Текст книги "Жилины. История семейства. Книга 1"

Ундол, Унылый дол – надо же, насколько люди наблюдательны и изобретательны. Такое придумать мог только человек с воображением. Вряд ли это местные были. Скорее всего, кто-нибудь из страдальцев название дал, а оно и прижилось. Уж очень оно соответствует тому, что даже сейчас вокруг делается. А что тут несколько столетий назад творилось, даже представить себе трудно, да и не очень-то хочется. И так не на что глаз положить.

А папа, по-видимому, глазами нашёл что искал и свой рассказ дальше повёл:

– Коробейник уже немолодым был. Сорок лет ему уж точно исполнилось. Дело он своё знал хорошо, грамоте, счёту тоже был обучен. Вот прежде всего и начал, пока они брели по натоптанной тропинке, вдоль дороги идущей, Ивана учить. Оказалось, что малец азбуку знал, отец его буквицы научил различать. Иван даже читать пытался, но у них в доме один только Псалтырь был, от бабушки оставшийся, а он так написан, что этих знаний парню не хватило. Ну, тот в сторону его и отложил. А вот считать, а также складывать и вычитать небольшие числа Иван был горазд. Поэтому Тихон и взялся на ходу простейшие задачки ему задавать, больше чтобы не так тоскливо идти было. Парень смышлёным оказался, почти на лету всё схватывал.

Товара у Тихона осталось немного, тележку везти было не тяжело: колёса у неё высокие, ободья железом обитые, гладкие – она чуть ли не сама катилась, так всё прилажено и смазано было. Ни разику нигде не скрипнуло. На тележке два короба, связанные вместе да к ней крепко-накрепко примотанные, лежали. Один пустой уже, а в другом лишь на дне кое-какая мелочь осталась. Вот и шли они достаточно быстро. Через Омутово – большое село, почти на широченном тракте стоящее, куда по воскресеньям семья Ивана в храм Божий ходила, – они без остановки проследовали. Только Иван спросить решился, почему они так поступили, как Тихон сам объяснил:

– В большие сёла, Ванюша, что на тракте стоят, я обычно не захожу. Здесь продавцов тьма-тьмущая, один за другим на телегах разъезжают. Наша же забота товар в маленькие деревушки, куда только пешие могут добраться, доставить.

Поэтому они перебежали через широкую дорогу, по которой в обе стороны тянулись вереницы телег вперемежку с конными, и по еле видимой, заросшей травой тропе устремились вглубь леса. Иван, которому ещё нигде дальше речки да ближнего перелеска бывать не приходилось, на всё смотрел с интересом и большим любопытством.

Вот там, в лесной глуши, им небольшие деревеньки встречаться стали. И в каждую они заходили, ни одной избы не пропускали. Короб с товаром всё легче и легче становился. А в одной из таких деревень они на ночлег попросились. Спали на сеновале. Сено уже этого года было, душистое.

Ивану нравилось, как всё складывается, и он уже веселее на предстоящую жизнь смотрел. Всего один день он у Тихона работал, а сыт, заботами не обременён, а уж историй всяких столько наслушался, сколько до того и не слыхивал, да все такие интересные и для жизни пользительные.

На следующий день, уже к обеду, пришли они ещё в одну деревню – Крутицы. Избы вроде бы такие же, рублены из почерневших брёвен, с торчащим во все стороны мхом, вылезающим из почти каждого венца. А вот наличники на окнах намного красивее, чем у них.

«Небось, в этой деревне мастер знатный живёт, – подумал Иван, – такую красоту на избы навёл – залюбуешься».

– Понравилось? – спросил Тихон, негромко так, но с явным значением, при этом за Иваном внимательно наблюдая.

Иван от восхищения даже не знал, что и сказать. Только и смог головой кивнуть.

– Вон, гляди. Видишь, дом самый большой стоит? Смотри, как весь разукрашен. Красота такая, что словами трудно передать. В этом доме мастер и живёт. Зовут так же, как и меня, – дядя Тихон. Вот у него мы и переночуем, и поужинаем вдобавок, да и денежек, сколько сумеем, сторгуем. Я Тихону топор новый привёз. По его заказу. Мне сказали, что он из аглицкой стали выкован. Но оно и видно – не нашенская работа, заморская. Мне топор-то дорого достался, но я, даже если и дешевле его отдам, всё одно не прогадаю. Тихон для меня много всего полезного делает. Тележку вот эту смастерил. А уж какие санки изготовил – лёгкие, прочные. Я с ними уже лет пять по земле хожу, не нарадуюсь.

Тем временем они к избе подошли. Встретили их как самых дорогих гостей. Иван уже ничему не удивлялся, понял, что под надёжной защитой оказался. Хозяин дома, дядя Тихон-старший, как Иван про себя его назвал, был совсем уже старым человеком. Лицо, как у весеннего гриба сморчка, всё в морщинах, да таких глубоких, что дна их не видно, на руках жилы набухшие верёвками вьются, на голове волос совсем нет, голая она и блестящая. «И вот ведь что интересно. На голове кожа натянута, а на лице сморщена. Как такое получиться могло?» – удивлялся про себя Иван, но виду старался не подавать.

Роста дядя Тихон-старший тоже был высокого, пожалуй, даже повыше, чем коробейник. Вот и ему, чтобы в дверь войти, низко голову наклонять приходилось. А уж каким весёлым шутником он был – таких ещё поискать. Что ни скажет – смеяться хочется. Домашние-то его привыкли уже, а вот Тихон с Иваном удержаться не могли, смеялись. А хозяин каждый раз, как их смех слышал, довольно улыбался. И накормили их вкусно, а уж в тарелки столько навалили, что, казалось, съесть это невозможно будет, но ничего, справились. Тихон ещё напоследок кусок хлеба от краюхи отломил и дочиста им свою тарелку вытер, а хлебушек в рот отправил. Иван, скорее по привычке, чем на него глядючи, точно так же поступил.

– Ну что, напарник, – неожиданно обратился Тихон к Ивану, – давай теперь сходи в сени да гостинец наш хозяину принеси.

Иван с места сорвался и понёсся стремглав в сени. Котомку Тихонову открыл, топор аглицкой стали, в тряпку завёрнутый, оттуда достал и назад в горницу метнулся. Но как ни спешил, а успел это к себе обращение – напарник – обдумать со всех сторон. Надо же, как его Тихон назвал! Сам-то он себя считал мальчиком на побегушках, а тут «напарник». Додумать не успел, свёрток с топором Тихону отдать нужно было. Тот медленно-медленно начал тряпку разматывать. Все в избе на него уставились, особенно хозяин. Он даже, как Ивану показалось, дыхание задержал, а на лице такое любопытство отразилось, что малец глаз не мог оторвать. Интересно ему было, как дальше лицо хозяина меняться станет. А тот топор увидал, с лавки вскочил, подпрыгнув даже, руки протянул, тяжесть топора, ему переданного, в них почувствовал и с такой воистину детской радостью в него вцепился, что пожелай кто его отобрать – нипочём бы не удалось. Уж как он топор рассматривал, пальцем остроту его проверял, к самым глазам подносил, чуть ли не целовал!

– Ну, Тихон, удружил ты мне так удружил. Я о такой красоте даже и мечтать не смел. Сколько хочешь за него, говори! Сколько ни попросишь – заплачу. Я им такие чудеса сотворю, что немой кусок дерева разговаривать начнёт.

– Это тебе подарок, друг мой сердешный Тихон Сидорович, – ответил коробейник, а Иван, слова эти услышав, чуть на пол от удивления не сел. Ведь совсем недавно Тихон говорил, что продать топор хочет, что дорого он ему достался. А тут нá тебе, подарок.

– Нет, – ответил без раздумий хозяин, – такой подарок я принять не могу. Он же, наверное, не меньше коровы стоит. Как же я могу корову в подарок принять? Ты сам подумай. Цену назови, настоящую только, я тебе деньги заплачу, тогда в руки его и возьму. А пока забирай назад. – И он топор снова, как было, в тряпку завернул и протянул Тихону.

Всё семейство, а вместе с ними и Иван замерли в ожидании ответа Тихона. А тот положил свёрток с топором на краешек стола, с которого ещё не всю грязную посуду убрать успели, полез в карман, вынул оттуда книжечку, небольшую такую, в кожу одетую, и, полистав немного, хозяину протянул. Тот посмотрел, хмыкнул довольно громко, но к сундуку, который в углу стоял, подошёл, порылся в нём, достал кошель, позвенел им немного, а затем высыпал себе на руку немного монет. Отсчитал сколько следует и Тихону протянул. Тот пересчитывать не стал, в свой кошель, который из кармана вынул, пересыпал да кошель назад в карман убрал.

Хозяин сыну своему, а может, внуку – как, не зная, разобраться, – что-то непонятное для Ивана сказал, тот в сени побежал, а Тихон-старший за край тряпицы, в которую топор завёрнут был, взялся и рывком её вверх потянул. Тряпка размоталась, топор из неё выпал, но до пола не долетел. Хозяин нагнулся, ловко так над самым полом его за топорище поймал и в воздухе им махнул, да так, что свист пошёл. Тут малой вернулся с большой деревянной чуркой. Иван, да и не он один, а все, кто в избе находился, молча смотрели, как за совсем короткое время чурка в коняшку превратилась. Вначале это было лишь подобие лошадки, но с каждой минутой она становилась всё красивей и красивей, и вот на столе уже стояла настоящая лошадка, застывшая в стремительном беге, с развевающимся хвостом и гривой. Рот у неё был слегка приоткрыт, даже кончик языка виднелся, а глаза прямо на Ивана глядели.

– Бери, малец, это тебе от меня на память, – сказал хозяин, протягивая игрушку Ивану.

Первый раз в жизни Иван подарок получил. Он даже не знал, что и говорить в таком случае следует. Буркнул что-то, к груди своей коняшку прижал, а на лице такое счастье было написано, что Тихон Сидорович умилился даже…

– Да, дела… – Папа неожиданно сменил тему. – Я ту лошадку хорошо помню. Она у нас в доме на горке из красного дерева стояла. Нам, детям, до неё даже касаться запрещали, но я в малолетстве очень шустрым был. Как-то раз, когда все на веранде сидели и чай пили, я стол к горке пододвинул, на него стул взгромоздил, залез туда да до лошадки той дотянулся, успел даже в руки взять. Старая она совсем оказалась, потрескавшаяся вся. Я уж вниз намеревался слезть, но тут кто-то из взрослых в комнату зашёл и меня прямо там, на месте преступления, с лошадкой этой в руках застукал. Пороть не стали, но нотацию прочитали и в угол поставили. Так что памятна она мне.

Посидел немного, помолчал и вновь рассказывать принялся:

– На следующее утро, ещё затемно, когда дети спали, но хозяйка уже успела корову подоить, гости встали, молока парного с хлебушком покушали и в дальнейший путь отправились. Больше они нигде не задерживались. Только несколько раз останавливались, чтоб передохнуть, да днём перекусили хлебом с луком, запивая еду водой из родника, попавшегося по дороге. Уже довольно поздно – успело стемнеть, но луна поднялась так высоко, что на улице было светло, почти как днём, – подошли они к большой деревне.

– Ну вот, и до Жилиц мы добрались. В этой деревне я и живу, – остановившись, тихонько произнёс Тихон и, немного помолчав, указал на большую избу, стоящую на самом краю. – Вот и изба моя. Не знаю, топил ли кто из родни печь сегодня, но я наказывал, чтобы каждый день топили, ведь когда я вернусь, одному лишь Господу Богу известно. А ежели она не натоплена, то мы с тобой, мил человек, заснуть не сможем. Столько перин, чтобы согреться в такую холодрыгу, у меня отродясь не бывало.

Иван удивился даже. «Холодрыга», – сказал Тихон, а по его разумению, нормальная погода. Дождь не каплет – и хорошо. А что прохладно, так это даже приятно. Идти быстрее тянет.

Тихон постоял ещё немного, а затем обратился к Ивану:

– Что стоишь-то? Иди вперёд, ключ сбоку висит, увидишь. Отпирай да заходи, теперь это и твой дом тоже.

В избе было тепло, чисто прибрано и всё видно, что Ивана сильно удивило. На улице ночь уже стояла, а в избе было совсем не так, как в родительском доме. Там, если ночью по нужде встанешь, ни зги не видать, а здесь ходи не хочу, ни в стену не врежешься, ни на стол не наткнёшься.

– Молодец Авдотья. Это сестра моя, – пояснил Тихон. – Убрала всё.

Он разделся, зажёг лучину и, заметив изумление в глазах Ивана, улыбнулся:

– А, так ты окон со стёклами никогда ещё не видел. Я-то и в своей, и в Авдотьиной избе стёкла вставил – огромные деньги заплатил. Вон, посмотри, по небу луна гуляет и из чисто бабьего любопытства во все окна заглядывает. Где бычий пузырь, там ничего не видит, а туда, где, как у меня, стекло стоит, как уставится, так и оторваться не может. Очень она любит за людьми подглядывать.

Иван из его объяснений ничего не понял, но переспрашивать не стал. Видел, что устал человек, зачем его попусту вопросами дёргать. А Тихон бороду пальцами почесал и задумался. Постоял так немного, а потом рукой махнул да с сомнением в голосе проговорил:

– Ну, есть навряд ли для нас приготовили. Так что, скорее всего, придётся на голодный живот спать ложиться. Поздно уж, беспокоить сестру не будем.

Он снова задумался, а потом, решив что-то, на печь указал:

– Но на всякий случай загляни-ка за заслонку, вдруг там найдётся что ни на есть.

Иван в печь заглянул, а оттуда таким теплом на него пахнуло да такой дух по избе пошёл, что слюнки сами собой побежали. Достали они из печи два горшка: один с ещё горячими щами, а другой – с кашей гречневой рассыпчатой. Вкуснотища, а не еда. Иван столько съел, что встать из-за стола не смог, а голову на него положил да так и задремал.

Тихон его растолкал:

– Никогда за столом не спи, в народе говорят, нехорошая это примета. Чем таким она нехорошая, не знаю, но раз так считается, то, значит, спать за столом не надо. Ясно? Ну а если ясно, то вон лавка. Перина в углу лежит – постели, подушку там же возьми и одеяло – им накроешься. Всё, иди спать, а я на печь полезу, кости свои погрею.

Глава 3
Быть ему купцом. Апрель 1749 года

Тут папа прервался и опять по сторонам смотреть начал.

– Погодь, сын, нам скоро налево повернуть надобно будет. Вон колокольня одинокая над деревьями мелькает. Крест у неё ещё покосился. Видишь?

– Да вижу я, папа, не слепой ведь.

– Вот нам к той колокольне и надо. Не совсем, конечно. Она теперь, можно сказать, в чистом поле торчит, а раньше там кладбище деревенское было. Притормаживай потихоньку. Вон и поворот показался. Гляди-ка, асфальт положить когда-то успели. В прошлом году, когда я сюда заезжал, грунтовка была. Неужто деревня моя оживать начала?

– А что же ни одного указателя нет? – удивился я. – Дорога асфальтированная куда-то в лес уходит, как будто там секретный объект расположен. С полкилометра проедешь – и на шлагбаум с солдатом, его охраняющим, наткнёшься.

– Да был там указатель всегда. Но несколько лет назад, когда трассу эту ремонтировали, его бульдозером, наверное, из земли выдернули, на одной ноге еле держался. Пару лет так стоял, а потом и вовсе исчез. Думаю, что кто-то его для собственных нужд уволок. Вот теперь и приходится дорогу эту каждый раз почти на ощупь разыскивать.

Мы повернули налево и по новенькому, совсем недавно положенному, ещё чёрному, не успевшему «поседеть» асфальту въехали в небольшой лесок, скорее даже лесозащитную полосу, поскольку деревья почти сразу же закончились, и мы оказались посреди заброшенного поля, на котором уже кое-где поднимались молодые деревца и кустики. Колокольня теперь предстала перед нами во весь свой немаленький рост. Была она полуразрушенной, крест действительно висел криво – одна из цепей, его поддерживающих, болталась, разорванная почти посередине. От церкви, которая обязана была находиться рядышком, даже следов не осталось, вот и стояла колокольня одна-одинёшенька. Кладбище, о котором папа упомянул, тоже исчезло. Время всё-таки неумолимо к делам рук человеческих. Стоит только человеку оставить что-то сделанное им без присмотра, как природа быстренько свой порядок наведёт и останки этого сделанного глубоко под землю запрячет.

– Давай-ка мы с тобой здесь где-нибудь приземлимся да перекусим, а то естество начинает своё требовать. Дальше нельзя будет, там под землёй мёртвые лежат, их покой тревожить не следует. Вон, видишь, берёзка одинокая стоит. Присядем в её тенёчке, и я тебе дальше немного расскажу, а потом, как сил наберусь от земли родной, мы свой путь продолжим.

Так и поступили. В машине нашлась подстилка, на которой мы с женой и детьми, теперь уже выросшими и разлетевшимися из родительского гнезда в разные стороны, некогда вот так же где-нибудь в тенёчке присаживались и перекусывали во время наших долгих путешествий по родной земле. Давно уже нет той машины, на которой мы, невзирая на все трудности – плохие, иногда почти непроезжие дороги, отсутствие бензоколонок, да и ещё множество всего, что перечислять даже не хочется, – колесили по стране, а вот подстилка эта перекочевала в мою «Тойоту», которую все в семье иномаркой обзывали, и, видишь, пригодиться смогла.

Отец из своей котомки достал термос с ещё горячим кофе, жареные куриные ножки – вообще-то, скорее это были окорочка, но он их ножками называл, так ему привычней, наверное, – несколько кусков хлеба да по паре бутербродов с колбасой докторской, без жира значит. Вполне достаточно, чтобы наесться голодному человеку. Пока я продолжал окорочок зубами рвать, папа к своему рассказу вернулся:

– Иван проснулся ещё затемно, голову приподнял, а Тихон уже около печи стоит, кочергой шурует.

– Не спишь уже? Молодец. Не зря говорят: «Кто рано встаёт, тому Бог подаёт». Ты всегда так рано встаёшь или только сегодня, потому что в чужом месте оказался?

– Я, дядя Тихон, привык вставать рано. У нас все так встают, и тятя, и маменька, да и младших братьев с сёстрами к тому же приучают. Они ведь как это объясняют: ежели раньше встанешь, больше сделать успеешь.

– Правильно. Так оно и есть. Работа лежебок не любит, да и они её чураются. Иди умойся, рукомойник в углу, за занавеской, там же и утирка висит. Сейчас я лучину разожгу, чтобы ты, когда умываться будешь, руки мимо лица не пронёс. Ну а щи подогреются – поедим да делами заниматься будем.

Только он успел всё это проговорить, как дверь отворилась и в избу вошла женщина, высокая, худощавая, лицом на Тихона похожая, отметил Иван, который, услышав шум, в щёлку посмотрел и умываться продолжил. Женщина, перекрестившись, сразу же к хозяину бросилась:

– Тиша, кормилец ты наш, вернулся. Мы уж заждались. Думали, ты ещё третьего дня придёшь, а ты сегодня… – И она даже прослезилась.

Тут она заметила Ивана, который вышел из-за занавески, вытирая руки. Она даже вопрос задать не успела, как уже ответ на него получила:

– Авдошенька, познакомься. Сей отрок имеет очень редкое имя. Это одна из причин, почему я его себе в помощники избрал. Зовут его Иваном.

Женщина улыбнулась, и Ивана сразу же как будто теплом обдало, таким приветливым стало её лицо.

– Наконец-то! Слава Богу, это случилось. Сколько мы его об этом просили! – Она ещё раз улыбнулась Ивану, а затем повернулась к брату. – Ведь ты уж не мальчик, чтобы беспрестанно ходить с этим коробом за плечами. Ноги болят, спина болит, а ты… – И она махнула рукой. Затем оценивающе посмотрела на Ивана. – Молодой-то какой. Силёнок может не хватить. Тиша, побереги его.

И опять Иван заметил, как у неё на глаза слёзы набежали.

– Ты, Авдоша, не беспокойся. Он действительно очень молод, но это ведь не недостаток. Это скоро пройдёт, он возмужает, наберёт силёнок и начнёт мне подсоблять на деле. А пока пусть учится да помогает в том, в чём помочь может. Поняла, какую я идею вынашиваю? – И он испытующе на сестру посмотрел, а затем, выждав немного, завершил: – Я желаю из него настоящего купца вырастить.

Иван слушал и не верил своим ушам. Слушал и сомневался, правильно ли он всё понял. Слушал и не понимал, радоваться ему или печалиться.

Авдотья закончила суетиться у стола и позвала мужчин завтракать. Сразу после того, как рты были вытерты тыльной стороной ладони, Тихон позвал Ивана за собой:

– Пойдём-ка во двор, друже. Коровы у меня нет. Овец с козами не держу. Курей и тех нет, последнюю не помню даже когда съел. Столуюсь чем Бог послал, в основном у чужих людей. Зачем мне живность разная? Она к дому привязывает. Вот многие и сидят безвылазно около своих хат. Им за скотиной ухаживать надо. Кормить, поить, чтобы затем убить и съесть. Такая жизнь не по мне. Я свежий воздух люблю. Дорогу люблю. Новых интересных людей люблю. Вот оттого у меня и двор не как у всех.

Вышли они в сени и через другую дверь прошли туда, где у всех нормальных людей скот содержится. Тихон горящую сальную свечу, которую он в горнице от лучины зажёг, вставил в специальный подсвечник, к стене прикреплённый, и руками своё хозяйство обвёл:

– Вот Иван, любуйся.

Иван огляделся и понял, что находится в настоящем торговом амбаре, в котором чего только не было. На полу и лавках стояли короба с разнообразным скарбом, а на полках по стенам лежали рулоны различных тканей и прочие нужные в хозяйстве вещи.

– Всё это я осенью на Холуйской ярманке закупил. Подводу нанял да сюда перевёз. Когда с тобой познакомился, первый раз с новым товаром к людям вышел, по близлежащим деревням прошёлся. Всё почти распродал. Теперь будем снова товар готовить и в путь отправляться. Последний раз, наверное, в этом году с тележкой пойдём. До снега управиться надо. А там придётся короб за плечи и так ходить, пока снег не ляжет и санные пути не наладятся. Вот тогда наступит лучшая пора для торговли. Закончим с мелочёвкой, которую за плечами легко таскать, да начнём на санках серьёзный товар возить. Как раз праздники зимние подойдут, от Рождества и Крещения до Масленицы. Там только успевай за товаром сюда бегать. Вот ужо мы и побегаем. Ну а пока учиться будем.

Учителем Тихон хорошим оказался, всё доступным языком Ивану объяснил. Но и парень понятливым был, слушал очень внимательно, головой во все стороны не крутил, а вопросы задавал по существу. К вечеру оба дорожных короба были нагружены, и Тихон с Иваном в дом вернулись. Авдотья к тому времени уху сварила. Федот, муж её покойный, слыл большим любителем рыбной ловли, а в Клязьме, что рядом протекала, рыбы полно, только успевай вытаскивать. Вот кто-то из мужниных друзей и принёс ей пару щук да окуней с плотвой с полведра. Поставила она перед братом и его новым учеником по миске дымящейся рыбной похлёбки да по краюхе хлеба положила. Ухи поели, кашей пшённой с репой закусили, а на сладкое пареной репой с яблоками побаловались.

Утром, когда на улице ещё совсем темно было, Тихон свечку зажёг, и они вдвоём перетащили короба с товаром, для продажи подготовленным, на тележку. Сверху куском плотной непромокаемой ткани от непогоды накрыли и, помолившись, отправились в дальний путь. Тележку Тихон один тащил, и только там, где было трудно проехать, ему Иван помогал.

День шёл за днём, путники брели от одной деревни к другой, иногда задерживаясь на денёк там, где торговля особенно хорошо шла, а чаще спустя несколько часов уже дальше отправлялись. В деревнях этих Тихон не первый раз бывал. Понял это Иван по тому, как их там встречали, а когда Тихону деньги за товар, что он когда-то в долг отпустил, отдавать стали, предположение в уверенность переросло. Груза становилось всё меньше и меньше, и тележку везти стало легче. Когда один короб был полностью распродан, а во втором товара осталось едва ли половина, Тихон повернул к дому.

Обратный путь с самого начала оказался трудным: то с неба падал снег, то опять теплело, так что дорогу развезло. Пришлось Тихону короб с остатками товара за спину повесить, а Ивану тележку с пустым коробом за собой тащить. Так до и Жилиц добрались. Оба по уши в грязи.

Изба встретила их теплом и уютом. Тихон зажёг лучину и сунулся в печь. Там стояли горшки с варевом.

– Ой, молодец Авдотья. Вот, удружила так удружила. Есть-то как хочется – просто мóчи нет. Пока шли, вроде ничего было, а как пришли – всё, сил не осталось терпеть, – говорил Тихон, снимая лапти.

Размотав онучи и бросив их на пол, он уселся на лавку и протянул:

– Да-а… Прежде чем за стол садиться, надо в баню идти, но вот натоплена ли она, это вопрос. – Помолчал немного, на онучи глядя, затем на порты свои посмотрел. – Стирать всё это надо. Авдотья придёт – попрошу, – и принялся ноги руками разминать. Видать, устали очень.

Иван на другую лавку присел, ту, на которой спал в прошлый раз, и тоже разуваться начал. Онучи у него даже грязней, чем у Тихона, оказались, хотя вроде и под ноги смотрел старательно, как мать приучила. Она всегда говорила, что легче одежду не пачкать, чем потом её отстирывать. А Тихон вроде без разбора, чуть ли не по лужам шлёпал, а вышло так, что он аккуратней Ивана оказался.

Дверь отворилась рывком, и Авдотья в горницу не вбежала даже, а словно влетела.

– Вернулись, родные! Я уж заждалась! Хоть головой понимала, что, может, и сегодня вы до дома не доберётесь, но голова головой, а вот сердце изнылось всё. Как вы там? Не обидел ли кто? Всё ли с вами хорошо? Вот я на ваши окна и поглядывала то и дело. Смотрю, в горнице вроде огонёк сверкнул. Ну, я сразу и побежала.

Она продолжала лепетать, но при этом шерстяной варежкой, которую достала из кармана, растирала ноги брата до сильного покраснения. Тот только покряхтывал от удовольствия.

– Что сидите? – вдруг всполошилась Авдотья. – Баня натоплена, бегом мыться-париться, а я пока на стол соберу.

Иван настолько устал за этот день, что думал: «Ни есть, ни пить не буду. До лавки доберусь, свалюсь и засну». Ан нет, после бани поели они в своё удовольствие, потом Тихон рассказывал сестре, как торговля шла, а та слушала с таким живым интересом, что Ивану даже завидно стало. Надо же, как у Тихона всё хорошо. Вот у них отец с поля или из леса вернётся – и ничего не говорит. Сидит на лавке молча и ждёт, когда перед ним миску с варевом мать поставит. А Тихон такие интересные истории рассказывал, что Иван тоже слушал рот открыв, как будто его там не было и всё без его участия происходило. «Ну, дядя Тихон! Вот мастер так мастер, – думал он. – Как же на язык ловок!»

Авдотья давно уже ушла домой, Тихон на печь залез и тут же заснул, а Иван всё ворочался на лавке – никак его сон не брал. Лежал он и думал, как же ему повезло, что он такого замечательного человека встретил.

Утром Тихон с трудом сумел его растолкать:

– Вставай, лежебока. Иди, посмотри, какая красота на улице.

Иван встать-то встал, но никак в себя прийти не мог. То ли сон ему под самое утро приснился не тот, что он заказывал с вечера, и он всё продолжал его ждать, то ли ещё что случилось, но глаза никак не хотели открываться. Пришлось веки пальцами раздвинуть да так на крыльцо и выйти. Красота действительно сияла и на солнце горела. Ночью выпал снег, да не просто припорошил землю, а настоящим белоснежным одеялом её накрыл. А к утру все облака унесло куда-то в неведомые края, и солнце, поднявшись над горизонтом, высветило безбрежную равнину, которую даже лес, стоявший вроде совсем неподалёку, остановить не смог. Так и расстелилась она далеко-далёко, прямо за горизонт. Потом Иван понял, отчего ему так казалось. Лес тоже весь белоснежным стал, а солнце как раз над ним светило, вот его и не было видно.

– Может, не растает? – мечтательно произнёс Тихон. – Вот здорово было бы. Пару дней передохнём, за это время санный путь накатать успеют, а там и отправились бы с саночками в путь-дорогу. И идти легче, и привезти можно больше. А пока давай умывайся, поедим что осталось да пойдём к Авдотье. Ты ведь только с ней успел знакомство свести, а остальных её домочадцев и в глаза не видывал. Теперь тебе и с ними надобно повидаться да честь честью, как положено, познакомиться. Не чужие теперь небось.

После завтрака Тихон взял котомку, порылся в одном из коробов, в амбаре стоящих, достал что-то и в котомку переложил.

– Пойдём в гости. Только постарайся ничему там не удивляться, – сказал он и направился к двери.

Иван, как привязанный, пошёл за ним.

Идти оказалось недалеко. Авдотья жила в соседней избе. Была она значительно меньше, чем у Тихона, а народа там обитало, как оказалось, побольше. И хоть Тихон предупредил, что удивляться ничему не нужно, скрыть своё удивление Иван так и не смог. Авдотья была матерью шестерых детей. Самой старшей девочке было всего десять лет, а остальные мал мала меньше. Последний малыш только ползать учился. Он родился в начале лета, уже после того, как Федот утонул в Клязьме. Пошёл ранней весной на рыбалку и провалился под лёд, да так, что выбраться не смог. Так что Тихон действительно кормильцем этой семьи являлся. Вроде сам одинокий, а семью содержал большую.

– Вот и гости дорогие к нам пожаловали, – приветствовала их Авдотья. – Смотрите, дети: дядя Тихон и дядя Ваня пришли.

«Чётко она определила, как им меня называть, – подумал Иван. – Хотя какой я им дядя, даже не седьмая вода на киселе, а так, незнамо кто, с боку припёку».

Детишки Тихона обступили, а он из котомки начал доставать для них гостинцы. Вначале леденцы с пряниками, а затем и игрушки пошли: куклы тряпичные, в нарядах ярких и красивых, – это девочкам, а мальчикам – мечи деревянные со щитами; самому младшему досталась красивая деревянная погремушка, которую тот сразу же в рот отправил и грызть принялся.

Тихон подарки раздавал, а Иван вокруг оглядывался. Обычная изба, всё как у людей. Печка с полатями, лавки вдоль стен. Образ с лампадкой в красном углу. В окнах, так же как и в избе у Тихона, стёкла вставлены. Теперь-то он уже разобрался, что это такое. Тонкая пластинка, как ледяная, только не такая, что на реке или луже при первом морозе появляется, а совсем другая. Лёд – он что, в руку возьмёшь – он и растает, в воду превратится. А стекло такое же прозрачное, как молодой лёд, но от тепла не тает, хоть на печку положи. Это Ивану Тихон сказал, а он всё знает. Стекло прозрачное, через него свет проходит, и в доме светло становится, а холод оно задерживает даже лучше, чем бычий пузырь, которым в их избе окна затянуты.

Иван уже даже прислушиваться перестал, что там Тихон своим племянникам рассказывает. Он жилище Авдотьино продолжал рассматривать. Напротив окон стол большой, по стенам полки с утварью разной. Всё знакомо, в их избе так же было. Но нашлось тут и то, чего он ранее не видывал никогда и что его удивило. Над лавкой, которая к входу ближе всего стояла, ещё одна полка висела, так вот на ней и лежало то, что Ивана так заинтересовало. Он даже не удержался, Тихона легонько тронул и на полку ту показал:

– Это что, книжки? Я могу их читать?

– Конечно, ты все эти книги можешь читать. В них столько мудрости народной собрано. Ну, это ты сам скоро узнаешь. А сейчас вон посмотри, тебя уж заждались, а ты всё по сторонам глазеешь. Не по сторонам надо глядеть, а на девушек молодых да пригожих.

Настёна, старшая Авдотьина дочка, светловолосая, но не белокурая, а скорее так, серединка на половинку, но всё же скорее светленькая – так про себя решил Иван, – потащила гостей на телёночка посмотреть, который только вчера на свет появился. Тихон отказался, что он, телят никогда не видел. Экое диво, телёнок родился. А Иван пошёл. Хоть он и сам уже много раз видел и телят, и жеребят с ягнятами, но отказать этой весёлой и подвижной девочке никак не мог. Он не до конца, конечно, понимал, как им всем живётся в такой семье, где одна лишь мать должна со всем управляться, но в жалости и сочувствии ему нельзя было отказать. Вот и пошли они на скотный двор. Следом и малышня отправилась. Впереди важно вышагивал семилетний Стёпка, он был после Настёны старшим ребёнком в семье. Его так все и звали: «Старший мужик в доме», – чем он очень гордился. За ним шли близняшки Дашка с Машкой, а замыкал процессию трёхлетний Ванька.