Текст книги "Банный дух. Роман"

– На что ты намекаешь, Ефрем? – уставилась директор в оторопи на слесаря. – Ну, вот так всегда, с вами по-хорошему, а вы наглеете сверх всякой меры… Пошли, пошли, сейчас я раскрутку дам всем…

Во двор из прачечной вышли несколько женщин лет по сорок, пятьдесят, все в белых халатах.

– А где ваш слесарь Квасов? – спросила у них Гвоздина. – Чего он там засел, бездельник? – прибавила она.

– Я вот уже иду, Платоновна, – вяло проговорил, показавшийся в проёме дверей Квасов, рыжеголовый, со спокойными чертами лица, слесарь прачечной.

– Ага, лёгок на помине! Александр Кириллович, у тебя есть при себе деньги? – тот неохотно кивнул. – Вот и отлично! Дай этим гаврикам десятку, а с тобой я рассчитаюсь после…

– Я, разумеется, дам, но вы мне верните к двум часам, повезу движок на перемотку… везде надо платить наличными. А как вы думали? – и деланно развёл руками.

– Давайте лучше приступайте выгружать, я уже ничего не думаю! Чем меня можно удивить, поработав с вами? – засмеялась Гвоздина, прищуривая от яркого солнца глаза.

Кладовщица Земелина, довольно симпатичная, круглолицая молодая полноватая женщина, принимала мешки в своей кладовке, нацепив на лицо марлевую повязку. Укладывать мешки ей помогал Крайнев, её нынешний обожатель, с которым она самоотверженно разделяла совместный угол прямо в бане…

Когда Гвоздина ещё только подходила к складу, она стала той жаловаться, и в её тоне звучали нотки недовольства:

– Инна Платоновна, я вам недавно говорила, что ко мне нельзя, завтра у меня откроется аллергия, снова пойду на больничный, потом сами будите отчитывать, что я ничего не делаю, а деньги наравне с вами получаю?

– Ничего, Света, во-первых, я так говорю не всегда, а во-вторых, ты в кладовке не сиди, что надо выдай и уходи, – успокаивала добродушным, ровным тоном Гвоздина. – Кстати, почему это у тебя на табак нет аллергии, а он ведь отменный аллерген! – смеясь произнесла она, сияя глазами, и её лицо без того крупное, от смеха, – расширилось.

– Ну, как я могу это знать, ведь я не доктор! – обиделась Земелина, нахмурив широкие брови, собрав их к переносице.

Гвоздина, как бы извиняясь за свою солоноватую шутку, погладила Земелину по округлому плечу. Потом, расширив в неподдельном удивлении глаза, она произнесла:

– Света, если весь порошок отдать в прачку, его растащат, а потом нам с тобой отвечать, – говоря так, вовсе не для красного словца, а соблюдая справедливость, Гвоздина норовила делить ответственность поровну. Вот также и на овощной базе она приучала грузчиков радеть о каждом овоще и люди из уважения к ней, старались не подводить её…

Когда порошок разгрузили, и машина ушла порожняком, Гвоздина проглядела, куда успел исчезнуть Блатов, которому при ней Цветков дал из портмоне червонец.

– Это куда Ефрем подевался? – спросила у Трухина, который обмахивал свои брюки от въевшегося в ткань белого порошка. – Кажется, он сегодня дежурит? И почему на третьем этаже в душевой кабине до сих пор не исправлен кран, вода льётся беспрерывно! – но тут она повернулась к Цветкову: – Вот Александр Кириллович, я уже стала исполнять ваши обязанности, коли вы стараетесь ничего не замечать, – полусерьёзно заметила она.

– Что ты, Платоновна, сегодня дежурит Крайнев, вот с него и спросить пора. Я ему уже говорил. Вы зря нападаете на меня, а Ефрем как раз сменился вчера, – вмешался поневоле Цветков.

– А, ну тогда всё понятно, десятку отвалили, и Ефрем уже на посылке в магазине? – печально констатировала она.

– Платоновна, я поеду для котельной насосы получать. А то скоро у Шустрина на подмену не будет. И в прачку выпишу ещё одну машину…

– А двигатель когда повезёте? – лукаво улыбнулась директор, думая, что тот уже об этом позабыл.

– Это после обеда сделаю, Платоновна, – вяло махнул тот рукой, стараясь не встречаться с глазами директора.

3

На своём красном «Запорожце» Цветков укатил по своим служебным делам, а сантехники гуськом удалились в слесарку. Земелина прямо в кладовке уселась составлять отчёт для бухгалтерии, невзирая на то, что недавно жаловалась Гвоздиной на не переносимый ею стиральный порошок.

Сама же Гвоздина, не отступая от своего заведённого правила, опустилась в прачечную, где стояла вечная сырость, и скапливался мыльный пар. С улицы в маленькие полуподвальные оконца света пробивалась недостаточно, а электрического освещения было подавно мало. Сквозь парное облако, под самым потолком, в три ряда слабо мерцали жёлтым светом матовые стеклянные плафоны. В своём заданном ритмическом гуле вращались стиральные машины и, пронзительно визжа, крутились центрифуги. И сквозь этот монотонный сильный шум электродвигателей, какими запускалось всё это оборудование, пробивались звенящие медью голоса прачек в белых халатах.

Слесарь Квасов гаечным ключом увеличивал натяжение ослабленных ремней на стиральной машине, поскольку та вдруг перестала вращать барабан. Гвоздина неторопливо обошла прачечное отделение, переговорила с женщинами. Они опять жаловались на то, что до сих пор нет хорошей вытяжной вентиляции. И как только она это услышала на её мясистом пухлом лице изобразилось непритворное чувство огорчения.

– Какое безобразие! – возмущённо выпалила она. – Цветков уехал, а сюда не спустился! Вот придёт я.., – она не договорила, сказав: – но сколько можно, сколько можно напоминать одно и то же.

– Мы все знаем, что Цветков ремонтирует машины, а мы ему нужны? – сказала симпатичная, с милым лицом полнотелая прачка.

– А вы его увольте, – сказала рыжеватая, с веснушками. – У нас нет незаменимых.

– Ах ты умница какая! А все разбираются так, как Цветков? – бросила Гвоздина, и подумала про себя: «Если уволить Цветкова, тогда некому будет следить за оборудованием всех служб комбината и бани. Ведь на место Цветкова подобрать подходящего человека мне всё равно не удастся. А он, негодник, это хорошо понимает и умело пользуется моей слабиной и выдумывает разные причины как бы смыться из бани для устройства личных дел»?

– А что он тогда не сделает вентиляцию? – спросила опять первая.

– Да я же забыла… Александр Кириллович поехал за движком… для вентиляции. Вот и уладили проблему. Но, учтите, я с него не слезу, пока в прачке не заработает вентиляция. Ну всё девоньки, работайте, я пошла…

Всякий раз, когда Гвоздина обходила службы бани, она делала замечания уборщицам, которые не всегда поддерживали чистоту во всех помещениях.

– Это что ж, милые, вы тут грязь развели? А если клиенты пожалуются, кому влетит? А премию просите.

– Ой, Платоновна, я за хлоркой и порошком для кафеля ходила к Земелиной, – оправдывалась с узковатым лицом банщица.

– Все вы умеете оправдаться! Да ну вас…

Вот и Цветков, обещал установить в прачечной вентиляцию. По его словам, всё дело упиралось в проектную документацию, которая не соответствовала расположению прачечной. Но как не пояснял ей Цветков, в чём причина установки новой вентиляции она так и не смогла разобраться. Гвоздиной же казалось, что тот просто морочил ей голову, пользуясь её технической безграмотностью, поскольку иногда полдня отсутствовал в бане. А сам, видно, преспокойно улаживал свои дела.

Он хорошо владел ремеслом автослесаря, перед его двором вечно стояли автомобили, которым требовался ремонт. Вот и получалось, что в банно-прачечном комбинате он только числился главным механиком, и не чаял, как дотянуть до пенсии.

Покачав в задумчивости головой, надышавшись сырым, спёртым воздухом горячей прачечной, Гвоздина ушла восвояси.

Женщины-прачки понесли выстиранное и просушенное центрифугой бельё, наверх, в гладильное отделение. Прачки уже привыкли к повышенной влажности и грязному воздуху, уже почти не надеялись на улучшение условий труда.

Слесарь Квасов, воспользовавшись, что остался в прачечной один, бросил свою работу, схватил в своей каморке ведро и тотчас побежал к большому глубокому тазу, наполненному до краёв стиральным порошком, и быстро стал загребать в ведро. Набрав его доверху, он бегом помчался с ним в свою мастерскую, где пересыпал порошок в целлофановый мешок. Затем спрятал его в надежное место, и как ни в чем не бывало с гаечным ключом, пошел доделывать стиральную машину.

С верхними, так он называл сантехников бани, Квасов окончательно перестал ладить после того, как некогда они, заняв у него деньги, с отдачей долга почему-то не спешили, говоря, что отдадут в зарплату и старый и новый долг, но, получив зарплату, почему-то про долги тотчас забывали. И тогда он перестал выдавать им кредиты, за что сантехники окрестили его «рыжим жмотом».

Для Гвоздиной эта вражда была даже на руку, так как хоть одного она всегда заставала трезвым. Однако сантехники не терпели, когда она ставила Квасова им в пример, и они обрушивали обвинения в адрес её любимца:

– Платоновна, кто, Квасов ценный, незаменимый работник? – вскричал однажды Крайнев. – Да он куркуль, каких я не видел даже в самой станице Кривошеевой! У него снега среди зимы не выпросишь.

– Зато таких, как вы, развелось очень много! – и она гордо вскинула голову, как бы давая понять, что и впредь будет ценить Квасова. Хотя в душе она сожалела, что из-за остальных слесарей в глазах городской общественности баня считалась отсталой шарагой. Это позорное клеймо «шарага» она получила за многие годы, а значит, оно непроизвольно падало и на работающий в ней персонал, во главе которого стояла она, Гвоздина. А ведь помимо общественности, которой подавай сауну с интерьером. О том, как в бане обслуживали, об этом бывало, плохо отзывались студенты, рабочие и пенсионеры. Но так как пока ничего лучшего предложить не могли, многие из них продолжали пользоваться её услугами. Гвоздиной так и хотелось задать чванливому субъекту один и тот же вопрос: не упал ли после мытья в бане их авторитет?

Гвоздина даже видела, как иные дотошные клиенты из числа сварливых дам и стариков втягивали ноздрями влажный воздух, при этом в их глазах читалось одно, здоров ли в старом здании банный дух? И придирчиво разглядывали не столь эстетичный интерьер, отчего невольно кривились. А потом с сожалением безнадёжно вздыхали, покачивая головами, находя здесь дурным всё, что уже безнадёжно устарело. Однако лучшего выбора у них не было, они смирялись с тем, что предлагала им, заботливая о чаяниях народа, власть, ведя их в призрачное будущее…

«От чего же банный дух не будет здоров, – мысленно иронизировала она. – Банный дух самый здоровый и делает вас чистыми, господа студенты, пенсионеры и рабочие. Вы грешите в миру. А он Вас отмывает от греховной накипи. Вы здесь его оставляете. А банный дух очищает…».

Бывало наблюдает Инна Платоновна за клиентами и незаметно для себя перевоплощается в привередливую посетительницу бани. И однажды она честно себе призналась, что испытала отвращение только оттого, что залы бани эстетично не оформлены. И только по этой причине её ничто тут не заставит помыться. Но она забыла, что пребывала в роли заурядной клиентки и ей больше некуда идти. А ведь банный дух оздоровляет организм, придаёт ему молодой тонус, и само собой изгоняет хронические болезни…

Гвоздина постоянно напоминала банщицам, чтобы насухо протирали полы, выложенные в шахматном порядке разноцветной керамической плиткой по всему длинному коридору, по ходу которого слева и справа размещались душевые и ванные кабины, которые размещались на втором и третьем этажах. После каждого вымывшегося клиента, будь он молодой или древний старик, она заставляла тщательно промывать все помещения дезинфицирующими средствами. Но и это не изгоняло из них какой-то тлетворный дух, который не всегда вытеснялся банным. А всё потому, что банщицы ленились исполнять свои обязанности.

– А нам за это не платят! – ворчали недовольно ей в ответ они.

– Ух, какие вы умные, клиенты платят бане, да будет вам известно! И баня соответственно платит вам за труд! – отчеканила им Гвоздина. – И мы же в ответе за здоровье горожан!

– Да, но жалкие гроши мы тут получаем, – буркнула одна.

– У нас это знают даже тараканы, – подтвердила вторая, как фукнешь хлорочки, так бегут, милые, в рассыпную.

– Вот какие мастера прекословить, что ты с ними сделаешь, – Гвоздина знала, что банщицы и банщики не упускали случая сорвать с клиентов лишний гривенник.

В бане часто возникали очереди, особенно в душевые и ванные кабины. И пока одни мылись, другие ждали своего череда: кто в бильярдной, кто в буфете, а кто на месте, перед своим очередником. Вот освободили кабинки, клиенты чистые, сияющие, как вновь народились. Но такое ощущение близко для тех, кто побывал в парилке. Любому человеку в какой-то мере присуще чувство брезгливости, казалось бы, в этом отношении мы должны понимать ближнего, однако это доходит с трудом, потому как завидуем счастливчику, что он счастливец, а вот о несчастливом не думаем. В тот момент, когда нам заходить в душевую кабинку, приходит догадка, что из бани он вышел с чистым духом, а грязный оставил как бы в придачу к нашему. От этого нас и воротит, что ещё от своего нечистого духа не избавились, а тут нам предстоит напитаться чужим, который незримо смешается с нашим духом? Впрочем, некоторые об этом даже не догадываются, но зато им подсказывает инстинкт брезгливости, который не торопит их переступить порог душевых кабинок. А в это время банщица велит им пройти в кабинку. Но они ждут, когда она произведёт уборку, чтобы подавить нашу брезгливость. Видя, что один клиент совсем замешкался, будто и впрямь узрел в душевой кабинке не банный дух, а нечистый, и тогда банщица кричит ему:

– Заходи, сынок, или тебе надо особое приглашение?

– А вы потрудитесь вымыть кабину! – требовательно настаивает клиент на укрощение брезгливости.

– Если я буду мыть для каждого, тогда вы до самого вечера не дождётесь своей очереди, а за вами – целая пропасть народа…

– Я прошу, исполните свой долг подобающим образом! – стоял упорно на своём клиент.

– Пришёл мыться, вот и ступай, смотри какой барин: все идут – ничего, а он один вики-брики!

– Я буду жаловаться директору! – и он пошёл принципиально и вскоре привёл с собой Гвоздину.

Но банщица, не желая на себя навлечь неприятностей, этим временем наскоро уже протёрла душевую кабину, и с хмурой, сердитой физиономией встретила директора в сопровождении обиженного клиента.

– Вымыла – заходи, барин! У меня же не сто рук, подождать не могут, сразу бегут жаловаться! – и покачала головой, как праведница.

– Вот и хорошо, я же вам сказала, всё уладится само собой! – И Гвоздина подобострастно улыбнулась молодому человеку. А тот, словно пристыженный и уличённый в несправедливости, резко шагнул в душевую кабину с тонкими подгнившими деревянными перегородками, как в свой обретённый рабочий кабинет. Он быстро затворил двери, пребывая в сердитом онемении, вдыхая дух истлевающей от грибка чёрной древесины.

Но через пару минут, клиент вдруг высунулся в приоткрытую дверь и окликнул банщицу:

– Эй, бабуля!

– Ну что ещё тебе не хватает, родной? – на ходу проговорила та подобревшим голосом, так как только что пропустила одну супружескую пару в ванную комнату, а двоих мужчин – в душевую кабину и от всех получила вознаграждение. И вот этот тоже прозрел, бросил банщице в подол какую-то монету, где у неё тотчас инстинктивно сомкнулись ладони. Но сначала она испугалась, так как между сложенных ладошек, она ощутила отнюдь не прикосновение холодной монеты, а некую мерзкую тварь. Её руки непроизвольно разжались, и на плиточный пол со звоном, сверкая, полетел полтинник. Банщица, не медля, подняла его и тотчас же на её морщинистом, простоватом лице изобразилось радостное просветление от странного поступка клиента. Она рассмотрела внимательней монету и заулыбалась, говоря про себя: «Вот так бы давно и никто бы тебе, мил человек, не грубил».

Но в этот момент одинокий молодой клиент вышел из ванной, в которую она уже наметила впустить ещё одну супружескую пару, у которой она, прежде чем запустить, попросила паспорта, действительно ли та состоит в законном браке. Однако, к несчастью, у молодой четы их при себе не оказалось, на что банщица сокрушённо развела руками, мол, тогда не положено. Но молодой человек живо отвёл её в сторонку и, убедительно что-то пояснил, и украдкой для посторонних сунул ей трояк в карман халата. Банщица, премного довольная, кивнула смекалистому клиенту в знак согласия, и через минуту счастливая молодая пара ступила в ванную.

Подобных сцен, описанных выше, за день можно было наблюдать бессчётно, о чём, конечно, Гвоздина могла только догадываться, поскольку на этот счёт, среди банщиков и банщиц существовал, как и везде, где хотят подзаработать, негласный сговор умолчания о своей побочной прибавке…

4

Когда к полудню Гвоздина управилась со всеми внутренними делами, она снова появилась в своём кабинете. Теперь можно было пойти в город: посетить архитектора, зайти в райжилкомхоз, в горжилуправление, чтобы снова к трём часам вернуться в баню, и ещё раз совершить обход своих владений…

Спущенный сверху план её почти не волновал, поскольку он был конкретен к тем условиям, в каких работала баня, и ничуть не отражал точное количество клиентов, которые посещали баню в течение одного дня. Но как бы там ни было, план есть план, и его надо было выполнять и худо-бедно, с натяжкой в любом случае он выполнялся…

Однако более всего Гвоздина переживала за то, что творилось в бане, когда она по тем или иным причинам отсутствовала в бане. А там происходило нечто загадочное, впрочем, не такого уж страшное явление, как использование рабочего места в пополнении дохода, о чём ей недвусмысленно намекали верные Гвоздиной люди. И вот от личных осведомителей ей становилось известно, как только она ушла из бани, закрыв свой кабинет на ключ, который и служил для сантехников как бы сигналом к действию. В женском отделении на трубопроводе, подающем горячую воду, вдруг обнаруживался свищ. Скорые на руку слесаря наглухо перекрывали подачу горячей воды и потом неизвестно где начинали устранение этой злополучной аварии. А на входе в женское отделение вывешивалась табличка, которая указывала на проводимый ремонт. Кассирше поступало распоряжение: временно прекратить продажу билетов. И одновременно клиенты узнавали следующее: «Желающие помыться, могут обратиться с чёрного входа к слесарям», на что некоторые, не клюнувшие на эту уловку клиенты, возмущались:

– Безобразие, когда баня будет нормально работать! – и потом шли к слесарям, пытаясь у них найти объяснение аварии, как долго она будет устраняться?

– Когда же построят новую, в этой что-то без конца не ладится, – вторили другие.

В это самое время Крайнев стоял на улице при входе в баню и вещал об аварии, которую быстро устранить никак нельзя, однако, есть служебные работающие кабины и желающие могут помыться, для чего только нужно зайти со двора. И он чинно жестом руки указывал направление пути к долгожданной клиенту сауне, где встречал клюнувших на их приманку клиентов Трухин, и препровождал их далее в моющее отделение, за что взимал с них плату. И так продолжалось более часа, пока Блатов устранял мнимую аварию, и возился с какой-то задвижкой только для отвода глаз.

Слесарям этого часа было вполне достаточно, чтобы содрать с клиентов на пару бутылок вина. И вот Трухин отсчитал Блатову шесть рублей и услал того в магазин за вином, а Крайнев снял табличку, которая извещала о проводимом ремонте и чинно пошагал в слесарку, чтобы там от души посмеяться, пересказывая Трухину блестяще проведённую операцию по выкачиванию денег из клиентов.

И как ни в чём ни бывало, после устранённой аварии, баня вновь заработала.

– Ну, как Ваня мы охмурили этих волкодавов, а рычали то как? Сколько деньжат нагребли? – рассмеялся Крайнев, обнимая разухабисто крепкую коренастую фигуру Трухина.

– Глохни, Лёня, всё в ажуре, мой дорогой, гонец в пути, – провозгласил тот спокойно, но с мрачностью на лице.

– Ефрема услал? Отлично! Только бы моя не наскочила, – напомнил Крайнев, прикладывая к губам большой палец, глядя исподлобья на дружка. Затем, пройдясь важно по слесарке, в сладкой истоме улёгся на топчан.

– Чего, Лёня, боишься, она пронюхала? – насмешливо спросил Трухин и выглянул из проёма дверей в коридор. – Ха-ха, а вон твоя Светик топает лёгкая на помине, лучше бы ты о ней не упоминал, – с напускным огорчением проговорил тот.

– Бреши больше, ведь пропали, Ваня! Хотя, кажись, она должна к матери поехать, – вспомнил Крайнев, но не успел он докончить слово, как мигом подхватился с топчана, и в два прыжка очутился около Трухина, оттеснил его и выглянул из дверей слесарки. Ведь чего доброго Ивану она могла не померещиться, если только тот не вздумал над ним пошутить.

Но приятель оказался прав, в чёрном провале дальних дверей, который вёл из тамбура в тёмный коридор, Крайнев издали узрел мерцающий нараспашку белый халат, плотно облегавший до боли знакомую полноватую фигуру Земелиной. В самом тамбуре никакого освещения не было, и там по плитке деловито простучали отчётливо уже женские каблучки. И вскоре в распахнутые настежь двери она выплыла на яркий ударяющий с улицы солнечный свет, представ перед изумлёнными очами Крайнева, который в некотором смущении озадаченно почёсывал затылок. Он опасался её разоблачения их мнимой аварии, чем поставит его перед дружками в неловкое положение.

– А, так ты до сих пор здесь, мой соколик! – пропела Земелина, подойдя к своему второму «ненаглядному счастью», поскольку после первого у неё был пятилетний сын, который жил у её родителей. А она с Крайневым жила в свободной комнате, предоставленной им на время Гвоздиной прямо в бане, кое-как наладив свой нехитрый быт. И по совету Гвоздиной встали в городскую очередь на получение жилья, что могло произойти по заверению директора к осени, так как она сама радела о счастье «такой подходящей пары», и хлопотала о предоставлении комнаты её работникам в семейном общежитии.

У Земелиной с матерью произошёл серьёзный разлад из-за того, что дочь непродуманно, на её взгляд, сошлась с Крайневым, человеком без определённого места жительства. Мать обвиняла дочь в беспутстве, так как у неё первый муж оказался неисправимым пьяницей, и вот она ухватилась точно за такого же, подобрав какого-то бродягу с улицы, не вникнув в его прошлое. И это в то время, когда при её внешности можно вполне найти достойного мужчину! Мать упрекала дочь ещё за то, что она не расспросила о судьбе его семьи? Не мог же всю жизнь человек обивать чужие пороги, наверное, у него было и своё жильё. А поскольку теперь нет, значит, этот человек промотал его. И напрасно она играет в благородную спасительницу, что вызывало у сердобольной женщины полное недоумение, почему дочь согласилась жить с проходимцем.

Конечно, Земелина разделяла беспокойства своей матери, однако её чувства действительно возобладали над здравым смыслом. Хотя её саму тоже интересовала его прошлая жизнь, поэтому всё, что нужно было знать о нём, она давно у него выяснила. Оказывается, он потерял жильё из-за нервного срыва, когда жена покинула его, погнавшись за богатством, чего у Крайнева. Когда узнала о том, что его сломало, Земелина решила: «Лёня ещё непотерянный человек, его можно спасти женским участием и мне это вполне под силу и я сделаю из него честного человека».

Она была сговорчивого характера, и решила попробовать разделить его участь бездомного, чем могла ускорить получение квартиры. «Чтобы обрести полноценную семью, – рассуждала она, – не стыдно пожить в бане». В этом Земелина даже находила некоторую долю романтики. Но соединиться с Крайневым её подвигла не романтика, а размышление такого рода: «Если бы он был вором, то, как всякий жулик, имел бы и жильё, и машину, и даже мог владеть приличным состоянием. Но у него ничего этого не было, он нуждался во всём: и в крыше над головой, и в близком человеке, и в приложении своих рук».

В бане Крайнев оказался, как в приюте милосердия. Если бы она не вырвала его из уличной среды, он мог бы стать конченым вором. Крайнев приглянулся ей своей атлетической фигурой в первую минуту их незабываемой встречи. И его мужская сила решительно повлияла на то, чтобы связать с ним свою одинокую женскую долю.

Впрочем, как и всякая красивая женщина, она любила мужчин, однако вовсе не как самцов, она любила мужчин ранимых, душевных, с которыми можно поговорить по душам. Для одинокой женщины это являлось возможностью выбора того единственного, ради которого она была готова на личные жертвы.

Крайнев, правда, не очень соответствовал её этому представлению, но она надеялась подобрать к нему подход, и вполне отдавала отчёт в том, что без женского участия он опустившийся мужчина. И не преминула поставить перед ним условие умеренного потребления спиртного. А лучше совсем исключить. В Земелиной он прямо-таки души не чаял, и старался оправдать её надежды. И сейчас, предвкушая момент распития вина, понятно было, почему он вёл себя так озабоченно, боясь как бы на их «малину» не наскочила его обожаемая жена, каковой по закону она пока ещё не являлась.

Земелина, увидев сожителя ещё трезвого и без запашка, счастливо, но с некоторым недоверием, улыбалась, разглядывала его, забыв о Трухине. Хотя ей и в голову не приходило, что Крайнев мог спиртное заедать мускатным орехом, который перебивал запах вина, поэтому утреннее винное чревоугодие для него прошло благополучно со стороны острой на нюх жены.

– А чего, мой соколик, мы тут торчим, ты ещё долго будешь ждать неизвестно что? – пошла она с ходу в атаку, вскинув голову, и делано постукивая ключами о ладонь.

– А где я должен быть, Светик? – округлив плутоватые глаза в удивлении, Крайнев заморгал ресницами, словно в глаза налетела мошкара.

– Дома, соколик, и не делай мне глупый вид, будто ты ничего не понимаешь! – напомнила она, наклонив набок голову, посматривая иронично, чтобы скрыть своё сильное к нему влечение. И многозначительный взгляд жены подсказывал то единственное, что она жаждала получать от него, и чем занимались наедине, и ради него она жертвовала даже сыном, оставив кровинушку на попечение матери.

– Светик, вот сейчас докурю, и тогда пулей примчусь, – искренне, с жалостью в голосе скороговоркой проговорил Крайнев, клятвенно прикладывая большие, смуглые ладони к своей выпуклой груди.

– Нет, Лёня, давай выйдем, если до тебя не дошло, то я тебе растолкую, – настоятельно, твёрдо сказала она, не сводя с него влюблённого нежного взгляда с налётом укора. Крайневу ничего не оставалось, как только деланно развести руками, чей жест относился к Трухину, наблюдавшему со стороны не без улыбки за выразительной сценой объяснения супругов.

Крайнев не столько из вежливости, а сколько от безвыходного положения поплёлся вслед за женой, оглядываясь на дружка, сделав тому ясный намёк, что всё будет улажено, он скоро вернётся.

Трухина это нисколько не волновало, он смотрел на Крайнева, как на подневольного раба, попавшего во власть бабе, хотя по-настоящему всерьёз не унывал оттого, что Светка увела дружка, оставив его одного дожидаться возвращения Блатова.

– Лёня, я сейчас должна поехать в контору, – заговорила в сумрачном тамбуре Земелина. – Ты ступай к нам, я буду тебя ждать прямо сейчас, мне ты нужен трезвым.., понимаешь? Я опасаюсь, что к моему возвращению ты уже будешь, как вчера, тёпленький. Между прочим, ты перестал выполнять наш с тобой уговор, мой соколик!

– Да это случайно, а сегодня я буду как стёклышко, Светик, – воскликнул тот, строя ей глазки.

– Лёня, не надо мне врать, идём, ты вчера впервые был не в состоянии… или непонятно говорю? И вот что, я поняла, для чего вы самочинно закрыли баню, да, Лёня, поняла! Но учти, если этот раз ещё повторится, я всё доложу маме, и нечего на меня смотреть обиженными глазами, артист ты мой?

После своего разоблачения Земелина про себя отметила, как снова донельзя поглупело лицо Крайнева, отчего он чаще обычного заморгал ресницами и вместо того, чтобы обрести дар речи, он лишь сглатывал жадно слюну, как голодный при виде вкусного лакомства. А потом, словно от удивления отвисла нижняя челюсть, рот приоткрылся. Он явно искал лазейку для оправдания поступка перед своими корешами.

– Да ей-богу, Светик, авария была! Клянусь, больше капли в рот не возьму… Даю честное слово! Но в последний раз сегодня можно, – затараторил он, показывая своё крайнее волнение и неподдельные чувства, а глуповатые глаза отражали просьбу на вытянутом его загорелом лице, отчего ей становилось его немножко жалко. – Светик, мама сама отвалила червонец, не пропадать же моей доле?

– Ну, смотри мне, чтоб твоя житейская доля не пропала в стакане вина, мой соколик! Но почему всегда я хочу тебе верить, хотя знаю – ты неисправимый обманщик, лгун и пьяница? – несколько мягче задумчиво ответила она.

– Светик, да за такие слова я тебя – на руках, ты же знаешь, как до безумия я тебя люблю, что не грех за это и выпить отвальную. Иди, я прибегу мигом, ты того – подготовься, гы-гы! – восторженно заржал он, сияя от счастья глазами.

Земелина проверяла Крайнева не по одной той причине, что он втягивался в пьянство, из которого пыталась его вырвать, просто она вновь и вновь хотела убеждаться, что Крайнев по-прежнему испытывает к ней неиссякаемый поток страсти, которая не должна утонуть на дне стакана. Но главное, чтобы какая-либо особа не перешла ей дорогу…