Текст книги "Выживший во тьме"

Пробраться сквозь эти завалы было просто нереально. Оставалось только возвращаться к яме и уже там думать, как ее преодолеть. Приходилось быть очень осторожным: любое движение могло повлечь за собой падение камней. Что касается порезов, я уже просто не обращал на них внимания, хотя по наступающей слабости понимал, что потерял немало крови…

Нога попала во что-то мягкое, и из-под нее послышался стон. Какой-то несчастный лежал на животе, лицом вниз. Одна рука у него была сломана, и наружу торчала голая кость. Ноги человека были завалены грудой камней. Я посветил ему на голову. Он больше не стонал, но по плотно сжатым губам я заметил, что он все еще в сознании. Луч осветил массивную крепь, придавившую всю груду камней, под которой он находился. В одиночку, какой бы силой я ни обладал, сдвинуть ее в сторону невозможно. Он это сразу понял, потому что с его губ сорвался еще один стон. Может, он хотел что-то сказать, но сил для этого уже не оказалось…

Оглядевшись вокруг, насколько позволял скудный свет начавшего тускнеть фонаря, я увидел, что ко мне со всех сторон тянутся руки. Вначале я отшатнулся, подумав, что сейчас они все вцепятся в меня и уже не отпустят, но потом опомнился. Большинство давно мертвы, а если кто еще и дышал – не мог ни видеть, ни понимать. Все они безнадежны – я не могу вытащить ни одного. Изувеченные тела, переломанные конечности, раздробленные головы – даже этого света хватало, чтобы увидеть, что довелось им испытать в последние минуты. У одного из несчастных веки дрогнули – и глаза открылись; взгляд молил о помощи или хотя бы о том, чтобы я положил конец этим мукам. Но тогда я еще не мог убить человека – даже для того, чтобы избавить его от невыносимых страданий. Глаза это поняли – говорить он уже не мог, так как все лицо человека было буквально раскрошено и залито кровью – и медленно закрылись.

Стиснув зубы, я стал молча выбираться отсюда, направляясь к своей цели, все еще такой далекой. К горлу подступал непрошеный ком – я не мог не сочувствовать им, вынужденным ждать своего конца вдали от родных в полном неведении о том, что с теми случилось. Но я и сам был недалек от того, чтобы оказаться в том же положении. Пару раз нога срывалась в дыры, и я едва успевал застыть на месте, чтобы не сломать ее в самый неподходящий для этого момент. Стронутая неосторожным движением стальная балка накренилась и проскользнула мимо головы; я чудом успел наклониться, и она с грохотом ударила в стену, вызвав новую серию обвалов. Я уже не различал, по чему – а может, и по кому – иду… Снова какое-то отупение овладело мною – обволокло, как защитная пленка, сквозь которую уже ничто не могло проникнуть. Но судьбе было мало того, что я уже видел, и она преподнесла мне на прощание эпизод, забыть который невозможно…

Мне показалось, что я заблудился и ползу в обратном направлении (такое было вполне возможно среди этого хаоса). Метнулся в одну сторону, в другую – и рука, искавшая опоры, уперлась в чье-то тело. От неожиданности я отдернул ее, а потом, придвинувшись поближе, направил луч фонаря перед собой. Там оказалась девочка лет десяти или, может, двенадцати. Она лежала на спине с закрытыми глазами. Осветив ее полностью, я понял, что она тоже навсегда останется в подземелье: живот полностью разворочен металлическим штырем, а ступни на одной ноге вообще нет – ее оторвало. Обе руки она сложила на животе – должно быть, испытывала невыносимую боль… Я коснулся ее потемневшего лица – жалость на минуту заставила меня позабыть, что нужно спешить, чтобы не остаться лежать тут в таком же положении. Машинально смахнул пыль с ее губ – и она раскрыла их, отчего я задрожал всем телом…

– Папа…

Я остолбенел. Она так и не открыла глаза – а если бы это произошло, я бы, наверное, закричал…

– Ты… здесь?

– Да! Да! Я здесь! – Я понял, что не должен ее разочаровывать в миг ее последней надежды.

На измученном лице появилось жалкое подобие улыбки.

– Ты… со мной?

– Да! Я с тобой! Я вытащу тебя, и все будет хорошо! Только потерпи еще немного!

– Да. Я потерплю…

У нее шевельнулись пальцы, и я взял их в свою ладонь. Они полностью утонули в ней, такие маленькие и холодные… Через секунду она умерла. Не было ни последнего вздоха, ни слова. Она даже не дернулась. Так, словно вдруг разом остановились часы. Шли-шли – и сразу, без предупреждения… и все.

Я глухо застонал. За прошедшие часы мне много раз приходилось видеть смерть во всех ее обличьях, но гибель ребенка оказалась непереносима… Я стал уползать – и вовремя. Валун, до того державшийся неизвестно на чем, сполз и прикрыл собой и тело девочки, и то место, где я только что был.

…Теперь я обыскивал карманы попадавшихся трупов, уже не стыдясь и не смущаясь, – там могли оказаться спички. А свет фонарика становился все тусклее и тусклее. Остаться без него в самый ответственный момент просто нелепо… Когда я наконец-то дополз до ямы, то был вымотан так, словно преодолел длиннейшую дистанцию. Даже идти по рельсам оказалось легче, чем пробираться сквозь завалы на платформе. Сказывалось все: и сумасшедший бег на поверхности, и многочасовое нахождение под землей. Силы мои не могли быть безграничны, и я с удивлением подумал, что такой выносливостью просто не мог обладать… но все же силы еще оставались! Однако расслабляться было рано: передо мной оказалась яма, и предстояло решить, как ее преодолеть, не присоединившись к лежащим на дне.

Нервное напряжение стало не меньшим, чем физическая усталость. Находиться рядом с путем к спасению и не иметь возможности на него ступить – это слишком. Соорудить мост не из чего: хотя поблизости хватало всяческого хлама и железа, но я просто не сумел бы им воспользоваться. Прыгнуть – почти что безрассудство… Я прислонился спиной к колонне – одной из немногих выдержавших обвал и всесокрушающую силу давления. Ничего путного на ум не приходило, а делать что-то нужно – знакомое уже чувство опять стало подсказывать, что необходимо поторопиться…

Я высветил противоположную сторону. До того края, где остались оборванные металлические ступени и свисавший вниз конец резинового поручня, вприглядку – по меньшей мере четыре метра. Чтобы перепрыгнуть их без разбега, нужно иметь такую физическую форму, какой я не мог похвастаться и в лучшие времена. Я вновь застонал: вынести столько всего – и встретить преграду почти на самом выходе из подземелья! И тогда я стал собирать все, что только могло гореть, – чтобы осветить и яму, и второй ее край как можно лучше. Изматывающая беспрерывная гонка, более чем суточное блуждание впотьмах, жажда – все это доконало меня, и я в полной прострации сел на камни, даже не думая о том, что находиться на открытом месте опасно. Через минуту я забылся дерганым нервным сном.

В чувство меня привел какой-то зловещий звук. Очень знакомый и неприятный. В угольной шахте нашими спутниками частенько бывали крысы. Вот и сейчас, едва я направил фонарик, как его свет отразился во многих словно рассыпанных вокруг бусинках – глазах серых тварей, усеявших практически весь край платформы. Их становилось все больше и больше. И тогда я вспомнил еще одну, третью заповедь горняка: крысы или мыши, которые в изобилии живут в рудниках, всегда стремятся к поверхности, если чувствуют опасность для своей жизни. Это могло быть что угодно: бушующий где-то пожар, газ, но чаще всего – я сразу похолодел – вода…

Я вскочил и зажег подготовленный заранее костер, который соорудил из обрывков ткани и неведомо как попавших сюда деревянных обломков. Неровное пляшущее пламя отбрасывало тени, и в его свете я увидел, что полчища крыс скоро заполонят все подземелье. Они мелькали у меня под ногами, а некоторые даже цеплялись за штаны, вставали на задние лапки и пытались подняться по мне повыше. Но главное – я увидел торчащий обрывок кабеля на той стороне. Если мне удастся за него ухватиться, я могу попытаться совершить невозможное! И шальная мысль уже не покидала…

Тщательно натер руки пылью, засунул фонарик в карман, чтобы он не мешал, и отошел от края как можно дальше. Несколько раз собирался – и не решался, страшась упасть вниз. И все-таки, преодолевая свой страх, прыгнул! Ухватился чуть ли не за самый кончик кабеля и больно ударился о породу. Кабель выдержал. Подтягиваясь на руках, упираясь носками ботинок в уступы, я выбрался на тот край провала.

Почти сразу после того, как я подтянулся наверх и отполз от края подальше, послышался далекий смутный гул. Крысы, которые бегали на той стороне, как по команде остановились, а потом раздался такой отчаянный писк, что я невольно сделал несколько шагов от края, догадываясь, что это неспроста… Самые смелые из них попытались перебраться ко мне вдоль стены. Почти все они сорвались вниз, не удержавшись на отвесной поверхности. Гул нарастал с каждой секундой. Одной из крыс удалось проползти по еле заметным выступам, и она большими скачками понеслась вверх по лестнице. Я бросился следом, уже понимая, что надвигавшийся шум ничего хорошего не сулит…

Возможно, это была одна из самых глубоких станций – таким долгим мне показался подъем. Приходилось держать фонарик, а свободной рукой хвататься за все, что могло помочь поскорее убраться отсюда. На эскалаторе все тоже было изломано и искорежено, а во многих местах ступеней не имелось вовсе – они упали вниз, и на их месте зияли темные отверстия. Я полз, прыгал, подтягивался – а снизу меня подстегивал тот жуткий гул, в причине которого уже не оставалось никаких сомнений.

Писк, доносившийся снизу, стал совсем уж пронзительным. Лишь на мгновенье я остановился, чтобы посмотреть назад. Что-то темное, бесформенное стало наполнять собой впадину, через которую мне удалось перескочить. И сразу сотни маленьких теней стали прыгать в нее, словно обезумевшие… Некоторым удалось преодолеть препятствие, и они стали рваться наверх, очень быстро догнав меня и продираясь там, где я, со своими размерами, пройти уже не мог. Приходилось перебираться с одного эскалатора на другой, наступать на что-то похожее на человеческие тела… Один раз рядом раздался стон, и я, не подумав, что делаю, протянул руку. В нее как клешнями вцепился кто-то, и я сразу рванул руку обратно. Человек сорвался, и я увидел, как он, кувыркаясь, летит вниз, прямо к стремительно приближавшейся массе… Заорав от испуга, я дернулся прочь. Фонарик, ударившись обо что-то, разбился, оставив меня в полной темноте. Но почти сразу глаза различили узкую полоску света впереди – до выхода оставалось совсем немного! Еще несколько безумных прыжков по ступеням – и я с размаху врезался головой во что-то, оказавшееся плоской плитой. Она полностью перегораживала выход, и только в одном месте, извернувшись, можно было проскользнуть наружу. Как в исступлении расшвыривая все, что попадалось мне под руки, я разобрал лаз и, окончательно разодрав кожу в лохмотья, выполз из подземелья…

Здесь все было завалено. Ни одна стена здания, где находился выход со станции метро, не уцелела. Только в одном месте – именно там, где я выбрался наверх – упавшие перекрытия и плиты сложились так, что между ними хоть и с трудом, но можно было протиснуться…

На какое-то время я ослеп. Глаза, привыкшие к темноте, воспринимали все как сквозь призму, очертания предметов расплывались. Снизу послышался шум. Я заглянул обратно и увидел мутную воду, несущую всякий мусор. Значит, река прорвалась в метро… И только отпрянув от отверстия, я осознал, что спасся. Это было невозможно, это было вопреки всему – но это было именно так! Я остался жив среди ужаса, который неистовствовал и на поверхности земли, и в ее недрах.

Зрение опять стало откалывать странные шутки: я видел все словно сквозь грязное стекло, будто на зрачки попала и не хочет отклеиваться мельчайшая сетка, превращавшая увиденное в жуткую мозаику… Еще не привыкнув к свету, я поднялся на ближайшее возвышение, образовавшееся из развалин нескольких домов, – и упал на колени на самой вершине, еле сдерживаясь, чтобы не закричать…

Повсюду, до самого горизонта, виднелись разрушенные остовы и руины зданий, горы перемешанного и битого кирпича, куски бетона, асфальта, обгоревшие остатки машин, столбы, провода, стекла, домашние вещи… По сути – одна бесконечная свалка, на которой в тысячи бесформенных куч было сброшено все. А изувеченные и непонятно от чего оставшиеся конструкции напоминали переломанные кости. Но были и кости… То тут, то там взгляд натыкался на останки тех, кто еще вчера жил в этих домах и ходил по этим улицам. Небо, казалось, нависло над самой поверхностью земли и стало неотличимо от нее – такое же темное, мрачное и светящееся сполохами и отблесками близких и далеких огней. В воздухе носились, оседая, пыль и пепел, покрывая бурые пятна крови.

Эта картина виднелась повсюду, начинаясь от моих ног и простираясь, насколько хватало зрения. Повсюду – пожары, клубы дыма и огня; кое-где возвышались отвесно стоящие стены, которые вообще непонятно как смогли удержаться, когда все здание сложилось рядом, образовав громадный могильный холм. Везде одни руины.

Автомашины, сгоревшие полностью или частично, рухнувшие пролеты моста, по которому шли поезда. Поезд, над которым все еще стоял густой столб дыма – горело топливо в цистернах. По всей вероятности, скоро последует взрыв… Пара катеров – как их могло забросить сюда? Вероятно, страшная волна подхватила их и швырнула в центр города, разломав при этом надвое и завалив обломками зданий. Повсюду лежали трупы: обгоревшие, раздавленные, изуродованные. Оторванные руки и ноги, разбитые головы… Все перемешано с грязью, пеплом, землей.

Мне внезапно стало плохо. Я опустился на плиту, возле которой стоял, и схватился за грудь. От этой картины страшного разрушения и гибели сердце стало давать сбои. Над руинами кружил ветер – не такой сильный, как во время Катаклизма, он гонял над остатками города пепел и пыль.

Ветер принес первые капли, холодные и вязкие, которые привели меня в чувство. Дождь казался не совсем обычным – в нем присутствовало что-то такое, что заставило меня, собрав последние силы, искать укрытие. По голому торсу стекали грязные капли; я видел, что был покрыт чем-то вязким и скользким, и теперь вода смывала это с меня. Но и сами капли не были чистыми: когда я собрал их в горсть, то не смог рассмотреть кожу на ладонях. Сверху падало что-то очень похожее на разведенную в воде сажу и песок одновременно…

От сгрудившихся цистерн ухнул взрыв, и в небо взметнулся большой столб огня. Черные тучи над городом сбивались вместе. Я протиснулся обратно под плиты, из-под которых выбрался, – дождь становился все сильнее, и мне вовсе не хотелось оставаться под ним надолго. Стало сразу очень холодно. Я подумал, что раздет не в самый подходящий для этого сезон, и поискал глазами что-нибудь, что можно на себя накинуть.

…А потом вдруг понял: я спасся! Я остался жив. Пройдя через нечеловеческие испытания, уцелел почти без потерь (полученные раны несерьезны по сравнению с тем, что я видел у других). Но я также осознал иное: таких, как я, осталось мало. Очень мало. Так мало, что, возможно, их нет совсем. Ни одного живого человека за то короткое время, какое потратил, осматривая город, я не увидел…

Глава 3. Мертвый город

Это навязчивое и странное ощущение – знать, что под ногами лежат миллионы трупов… Странное и страшное. Впрочем, очень частые встречи с ними уже ничего, кроме чувства горечи и настороженности, не вызывали. Правда, не совсем честно умолчать о брезгливости – трупы начали разлагаться. Не помогал и холод. Хоть при дыхании изо рта шел пар, но и он, казалось, был пропитан этими миазмами. Воздух в городе, и без того далеко не чистый, ощутимо отяжелел, стал сладковатым и угнетающим – так пахнет в доме, где лежит покойник. К тому же песок носился, почти не оседая, и постоянно попадал в рот. В первые дни он скрипел у меня на зубах постоянно, пока я не догадался соорудить повязку из тряпья, которую теперь носил как защитную маску. А в целом… если думать об этом постоянно, можно сойти с ума.

Наверное, я тогда просто разучился сострадать. Я бродил по холмам, сливавшимся с небом, и даже не ужасался тому, что видел. Я перестал реагировать на тела, хотя раньше только крайняя необходимость могла заставить меня подойти к трупу. Бессчетное количество погибших в городе как-то притупило ощущение трагедии. Может быть, я острее воспринимал смерть одного, чем миллионов… Меня охватило не отчаяние – какая-то необъяснимая тупость, будто наружу выползла непроницаемая оболочка, сквозь которую невозможно было достучаться. Не впади я в это состояние – упал бы, наверное, на землю и стал грызть ее зубами от безысходной тоски. А так… Все, что я видел, словно проходило мимо.

Пропал и растворился страх. Я был один на изувеченной Катаклизмом земле, посередине враждебного и изменившегося мира – и не боялся. Страх атрофировался настолько, что я чуть ли не бездумно залезал в такие места, где малейшее неосторожное движение могло вызвать новую серию обвалов, оставив меня там навсегда безо всякой надежды на избавление.

Я не то чтобы совсем уж ничего не опасался – просто не боялся смерти. Она так часто являлась мне, что я перестал ее видеть. Три или четыре раза я чуть не покончил со всем – оставалось сделать лишь один шаг, и пылающая бездна приняла бы меня в свои объятия. Таких мест хватало среди руин. Провалы зияли либо темнотой и холодом, либо жаром огня, бушевавшего внизу. Там, под останками города, шла работа – не та, которая была придумана людьми, а вечная, начавшаяся задолго до их появления. Возможно, там ковался еще один Катаклизм, и я бы не удивился, взлети эти останки в поднебесье при очередном чудовищном взрыве. Сердце билось спокойно, эмоций – ноль, все воспринималось как через толстую, бесстрастную, равнодушную ко всему корку. Я проходил мимо мертвого тела, пусть даже детского, почти так же спокойно, как мимо кучи песка. Только глаза механически отслеживали, есть ли чем поживиться; если нет – я просто забывал об этом, как уже забыл про всех увиденных мною ранее.

Возможно, это был шок. Защитная реакция, которая заставляла меня все делать механически и не допускать ни единой мысли, не связанной с самосохранением. Теперь я бродил среди мертвецов, уже не пугаясь ни скрюченных рук, ни оторванных голов. А уснув практически среди трупов (возможно, что и на трупах), когда поднялся из затопленной станции метро, – и вовсе перестал на них реагировать.

Наткнувшись на тело почти целиком заваленного землей мужчины, я снял с него ремень – и, обнаружив в кармане фляжку с коньяком, забрал ее. Мародером себя не чувствовал: погибшему это уже ни к чему. А следовать устоявшимся правилам – не те условия…

Я искал что-нибудь съестное и мельком осматривал погибших – мне требовались подходящая одежда и обувь. Мои сапоги-ботинки после блужданий в метро и скитаний по руинам практически развалились. К тому же было холодно. Натянутая после выхода наверх чья-то легкая курточка едва грела, и я долго выбирал, на что ее поменять. А найти ей замену в новых условиях оказалось далеко не так просто, как я думал вначале… Где-то подхватил измазанную грязью и кровью шубу, обрезал ей полы обломком стекла и, вывернув мехом вовнутрь, напялил на себя, став похожим на карикатуру. Но мне было все равно. Перепоясанная обрывком провода, она согревала тело, а большего и не требовалось. Только голова оставалась непокрытой – надевать на себя чужую шапку я почему-то не решался, – и кисти рук были голыми: перчатки мне просто не попадались. Иной раз мелькала мысль: почему бы всему этому не случиться летом? Полный бред…

Я бродил среди развалин уже с пару недель. Точно сказать невозможно: сознание не зафиксировало время, если считать с самого начала – с появления громадной подземной волны, бегства, падения и блуждания во тьме. Есть хотелось постоянно, так как найти еду было трудно. Зато с водой – почти без проблем. Подходишь к луже, набираешь воду во что-нибудь вроде бутылки, а потом процеживаешь через несколько слоев тряпья. Если хватает терпения – ждешь, пока она отстоится. В такой воде запросто могла находиться какая-нибудь дрянь, но найти чистый источник было невозможно. Что ж, подхвати я заразу – винить некого. Но и лечить – некому…

Собственно, особо жаловаться не стоило. Я жив – а миллионы моих сограждан уже не нуждались ни в одежде, ни в еде… Руки-ноги целы, особо глубоких ран нет, а полученные хоть и не заживали так быстро, как мне хотелось, но и не досаждали. На теле живого места мало, но все повреждения – порезы, синяки, ушибы. Ничего серьезного… Более всего пострадали руки, к тому же я добавлял к уже имевшимся ранам новые, копаясь в том хламе, в который превратился город, в поисках нужных вещей.

Первой и самой заветной мечтой стало найти кусок хлеба. Живот сводило от голода, и поначалу я вообще ничего не замечал, полностью поглощенный только этим. Случайно попавшийся кусок смолы, которой заливают крыши, я положил в рот и жевал его так долго, что свело скулы. Едва удержался от того, чтобы его проглотить… Человек – существо всеядное. Достаточно только дать ему поголодать пару недель, и он полностью лишится брезгливости, а из самого убежденного вегетарианца получится чуть ли не каннибал… Да все что угодно может получиться из того, кто постоянно, отчаянно хочет есть! Попадись мне крыса – я и ее сожрал бы с потрохами! Но даже крыс не оказалось там, где я проходил. Очень редко я успевал увидеть, как одна или две знакомые тени мелькали среди всеобщего хаоса – и сразу скрывались под завалами. Если бы я тогда увидел, как кто-нибудь выкидывает кусок хлеба, – мог убить не задумываясь. Организм требовал еды, и мысль об этом вытеснила все остальные. Сколько я переворошил куч, сколько перерыл попадавшихся мне рваных сумок! Когда наткнулся на то, что меня спасло, то со мной чуть не случился удар.

Под ногами хлюпали лужицы, ветер продолжал нести мокрую смесь пепла и песка, а я, укрываясь от его порывов, в который раз осматривал все в надежде найти хоть что-нибудь… Зрение, обострившееся до предела, выделило в грязи потерявшую форму и цвет сумку. Я несся к ней не разбирая дороги, не зная, что в ней находится. Как я смог ее увидеть во всем этом хламе – осталось неразрешимой загадкой. Только впоследствии, прожив немало времени рядом с Угаром и повстречавшись с необъяснимыми способностями Нелюдей, я понял, что и сам был очень близок к тому, чтобы полностью потерять человеческий облик, получив взамен поистине звериные способности. Как же мне повезло, что я остался человеком!

Я буквально упал возле сумки и стал рвать ее руками, стремясь поскорее добраться до содержимого. Внутри обнаружились два батона, полусырых и начавших покрываться плесенью, несколько банок консервов и осколки от бутылки с молоком. Здравого смысла, чтобы остановиться и прекратить запихивать в рот громадные куски, уже не хватало – один только инстинкт смог удержать меня жестким предупреждением: «Нельзя! Отравишься! С голода нельзя много есть!» Рука сама лезла за пазуху, куда я все распихал, и отщипывала по кусочку. Что с того, что вкус хлеба уже мало напоминал обычный! Он казался слаще меда…

Наверняка хозяйка этих сокровищ была где-то рядом – может быть, даже под этой кучей земли. Окидывая диким взглядом все вокруг, я вдруг заметил какое-то шевеление – и замер, почуяв, что уже не один… После еды хотелось пить, и я, достав заученным движением бутылку, притронулся к ней губами. Чья-то темная тень мелькнула в камнях, и я, подскочив, метнул туда булыжник. Последующий визг и шипение подсказали, что он попал по назначению. Я быстрыми прыжками приблизился, чтобы рассмотреть, что же это было. Загребая землю лапами, извиваясь и корчась, там лежала кошка. Худая, грязная, в подпалинах, с оборванным хвостом. Она снова зашипела при моем приближении и бессильно уронила голову – камень перебил ей позвоночник. Это была добыча, мясо, вкус которого я уже стал забывать… И это было живое существо, в чьем не менее диком, нежели у меня, взгляде я увидел такую же жажду жить…

Я приподнял ее тельце, поразившись его почти полной невесомости. Кошка еще раз зарычала, попыталась шевельнуть лапкой, чтобы меня оцарапать, – и обвисла. Жизнь еще теплилась в ней, но я догадывался, что это ненадолго. Она издохла через пару часов после нашей встречи, и все это время я сидел рядом, ничего не предпринимая и уже не радуясь тому, что сделал. Это было первое живое создание, встреченное мною за столько дней скитаний, и это я превратил его в мертвое… Что-то надломилось во мне, стронув образовавшуюся корку. Впервые после долгого перерыва мне стало кого-то жаль… А потом я ее ободрал и съел. Чуть ли не сырую – не мог дождаться, пока выбивавшийся из-под земли огонь превратит крохотную тушку в нечто съедобное…

На том, что должно было именоваться небом, сгустились быстро темневшие тучи. Очень скоро сверху стал накрапывать тягучей смесью, оставлявшей на лице и ладонях влажные и маслянистые следы, дождь. Я поискал глазами укрытие. Окажись это обычный дождь – он не представлял бы особой опасности. Но за эти дни я привык не доверять тому, что постоянно валилось с неба. В вязких, липких каплях могло оказаться что угодно. Оставив разодранные и полусырые куски там, где они лежали, я перешел под навес из плит. Спички, найденные в карманах мертвецов уже здесь, наверху, закончились, а отыскать новые оказалось почти так же сложно, как и в метро. Огонь, подобный тому, на котором я жарил кошку, попадался редко – греться приходилось собственным теплом. Начнись сейчас настоящие морозы, холод покончил бы со мной быстрее голода. Но их не было. А ветер, пронизывающий и стылый, не мог достать меня в ямах и щелях, где я укрывался.

Что-то заставило меня поднять голову и отвлечься от своих мыслей… Шкура с клочками мяса кошки двигалась! Я широко раскрыл глаза – и в следующую секунду подскочил, не веря тому, что вижу. Шкурка дернулась пару раз – и словно ушла под землю, а среди камней я заметил мелькнувший толстый хвост землистого оттенка… и все бы ничего, если бы не его размер! Хвост зверя, утащившего остатки моей добычи, был толщиной чуть ли не с мою руку! Я сглотнул – каких же размеров должна оказаться сама тварь, что с такой легкостью унесла тушку? Если это крыса – в чем я сильно сомневался, – то она должна быть как минимум вчетверо крупнее своих обычных сородичей! Вот в чем разгадка того, что трупы людей, лежавшие на поверхности, столь часто были истерзаны так, что это нельзя было объяснить никаким бешенством стихии… Я насторожился. Крыса таких габаритов – это опасно и для меня самого. Крыса ли? Одна ли? До сих пор я без особой опаски бродил везде, сторонясь только неприятных сюрпризов вроде скрытых ям и горячих фонтанов. Похоже, что к ним присоединился еще один враг – не менее опасный. Ведь стая таких созданий сможет разорвать меня быстрее, чем я успею опомниться.

Оружие! Вот что мне нужно! Отбросив несколько не совсем подходящих для этого предметов, я остановился на железной трубе, найденной на ближайшем холме в вывороченной наизнанку земле. Длина ее была около полутора метров, а ширина в обхвате – чуть меньше, чем черенок у лопаты. Пользоваться ею я предполагал как дубиной, что при весе трубы оказалось достаточно удобно. Но мне захотелось придать ей еще более грозную форму, и я расплющил один конец большим валуном, отчего он стал напоминать обломанное копье. Может быть, его следовало отпилить, чтобы придать вид острия, – но и это я посчитал достаточным. Во всяком случае, когда я взмахнул им над головой и услышал резкий свист рассекаемого воздуха, уверенности сразу прибавилось. Такое оружие вполне помогло бы при встрече даже с настоящим врагом – волком или целой стаей собак, а уж для крыс и подавно годилось. Но настоящих хищников я не опасался. Зоопарк в городе, правда, имелся, но сумели ли его обитатели уцелеть – как и все, что находилось рядом? Хотя кто знает… Им, с их звериным чутьем и привычками, выжить проще, чем людям.

Вскоре мне повезло найти сгоревший ларек – содержимое почти полностью уничтожено, но среди грязи и пепла я откопал несколько заветных буханок, которые добавились к уже имевшимся у меня батонам. Вернее – батону, так как один из них я съел в первый же вечер. Это не решало проблемы, но отодвигало ее на неопределенный срок. И я понимал, что решать ее надо быстро – находить что-либо с каждым днем становилось все труднее и труднее. Какой придурок придумал, что есть на ночь вредно? Найденная мной сумка теперь болталась на плечах, и я стремился наполнить ее всем, что годилось в пищу. Уснуть, не прожевав чего-нибудь на ночь, почему-то очень и очень непросто…

Показалось, что второй по значимости находкой стал мобильный телефон. Мне представлялось, что по нему я свяжусь с остальным миром, и тогда все изменится. Но, едва мое желание осуществилось, я в сердцах закинул его подальше. Какая связь? В трубке не было даже шипения – полная тишина. До меня мгновенно дошло, что если разрушен сам город, то и все поддерживавшие его коммуникации тоже не станут работать. А если сметена и вся страна?.. И вообще, в этом полуреальном мире была возможна только одна связь – с самим собой.

Хоть я и стал во многом похож на зомби, но все же фиксировал все, что происходило вокруг. Больше всего поразило отсутствие ночи. Ее просто не было – я это понял, когда прошагал по руинам не менее двадцати часов кряду и не увидел заметных изменений в освещении. Становилось лишь самую малость темнее, и все. С небом – вернее, с тем, что было теперь вместо него – происходило что-то неладное. Сколько я ни вглядывался, там уже не замечалось привычного оттенка синевы. Да и не только синевы. Собственно, неба не было. Вообще. Наверху что-то жило собственной жизнью. Это были облака или тучи, очень густые, плотные, мрачно сгрудившиеся над останками города. Тучи находились не там, где они должны быть. Они висели очень низко – на высоте ста или пятидесяти метров над землей. Или десяти… Когда изредка попадались уцелевшие здания, я не мог увидеть крыш: они пропадали в этой черноте. Какая-то взвесь из сырости и грязи висела прямо над головой. Казалось, протяни руку – и сможешь дотронуться. Небо походило на громадную медузу, сбросившую щупальца вниз и теперь касавшуюся ими земли. Время от времени начинала падать хлопьевидная слизь – дождь не дождь, снег не снег, – и я сразу старался спрятаться в ближайшем укрытии: всеми поджилками чувствовал в этих хлопьях что-то такое, чего следовало опасаться. А когда заметил, как под ними начинает расползаться чье-то мертвое тело, убедился, что мои подозрения не так уж и безосновательны.