Текст книги "Император Бубенцов, или Хромой змей"

Глава 17. Уходя, гасите свет

1

На лестнице-то его и подловили. Коротким ударом под рёбра перебили дыхание. Ерошка разевал рот, корячился, подобно караморе, пытаясь схватить воздуха. Но не дали опомниться, набросили на голову пыльную холщовую торбу, скрутили руки за спиной. Всё это проделали сноровисто, без единого звука, только посапывали сдержанно. Чувствовалась профессиональная хватка. Сволокли вниз, помешкали немного у дверей подъезда. Видать, оглядывали двор, опасаясь свидетелей. Согнули пополам, запихали в автомобиль. Сели тесно, прижав с двух боков.

Дыхание постепенно восстановилось. Бубенцов приоткрыл веки. Ничего нельзя было разглядеть сквозь мешковину. Мрак то редел, то сгущался, проходили перед глазами неясные, смутные светы. Куда везли, он и представить не мог. Вернее, конечно, представлял, но картины были настолько страшны, что мысли коченели. Понимал, что добром это кончиться не может, никак не может. Добрые дела так не начинаются. Следовало ожидать худшего. Воображение услужливо возводило мрачные декорации, расставляло соответствующий реквизит.

Первым делом возникла тема дачная. Вероятнее всего, бандитскую свою расправу хотели совершить подальше от глаз людских, за городом, на природе. В местах дремучих, болотистых. Где густой колючий хмызняк подступает к глухому забору. Пахнет дымом, подгорелым мясом. Позвякивают острые шампуры, жарко тлеют угли. Топор торчит в колоде. Железные вилы воткнуты в землю. В углу участка подготовлен вместительный контейнер для компоста, наполовину заполненный нечистотами. Рядом лопата. Есть чем закопать, есть куда запрятать концы.

Звук переменился, стал отражаться от незримой преграды, возвращался гулким эхом. Вжив-вжив-вжив-вжив… В воображении замелькали столбы, потянулся серый бетонный забор. За тем забором угрюмая мастерская. Внутри что-то ревёт, грюкает, воет… Тяжко ухает многотонный пресс. Вертится дрель с победитовым сверлом. Тонко звенит алмазная фреза, удобная для резьбы по кости…

Но, не останавливаясь, миновали страшную слесарку. Взамен ей показался столярный цех! Кипит работа и здесь, гремят вдохновенные ритмы. Деревянная киянка. Киянкой удобно бить по пальцам, зажав тисками руку. И боль адская, и кости целы. Только ногти потом слезают. А ещё у них есть электрический рубанок, шуруповёрт, дисковая пила…

Вырвались и из этого ада, пролетели сквозь хаос строительной площадки. Успел увидеть, как из бетономешалки льётся в яму жидкий раствор. Мелькает то безвольная кисть, испачканная цементом, то как будто высовывается и пропадает длинный серый нос…

«И почему это всегда происходит со мной? Столько людей вокруг! Но они зачем-то выбрали именно меня…» – горько думал Ерошка, пытаясь отогнать от себя ужасные видения. Отчаяние лишало сил и воли к сопротивлению. Бубенцов, нахохлившись, сидел с пыльной торбой на голове и ничего не видел вокруг. Глядеть он мог только вовнутрь себя. Там мерцала тьма.

Завыла совсем рядом сирена «скорой помощи». Обогнала, стала удаляться, затихая где-то впереди. Неужели в клинику?! Пахнуло эфиром, валерьянкой. Экспериментальная палата. Позвякивает медицинский инструмент. Подкатывается страшное гинекологическое кресло. Крепят руки и ноги сыромятными ремнями. Лопоухий лысый врач с внимательными и безумными глазами склоняется над его лицом. В руках врача шприц с фиолетовой дрянью. Старуха-медсестра держит наготове огромные ножницы, нетерпеливо щёлкает лезвиями…

Бубенцов чихнул. И от ужаса, и от набившейся в ноздри пыли.

2

С прощальной ясностью осознал, как был счастлив в прежней жизни! В той жизни, куда ему нет возврата! Сыт, обласкан, обеспечен всем необходимым и даже сверх необходимого. Как же он мог сетовать на нужду, на нехватку, на недостаток? В прежней жизни всего было в избытке! У них с Верой было всё. Дом, дача, машина, импортный телевизор, компьютер и два ноутбука. Сервант с хрустальной посудой. Ковры на полу. Библиотека из тысячи книг. В хлебнице хлеб, в солонке соль, на полке гречка и пшено. Пузатый холодильник полон еды. Даже бутылка коньяка хранилась в глубине серванта. Всё, всё было для счастья! Как же смел сетовать на что-то и не ощущать себя счастливым?

– Куда меня везут? – решился спросить Ерошка.

– Не дёргайся, шнырь! – пророкотал низкий баритон слева.

– От шныря слышу, – отважно огрызнулся Бубенцов из мешка.

– Хе. Ты слышал, Рома? – удивился баритон. – Фраерок-то с гонором.

– Все они хорохорятся, – отозвался равнодушно Рома. – Поначалу.

Звуки переменились. Ехали уже не по шоссе, а по чахлым перелескам. Бубенцову воображалась местность низменная, болотистая, унылая. Неприметные бугорки, кочки.

– Куда мы едем? – снова подал голос Бубенцов, но никакого ответа не последовало.

Сколько же безвестного народу закопано в этой глинистой земле, убелённой снегом! Ни креста, ни камня. Одни буераки.

– Пока им фаберже меж дверей не зажмут, – закончил свою долгую мысль Рома.

Видимо, близок был уже конец пути, да и вообще – конец всему. Потому как тот, кто сидел слева, завозился, натянул на голову Бубенцова поверх торбы ещё и нечто вроде лыжной шапочки. Мир погрузился в полный, окончательный мрак. Однако Бубенцов тотчас почувствовал некоторое душевное облегчение. Забрезжил во глубине мрака шанс. Если столь тщательно скрывают маршрут, стало быть, боятся живого свидетеля. Живого, но не мёртвого!

Над головою послышался глухой гул, как бы от прокатывающегося поезда. По всей видимости, машина въехала в тоннель под железнодорожными путями. Это могло пригодиться после, когда, каким-нибудь чудом вырвавшись отсюда, можно будет спокойно исследовать карту железных дорог Подмосковья. Несколько крутых поворотов – и машина остановилась. Открылась дверь, повеяло в оголённую шею свежим ветерком.

Бубенцова вытащили из машины и, согнув пополам, повлекли. Он едва успевал перебирать ногами, почти бежал. Наткнулся с разбега на ступеньку. Невидимые руки подхватили под мышки и под колени, подняли, понесли, как инвалида. Визжал паркет под сапогами злодеев. Поставили на ноги. Надавили на плечи, усаживая. Жёсткая пятерня шкрябнула по темени, сдёрнула лыжную шапочку, сорвала торбу, прихватив заодно ещё и клок волос. Бубенцов зашипел и разлепил здоровый глаз.

Тяжкая дрожь стала сотрясать стены и пол.

3

Человек, сидевший перед ним в кресле, лицом был тёмен, телом сух и жилист. Но более всего поразили Бубенцова его круглые, внимательные глаза. Он уже видел эти неподвижные, стоячие зрачки, эти красные, воспалённые веки, напрочь лишённые ресниц. Видел их намедни в зрительном зале театра, видел их и на вчерашнем банкете.

– Хорош, – то ли с осуждением, то ли с одобрением произнёс темнолицый, разглядывая синяки Бубенцова.

– Где я? – без особенной надежды на честный ответ спросил Бубенцов.

– Моё имя знать ни к чему.

– Меньше знаешь – дольше живёшь, – облизнув сухие губы, хрипло произнёс Бубенцов. – Так, кажется, в ваших кругах?

– Я вижу, ты человек сообразительный. – собеседник поглядел в глаза Бубенцова, встал с кресла, пружинисто прошёлся, подрагивая коленями.

– Меня зовут Рудольф Меджидович Джива.

Руки, однако, не подал. «Сволочь, – подумал Ерошка, – вот же сволочь! То не надо знать имя, то… Путает мозги. Но и мы знаем, чем кончаются такие подходцы. Сейчас предложит какую-нибудь пакость».

– Я хочу сделать тебе небольшое предложение, – подтвердил его догадку Джива, подошёл к окну и зачем-то выглянул на улицу сквозь щель в шторах.

В это время дрожь снова стала сотрясать стены и пол, как будто в подвалах кто-то прокатывал гружёные вагонетки.

– Тебе дали шанс…

Повернулся к Бубенцову, скорбно склонил набок голову и опять значительно замолчал, задумчиво постукивая ногтем указательного пальца по золотому перстню и так выпятив губы, точно вдруг засомневался, стоит ли давать этот последний шанс несчастному, жалкому Ерошке.

– Ты совершил злостное преступление. Нанёс ущерб казённому имуществу. Разбил зеркало стоимостью… Не буду пока пугать.

Прошёлся туда-сюда на пружинистых ногах. Затем уселся в кресло против Бубенцова, заговорил внушительно:

– За тобой наблюдали серьёзные люди. Им, я полагаю, понадобился массовик-затейник. Из народных, так сказать, низов. Они думают, что это свежо и оригинально. Я так не считаю, но вынужден подчиниться. Тебе предлагают контракт.

Джива вытащил белый конверт из бокового кармана, бросил на журнальный столик:

– Требуется устроить похожий скандал. Желательно при этом не так сильно нажираться.

– Что? И зеркала? – Бубенцов косился на конверт.

– Зеркала бить необязательно. Но и не возбраняется.

– И ничего мне за это не будет? – не поверил Бубенцов.

Говоря это, Ерошка не отводил взгляда от белого конверта. «Интересно, сколько там? Шлёпнулся не так чтобы очень весомо. Теперь главное – не суетиться. Не показывать виду и заинтересованности. Иначе можно продешевить».

– Там сто тысяч, – прочитал его мысли хозяин. – Если работа понравится, получишь ещё столько же.

Он снова поглядел на синяк под глазом Бубенцова и добавил:

– Предусмотрен социальный пакет. Есть теоретическая возможность получения производственной травмы. Так что лечение, в случае чего, мы берём на себя. Вплоть до реанимации.

– Меня могут побить?

– Не успеют, охрана будет начеку. Вчера, к слову, моя охрана тебя и вытащила. Так что если побьют, то не до смерти.

– А моральный ущерб?

– Ущерб невелик. Ты можешь потерять то, что в старину называли честью.

– Честь порядочного человека дорого стоит, – с ходу принялся торговаться Бубенцов.

– Честь – это химера, – опроверг собеседник. – Вещь неосязаемая. Самое дорогое у человека – это жизнь.

– Где гарантии, что меня сразу же после скандала не укокошат в ближайших кустах?

– Честное слово джентльмена, – опровергая свою же концепцию относительно понятия «честь», веско произнёс Джива.

Нервы всё ещё находились в напряжении, но после такого удивительного предложения Бубенцов повеселел. «Всё-таки реалити-шоу!»

– Есть одно условие, – сказал Бубенцов. – В группу окружения прошу ввести Игоря Бермудеса и Тараса Поросюка.

– Это вчерашние балбесы?

– Уверяю, это достойнейшие люди.

– Не сомневаюсь, – усмехнувшись, кивнул заказчик. – С ними или без них, но ты должен устроить полноценный скандал. Имеешь право хамить, буянить, драться, сквернословить. В критический момент охрана придёт на помощь.

Такая развязка весьма понравилась Ерофею Бубенцову. Возможность наскандалить и насвинячить, зная, что никакого наказания не последует. Наоборот, гору денег отвалят. Кто ж откажется? Бубенцов ещё более утвердился в прежней мысли. Происходящее – часть грандиозного шоу. Выбрали его. Теперь следовало просто подчиниться замыслу неведомых сценаристов, сыграть роль достойно и правдиво.

Хозяин, прищурившись, поглядел на лицо Бубенцова, покачал головой.

– Сейчас глаз обработают бодягой. Бодяга рассосёт, – сказал Джива и крикнул в приоткрытую дверь:

– Застава!

4

Обладателем экзотической фамилии «Застава» оказался сутулый плюгавый человек с маузером на боку. Бубенцова поразило феноменальное его сходство со вчерашним мерзавцем в кепке. Тщедушным сложением, длинными немытыми волосами, а в особенности злым блеском маленьких мутных глаз Застава напоминал Нестора Махно. Застава повёл его по длинным коридорам и переходам, следуя на шаг позади.

Ерошка по дороге анализировал ситуацию. Конечно, замысел полностью укладывается в рамки развлекательного телевизионного проекта реалити-шоу, своеобразной комедии положений. Деньги, приключения, опасности. Красивые девки. Стремительный и непредсказуемый сюжет. Постоянная перемена декораций. Бездна юмора. Игра должна быть весёлой, раскованной. Возможно, впереди ждут испытания более изощрённые. Но и там он не ударит в грязь лицом. Он согласен сыграть героя. Игра есть игра! Случись погибать – и саму смерть встретит играючи. Хотя и с побледневшим лицом, но с надменной усмешкой, ироничным прищуром глаз. Чего ему бояться? Устроители комедии, без всякого сомнения, подстрахуют в самый драматический миг.

Но глубоко в душе всё-таки ныла заноза сомнения. Конечно, авторы этой комедии подстрахуют в случае чего, но ведь и они не застрахованы. А если иметь в виду человечью безответственность и тот бардак, что творится кругом? В конце концов, синяк под глазом. Не слишком ли сурово для игры? Его втянули в развлекательное шоу. В этом шоу, судя по всему, пресыщенным зрителям требуется подлинность. Там, где подлинное, там бывает страдание! Прав Ваня Смирнов – что болит, то и подлинно.

Охранник Застава замешкался в дверях, приотстал. Бубенцов же в задумчивости шёл дальше по длинному узкому коридору. Левая стена, украшенная гравюрами и офортами, была глухая и, по всей видимости, выходила во внутренний двор. А вот правая, как догадался Ерошка, окнами своими глядела в ночное поле. В ночное зимнее поле, озарённое лунным светом.

Ерошка шёл, скрипя паркетом, задевая рукою бордовые шторы, что ниспадали от потолка до самого пола. В одном месте, где шторы немного раздвинулись, щекою уловил слабую ледяную струйку, исходящую от окна. Бубенцов оглянулся и принялся раздвигать тяжёлые бархатные портьеры. Добрался до белых шёлковых гардин. Летучая, невесомая кисея липла к векам и губам. Тыкался пятернёй, нащупывал сквозь ткань переплёт рамы, фигурную ручку, а когда прорвался наконец к заветному окну и поднял глаза…

5

Ещё до того как Бубенцов осознал увиденное, понял он причину тишины, что царила внутри дома, – тройное остекление и вакуумные рамы глушили всякий звук. Но всего более потрясло его то, что не было снаружи, за окнами, никакого белого безмолвия. Прямо под окнами, против ожидания, не оказалось никакого загородного сада, никакой полоски леса не темнело на горизонте, никакая луна не освещала заснеженные холмы и просторы. Все эти великолепные картины жили, оказывается, только в его воображении.

А в реальности – увидел знакомую улицу, по которой двигался плотный поток машин к Электрозаводскому мосту. Красные огни отражались в чёрном глянце асфальта. А прямо напротив того места, откуда смотрел Бубенцов, на другой стороне улицы, стоял его дом. Дом возвышался, близился к нему, как громадный корабль, наплывал всеми своими празднично пылающими окнами. Великолепный сталинский дом, с высокими арками, с неоновой вывеской ресторана, с троллейбусной остановкой у выхода из магазина, с милыми мирными людьми, что стояли на остановке.

Сомнений никаких быть не могло – всё это время он был заперт в Елизаветинском Путевом дворце. В том самом царском дворце, на который частенько любовался вон оттуда, со своего балкона… раз, два, три… да-да, вон с того балкона, что на пятом этаже. До сих пор полагал, что во дворце этом размещён какой-нибудь музей, и всё собирался как-нибудь заглянуть сюда, разведать. Вот и заглянул, разведал.

Тяжкая дрожь снова стала сотрясать стены и пол, но теперь-то Бубенцов знал причину этого землетрясения: за глухой левой стеной дворца пролегала железная дорога, и по ней двигался сейчас в сторону трёх вокзалов пассажирский поезд.

Рука охранника Заставы тащила его от подоконника, а он всё цеплялся ногтями за батарею. Обернувшись, в последний раз взглянул на дом свой, на свой балкон, на уютное окно спальни. Окно ярко светилось, горели все восемь плафонов старинной бронзовой люстры. Вера ещё не вернулась с дежурства. Стало быть, эти негодяи, что скрутили ему руки, что возили его, путая следы, по всей округе, по просекам парка в Сокольниках, по неведомым дорожкам… Стало быть, негодяи эти, уходя, не погасили свет.

Свет пылал, тень прошла по занавескам. Странное двойственное чувство овладело Бубенцовым. Он как будто находился… Страшная догадка, невозможное сомнение шевельнулось под сердцем. Кто-то же есть в доме! Не он ли сам? Не его ли неприкаянное тело бродит сейчас по квартире? Может быть, он не здесь, а там, дома? А кто же здесь? Кто же тогда здесь?! Кто?

Глава 18. Секретный агент

1

Около шести часов вечера в «Кабачке на Таганке» сидели два старых товарища – Игорь Бермудес и Тарас Поросюк. Третий, Ерофей Бубенцов, должен был появиться здесь с минуты на минуту. Бубенцов имел сообщить нечто важное. На все предварительные вопросы загадочно отвечал, что разговор не телефонный и разглашению не подлежит.

Хотя зал был пуст, друзья сидели, близко сдвинув головы. Говорили вполголоса, совещались. Они нарочно выбрали дальний угол, укромное место у самого окна. Романтический полусвет царил вокруг. Уличный фонарь сиял в высоком окне, и луч его падал сквозь щель в шторах, широкой полосою пересекал стол. Таинственные искры мерцали в гранях графина.

– Бубен, конечно, агент. Это ясно, как дважды три. Но я думаю, тут ещё Верка мутит воду, – говорил Поросюк. – Шерше ля фам! Она меня всегда, примерно сказать, недолюбливала. Она-то, скорее всего, всё и устроила. Верка Бубенцова.

По природным свойствам своей натуры Тарас Поросюк был подозрителен до чрезвычайности. Полагал, что жизнь и вообще все взаимоотношения людей строятся на принципе «кто кого обдурит». При этом Тарас был человек здравый, умеющий подать разумный совет. Трудно было найти специалиста, который бы так верно разбирался в стоимости всего. К нему ходили советоваться о покупке квартиры, машины, о котировках акций Газпрома, о дачном участке с домом и без дома, о недвижимости в Болгарии. Тарас давал трезвые, взвешенные, дельные советы.

Игорь Бермудес, услышав утверждение, что «всё устроила Верка Бубенцова», возразил:

– Ты неправ, милочка! Как могла Вера устроить такой сложный спектакль?

– Ты плохо знаешь психологию женщины! Тем более, когда муж у неё, будем говорить, неудачник.

– Какой же он неудачник?

– А кто ж он? Во все скандалы встревает. Нищий, без гроша денег.

– Ну и ты, душа моя, не особо-то богатый, – заметил Бермудес.

Тарас никак не реагировал на обидные слова Бермудеса. Он, как это свойственно многим малороссам, пребывал в состоянии собственной непроницаемости. В том состоянии, которое не могут прошибить никакая логика, никакие факты, никакие доводы.

– Я думаю, она режиссёру заплатила, – продолжал Тарас. – Два фактора сошлись. Во-первых, агент, во-вторых, деньги! Как иначе объяснишь его триумф на сцене? Якобы случайный. Знаем мы эти случайности. А теперь Шлягер ставит Бубна, будем так говорить, на первую роль. В реалити-то шоу. А мы с тобой просто ассистенты.

Бермудес ни за что не согласился бы с шаткой аргументацией Поросюка, когда бы не выпита ими была уже в ожидании Бубенцова четвёртая или пятая рюмка.

– Конструкция логичная, – кивнул Бермудес. – Всё сходится, душа моя. Но есть одно «но». Ты сам напомнил, что он всегда режет правду. Скандалист. Какой же он агент?

– Какой агент? А кто полицейскому фингал поставил! Это же, примерно сказать, реальный срок. А его выпускают. Это как тебе?

Аргумент был убийственный, и Бермудес засомневался:

– Думаешь, агент?

– А ты логику включи. Зеркало бил? – Поросюк, сощурив глаз, умно и тонко поглядел на Бермудеса. – Бил. А где? В Колонном зале. Это тебе, будем говорить, не у тёщи на кухне. И с рук сошло. Просто так?

– Чш-ш…

Бубенцов показался в дверях кабака. Скинул плащ, небрежно перебросил через локоть. Серый пиджак, белая рубаха, красно-синий галстук. Тёмные очки.

Теперь уже и Бермудес, глянув на Бубенцова, убедился: агент.

– Салют! – издалека крикнул Ерошка. – Йохо нет?

Сбросил плащ на пустой стул, уселся, закинул ногу за ногу. Был бодр, щёки пылали от ветра и мороза. От него разило уверенностью моряка, вернувшегося с большой путины с большими деньгами.

Поросюк недоверчиво потрогал меховую подкладку плаща. Провёл ладонью по рукаву. Дорогая материя переливалась, отливала лиловым металлом.

– Лама! – сказал Бубенцов. – Не секонд-хенд. Новьё!

Поросюк выразительно поглядел на Бермудеса.

Бубенцов щёлкнул пальцами. Официант, что возился за соседним столом, мигом отставил свои хлопоты, подбежал, склонился:

– Налей-ка, братец! – приказал Бубенцов. – Всем.

– Айн момент, Ерофей Тимофеич!

Поросюк и Бермудес снова переглянулись. Бубенцов махом выпил рюмку, закусывать не стал. Подцепил кусок холодца, но отложил вилку.

– Всё разъяснилось! – сообщил он. – В Колонном зале был кастинг! Кинопроба. По всем каналам сегодня показали. Я там везде на первом плане! Во всех новостях! Но не это главное. А главное то, что теперь начинается настоящее дело. Мне заказали скандал. Шоу продолжается.

Вытащил конверт из внутреннего кармана пиджака, бросил на столик. О, как взыграло его сердце! Как мечтал всю свою жизнь сделать такой вот жест!

– Здесь пятьдесят штук, – сказал Бубенцов небрежно. – Аванс. На вас двоих. Через два часа в «Парадизе» праздничный фуршет. Юбилей председателя «Бета-банка» Толубеева. Я должен устроить пьяный дебош. Как в Колонном зале.

Поросюк поднял конверт двумя пальцами, зачем-то понюхал, попытался разглядеть на просвет.

– С Толубеевым, будем говорить, шутки плохи, – сказал Поросюк. – Пристрелят и бойцовым собакам скормят.

– Всё под контролем. Заказчики – люди серьёзные.

– Как серьёзные, будем говорить, люди могут заказывать скандал?

– Как-как? Так. Революции же затевают. Майданы. Революция или война – тот же скандал. С привлечением больших людских масс. Разница в масштабах.

Бермудес решительно отнял конверт у Поросюка.

– От денег, милочка, грех отказываться. Аванс взят!

– Охрана будет неподалёку, – сказал Ерошка. – Может, и хорошо бы пострадать. Ущерб компенсируют. Это особо оговорено. Физиотерапия, отдельная палата, две медсестры.

Ерошка взял графин за высокое горлышко, налил сперва себе, затем наполнил до краёв рюмки Поросюка и Бермудеса.

– Ну что ж, друзья мои! – Бубенцов поднялся над столом. – Давно задумал этот тост. Пришло время произнести. Да здравствует хмель! Хмель придаёт интригу, вносит искромётную драматургию в серую жизнь. Хмель подавляет в человеке осторожность, трусость, сомнения, присущие плебеям. Запомни это, Поросюк! Хмель раскрывает в нас всё возвышенное, рыцарское. Зовёт к подвигу. Хмель многократно усиливает тягу к прекрасному полу! Находясь во хмелю, мы живём настоящей жизнью! Пусть наутро окажется, что это была иллюзия, обман, мираж! Но лучше жить в яркой иллюзии, чем в серой обыденности. – Тут Ерофей сделал паузу, а затем закончил торжественно: – Неси нас, хмель, на крыльях своих!

На секунду показалось, что с улицы, расплющив по стеклу носы, заглядывают бледные, взволнованные тени, машут руками, беззвучно и отчаянно кричат… Нет, то были не ангелы-хранители. Всего лишь обыкновенная игра света и тени. Уличный фонарь по-прежнему сиял в верхнем углу, и свет его мерцал в гранях графина.

2

Спустя полчаса компания, галдя и толкаясь, вывалила на улицу. В кой-как повязанных шарфах, в плащах нараспашку, в косо надетых шапках. Все трое краснощёкие, размашистые, уверенные в себе.

И тут выяснилось совершенно неожиданно, что фонарь, который всё это время честно сиял сквозь щель в шторах, оказался и не фонарём вовсе! Луна! Полная луна стояла высоко над городом. Ерошка понял это в самый последний миг, когда, прежде чем сесть в машину, обернулся в последний раз и прощальным взглядом окинул привычные места.

Затем все трое стали усаживаться в серебристый, никогда прежде не виданный в этих местах лимузин. Издалека могло показаться, что это вынесли и установили перед дверьми «Кабачка на Таганке» гигантский праздничный самовар. Столько сверкания и блеска разлилось по асфальту. Все переулки с горящими витринами, неоновые буквы рекламы, все дома, все люди, даже ковыляющая мимо бродячая собака – всё это тотчас сбежалось отовсюду. И всё это живое великолепие мира в значительно уменьшенном, искажённом и шутовском виде успело отразиться в никелированных выгибах, прогибах и изгибах.

Давно уже пропали во тьме красные огни, а представительный Шпрух, пробежавший несколько шагов вдогон экипажу, вернулся и всё ещё стоял с высоко поднятыми бровями у подъезда «Кабачка на Таганке». Снял фуражку с малиновым околышем, вытирал платочком изнутри. Затем вытащил пятитысячную купюру, подаренную ему Бубенцовым, помял в пальцах, понюхал и принялся разглядывать её на просвет.

Неведомая сила уносила друзей на мягких рессорах. Их везли бережно, покойно, как каких-нибудь членов правительства. Напротив Бубенцова, через широкий проход, устланный ковром, лицом к нему сидели на бархатных подушках Бермудес и Поросюк.

Роскошь салона подавляла. Несмотря на то что выпили они изрядно. Даже у Бубенцова, к собственному его удивлению, сердце время от времени тревожно трепыхалось под горлом. На небольшом столике в специальных креплениях плавно покачивалась початая бутылка виски, мелко позвякивали, сталкиваясь, две бутылки иностранной минеральной воды. Все трое поглядывали на этот столик, но трогать напитки не решались. Даже заводить разговор на эту тему никто не осмелился.

Серебряный экипаж птицей летел вдоль набережной по-над рекою. «Нула!» – вспыхнуло и отразилось в тёмных водах Яузы. Кренились, мелькали за окном столбы, горбатые мостики, вставали чёрные, мёртвые деревья, помавали ветвями вслед. Снова сверкнуло посередине реки. «Луна!» – переотразилось наконец-то…