Текст книги "Медведь"

Глава десятая

Они собрались очень быстро. Буквально через полчаса после того, как к ним в номер с совершенно безумными вытаращенными глазами ввалилась Маргарита и, захлебываясь от волнения, рассказала о Соне, Кулагин уже застегивал пряжки на последнем чемодане, а Валентина звонила в гараж и просила подогнать к выходу их машину.

У Кулагиных был серый «фольксваген» пятилетней давности с прицепом, в котором они перевозили весь свой реквизит: сборный металлический ящик странной конструкции, который Валентина называла «урной для пуль», складной деревянный щит в форме круга, стальную ось, на которой этот щит вращался, несколько прожекторов, ящики с костюмами, шестнадцатикилограммовая гиря – Кулагин поддерживал форму – и еще куча каких-то предметов замысловатой формы и непонятного назначения.

Чемоданов было много. В основном это были вещи Валентины. Часть влезла в багажник, а остальное Олег свалил на заднее сиденье, оставив место для жены, – она предпочитала ездить сзади.

Он заметно нервничал. А Валентина кривила свои губы и отдавала тысячи ненужных распоряжений: то ей позарез захотелось мороженого, и Маргарита должна была бежать к ближайшему киоску, то ее начинала мучить жажда и спасти ее от смерти могла только «Кока-Кола». А вот сейчас ей срочно нужно было достать из багажника полосатый чемодан и положить его рядом с ней, на заднее сиденье, потому что там упакованы вещи, необходимые ей в дороге, а вот этот чемодан, нет, вот этот, нужно отнести на освободившееся в багажнике место…

Ее нытье продолжалось всю дорогу. То не так, это не так… И вообще, уже шесть часов: давно пора искать какое-нибудь место для ночлега. Валентина не привыкла находиться в дороге, когда начинало темнеть небо. То ее мутило, то ей смертельно хотелось есть, и ни где-нибудь в забегаловке, а в приличном ресторане…

Так началось их бегство. Так началась артистическая жизнь Маргариты в качестве мишени для ножей и пуль великого ганфайтера Олега Кулагина.

Он всегда выступал в костюме ковбоя. Выглядел, нужно признать, достаточно эффектно. Но еще более впечатляющим было его умение владеть оружием. Маргарита стояла у щита, а он метал в нее свои длинные ножи. Они вонзались так близко, что она чувствовала холодок лезвия.

Раз, два, три, четыре…

Лезвия мелькали почти без пауз, быстро, словно автоматная очередь. Ножи глухо ударяли в щит, и каждый раз щит чуть заметно содрогался, и эта дрожь совпадала с бешеным биением сердца.

Десять, одиннадцать, двенадцать…

А потом Олег подходил, и раскручивал щит. Мир начинал кружиться: верх, низ, верх, низ… Все сливалось в сплошную мглу, к горлу подкатывала тошнота, и только ножи продолжали ударять вокруг нее.

Двадцать один, двадцать два…

На тридцатом толчке пытка заканчивалась. Кулагин останавливал щит и поддерживал ее под руку, когда она, не видя ничего вокруг себя, с ослепительной улыбкой раскланивалась залу.

У нее было несколько минут, чтобы прийти в себя. В это время Олег стрелял по нитям воздушных шариков, и они взлетали к самому потолку, сбивал пламя со свечей – короче, всячески доказывал публике, что ее не водят за нос, что все это не трюк, не обман: стрельба ведется самыми настоящими пулями из самого настоящего оружия.

А потом, когда публика «созрела», Кулагин вел Маргариту к «урне для пуль», ставил на голову яблоко и отходил на другой конец сцены. Тревожная барабанная дробь, тишина, в руке Кулагина таинственным образом оказывается пистолет – выстрел… И яблоко разлетается в клочья.

А потом бравурный марш, гром аплодисментов и нервная дрожь – кожа лица до сих пор ощущает дуновение пролетевшей над головой пули.

Они никогда не задерживались на одном месте подолгу – хотели как можно быстрее и как можно дальше оказаться от Фани-докера и его приятелей. Несколько дней, от силы неделя, по три представления в день – и вот они снова несутся по шоссе на сером «фольксвагене», а сзади громыхает прицеп с реквизитом.

Валентина замкнулась в себе. Поначалу она, как дитя, радовалась тому, что ей больше не нужно выходить на сцену и смотреть в дуло кольта. Но потом она все чаще и чаще хмурила брови – видно, ощущение собственной никчемности доводило ее до белого каления.

С Маргаритой она больше не разговаривала. Подай, принеси – на этом диалог между ними исчерпывался. Высокомерно вздернутый носик и тон, подчеркивающий, что Валентина считает новую ассистентку своего мужа не более чем частью реквизита.

Но иногда настроение Валентины вдруг резко менялось: она начинала беззаботно щебетать, называла Маргариту «славной девчонкой» и «подружкой», смеялась над их страхами перед рыжим Фаней и восторгалась бесконечным небом и бесконечным морем. Но через несколько дней действие наркотика прекращалось, и все возвращалось в привычную колею раздраженного кипения.

Напряжение между Валентиной и Олегом с каждым днем, с каждым выступлением нарастало все больше. И, наконец, плотина, сдерживающая обиду и раздражение, рухнула и между супругами начались ссоры.

Зачинщицей всегда выступала Валентина. Отдельные желчные замечания, ядовитые эпитеты… Сначала ее ярость изливалась медленно, по каплям. Капли сливались в ручьи, ручьи – в потоки… И вот уже гремели раскаты гневных тирад, хлестали унизительные сравнения, беспочвенные обвинения… А потом начинал реветь ураган – Олег и Валентина орали друг на друга, словно сорвавшиеся с цепи собаки.

Они не стеснялись в выражениях и говорили все, что заблагорассудится. При этом обменивались такими матерными определениями, какими бы постеснялся воспользоваться и последний грузчик.

Валентина впадала в какое-то неистовство. Она швыряла на пол вещи, она набрасывалась с кулаками, она ругалась, как базарная торговка – зло, хлестко, безжалостно. За некоторые выражения любой другой давно бы ее прибил, а Кулагин только орал в ответ, а потом отворачивался, и руки у него тряслись, как у паралитика.

В такие моменты Маргарита спешила покинуть номер и оставить их наедине. Она гуляла вокруг гостиницы до темноты, а когда возвращалась, Кулагины уже спали, отвернувшись друг от друга – каждый в своей крепости, каждый под своим одеялом.

А наутро, как ни в чем ни бывало, Валентина шла договариваться с дирекцией какого-нибудь концертного зала или ресторана, Кулагин проверял реквизит, они давали представление – день, два, три, получали гонорар и ехали дальше.

В машине Валентина вела себя на удивление тихо. Никаких выкриков, никаких высказываний – мирно сидела на заднем сиденье и улыбалась. А зрачки были расширенными, как ночью у кошки. И Маргарита понимала, что Валентина уже успела принять дозу и, значит, два – три дня никаких ссор не предвидится.

Валентина шутила, смеялась, она называла Маргариту «бедным зайчиком», а мужа – «охотником», который вдруг выбегает и прямо в зайчика стреляет, она восторгалась скоростью – она казалась счастливой. Но и Маргарита, и Олег знали, что через некоторое время ее пухлые губки опять вытянуться в нить, и через плотину начнут перехлестывать первые капли ненависти.

А в Гурзуфе случилось нечто такое, что положило конец всякой близости между супругами. Как обычно, они начали орать друг на друга. На этот раз поводом были какие-то старые подозрения в супружеских изменах.

Назывались имена, даты, косвенные доказательства… Валентина кричала, что такому кобелю, как Кулагин, вполне подойдет и доска с дыркой, а тот называл ее постилкой на дороге, которую не минует ни один бродяга. Страсти разгорались, и Маргарита по привычке вылетела за дверь и спустилась к морю.

После этой ссоры все изменилось. Вряд ли они сумели что-то доказать друг другу. Скорее, случилось нечто другое, ужасное и донельзя унизительное, но что именно, Маргарита так никогда и не узнала. Но со следующего утра супруги начали вести себя по отношению друг к другу предельно холодно и до оскорбления вежливо.

Теперь они или молчали, или говорили только о погоде и предстоящих контрактах, или болтали с Маргаритой, которая была теперь чем-то вроде буфера. Они стали совсем другими людьми, отстраненными, совершенно чужими.

Больше всего Маргариту огорчали перемены в Олеге. Он все еще был для нее отчаянным ковбоем, славным парнем, великодушным рыцарем, вставшим на ее защиту против огненно-рыжего чудовища. Но образ этот с легкой руки Валентины рушился с каждым днем все больше и больше. И наверняка Валентина делала это сознательно.

Она ведь не слепая – видела, что Маргарита по уши влюблена в ее мужа. Валентина и сама любила Олега. Любила сильно, неистово. И точно так же мучилась от своего с ним разобщения, своей бесполезности, от сознания уходящей молодости, от своего пристрастия к наркотикам, от крушения былых иллюзий.

Наверное, эту боль она могла притупить только дальнейшим разрушением. И то, что с ней случилось через несколько дней, можно было считать чистейшей воды самоубийством.

Это случилось в Алуште.

Полдень. Маргарита сидела в гостиничном номере одна. Валентина отправилась в свой обычный поход по концертным залам и ресторанам и должна была вернуться только вечером с контрактом в руках.

А Кулагин был на пляже. Он никогда не распаковывал вещи, только ящик со своими пистолетами, ножами, кинжалами, топорами и какими-то изогнутыми штуками, напоминающими серпы. Весь остальной багаж он поручал Маргарите. И теперь она сидела у распахнутого окна и уныло смотрела на гору чемоданов.

А жара буквально затопила город. Белое марево висело над раскаленной улицей. Остервенелое солнце било прямо в окно – впилось в кожаные ремни дорожных сумок, сверкало на никелированных застежках, отражалось от зеркальной дверцы шкафа и горячие солнечные зайчики суматошно носились по обоям.

Маргарита скинула платье. Потом задернула штору и пошлепала босыми ногами к чемоданам. Они приехали утром и, конечно же, позавтракать она не успела. Маргарита без особой надежды заглянула в целлофановый пакет, в котором должны были сохраниться остатки вчерашнего ужина. Так и есть… Несколько сплавившихся ломтиков сыра «Особый», рифленая бутылка с мутными остатками абрикосового сока и сморщенный кусочек батона. И все.

– Ничего, – сказала Маргарита пакету. – Через час откроется гостиничный бар…

Оранжевая в желтых полосах штора масляно светилась. Комната была наполнена тяжелым предгрозовым светом. И воздух был плотный и влажный, как кисель.

Маргарита подумала, не скинуть ли ей и трусики, но, поразмыслив, воздержалась. Вломится сейчас какой-нибудь посыльный или уборщик, а она тут голая, с чемоданами в руках. Нет, это совсем не романтично… Впрочем, если закрыть дверь, то никто и не ввалится.

Она уже протянула руку к замку, как дверь распахнулась, и в комнату вошел Кулагин, свежий, пахнущий солью, а волосы еще мокрые – казалось, в них светится живое серебро.

Он замер на пороге, глядя на полуобнаженную девушку. Взгляд скользнул по плечам, по молочно-белой, совсем незагорелой груди, по стройным ногам…

– Маргарита…

А в глазах промелькнуло безумие, то самое, которое овладевало водителем Шурой, когда он останавливал своего «Полоумного Бизона» на обочине и с пыхтением взлезал на Маргариту.

Маргарита прикрыла руками грудь и метнулась к платью.

– Минутку… Я не ожидала, что ты вернешься так быстро. Сейчас я одену… Где же оно?..

– Не нужно ничего одевать. Лучше сними, что еще осталось.

Кулагин закрыл дверь. Сухо щелкнул дверной замок. Словно выстрел. Маргарита вздрогнула, повернулась к Кулагину, посмотрела в глаза. А он уже был рядом, совсем близко, и протягивал руки, чтобы обнять.

– Не стоит этого делать, – отстранилась Маргарита. – Валентина… И вообще… Зачем?

– Не люблю я это «зачем». Самый дурацкий вопрос на свете. Риторический. На него никогда не будет обстоятельного ответа. – Руки его коснулись ее плеч. – Однажды я переплыл Обь. Знаешь, такая большая река за Уралом. Кто мне скажет: зачем? Однажды я встретил Валентину, буквально подобрал на дороге, потом женился на ней. Она даже не спросила: зачем? Я и сам над этим не задумывался. Наверное, иногда каждый из нас совершает такие поступки, на которые и сам не может ответить: зачем он их сделал. Импульс. Природа зверя, не ведающего, что он творит. И в этом все дело. – Голос тихий, вкрадчивый, проникает в каждую пору, заполняет каждую клеточку. – Зачем!.. А зачем вообще все? Разве жизнь имеет какой-нибудь смысл? Зачем мы живем?

Действительно: зачем?

Маргарита едва заметно улыбнулась. А зачем она бросила интернат? Вот и Олег… Природа зверя!.. И Валентина… А какое ей, в сущности, дело до отношений Олега и Валентины? Кулагин уже взрослый мальчик. Он босс. И ссориться с ним, тем более по такому пустяковому поводу, не входило в планы Маргариты.

Конечно, она знала, что не вечно будет разъезжать с ним по южному побережью в качестве живой мишени. Но пока было рано сворачивать с накатанной дороги – Маргарита была еще не готова к самостоятельному плаванию.

А Кулагин ждал, – смотрел на нее, как сквозь прорезь прицела, и ждал. Его руки гладили, просто мяли ее тело, лицо, несмотря на бронзовый загар, казалось бледным, руки от возбуждения дрожали. Что ж, постель так постель. Все ж приятнее, чем раскладывать по полкам вещи.

– Пошли, – сказала шепотом Маргарита. – Пошли, – повторила она твердым голосом, не требующим ни пояснений, ни комментариев.

Она двинулась к спальне. Он пошел за ней, закрыл за спиной двери. Маргарита слышала его тяжелое дыхание, шорох летних туфель по коричневому линолеуму. Широкую кровать расчерчивали узкие полоски солнечных лучей. Темное покрывало было похоже на шкуру зебры или тигра.

Маргарита легла – покорная, повелительная – и протянула к нему руки…

Позже, значительно позже Маргарита смогла ответить на вопрос: зачем. Она так и не добилась от Кулагина признания, что же произошло между ним и Валентиной в Гурзуфе. Олег хмурился и уходил от ответа. Ясно было одно: вне себя от злости, он нашел самый оптимальный способ мести – затащить в постель девчонку, которая ничего для него не значила. Он думал, что это вернет ему былую уверенность в себе и самоуважение.

Как оказалось, он ошибся. Чары Маргариты захватили его целиком. Он стал еще уязвимее, бросившись в объятия влюбленной в него молоденькой девушки. При этом Кулагин успокаивал себя тем, что ничего страшного не случилось, все в полном порядке. Олегу казалось, что ему по-прежнему никто не нужен и что этот его роман можно будет оборвать в любой момент.

«Ужасный я человек, – шептал он ей на ухо. – Никакой у меня твердости характера, никакой силы воли… Не могу, понимаешь, сдержать свои низменные инстинкты. Ну и слава богу…»

С того дня они занимались любовью часто: по утрам, когда Валентина уходила на пляж, днем, в перерывах между представлениями, вечером, когда якобы шли гулять вдоль набережной. Они чувствовали себя преступниками, совершающими нечто недозволенное, запретное, и ощущение этой опасности придавало их отношениям определенную остроту.

Как все любовники, они выработали свой язык, свои ритуалы, жесты, шутки. Это был невидимый купол, которым они отгородились и от Валентины, и от всего мира. В свободное от представлений время они загорали, купались, иногда сидели или танцевали в барах. Но где бы они ни находились, что бы ни делали, в конце концов, Олег начинал искать кратчайший путь к постели. А Маргарита не возражала. Она только смеялась и подшучивала над мальчишеским пылом и забавными причудами своего любовника.

Он привязывал ее руки к спинке кровати, он надевал ей на уши наушники с ревущей музыкой, входил в нее и все что-то говорил, почти кричал ей в лицо – что-то грязное, низкое, и с губ его срывались капельки слюны.

Иногда он заставлял ее облизывать дуло своего пистолета, или играл на ее груди кончиком ножа – и тогда соски набухали, а по коже пробегал мороз.

Нож он всегда держал рядом с собой, в рукаве. А когда раздевался, то прятал его под подушку или сжимал в руке. Так, мол, ему слаще. Так, мол, ему больше в кайф. Ему нравилось чувствовать себя сильным, вооруженным над беззащитной жертвой.

Но все это было наносное. Маргарита это чувствовала. Не натура зверя, а бравада, скрывающая робость и страх. Наверное, и в том баре он заступился за нее из-за страха перед Фаней-докером. Поэтому все эти сексуальные причуды Кулагина Маргариту ничуть не беспокоили. Единственное, что ее беспокоило, это реакция Валентины.

Понятно, что этот роман не мог длиться вечно. Всему хорошему когда-нибудь наступает конец. И Маргарита чувствовала, что этот конец уже близко. Ее беспокоило, что Валентина заметит перемену в своем муже и, конечно же, догадается о причине этой перемены. Не ясно было одно: что она в этом случае сделает.

Олег смеялся над этими страхами. Он предлагал довериться его актерскому мастерству. А Валентина, мол, после дозы даже себя в зеркале не видит. Так что беспокоиться не о чем – мы за высоким забором. Однако этот забор рухнул вечером, за день до отъезда из Алушты.

В тот вечер по случаю окончания представлений Кулагин основательно накачался. Как говорится, в стельку. С ним это редко, но бывало. С виду он был почти трезв, держался хорошо, только слегка покачивался. А на деле это была его последняя стадия опьянения, когда он уже почти ничего не помнил и совсем не отдавал отчета в своих поступках.

Валентины в номере не было, она закрывала гостиничные счета. Маргарита уже упаковала чемоданы, оставив только ящик для пистолетов и ножей. Вот тут-то и ввалился Кулагин. И сразу бросился на нее, как голодный зверь.

– Остынь!.. – только и успела прошептать Маргарита. – Валентина… Она же сейчас поднимется!

А он уже обнял ее, кусал ее рот, мял грудь, стараясь быстрее возбудить. Глаза круглые, бешеные. Он подхватил ее на руки и потащил в спальню, сорвал платье, бросил на кровать. И эта его неистовость вдруг зажгла в Маргарите ответную реакцию.

Руки Олега ласкали ее грудь. Из рукава выскользнул нож. Кулагин потянулся за ним, но Маргарита слегка раздвинула колени. Его рука замерла и скользнула по ее груди, животу вниз, на внутреннюю сторону бедра. Маргарита вскрикнула и прижалась к Кулагину. Ее окатило жаром, и все преграды, все страхи и опасения рухнули.

Маргарита стонала в объятьях Олега, полных животной страсти и желания. Боль – его руки терзали ее тело, и удовольствие, сладостное, острое. Наслаждение было настолько полным, что она едва не теряла сознание.

Мир расцвел и заиграл радужными узорами калейдоскопа. Перед глазами вспыхивали огромные красные пятна. Они мгновенно рассыпались на осколки, кружились в немыслимой карусели, свивались в немыслимые спирали. И вот вспучились взрывом, и вихрь наслаждения подхватил невесомое тело Маргариты, понес по волнам радости…

Она плакала. Слезы катились по щекам и никак не могли остановиться. Вот дура… А Кулагин уже спал. Раскинул руки по сторонам и слегка похрапывал. Тяжелый какой!..

Маргарита вылезла из-под него, устроилась на краю кровати. Она никак не могла найти в себе силы встать и закончить упаковывать чемоданы. Опустошение, истома… Лень открыть глаза. Лень было даже вытащить из-под спины нож – рукоятка уперлась прямо в позвоночник.

Она не услышала, как хлопнула дверь в номер. Он услышала только тяжелое, свистящее дыхание рядом с кроватью и, открыв глаза, увидела Валентину. Она стояла на пороге спальни, схватившись за дверной косяк, – лицо искажено ненавистью, а зрачки расширены, словно она только что приняла очередную дозу.

Маргарита замерла, не в силах пошевелиться. Валентина вдруг расхохоталась, хрипло, с надрывом. Смех ее больше походил на рычание. Кулагин сонно заворочался, приподнялся, щуря глаза. Он еще не заметил свою жену.

– Ох, Рита… – пробормотал он. – Это было чертовски здорово! А где это мы?

Валентина издала какой-то звериный вой, подлетела к нему, схватила за волосы и ударила о спинку кровати. Дерево затрещало. Впрочем, тогда Маргарита не поняла, что затрещало: череп Кулагина или спинка кровати. А Кулагин обмяк, – упал на исчерченное солнечными полосами покрывало и замер. Казалось, что он мертв.

Валентина бросилась к ящику с его оружием и вытащила пистолет – тот громадный кольт, которым Олег тушил на сцене огонек сигареты. Все с тем же жутким воем Валентина подняла пистолет и медленно двинулась к кровати. Она больше не смотрела на мужа. Ее взгляд был прикован к Маргарите, и черное дуло, огромное, как отверстие колодца, целило ей прямо в голову.

Шансов на спасение не было. Сорок пятый калибр!.. Сейчас будет вспышка, пуля вырвется из ствола и напрочь снесет всю голову – такую милую, темноволосую, такую красивую голову, в которой так зреет много замыслов и планов…

И нож… Проклятый нож – натер всю спину. Что за неудобная рукоятка: наверняка на спине останутся синяки и ссадины.

Маргарита поднялась и машинально взяла в руки нож. Валентина подходила все ближе. Безумные глаза… Ничего человеческого. А ведь сейчас она выстрелит… Точно… Она и вправду выстрелит…

Маргариту затопила волна такого ужаса, что она перестала соображать. Она не двигалась. Впрочем, любое ее движение было чистым самоубийством, но все внутри нее восставало против смерти, – она не могла спокойно стоять и ждать конца, как корова на скотобойне.

А Валентина вдруг улыбнулась. Ее улыбка становилась все шире. Она не стреляла. Она наслаждалась беспомощным состоянием Маргариты и тем ужасом, который так явно отражался на ее лице.

И когда, по ее мнению, этот ужас достиг предела, а безнадежность положения соперницы стала очевидной, Валентина рассмеялась, чисто и ясно, словно хрустальный колокольчик, и нажала спусковой курок.

Вместо выстрела раздался сухой щелчок.

Валентина удивленно покосилась на пистолет, и в этот момент Маргарита бросилась на нее через кровать. Нож, зажатый в руке, будто сам собой рванулся вперед и мягко вошел под левую грудь Валентины.

Она закачалась и упала на пол. Она больше не смеялась, только хрипела, а ее белая блузка потемнела от крови. Маргарита отпрянула. Словно завороженная, она смотрела, как закрылись глаза Валентины, а рука с кольтом тяжело упала на линолеум.

Она была мертва.

Тело ее обмякло, осунулось. Как-то сразу бросились в глаза приметы ее возраста: светлые полоски шрамов от косметических операций, искусственные зубы, несколько седых волосков, предательские морщинки возле глаз, шероховатая кожа на руках…

А форма рук осталась прежней. Красивые руки, изящные. Тонкие запястья плавно переходили в кисти. На безымянном пальце правой руки тонкое золотое колечко. А лак на мизинце потрескался…

И тут Маргарита испугалась. Вид мертвого тела вывел ее из состояния шока. Она отвернулась, – ей не хотелось смотреть на торчащую из груди Валентины рукоятку ножа. Накинула платье. Потом бросилась к двери, заперла замок. И принялась трясти Кулагина.

Бесполезно. Он был жив, но находился в беспамятстве и вывести его из этого состояния Маргарите не удавалось. Она обессилено рухнула в кресло и задумалась.

Минута, две, три, пять…

Кулагин зашевелился, со стоном приподнялся и сел, свесив с кровати голые ноги. Он смущенно улыбнулся Маргарите, опустил глаза на пол… Некоторое время он тупо смотрел на тело Валентины, на окровавленную блузку, на рукоятку ножа… Потом встряхнул головой, стараясь избавиться от наваждения, но все оставалось по-прежнему: труп, кровь и нож – его нож.

Кулагин поднял глаза на Маргариту.

Страх. В его глазах светился животный страх, липкий и жаркий. Вот она, натура зверя… Загнанного зверя. Страх и бешеное желание, чтобы все происходящее оказалось сном, но вот сейчас он проснется, и все станет на свои места: Валентина поднимется с пола и рассмеется, а Маргарита посетует, что ради шутки – дурацкого розыгрыша – пришлось испортить такую красивую блузку.

Кулагин раскашлялся, к горлу волнами подкатывала тошнота. И голова раскалывалась на части. Не нужно было смешивать тот банановый ликер с водкой. Зря он это… Олег прикоснулся к затылку и присвистнул, – там уже набухла и все еще продолжала расти огромная шишка.

Комната качалась самым угрожающим образом, лицо Маргариты двоились перед глазами, но постепенно головокружение проходило – мир снова становился привычным, незыблемым и оттого невыносимо тягостным: Маргарита в кресле, за окном солнце, а на полу труп.

– Рита! Боже мой! Что случилось?

– Это ты мне должен объяснить, что случилось.

– Я? Но я тут не при чем!

– Как же! – Маргарита попыталась улыбнуться, но улыбка вышла жалкая, похожая на гримасу. – А кто убил Валентину?..

Кулагин побледнел. Он поднялся с кровати и начал одеваться.

– Да. Не следовало мне мешать с водкой этот ликер. До сих пор шумит в голове. И еще эта шишка. Как это я так вдарился? Все, словно в тумане… Где второй носок?.. Ага, вот он. Ничего толком не помню… – Кулагин взял в руки джинсы, но не смог их одеть: уселся на кровать – голый, в одних носках, смешной и жалкий, и опять уставился на тело жены. – Я никого не хотел убивать, бормотал он. – У меня и в мыслях не было. Вернее, было, но… Скажи мне, Рита, как это я ее?.. Как это все вышло?.. Ах, Валентина…

– Как запрыгнул на меня, помнишь?

– Ну, да, – не совсем уверенно ответил Кулагин. – Это было…

– А потом в спальню ввалилась она. – Маргарита кивнула на пол. – Помнишь?

– Смутно, – признался Кулагин. – Вроде, кричала…

– Да. Закричала, и как хватит тебя головой о спинку кровати. Потом кинулась к ящику с оружием и вытащила твой кольт. А ты уже очухался, – начала импровизировать Маргарита, – увидел ее с этой пушкой, направленным тебе между глаз и метнул нож… Ты же мастер в этом деле… А она: «Олег, Олежка…», и рухнула на пол. А ты откинулся на кровать и захрапел. – Маргариту начало колотить от напряжения. – Вот тебе и вся история.

Кулагин охватил голову руками и закачался из стороны в сторону. Потом вдруг схватился за горло и выскочил в ванную. Его рвало. Из ванной он вышел бледный, но гораздо более собранный и решительный. Подошел к телефону и начал набирать номер.

– Куда это ты звонишь?

– Нужно сообщить в милицию. – Он посмотрел на Маргариту и нерешительно добавил: – Наверное.

– Не нужно никуда звонить, – твердо сказала Маргарита. – Нужно уничтожить следы, словно ничего и не было. У нее есть близкие, родные? Кроме тебя, разумеется.

– Есть, – рассеянно кивнул Кулагин. – Где-то под Речицей, рядом с Чернобыльской зоной, живет ее семидесятилетняя тетка. Но мы никогда с Валентиной туда не ездили. Радиация и все такое…

– Ни и хорошо. Тетка не в счет. В свои семьдесят она не будет искать племянницу. Поэтому положи-ка трубку на место и тащи тело в ванную.

– Я… Я не могу к ней прикоснуться, – попятился Кулагин.

И тут Маргариту словно прорвало.

Она кричала, что ему придется это сделать, если, конечно, он хочет выбраться из того дерьма, в которое угодил по самую макушку, и что ей, в сущности, наплевать на его дальнейшую судьбу: пусть, если хочет, вызывает ментов и загремит на полную катушку и что, если бы у нее были крылья, она с удовольствием бы выпорхнула сейчас из окна и оставила Кулагина одного расхлебывать эту кашу. Но она осталась, она хочет ему, дураку такому, помочь, а он, видите ли, не может дотронуться до трупа своей любимой женушки!..

– …А еще толкуешь что-то о звериных инстинктах, – закончила она свою тираду. – Наверное, считаешь себя тигром. Какой же ты тигр? Ты просто трусливый шакал.

Она думала, он ее ударит. Лицо покраснело, брови нахмурились. Но нет. Кулагин взвалил тело Валентины на плечо и потащил свою ношу в ванную комнату. Маргарита вскочила с кресла. Она скинула платье, выбрала из ящика с оружием два тесака и топорик, вытащила из платяного шкафа большой, в ее рост, целлофановый пакет из-под сценического костюма, и пошла следом за Олегом.

Она никогда не подозревала, что в человеческом теле столько крови. Когда Кулагин начал разделывать тело, она включила оба крана, но все равно все кругом было в крови: кафельные стены, пол, руки, тело… Хорошо, что она догадалась снять платье.

Внутри у Маргариты все окаменело. Она, словно раздвоилась и теперь смотрела на себя со стороны. Теперь не она, теперь действовало ее тело, само по себе: подавало Кулагину тесак или нож, ополаскивало в струе воды аккуратно отрезанные кисти рук, предплечья, стопы, складывало их в мешок.

А когда из глаз Кулагина хлынули слезы, и от этого он почти перестал видеть, руки Маргариты отстранили его, схватили нож и продолжили разделку.

Влажные розовые волокна мягко расходились под лезвием, сухожилия, кости… Нет, эта кость слишком длинная… Где топорик? Нужно разрубить ее на две части, иначе все не влезет в чемодан… Руки скользят в крови. Не обрубить бы пальцы самой себе… А вокруг все красное – все.

Когда работа была закончена, Маргарита уложила целлофановый пакет в чемодан, туда же забросила шестнадцатикилограммовую гирю и захлопнула крышку.

– Прогуляемся на катере, – сказала она. – И случайно уроним чемодан за борт.

Затем она тщательно вымыла ванную комнату, вымылась сама и загнала под душ Кулагина. Он находился в каком-то ступоре: действовал, как лунатик – лицо спокойное, а глаза слепые, незрячие.

Что-то в нем сломалось – какой-то сложный механизм, внутренний стержень. Внешне – тот же хищник: те же клыки, когти, но взгляд потухший, взгляд тысячелетнего старца, усталый, опустошенный. А значит внутри только пепел. Все сгорело: решительность, безрассудная ярость, ощущение силы… Этот зверь уже не мог властвовать, – он перестал быть диким и теперь мог только плестись на привязи.

«Может, это и к лучшему, – подумала Маргарита. – Впереди у меня долгий путь, и мне всегда хотелось иметь ручного тигра».