Текст книги "Чужбина не встречает коврижками. История русского эмигранта"

– Но нет! – упорствовал я. – Не для того вырывался оттуда, чтоб так вот вдруг возвращаться назад. За мной стоят люди – мои друзья, которые ждут помощи, и я не должен лишить их надежды. Вы ведь сами сказали, что с голода тут никто не умер. А в России уже люди варят себе кашу из комбикорма. Уж это я видел собственными глазами. Да и вы-то здесь превосходно устроились.

– Дело ваше. Я только высказываю своё мнение. Но хочу заметить, что очень многие русские не смогли здесь найти своё место и вынуждены были уехать назад. И таких во много раз больше. Мой Николай долгое время мыл окна по разным офисам, да по домам ремонтировал электроприборы. Но вы, я смотрю, упорный и вам, может быть, повезёт больше других. Я вам желаю удачи! Но сбросьте прочь розовую оболочку с глаз и это поможет скорее адаптироваться в новых условиях…

Итак, первая встреченная в Чили соотечественница преподала хороший урок практиковедения в области обетованного заморского рая. Ценнейшая для меня информация! Кроме того, Ира подробно нарисовала схему, по которой я должен был добраться до русского монастыря, где меня ожидал священник отец Вениамин. Она снабдила подробной картой Сантьяго, написала на листке необходимые фразы для общения с местным населением: водителями автобуса и маршрутного такси, с помощью которых мне предстояло добраться до монастыря, проводила до остановки и усадила в нужный автобус. А водителю наказала где меня высадить.

Глава третья

Часа полтора протрясся я в автобусе, согласно Ириной схеме добираясь до пласы Сан Энрике. Это было далеко за городом, у самого подножия круто вздымающихся ввысь Анд. Благо, стоянку маршрутных такси, или как их здесь называют – «коллективо», я увидел сразу. С водителем разобрался достаточно быстро: показал листок, где Ира написала, что мне нужно добраться до русского монастыря. Затем, занял место и минут через 15 каскадёрской езды по извилистой горной дороге оказался перед глухими железными воротами, вделанными в высоком кирпичном заборе. Ворота оказались незапертыми, и я с возрастающим сердечным трепетом проник в их проём. Прямо передо мной круто вверх вздымалась мощёная камнем дорога, по краям которой были видны не очень ухоженные клумбы с цветами и разной тропической растительностью: кактусами, пальмами, вьющимися наподобие плюща лианами. Дальше виднелось много привычных и экзотических деревьев. Дорога терялась среди всего этого зелёного моря. Впереди высоко вверх взгромоздилась горная стена, только до половины покрытая зеленью. Среди растительности, тут и там, были разбросаны небольшие ветхие и поновей деревянные постройки. Вокруг было много свободного места. Жарко. Тихо. И только птицы вели свою неугомонную деятельность. Всё как в лесу. Не у кого даже спросить. Но мне здесь сразу понравилось. И я, наполненный надеждами, решительно двинулся вверх по брусчатке.

Немного выше оказалась широкая заасфальтированная площадка. С краю площадки расположился солидный двухэтажный бетонный особняк. К нему я и устремился. В середине его находилась массивная двустворчатая деревянная дверь, скорее даже ворота, над которыми была прикреплена копированная репродукция какой-то иконы. Осенила догадка: здесь обитает отец Вениамин! Душа задрожала, как жалкий овечий хвост, но превозмогая одышку и, как выразился лирический классик русской поэзии, «нахлынувшее половодье чувств», я продвигался дальше. Подошел к углу здания, здесь была небольшая дверь, из-за которой доносилась нерусская старческая речь. С любопытством прислушался.

Невероятно! Говорили по-арабски. Понял, что мне не сюда и повернул к главному входу. И… о ужас! Навстречу нёсся огромный, как саблезубый тигр, косматый волкодав. Тут уж стало не до созерцания заморских красот. С кошачьей стремительностью я кинулся спасаться. Все системы организма, сработав синхронно и безотказно, выдали компьютерно-оптимальный вариант в выборе спасительного решения. Короче, мгновенно я оказался за маленькой дверью. Я подпирал её изнутри, а снаружи дверь яростно грыз и царапал мой саблезубый преследователь. Картина, достойная доисторической повседневности: примитивная борьба видов за своё существование – побеждает сильнейший!

Но это, как оказалось, было ещё полбеды. На шум из комнаты появилась древняя старушенция. Она что-то возмущённо прошамкала по-арабски, замахала на меня руками. Понятно было, что от меня требуют убраться вон. Но я совсем не хотел, чтобы меня съели; напустил на себя плачущий вид и стал выразительно кивать на дверь, из-за которой доносилось злобное рычание. Наконец, до старушечьего маразматического сознания дошло, что я ищу здесь спасения, и она подошла к двери, приоткрыла её и недовольно прошамкала: «Бобби… Бобби…» Однако пёс не покидал своей позиции и продолжал плотоядно коситься на меня. Тогда старая принесла целую чашку, размером с приличный тазик, мясного гуляша и поставила перед собачьей мордой. Мне стало не по себе: ничего себе!.. в то время, когда в Африке каждый пятый ребенок недоедает, а здесь этакое расточительство. Это же добрый десяток порций чистейшего мяса, если считать по российским меркам! И всё для какой-то паршивой псины. Ну и нравы! Вот оно извращённое капитализмом общество. Куда я попал?..

Бобби неторопливо сожрал гуляш и, разом подобрев, перестал смотреть на меня зверем. Я понял, что настал для меня благоприятный момент, чтобы улизнуть. И, прикрываясь бабуськой, проворно проскользнул мимо утерявшей бдительность зверюги. В мгновение я оказался перед парадной дверью двухэтажного особняка.

Дверь была выполнена в стиле крепостных ворот позднего средневековья: внушительная и глухая, с ажурной резьбой из кованого железа. На моё счастье створки ворот были приоткрыты, и я живо протиснулся в узкую щель меж ними. Внутри оказался просторный холл с зеркально начищенным паркетным полом и матовыми светильниками. По стенам висели репродукции картин на библейские темы известных мастеров живописи. Я стал озираться по сторонам: ни одной живой души не было заметно в обозримом пространстве. Я стал тихонечко звать: «Есть тут кто-нибудь? Эй! Отзовитесь!» В конце помещения на три стороны были двери, за которыми послышался гул и все они вдруг почти одновременно отворились. Появились женщины. Некоторые были одеты по-монашески, а иные в обычную современную мирскую одежду. Они с любопытством уставились на меня, стали по-испански переговариваться меж собой. Я ничего не понимал и оттого чувствовал себя нелепо. Среди всех выделялась одна пожилая монашка, одетая в чёрное, – она проявляла наибольшую прыть.

Недобро зыркая на меня, монашка яростно замахала руками, мол, вон отсюда, пока цел, убирайся! Но я совсем не собирался сдаваться и стал требовать, чтоб позвали кого-нибудь из русских. Я решил: раз это русский монастырь, значит здесь непременно должны быть мои соплеменники. Силы были неравными, – явно, перевес не в мою пользу, а тут к женской половине всё прибывало и прибывало подкрепление. И по мере увеличения количества воинствующих монахинь, они разъярялись всё более, прямо амазонки какие-то свирепые. Осиным роем жужжали они, а предводительствующая монахиня в чёрном уже вилась на опасно близком расстоянии и вопила ещё громче, возбуждая боевой дух в бабьем воинстве. Я позвоночником чувствовал, что приближается кульминационный момент развязки и если не произойдёт какое-нибудь чудо, меня просто здесь растерзают. Вон как они уже набычились, словно стадо разъярённых носорогов и сейчас начнут бить копытом перед тем, как ринуться в атаку.

Я почувствовал себя совсем нехорошо. Щекотливое положение: спереди напирает разъярённое стадо парнокопытных, сзади поджидает распоясавшийся хищник. Как загнанный в угол зверь, я готов был на отчаянный поступок, ведь дальше отступать было некуда – позади дверь, за которой… Но я не политрук Клочков, который крикнул своим панфиловцам: «Ребята! Дальше отступать некуда – позади Москва». И я жалобно взмолился, взывая к толпе: «О, боже! Да есть здесь кто-нибудь русский?..»

– Я русская! – неожиданно прозвучал тихий голос за моей спиной.

Я обернулся и увидел, что в щель между дверными створками протискивается молодая женщина.

– Пойдёмте скорее наружу, здесь женский монастырь и мужчинам нельзя входить, – проговорила моя спасительница.

– Но я боюсь выходить отсюда, на меня опять набросится огромная рыжая псина. Я спасался за стенами этой обители.

– Сюда категорически запрещено входить мужчинам.

– Что же, теперь мне добровольно становиться добычей этого животного?

– Пойдёмте, пойдёмте. Со мной Бобби вас не тронет.

Постепенно приходя в себя и успокаиваясь, я снова обрёл способность созерцать мир во всём его многообразии. Бобби, обласканный доброй рукой моей избавительницы, добродушно вилял хвостом, предварительно обнюхав меня и, видимо, не найдя ничего аппетитного. Он принял меня в стаю.

Теперь опять главным стало встретиться с отцом Вениамином.

***

Мы познакомились и выяснилось, что мою спасительницу зовут Аллой и родом она из Казахстана. Имеет семилетнюю дочь Машу. Супруг Юрий родом из Тулы, работает шофёром грузовика в эмпресе, обслуживающей чилийские шахты в Антафагасте. Он с восходом солнца уходит на работу и возвращается очень поздно. Семья живёт при женском монастыре в небольшой комнатушке, а сама Алла выполняет разную работу – то, что укажет настоятельница монастыря мать Ульяна, а за это хозяйка позволяет брать бесплатно продукты питания, которые ежедневно привозят из супермаркета «Лидер».

– Жить можно, – говорит Алла. – Жилье и питание у нас бесплатны, а Юра зарабатывает около 500 долларов в месяц – для Чили это приличный доход. Минимальный заработок на сегодняшний день официально установлен в 160 долларов. Дело в том, что чилийское правительство по мере роста доллара по отношению к песо периодически корректирует минимальную заработную плату.

– И давно вы живёте в Чили? – поинтересовался я.

– Мы с дочерью здесь полтора года. Юра сделал нам вызов после того, как сам устроился и нашёл для нас с Машей место в этом монастыре. А до этого он поскитался по Латинской Америке четыре года, побывал в разных странах. Он моряк и работал на рыболовных судах. У меня специальность фармацевта и сейчас усиленно учу испанский, хочу работать по специальности, а для этого прежде необходимо легализовать диплом, то есть, заново сдать экзамены за весь курс, притом на испанском языке.

– Интересно, а почему в русском монастыре и не видно русских?

– А где же их взять в Чили? – вопросом на вопрос ответила Алла. – Мало того, у нас и игуменья арабка.

– Так вот почему я слышал арабскую речь в монастыре, – догадался я прозорливо.

– Здесь живёт престарелая мать нашей настоятельницы.

– А как такое могло случиться, что русский монастырь возглавляет арабка?

– Говорят, что в трёхлетнем возрасте мать подбросила её в Палестине в русский монастырь и девочку воспитал русский епископ. Он стал ей отцом, дал хорошее образование, и она воспитана на русской культуре и отлично владеет русским языком. А мать нашла её позже и теперь, будучи в престарелом возрасте, вспомнила о дочери. Мать Ульяна не может это всё простить своей матери, но из приличия заботится о старухе, хотя отношения между ними довольно холодные.

– Ещё я заметил, в монастыре многие женщины одеты не в монашеские одеяния. Почему это так?

– При монастыре существует детский приют, где сейчас содержатся 25 чилийских детей из бедных семей. Для них здесь есть школа со штатом преподавателей, воспитатели, другой обслуживающий персонал: повара, садовник, уборщицы, работники существующего при монастыре овощного магазина и другие. А именно монашек – всего четыре, да ещё шесть послушниц, которые пока не приняли постриг.

– На что же существует монастырь? На какие средства? Здесь ведь ничего не производят, а платить надо одной только зарплаты для такого большого штата работников – я представляю сколько.

– Во-первых, монастырь не принадлежит к московской Патриархии, а подчинён Синоду, находящемуся в США, откуда и поступают средства на содержание заведения. Ещё какие-то богатые люди шлют сюда пожертвования. Затем, местный муниципалитет хорошо помогает приюту: имеется договоренность в супермаркете «Лидер» забирать идущие в расход продовольственные товары, такие, например, у которых срок годности подходит к концу, либо сорвана или испорчена этикетка, повреждена упаковка и прочее.

– И много монастырь получает таких неликвидных товаров?

– Каждый день матушкин микроавтобус наполняют до отказа. А бывают дни, когда по три-четыре рейса делают в «Лидер». Мать Ульяна человек предприимчивый – открыла при монастыре магазин и продаёт там по дешёвке пересортированные нами продукты и имеет с лидерских отходов приличный доход себе. Вот и свиней завели десятка два, они-то и съедают то, что не смогли съесть обитатели монастыря. Есть ещё коровье поголовье. А территория тут сами видите какая огромная, гектаров сто будет.

– Да, система, видимо, работает отлажено. Алла, вы всё говорите о матушке. А какая роль отведена отцу Вениамину?

– Правильно, она и есть хозяйка всего. А отец Вениамин живёт вон там с краю. Видите этот отдалённый небольшой двухэтажный домик? Вот в нём он и обитает.

– А чем поп занимается в свободное от служб время? Наверное, тоже ведёт какое-нибудь хозяйство?

– Он отливает восковые свечки и реализует их прихожанам в церкви по 500 песо. Когда-то батюшка пробовал заниматься пчеловодством, но пчёлы, однажды, почему-то набросились на него и искусали до потери сознания, старик чуть не умер. И в результате, вон, видите, вокруг дома разбросаны деревянные ульи – это и есть итог его неудавшейся деятельности. А вообще, говорят, основной его доход составляют дома, которые он имеет в разных городах Чили.

– Откуда же священник их набрал?

– Многие русские старухи из бывших дворян и прочих имущих сословий перед смертью отписывали ему своё наследство в виде недвижимости, вот он и разбогател. Теперь сдаёт всё это жильё в аренду. С этого и живёт. С матушкой у них отношения натянутые.

По вздымающейся от главного здания женского монастыря дороге мы поднимались к владениям священнослужителя. Было любопытно собственными глазами увидеть скромные апартаменты святого отца. Про падре Вениамина Алла рассказала, что тот в молодом возрасте попал в Чили, будто бы, бежал после Второй мировой войны вместе с немцами. Он не имеет никакого образования и возглавил местный приход следующим образом.

В молодости беглец прислуживал здесь священнику, а так как у того не было ни семьи, ни детей, то старик принял молодого отрока как сына, обучил его всем церковным обрядам, а когда совсем состарился и, предчувствуя скорую кончину, рекомендовал своего преемника церковному руководству в США. Оставил новоиспеченному святому отцу и своё собственное состояние. Отец же Вениамин, со своей стороны, «одел чёрную рясу», то есть, принял чёрное монашество – более аскетичное и жёсткое и, согласно этому, он не имеет ни семьи, ни детей. Сейчас батюшке 84 года и он немощен и болен. Во время горбачёвской оттепели поп решился и стал разыскивать хоть кого-нибудь из родственников, написал на родину в Украину и через некоторое время получил неожиданное письмо от троюродной племянницы, которую сроду не знал. Теперь она со всем своим многочисленным семейством прибыла сюда и прибирает всё здесь к своим рукам.

– Алла, почему вы так скептически относитесь к тому, что творится в монастыре? – спросил я. – И совсем не зная меня, рассказываете довольно критические вещи?

– Да, я, наверное, много лишнего наболтала, но дело в том, что когда поживёшь вдали от своих, то каждый встреченный тобой человек, говорящий на родном языке, становится настолько близким, что невольно хочется излить перед ним душу. А наболело тут много у меня.

– ?..

– Ничего, это поначалу только удивительно, что здесь тоже стонут от жизни. На фоне российских проблем здешняя действительность только вначале кажется раем. Но поживёшь некоторое время и начинаешь замечать тёмные пятна. Да чего там говорить, поживёте – увидите сами!

– Видимо, вы правы, Алла, нас здесь никто не ждёт и специально для нас не создают тепличных условий. Раз выбрал такой путь – поискать себе счастье в другой стране, значит, терпи и отвоевывай себе место под солнцем.

Глава четвёртая

Я стоял перед дверью и нажимал кнопку звонка. Домик, в котором обитал отец Вениамин, был комбинированный: первый этаж – кирпичный, второй – деревянный. Даже по российским меркам такое жилище никак нельзя было считать солидным – домик так себе,

неприметный, по нынешним временам разные современные русские предприниматели понастроили себе такие дворцы, что куда там с ними сравнивать это скромное обиталище святого отца. Двора, как такового, вокруг дома не было, но бросался в глаза царящий кругом беспорядок: валялся разный хлам, горы сухих листьев и высохшей травы, какие-то ящики и садовый инвентарь, и много поломанных пчелиных ульев.

Ждать пришлось довольно долго. Затем, за дверью послышалось шарканье и дребезжащий старческий голос спросил по-русски:

– Это вы?

– Да, – робко промолвил я.

Что-то загремело, заклацало – послышался металлический звук поворачивающегося в замке ключа и дверь медленно отворилась. В её проеме обозначился силуэт ветхого старца. Одет он был в далеко не первой свежести выцветшую серо-чёрную рясу. От него исходил

неприятный дух чего-то замшелого, заплесневелого, затхлого.

– Ну, здравствуйте! Входите, – пригласил отец Вениамин.

И я вошел… словно в пещеру – такой кругом царил беспорядок и запущенность. На первом этаже видны были кухня, туалет и пару дверей в какие-то не то комнатки, не то кладовые. Мы поднялись на второй этаж по узкой скрипучей деревянной лестнице и оказались в зале, обставленном более чем скромной мебелью: обшарпанными драными креслами, измызганными стульями, колченогим круглым столом, покрытым какой-то грязной дерюгой, в углу стоял грубо изготовленный шкаф со старинными церковными книгами. На стенах висели обгаженные мухами иконы и цветные копии картин на библейскую тематику. И в самом центре выделялась большая репродукция, на которой была изображена келья монаха: узкий каменный склеп с грубо сколоченным деревянным ложем, покрытым груботканой драной дерюгой. Видимо, такому аскетическому существованию поп придавал преимущественное значение, это было просто смыслом его жизни.

– Ясно, – понял я, – святой отец приверженец отшельничества и аскетизма и для него идеалом может быть только схимник, ведущий праведный образ жизни. Я под такие стандарты никак не подхожу, ибо люблю жизнь до самозабвения, обожаю общество со всеми страстями и усладами. Но мне необходима помощь этого старикашки, я в ней нуждаюсь, как измученный жаждой верблюд – в воде.

– Усаживайтесь сюда, – предложил поп, указывая на стул возле стола. – Вы, наверное, голодны? Я сейчас принесу что-нибудь покушать.

– Не беспокойтесь за меня, я совсем не хочу есть, – попытался я соблюсти приличия, хотя у самого в желудке словно кошки скреблись.

– Нет, нет, вы не отказывайтесь. Не надо стесняться, я вас вполне понимаю. Я сам, когда приехал в 1947 году в эту страну, тоже был молод, как вы и, помню, вечно испытывал чувство голода. Правда сегодняшняя моя трапеза без мяса, ибо сейчас пост и я не ем скоромное. Но ничего, отведайте хотя бы постное.

На столе появилась жидкая невкусная похлебка и чай.

– Да, – невольно подумалось мне, – по нынешним временам нормальная пища россиянина средней руки. Но я не святой отец и от такой пищи могу скоро протянуть ноги, а мне бы этого так не хотелось – не для того вырвался из России. Я хотел бы вкусить радости заграничной жизни, а что это?..

– Вы кушайте, кушайте, не стесняйтесь. Я ещё принесу.

– Только этого не хватало, – сетовал я про себя на чрезмерное гостеприимство попа, с трудом вталкивая в чрево постную похлёбку. – Лучше бы мяса кусок притащил, змей.

Но нет, мяса я так и не дождался, а вот разговор получился обнадёживающий…

– Так какие проблемы вас привели ко мне? – приступил к серьёзной части моего визита отец Вениамин. – Рассказывайте всё по порядку. Но не торопитесь. И кушайте… вот чай с галетами. Обо мне старике только и вспоминают, когда нужно решить какие-нибудь проблемы.

Я смиренно проглотил последнюю фразу священника и начал:

– Российские кризисы последних лет жизнь мою в этой стране сделали совершенно невозможной. Те деньги, которые сумел накопить во время горбачёвской оттепели, поглотил банк, в котором я их хранил. Вкладчикам однажды просто объявили, что банк обанкротился – и всё!.. Заработка не хватало на всё более дорожающую жизнь. Деньги обесценивались с космической скоростью. Пришлось распродавать ранее нажитое. До бесконечности это продолжаться не могло, ибо всё когда-то кончается. Так наступил момент, когда закончилось моё терпение. И я решил, что для того, чтобы выжить самому и спасти свою семью от голодной смерти есть только один выход – покинуть своё отечество и поискать лучшей доли в другом месте.

– А почему вы выбрали именно Чили?

– В Европе я категорически не хотел оставаться. Мне претили её вечные политические проблемы, а с некоторых пор и экономические. Хотелось уехать куда-нибудь подальше на другой континент, а другим континентом, как правило, для россиян является Америка. Но Северная Америка мне не нравится, особенно США, ибо, я полагаю, что эту державу ожидают в будущем аналогичные с Россией проблемы. И вообще, мне всегда хотелось жить в какой-нибудь маленькой стране. Европейцу тяжело жить в Центральной Америке из-за жаркого климата и более всего для нас по климатическим условиям подходят Аргентина и Чили. Но Аргентина большая, а Чили имеет население всего около 15 миллионов. Так я и выбрал эту страну в качестве убежища для себя.

– Но ведь Чили принадлежит к странам третьего мира. Неужели вам не хотелось бы жить в более цивилизованном и богатом государстве?

– В более цивилизованном и богатом государстве, бесспорно, жить хорошо, надёжно, но нас там не ждут. Там больше проблем с оформлением документов. Почти невозможно получить вид на жительство. В латинских же странах, как я считаю, всё это решить гораздо легче. Въездную визу в Чили я получил настолько быстро и легко, что даже сам этого не ожидал. А прежде того ведь делал несколько попыток получить такую визу в более развитые страны, но все усилия оказались тщетны.

– Как же у вас получилось с чилийской визой? Другие мне рассказывали, что смогли из России попасть в Чили только через Аргентину.

– Не знаю, батюшка, как другие, но я в чилийском посольстве в Москве попросил встречу с консулом и мне её предоставили, где я повел речь о политическом убежище.

– Вот как! А на каком основании?

– Я рассказал, что не мог заниматься своим профессиональным делом, какие имел проблемы с местными властями, милицией и ФСБ.

– Почему вы имели эти проблемы? Вы кем работали там?

– Работал журналистом в городской газете. С распадом прежней социалистической системы газеты перешли на самофинансирование. А это значит, что для того, чтобы выжить, нужно стало иметь больше читателей, покупающих газету, для привлечения которых необходимо делать более увлекательные материалы, то есть, писать о самом горячем, самом насущном, в том числе и о российской политике. Но, как известно, политика – дело грязное, тем более в России, и когда кто-то начинает ворошить эту грязь, власть имущим это не всегда нравится. На сей почве и возникли у меня проблемы.

– И что, вас сажали в тюрьму, истязали на допросах?

– Нет, до этого дело не дошло. Сталин давно умер и положение в связи с этим внутри России несколько изменилось. Сейчас просто по неподтверждённому доносу людей не хватают и не бросают в лагеря. Можно стало до определённого предела критиковать нынешние порядки. Но когда переступишь черту – это становится чревато нежелательными последствиями…

– Вы, наверное, хорошо делали свою работу, старались для своих читателей, раз имели проблемы с властями?

– Я был посредственным журналистом, ибо меня так долго терпели официальные органы. Более талантливых моих коллег уже нет среди живых. Но в какой-то момент я почувствовал, что и мне небезопасно дальше оставаться в этой стране.

– Неужели наступила угроза для жизни? Как вы это определили?

– Начну с вступления. Я жил в маленьком курортном городке на юге России. В городе была всего одна газета, в которой работали четыре журналиста. Все мы для местного населения были персонами хорошо известными. Каждый журналист имеет сеть внештатных сотрудников и других носителей информации, благодаря которым он знает обо всём происходящем в городе. А те, кто много знают, всегда являются объектами, интересующими секретные и иные официальные службы. Так и меня, однажды, – было это в 97-м году, – пригласили на беседу в ФСБ (так стало называться КГБ после распада СССР), где заместитель начальника городского отдела этого ведомства предложил мне сотрудничество с его «фирмой». Я категорически отказался. И нечего изумляться моей смелостью, просто с некоторых пор это зловещее ведомство значительно утратило свои позиции и стало возможным без последствий отвечать отрицательно в диалоге с его сотрудниками. Конечно, опять же до определённого предела. Спустя полчаса после такой беседы меня отпустили, но порекомендовали хорошенько подумать над предложением и на следующем собеседовании надеялись встретить взаимность.

Рассказывая свою историю священнику, я живо вспоминал недавние события своей жизни. Нервы натянулись стальными канатами, адреналин наполнил нутро, в голове застучало, как в барабане, по которому беспрестанно бьют колотушкой. Я стал нервно вертеть в руках столовую ложку, которой только что ел постную монастырскую похлёбку. И вдруг… о, что я вижу! На тыльной стороне ложки была отчётливо оттиснута фашистская свастика. От неожиданности я чуть не выронил столовый предмет из рук, но вовремя спохватился и сделал вид, будто ничего не произошло.

А святой отец, заинтересованный моей историей, продолжал дальше расспрашивать:

– Ну и что было на следующей встрече? Они вас всё же вынудили работать на них?

– Следующей встречи не было. Мне удалось её избежать так. Моей напарницей по работе в газете, с которой я делал много совместных материалов, была одна опытная журналистка. Она много лет работала в нашей газете и очень многое знала, что творится в городе. Между нами были очень дружеские отношения и она, как более опытная, опекала меня. Ей-то я и рассказал о своей заботе. Наталья, так её звали, живо посочувствовала мне, но прежде разъяснила, что сотрудничая с ФСБ, я приобрету большие преимущества и перспективы.

– Это хорошая «крыша», имей ввиду, – напирала моя наставница. – Они способны прикрыть тебя в любой ситуации и от бандитских структур, и от официальных ведомств. Кроме того, можно гордиться, что именно тебе предложили сотрудничество, ведь эти люди не доверятся кому попало. Да и многие журналисты работают на ФСБ.

Но я не нуждался в такой «крыше», отрабатывать которую нужно будет путём доносительства и наушничества. Я так прямо об этом и сказал Наталье. Она покровительственно посетовала, что я наивный максималист и поэтому не могу пользоваться преимуществами, которые представляет судьба. И ещё она пообещала переговорить с начальником городского отдела ФСБ по поводу моего дела, чтобы его сотрудники оставили меня в покое. С того момента больше меня никто не вербовал.

– Так получается, что она сама сотрудничала с ФСБ, раз смогла решить так легко вашу проблему, – догадался священник.

– Об этом, батюшка, вслух не говорят…

***

И всё-таки вторая встреча с заместителем начальника городского отдела ФСБ капитаном Стрежекозой у меня состоялась, но вот в связи с чем.

Опять же, с Натальей мы «раскопали» один горячий материалец, где в неприглядном виде предстал предшественник КГБ – сталинское НКВД. Одна старушка, предвидя свою скорую кончину, решила исповедовать душу. А груз на ней был тяжкий. И написала бабка нам в редакцию письмо, в котором рассказала о страшном убийстве, невольным свидетелем которого ей довелось стать в пятнадцатилетнем возрасте.

…Шёл август 1942 года. Кругом бушевала война. Немцы заняли Краснодар, но перед тем советские органы НКВД успели всех политических заключённых, содержавшихся в краснодарских тюрьмах, собрать в один большой этап и погнали их пешей колонной в тыл. Заключённых кормили жидкой похлёбкой из гороховой шелухи, поэтому было много истощённых, ослабленных, которые, обессилев, падали и их тут же, согласно законам военного времени, пристреливали конвоиры.

Этап продвигался медленно, а немцы рвались вперёд, к Туапсе. Вместе с этапом двигался обоз, в котором находилось имущество и семьи комсостава. Дочь тюремного врача, пятнадцатилетняя Таня, тоже находилась здесь. Она была непоседой и её видели то в голове колонны, то в хвосте. Девочка перезнакомилась со всеми из этапа, лишь к заключённым не разрешалось подходить и разговаривать с ними. Наконец, колонна добралась до предгорий Кавказа и вступила в горячеключевские леса. А наступающие фашистские части уже были совсем рядом, самолёты бомбили отступающих. Много заключённых погибло от бомб.

Этапников гнали балками и ущельями на Хадыжи. Руководство торопилось, тревожась за своё имущество и семьи. И вот, поступила информация, будто Хадыжи заняли немецкие парашютисты. Что было делать? Руководящий состав пребывал в растерянности, собрались на срочное совещание, на котором и приняли зловещее решение…

Стояла тёплая летняя ночь с 12-го на 13-ое августа. Звуки близкой орудийной канонады, ставшей уже привычной уху, не нарушали сна. Но вот, в какой-то момент, в ночную симфонию вплёлся посторонний тяжёлый рокот. Таня проснулась и стала прислушиваться.

Звук тяжёлых машин доносился откуда-то из леса совсем рядом. Девочка незамеченной часовыми в темноте пробралась на звук. Взору её открылась большая поляна среди леса. По дальнему краю поляны бульдозеры вырыли длинный ров. Закончив земляные работы, тяжёлые землеройные машины выстроились на противоположном от рва краю поляны и осветили своими фарами поляну и ров. При свете фар были видны руководители этапа, которые отдавали распоряжения. Появилась освещённая фарами первая партия заключённых, которых выстроили на краю рва. Конвой вскинул винтовки, раздались выстрелы и первые расстрелянные упали в яму…

Почти до рассвета трудились чекисты. Времени не было особенно тщательно заметать следы преступления, поэтому теми же бульдозерами поспешно завалили землёй трупы, отогнали технику назад на близлежащие буровые вышки, где её позаимствовали, и теперь уже налегке драпали к своим. Убийцы решили, что их кровавое деяние спишется на немцев. Но оказался свидетель. Знали о совершённом злодействе и нефтяники – жители близлежащих хуторов и посёлков. Позже, по прошествии многих лет, когда уже осыпались и заросли травой окопы и воронки, грибники нередко находили на роковой поляне человеческие черепа и кости. А однажды весной протекающая недалеко речка изменила русло и понесла свои воды через ту поляну, размыв часть рва, ставшего братской могилой. Тогда-то и выступило наружу множество останков расстрелянных здесь заключённых. Многие местные жители знали об этом, но молчали, держась, как говорится, от греха подальше.