходку? Но наследник престола наблюдал всё это, как забавный балаган. Он засмеялся, и так же, как семь лет назад, хлопнул Михаила Сергеевича по плечу:

– Свой брат, все наши штуки знаешь. Возьму тебя в адъютанты.

Этот смех сытого барина, который готов любимому шуту простить даже дерзкие выходки, неприятно резанул слух Лунина, но он почтительно склонил голову, благодаря за новое назначение.

Высокая должность и внимание Константина обязывали, и Михаил Сергеевич уже не устраивал такие буйные забавы, как в дни своей молодости. Правда, иногда он выходил прогуляться по парку Вилланова с медведем.

– Чтобы тряхнуть стариной, – говорил он друзьям. Но не только поэтому. Лунин не хотел признаваться даже себе, что сердце его неспокойно. Он и сам не ожидал от себя такого всплеска чувств. Обычно женщины занимали его ум, а не душу, и он строил свои отношения с ними, как опытный игрок шахматную партию. А тут вдруг его задело за живое.

Наталья Потоцкая была королевой не только по крови, она была королевой ума и красоты. И он полюбил ее так, как никого еще не любил за свою 36-летнюю жизнь. А она, почувствовав в нем истинно царское благородство и величие, тянулась к нему всей душой.

Они понимали, что им не суждено быть вместе и все-таки хотели насладиться короткими мгновеньями счастья. Для них оно состояло даже в том, чтобы молча прогуливаться по галерее и смотреть, как Висла, не торопясь, катит свои желтые воды. Им не надо было говорить, они и так понимали друг друга. Наталья не просила у него прощения, когда узнала, что ее выдают замуж за другого. Она понимала, что он простит и благословит ее. Но сама она не могла жить без любви этого сильного человека. И Лунину жизнь без нее показалась пустой и ненужной. Он чувствовал, что это переломный момент, что трагедия только начинается. И предчувствия не обманули его: в конце декабря он узнал о неудавшемся восстании в Петербурге.

VII

Сразу же после разгрома восстания началось следствие. Николай лично допрашивал задержанных. Тех, на кого падало хоть малейшее подозрение, тут же отправляли в Петропавловскую крепость. Как только на допросах назвали фамилию Лунина, император сообщил об этом своему брату. “Лунин определенно принадлежит к их шайке, и что касается меня, в этом я вижу разгадку его поступления на службу к вам и всего усердия, которое он выказывал. Ясно, что ему было поручено создать себе там положение. Мое мнение, если только смею иметь его, – издевательским тоном продолжал император, – не арестовывать Лунина, но постараться захватить его на месте преступления, что не заставит себя ждать и будет непременно”.

Получив такое послание, Константин мог бы тут же арестовать Лунина, но не хотел идти на поводу у Николая I, который никогда не вызывал у него родственной любви. Зато к своему адъютанту цесаревич относился с огромной симпатией. Лунин был не только остроумным собеседником и бесстрашным человеком, он единственный из всей свиты позволял себе критиковать великого князя в лицо. Кроме того, Константин хотел показать младшему брату, что польские войска ему абсолютно верны, а если уж они выйдут на улицы Варшавы, то для защиты его власти, а не для свержения ее и того, что произошло в Петербурге, здесь никогда не случится (7).

* * *

Была и еще одна причина: после смерти Александра I, на квартире одного из адъютантов великого князя состоялось заседание. На нем присутствовали все высшие чины польской армии. Они стремились возвести Константина на престол вопреки даже его собственному желанию. При этом был и Лунин, а стало быть его участие в тайном обществе могло быть истолковано в очень неприятном для цесаревича свете. Император легко мог связать решения этого заседания с поведением мятежных войск на Сенатской площади, которые требовали Константина в цари.

Ситуация складывалась не из приятных и великий князь вызвал Лунина к себе. Они разговаривали с глазу на глаз несколько часов, и Константин успокоился только тогда, когда взял у Михаила Сергеевича честное слово не упоминать о совещании ни при каких обстоятельствах. Для большей гарантии он написал Николаю I, что наблюдение за Луниным ведется, однако ничего подозрительного не замечено. Как и раньше, его адъютант увлекался охотой на медведей. Выяснять же, что Лунин говорил в прошлом, нет необходимости. Ведь и сам Николай в этом отношении не безгрешен. “Статься могло, – писал Константин, – что Лунин, находясь в неудовольствии противу правительства, мог что-либо насчет оного говорить. Сиё случается не с одним им, даже его императорское величество изволят припомнить, что мы сами между собой сгоряча и, одушевившись, бывали в подобных случаях не всегда в речах умеренными, но это еще не означает какого-либо вредного намерения”.

По мере того, как развивалось следствие, имя Лунина упоминалось всё чаще, но прямых улик против него не было. А Николаю I очень хотелось обнаружить преступников в ближайшем окружении брата. Тем самым он мог бы скомпрометировать Константина. И вот по указу царя военный министр сообщил великому князю, что "Его Императорское Величество повелеть соизволил… о подполковнике Лунине Вашему Императорскому Высочеству на благоусмотрение”.

В переводе с казуистического языка на русский это означало указ об аресте. Но Константин “благоусмотрел”, что выгоднее Лунина оставить на свободе, а еще лучше дать ему шанс уехать за границу. Он предупредил Михаила Сергеевича об опасной настойчивости царя. Лунин спокойно выслушал предостережение своего покровителя и, подумав, сказал:

– Когда меня арестуют, я уже не волен буду передвигаться свободно, поэтому покорнейше прошу ваше высочество разрешить мне поохотиться на медведей, а я даю честное слово, что вернусь через три дня.

– Езжай, – ответил Константин, глядя ему в глаза, – желаю тебе удачной охоты.

– Пожелайте еще и благополучного возвращения.

– Желаю, – нехотя сказал Константин.

Михаил Сергеевич холодно улыбнулся и, быстро собравшись, уехал испытывать свои силы. Увидев это, один из адъютантов Великого Князя сказал ему, что Лунин сбежит.

– Нет, – с сожалением возразил Константин, – если он дал честное слово, то непременно его выполнит.

Придя к себе, Константин долго ходил из угла в угол. Мысли его мешались, но он заставил себя сосредоточиться и сел за стол. Надо было отвечать Николаю, причем сделать это так, чтобы не только оправдать свое хорошее отношение к Лунину, но и поддеть царя.

Задача была нелегкая и прежде, чем достойно выполнить ее Константин извел кипы бумаги. Он писал, зачеркивал, иногда в гневе рвал черновики и ломал перья. Но, наконец, послание было готово и, перечитывая его, великий князь самодовольно покрякивал. Как же! Он соглашался, что подполковника Лунина надо допросить и утверждал, что сделает это “точно таким порядком, каким Государю Императору благоугодно было высочайше повелеть опросить полковников И. Долгорукова и И. Шипова, то есть через вопросные пункты”.

Это была хорошая шпилька в адрес младшего брата. Ведь Долгоруков и Шипов были членами Союза Благоденствия. Для них не следовало делать исключения, хотя они давно отошли от участия в делах организации, а в критический момент доказали Николаю I свою преданность. Император свел их допрос к пустой формальности, а все порочащие их материалы велено было “высочайше оставить без внимания”.

– Стало быть, и я не требую никаких привилегий для своего адъютанта, – думал Константин, – пусть изготовит вопросики, а Лунин ему здесь и ответы состряпает.

“Вопросные пункты” были немедленно составлены и посланы в Варшаву, но Михаил Сергеевич с ответами не очень торопился и тщательно их обдумывал. Конечно, Император предпочел бы, чтобы Лунин давал свои ответы не в Варшаве, а в Петербурге, и не в особняке Вилланове, а в Петропавловской крепости, но прямо потребовать этого пока было нельзя. Только после того, как Пестель во время следствия вспомнил о Лунинском плане цареубийства, Император без всяких околичностей приказал арестовать Михаила Сергеевича. Великий князь выполнил этот приказ после того, как Лунин окончил свои ответы.

К своему заключению Лунин отнесся спокойно. Когда к нему зашел дежурный генерал, он непринужденно с ним разговаривал и весело смеялся, а потом стал насвистывать веселый мотив, как будто арест его был за какую-нибудь служебную провинность.

Цесаревич тем временем прочитал ответы арестованного. В них Лунин утверждал, что полностью порвал с тайным обществом после поступления на службу в Литовский корпус в 1822 г. Это вполне устраивало Константина и, отправляя Лунина в Петербург, он послал своему брату депешу, в которой давал превосходный отзыв о служебной деятельности своего адъютанта. “На щет ссылки оного подполковника Лунина я… по справедливости обязываюсь свидетельствовать, что он всегда из числа отличнейших офицеров и вверенный ему эскадрон был мною находим во всех отношениях в примерном порядке”.

VIII

Лунина доставили в Петербург и посадили в особый арестантский покой, но прежде, чем допрашивать, начали собирать против него веские улики. Сделать это было непросто. О создании “обреченного отряда” декабристы говорили всего один раз в 1816 г., а значит, предложение Лунина убить Александра I вполне могло сойти за послеобеденную болтовню. Именно так и пытался ее представить сам подсудимый. Он еще в Варшаве тщательно продумал план защиты, и когда его все-таки вызвали на допрос, лишь повторил то, что уже написал во дворце Вилланове. Причем, если его просили назвать фамилии, Михаил Сергеевич заявлял, что “поставил себе неизменным правилом никого не называть поименно”. Так ничего и не добившись, его отвели в камеру. Там вспоминая скучные физиономии членов Следственного Комитета, Лунин думал, что им самим надоела эта затянувшаяся трагикомедия с заранее известным финалом и что неплохо было бы вывести их из сонного состояния. В другое время он с удовольствием вызвал бы кого-нибудь из них на дуэль, но теперь они не поднимут его перчатку… Правда, положение обяжет их не поморщившись проглотить любой его щелчок. Грех было бы не воспользоваться этим.

Через два дня после допроса Михаил Сергеевич потребовал перо и бумагу для добровольного покаяния. Как великую тайну он сообщил, что в числе организаторов Тайного Общества были братья Муравьевы, Пестель, Трубецкой и Якушкин. В марте 1826 г., когда следствие над декабристами уже заканчивалось, такое признание иначе как плевком в лицо и не назовешь! Но следователи могли только утереться, а Николай I понял, что личная его встреча с Луниным ничего не даст. Чтобы как-то оправдать арест Лунина перед Константином, Император собственноручно изготовил сенсационные признания, которые якобы сделал Михаил Сергеевич.

– Лунин, наконец, заговорил, хотя раньше отрицал всё, – сообщал Николай I брату, – и, между прочим, признался, что перед своим отъездом отсюда предлагал убить Императора по дороге в Царское Село, употребляя для этого замаскированных лиц.

Константин не поверил ни одному слову Императора, но уличать Николая во лжи было бессмысленно: Лунина это спасти уже не могло.

В ответном послании Константин стал жаловаться на всеобщее падение нравов.

– Я опомниться не могу от ужаса перед поведением Лунина. Никогда, никогда не считал его способным на подобную жестокость, его, наделенного недюжинным умом, обладающим всем, чтобы сделаться выдающимся человеком. Очень обидно. Мне жаль, что он оказался столь дурного направления. Вообще, мы живем в век, когда нельзя ничему удивляться и когда надо быть ко всему готовым, исключая добра.

Между тем Лунина почти не беспокоили, но гнетущая тишина мрачной камеры действовала на него хуже всякой пытки. Он ходил, сидел, курил, иногда вспоминал свое прошлое, реже думал о будущем. Он перепробовал всё, чтобы не чувствовать одиночества, а однажды даже запел. К своему удивлению Михаил Сергеевич услышал, что в соседней камере ему кто-то подпевает. Он запел громче и сосед последовал его примеру.

– Кто вы? – крикнул Лунин.

– Анненков, – ответил тот, – а вы?

– Лунин.

– Адъютант Константина?

– Да.

– Так вы попали сюда за то, что вызвали его на дуэль?

– Наверно, – подумал Лунин, но промолчал, а Анненков решил, что его шутка обидела соседа и перевел разговор на другую тему.

Каждый из них был счастлив, что нашел собеседника. Теперь они уже не чувствовали себя так одиноко, как раньше. В любой момент они могли обменяться мнениями по самым разным вопросам, но мнения их далеко не всегда совпадали. А если речь заходила о религии, то возникали горячие споры: ведь Анненков был атеист, а Лунин – глубоко верующий католик. Уступать не хотел никто и чтобы не доводить до ссоры Михаил Сергеевич предлагал сыграть в шахматы. Они сделали фигурки из ржаного хлеба и расчертили свои арестантские столы на квадратики. Обычно они играли по нескольку партий в день. Как правило, побеждал Лунин. Это и само по себе приносило ему удовлетворение, но главным образом ему нравилось ставить мат королю. Правда, король был сделан из хлебного мякиша и у него не было ни ума, ни сердца, ни совести, но ведь и многие земные владыки не обладали этими качествами.

Вот хотя бы Николай I. Сначала он не мог поделить власть со своим старшим братом, а затем, желая поставить Константина в дурацкое положение, готов был пожертвовать судьбой подполковника Лунина. Какая уж тут совесть. Её просто нет. Но только поэтому Лунин не собирался отдавать себя на заклание. Он решил бороться тем единственным способом, который остался в его распоряжении – словом.

– Это сильнейшее оружие на земле, – думал Лунин. – Его нельзя ни запереть, ни повесить, ни сослать в Сибирь. Отовсюду оно дойдет до слушателя. Надо только его произнести. И когда в очередной раз ему принесли “вопросные пункты”, он начал сражение.

– С какого времени и откуда вы заимствовали свободный образ мыслей?” – интересовались следователи. И Михаил Сергеевич с радостью удовлетворял их любопытство:

– Свободный образ мыслей образовался во мне с тех пор, как я начал мыслить. К укоренению же оного способствовал естественный рассудок. Далее, вызывая огонь на себя, он не только не отрицал своего активного участия в деятельности тайного общества, но демонстративно его подчеркивал. Даже отход от Союза Благоденствия он объяснял “постоянным и безуспешным ходом занятий Общества”, а также тем, что “не имел на Общество того влияния, которое хотел иметь”. Само его поступление на службу в 1822 г. “было, по-видимому, сообразно правилам Тайного Общества”. Но деятельность эта вовсе не была крамольной, а тем более антиправительственной, как ее пытаются представить некоторые безответственные господа. Ведь сам Александр I в знаменитой речи на открытии Польского Сейма обещал ввести в России конституцию. И если уж судить за убеждения, то рядом с ним, Луниным, надо усадить на скамью подсудимых тень блаженной памяти почившего в бозе Императора Всероссийского. Ведь это он бог знает что наобещал своему народу. А народ в его, Лунина, лице лишь стремился выполнить обещания своего монарха. Но поскольку легальные методы преследовались, пришлось пользоваться конспиративными. Хотя, собственно, скрывать было нечего. Ведь “Конституция” Н. Муравьева и “Русская правда” П. Пестеля лишь осуществляли мысль монарха, которая для каждого гражданина должна быть руководством к действию. Именно поэтому оба названных произведения “по их достоинству и пользе, по правоте цели и глубокомыслию рассуждения” заслуживали, с точки зрения Михаила Сергеевича “самое одобрительное отношение”. Ну, а литографический станок он приобрел вовсе не для Союза Благоденствия, а для “облегчения обширной переписки по делам имения”. Однако, вскоре убедившись в его полной непригодности, а также в том, что станок этот “по малости будучи изобретением более замысловатым, нежели полезным, не может быть употреблен к чему-либо касательно Тайного Общества”, Лунин отдал станок С. Трубецкому “для употребления на какой предмет ему заблагорассудится”. Ведь не могло же основателю тайного Общества заблагорассудиться использовать эту оригинальную игрушку во вред обожаемому государю!

Устраивать допросы или проводить очные ставки с человеком, который мог все это написать, было бессмысленно и М. Лунина оставили в покое до конца следствия. Отсутствие доказательств его вины вовсе не гарантировало оправдательного вердикта. Ведь Николаю I нужно было подтвердить существование “признаний” Лунина и он воспользовался для этого единственным, но неопровержимым доводом: суровым наказанием декабриста. Лунина лишили чинов и дворянства и приговорили к каторге.

IX

Пока Лунин томился в тюрьме и совсем еще не думал умирать, по другую сторону решетки разгорелся настоящий бой за его наследство. Вскоре после вынесения приговора сестра Михаила Сергеевича Екатерина Уварова была введена во владение имениями брата. Всеми ее действиями руководил муж – бывший друг и однополчанин Лунина – Федор Уваров. Он получил доверенность на ведение дел по наследству шурина и приехал в Тамбовскую губернию для принятия имений. Там он всячески подчеркивал свою близость к новому императору и показывал “различные медали, полученные им во время коронации”, а чтобы заручиться поддержкой местных чиновников, говорил им о своей дружбе с обер-прокурором Сената – князем Г. Г. Гагариным.

Но едва успела Е. Уварова войти во владения, как в Московский опекунский совет поступила просьба двоюродного брата Лунина – Николая Александровича – “о распечатании духовного завещания” декабриста. Поскольку Михаил Сергеевич был государственным преступником и считался политически мертвым, совет вскрыл завещание, в котором указывалось, что все имущество Михаил Сергеевич оставляет двоюродному брату, при условии, что тот предоставит крепостным вольную и откроет для них училище.

Узнав о конкуренте, Ф. Уваров написал в Московское губернское правление. В прошении он доказывал незаконность завещания, поскольку Лунин составлял его в 1819 г., когда уже был членом Тайного Общества и государственным преступником. Стало быть, уже тогда он не имел права распоряжаться своим имуществом. Верховный Уголовный Суд подтвердил это приговором по делу декабристов “…ибо если Михайло Лунин не был преступником в 1817 г., то не мог быть осужден к политической смерти в 1826 г., будучи же преступником, он лишен был всякого права распоряжаться имением своим”. И если бы его преступление было открыто вовремя, он уже ничего не смог бы завещать двоюродному брату.

Это ловко составленное прошение вместе с остальными документами попало к министру юстиции Лобанову-Ростовскому. Он понял, что сочинял его чиновник высокого пошиба, хорошо знавший законы и поднаторевший в казуистических вывертах. А поскольку Федор Уваров не скрывал своих приятельских отношений с князем Гагариным, то установить личность чиновника было очень просто. Но министр юстиции Лобанов-Ростовский был личным врагом обер-прокурора Сената князя Гагарина и, чтобы насолить ему, встал на сторону Николая Александровича Лунина. Минуя все промежуточные инстанции, Лобанов-Ростовский обратился прямо к царю. Изложив основные пункты завещания, он с ехидными комментариями упомянул возражения Е. Уваровой. Затем, подводя итоги тяжбы, предлагал передать все документы в суд, чтобы с ними поступили по закону. Прочитав “представление”, Николай I наложил резолюцию “согласен”, а это означало победу Н. А. Лунина в борьбе за наследство.

Новость эта сразила Ф. Уварова. Он был почти уверен в успехе и во всех московских салонах говорил, что претендует на имущество Лунина только из соображений справедливости. Но Николай I не поддержал его претензии, а кляузное прошение, которое Уваров написал от имени жены, делало его теперь посмешищем общества. И вскоре после неожиданно быстрого “ввода” в наследство предстоял столь же скоропалительный, но гораздо менее приятный “вывод”. Это толкнуло Ф. Уварова на самоубийство. В январе 1827 г. он вышел из дому и таинственно исчез. “Своим гнусным концом он завершил мнение, которое должно иметь об его нравственности, – писал московский почт-директор брату, – жил и поступал дурно, а умер еще хуже”.

Но Уваров поторопился: не успел суд приступить к рассмотрению завещания, как все документы были затребованы в столицу. Екатерина Уварова, почувствовав, что наследство уплывает от нее, написала с помощью князя Гагарина новое прошение, а тот передал его непосредственно Николаю I.

На сей раз уже без всяких комментариев царь читал: “Завещание М. Лунина было вынуждено правилами Тайного Общества, ибо оно предоставляет вольную крестьянам, а значит, может иметь для правительства нежелательные последствия”.

Доводы Екатерины Сергеевны убедили императора и он потребовал приостановить ход дела, а Министерству юстиции предоставить свое мнение в Комитет Министров. Лобанов-Ростовский был взбешен тем, что его обошли. В своем “мнении”, написанном от имени Министерства юстиции, он сообщал, что придерживается прежней точки зрения и предлагал передать дело в соответствующие “судебные места”. Но его мнение уже мало кого интересовало. Царь, потребовав документы в Петербург, ясно показал, какого исхода желает лично он и на заседании Комитета министров было решено: завещание М. С. Лунина считать недействительным, а оставшиеся после него владения “предоставить тому, кто по наследству на основании законов имеет ближайшее право”. Это означало, что имения Лунина переходили к его сестре.

X

После приговора Михаила Сергеевича с другими декабристами отправили в Свеаборгскую крепость. Тюрьма находилась на острове Логгерне, на гранитной скале, окруженной со всех сторон водой. Перед переводом туда государственных преступников каземат подремонтировали и изменили его планировку так, чтобы заключенные не могли общаться между собой. “В окна нижнего и верхнего этажей вставлены железные решетки, к входным дверям прикованы из толстых железных полос притворы, для запирания коих искуплены хорошие висячие замки, – доносило тюремное начальство третьему отделению, – а к дверным полотнам, сверх того, врезаны и внутренние замки. Печи исправлены, стены отбелены и в окна вставлен зимний переплет”.

Для полной изоляции декабристов от внешнего мира Николай I приказал заменить весь гарнизон тюрьмы. Новым охранникам было категорически запрещено общаться с заключенными. За целый год Лунину удалось поговорить лишь с сестрой. С огромным трудом она добилась свидания с ним и всячески пыталась обнадежить Михаила Сергеевича. Но он уже не верил в скорое освобождение и, казалось, смирился со своей участью. Он лишь попросил Екатерину уничтожить все его бумаги, оставшиеся в Варшаве. В политическом отношении они были совершенно безобидны, но в них находились письма Н. Потоцкой, которой он не хотел причинять даже малейшую неприятность. Лунин рассчитывал, что Великий Князь не откажет ему в такой любезности.

Тюремные невзгоды не очень удручали его. Гораздо сильнее он страдал от недостатка духовной пищи. Правда, сестра послала ему в Свеаборг книги, но все они, кроме Библии, были возвращены. И Михаил Сергеевич не раз перечитывал Книгу священного писания, восхищаясь прекрасным языком и богатой фантазией ее авторов. Чудесные легенды уводили его в далекое время и сказочный мир. В этот мир он попадал каждый раз, когда слушал музыку. А теперь он встречал там святых, многие из которых по силе духа были похожи на него самого. Особенно он любил Иова. Сравнивая злоключения этого мученика веры со своими несчастиями, Лунин видел, что был не намного удачливее: судьба отобрала у него имя, богатство, свободу. Она лишила его даже возможности общаться с людьми. А тюрьмы, в которых ему приходилось жить, были одна хуже другой.

В октябре 1827 г. его перевели в угрюмую шестиэтажную башню в Выборгском шлосе. Условия там были невыносимыми: от сырости каменные стены не просыхали даже летом, крыша во время дождя протекала. Но когда генерал Закревский, посетивший арестанта, спросил, есть ли у него все необходимое, Лунин, улыбаясь, ответил: “Я всем абсолютно доволен, мне не хватает только зонтика”. Формальность, с которой Закревский выполнял служебные обязанности, уже не раздражала Михаила Сергеевича, а мрачное будущее даже радовало его. Пусть с ним делают, что хотят. Он вытерпит. Но когда придет время – расскажет потомкам о судьбе своего поколения. Надо только дожить до этого времени.

Вскоре товарищей Лунина по несчастью стали отправлять в Сибирь. Многие их родственники, узнав об этом, переселялись в города, расположенные по пути на каторгу. Только там и можно было обняться с ними в последний раз.

Екатерина Уварова, отвоевав наследство Лунина, поспешила в Ярославль. Там ей удалось увидеть старого знакомого – декабриста П. Муханова, который находился в заключении с Луниным. После этой встречи она поняла, что и ее брата повезут через Ярославль и стала терпеливо ждать. А чтобы отвлечь внимание начальства, она часто ездила в монастырь, расположенный недалеко от почтовой станции. На этой станции жил ее крепостной человек, который должен был сообщить, когда повезут Лунина.

Однако осуществление хорошо продуманного плана сорвалось. В начале 1828 г. на Петербургском тракте был найден мешок, в котором оказались различные вещи фельдъегеря, сопровождавшего декабристов. Среди них записная книжка И. Пущина и его письма к родным. Узнав об этом, ярославский гражданский губернатор задержал крепостного Уваровой и осмотрел его имущество. Не обнаружив ничего подозрительного, он, тем не менее, решил задержать и Екатерину Сергеевну до получения инструкций из Министерства внутренних дел. Но посланный к ней чиновник не застал ее на месте: почувствовав, что встретиться с братом не дадут, она уехала в Петербург.

М. Лунина с двумя товарищами повезли в Читу. Впервые после ареста они были вместе. Друзья радовались этому, как дети, и цепи ничуть не уменьшали их радость. Они жадно расспрашивали друг друга и наслаждались каждой минутой общения. Полтора месяца дороги не показались им ни долгими, ни утомительными.

Разместили их в Читинском остроге, среди близких по духу людей. Переносить наказание в такой обстановке им было гораздо легче, чем в тюрьме. К тому же и работой их не очень обременяли. Оставалось много свободного времени, и декабристы, обсуждая свое положение, не раз говорили о побеге. Особенно горячо эту мысль развивал Лунин. Он убеждал друзей, что добиваться свободы нужно любыми способами. Слова Михаила Сергеевича как обычно не расходились с делом. Он достал себе компас, приучал себя к самой умеренной пище, запасся деньгами. Ему удалось организовать небольшой отряд единомышленников. Но, тщательно обдумав положение, они все-таки не стали рисковать. Остановили их не караулы, и не бескрайняя голодная даль. Нет. Им случалось использовать и меньшие шансы. Сдерживало декабристов сознание, что здесь останутся друзья и их жены. После побега усилится надзор, введут дополнительные ограничения и ответственность за всё это ляжет на бежавших.

Вскоре в Петровском заводе закончилось строительство специальной тюрьмы, в которой предполагалось объединить всех мятежников. Она находилась в 700 верстах от Читы, и заключенные должны были идти туда двумя большими партиями. Лишь некоторым декабристам, имевшим боевые ранения, Николай I разрешил ехать в возках, приобретенных за свой счет. Лунин воспользовался разрешением, купил закрытую повозку и большую часть пути не выходил из нее.

Буряты, сопровождавшие декабристов, были крайне заинтригованы поведением этого высокого сильного незнакомца, который, наверно, мог бы обойтись и без помощи экипажа. Как только отряд останавливался, буряты окружали его повозку, надеясь увидеть таинственного человека, которого они считали главным преступником. Но чаще всего занавески были задернуты и ожидание оказывалось безрезультатным. Лишь однажды Лунин вышел и спросил бурят, что им надо. Переводчик от их имени объявил, что они хотят его видеть и узнать, за что он сослан.

– Знаете ли вы вашего тайшу? (Тайша – вождь племени) – спросил Михаил Сергеевич.