Текст книги "Выживший. Первый секретарь Грибоедова"

Высочайшая воля

О высочайшей воле Александр Сергеевич узнал в доме Булгарина, где встречался с издателем Николаем Малиновским и Олесем Ходзько – востоковедом, другом Адама Мицкевича. Они знали: Мицкевич 25 апреля должен быть в Петербурге. Малиновский, Ходзько и Мицкевич были выпускниками Виленского университета.

Здесь, в доме Булгарина, курьер министра иностранных дел нашел Грибоедова, сообщил о высочайшей воле и умчал к графу Нессельроде.

– Представляете, как все складывается! – удивился Александр Сергеевич. – Я минуту тому назад вольный человек – и вот уже полномочный министр миссии при шахе Персии, а мой друг Олесь Леонардович Ходзько – минуту тому назад поэт-ориенталист, влюбленный в великолепие «Тысячи и одной ночи» – будет Первым секретарем миссии. Вы согласны, пан Олесь, принять столь высокую должность?

– Как быть несогласным, когда тебя зовут в «Тысяча и одну ночь Шахерезады»?!

…Граф Нессельроде встретил Грибоедова доброжелательно:

– Поздравляю. Такова высочайшая воля. Кого бы вы хотели видеть, Александр Сергеевич, первым секретарем, кого вторым?.. Работать вам.

– День на раздумье у меня есть?

Нессельроде засмеялся:

– Вокруг вас замечательных даровитых людей в обилии. Завтра назовете нам первого секретаря. На должность второго предлагаю взять Карла Аделунга, сына директора Училища восточных языков при нашем министерстве. Карла Федоровича вы знаете.

– Аделунг человек замечательный, – согласился Грибоедов, – первого секретаря назову без раздумья: Александр Леонардович Ходзько – востоковед с Виленским университетом, ближайший друг Адама Мицкевича.

– Кандидатура Ходзько неприемлема! – объявил полномочному министру Родофиникин. – Ваш поляк во время студенчества состоял в тайном обществе «филаретов». Общество занималось просвещением, но ведь с умыслом: стремились превзойти Россию интеллектом.

– Состязание в научном и духовном развитии – не политика! – удивился Грибоедов странному отказу.

Однако Нессельроде не решился возражать главе Азиатского департамента. Поправки, внесенные директором департамента в статьи инструкции, составленной Грибоедовым, осложняли деятельность полномочного министра в Тегеране. Граф Нессельроде и здесь взял сторону Родофиникина.

Александр Сергеевич огорчение переборол как истинный дипломат. Смирение! Смирение! Скорее всего, Господом Богом для раба Александра свет-Сергеевича приготовлен человек лучше не бывает.

Из МИДа Грибоедов поехал к Соболевскому, а у того Иван Сергеевич Мальцов. Друзья тешили друг друга эпиграммами собственного сочинения.

– Парад нашего скудоумия! – радостно сообщил Мальцов.

Читал Соболевский. Сначала потешил Грибоедова эпиграммой на Михаила Дмитриева:

 
Собрались школьники, а вскоре
Михайло Дмитриев рецензию скропал,
В которой ясно доказал,
Что «Горе от ума» – не Мишенькино горе!
 

Потом отделал братьев Полевых:

 
Нет подлее до Алтая
Полевого Николая,
И глупее нет от Понта
Полевого Ксенофонта!
 

– А ведь это прямо-таки в глаз! И тебе и мне! – возрадовался Мальцов. – Удаляюсь. Злые стихи – лучшее мочегонное.

Грибоедов проводил шутника нетерпеливым взглядом. Сказал Соболевскому:

– Минуту серьезного разговора, Сергей Александрович. Предлагаю вам должность первого секретаря миссии, в которой я, неведомо как, полномочный министр. Наша дорога – в Тегеран.

Соболевский смотрел на Грибоедова растерянно. Разводил руками:

– Александр Сергеевич, у меня паспорт в бумажнике. Еду в Европу надолго. – И вдруг просиял: – Господи! Какое счастье получить от Грибоедова столь замечательное предложение. От Грибоедова!

– Князь Шаликов, газетчик наш печальный,

Элегии семье своей читал…

Распевая эпиграмму, опять-таки, на Шаликова, возвращался Мальцов.

– Возьмите Ивана, – быстро сказал Соболевский, – он умный, умелый. У него лучшая фабрика хрусталя в России, да что там лучшая – единственная! Вы затеваете Российскую Закавказскую компанию. Иван для вас незаменим. Он снимает сливки с барышей компании Русско-американской…

Предложение Соболевского нежданное, но, как ни странно, совпадало с мнением Нессельроде… Фабрика Мальцова на Владимирской земле действительно процветающая, и опять же – земляки.

– Я подумаю, – пообещал Грибоедов.

И на другой день, явившись к графу Нессельроде, полномочный министр предложил в первые секретари своей миссии Николая Дмитриевича Киселева. Киселев не только бывал в Персии, он много сделал полезного для заключения Туркманчайского договора. Александр Сергеевич ожидал благожелательного приятия кандидатуры, к тому же Киселев в Петербурге.

Граф улыбнулся очень хорошо, а вот ответ обескуражил Грибоедова:

– Я берегу своего маленького Киселева для большого посольства в Париже.

Разразилась тишина. Так бывает после яркой вспышки молнии. Но великого грома не случилось. Сверкнула еще одна молния.

– Александр Сергеевич, возьмите первым секретарем Ивана Сергеевича Мальцова, – предложил министр.

– Возьму.

Нессельроде смотрел на Грибоедова озадаченно. Скорее всего, приготовил себя к настойчивым уговорам, а тут: «Возьму». И вопрос решен.

Полномочный министр и первый советник миссии перед дальней дорогой

Грибоедов ожидал верительных грамот для шаха, а пока было время, торопился исполнить дела неотложные. Отправил письмо в Нерчинск, где отбывал ссылку князь Александр Иванович Одоевский. К письму – посылка с книгами, купленными в магазине Греффа на 1480 рублей. Для миссии в Тебризе выписал основные европейские газеты и журналы. Просил Булгарина следить за своевременной отправкой прессы. Фаддей Венедиктович – палочка-выручалочка. Он согласился помочь с денежными делами сестры Грибоедова. Мария Сергеевна Дурново жила в Тульской губернии, в имении мужа, Алексея Михайловича. Дурново – соученик полномочного министра по пансиону.

У Бутурлина Грибоедов бывал с Адамом Мицкевичем, встречался с театральным критиком Василием Ушаковым: обсуждали сценическое воплощение «Горя от ума».

Праздник Сошествия Святого Духа Грибоедов провел на гуляньях в Екатерингофе и в Летнем саду с Ксенофонтом Полевым. А 25 мая на пироскафе – так именовали в ту пору пароходы – Грибоедов принял участие в плавании до Кронштадта. На судне, арендованном Вяземским, плыли Пушкин, семейство Олениных, князь Сергей Голицын, отставной штабс-капитан артиллерии, поэт, композитор, Адам Мицкевич, Павел Львович Шиллинг фон Канштадт, дипломат, член-корреспондент Академии наук, Николай Дмитриевич Киселев, приехавший из Тифлиса.

25 мая 1828 года Россия провожала в Средиземное море эскадру военных кораблей во главе с флагманом «Азов». Этот линейный корабль имел на вооружении 74 орудия.

В Кронштадте Грибоедов встретился с четой Кэмпбелл. Сэр Кэмпбелл – советник российского посольства в Персии. Англичанин ездил в Лондон на свою свадьбу. С юной красавицей-женой он возвращался в Персию: морем до Кронштадта и далее сухим путем через Россию на Кавказ.

Грибоедов пригласил супругов на пироскаф.

Перед отъездом для Ивана Сергеевича Мальцова каждый день был выдающимся. 17 мая Главное казначейство Министерства финансов выдало подъемные деньги на поездку в Тифлис, в Тегеран и на непредвиденные расходы. Полномочному министру Грибоедову – 3600 червонцев, секретарям миссии Мальцову и Аделунгу – по 350.

Мальцову шел двадцать первый год, но граф Нессельроде охотно пожаловал пост первого секретаря посольства столь молодому человеку. Разумеется, не за красивые глаза. Веселая деловитость волшебника хрусталя Грибоедову тоже была по сердцу. Александр Сергеевич приметил: его молодой сотрудник перед отъездом из столицы спешит побывать на самых ярких театральных представлениях.

Они встретились в филармонии – Грибоедов был с Адамом Мицкевичем – на концерте скрипача Людвига Маурера. В Большом театре министр и секретарь наслаждались сценическим искусством немецкой актрисы Каролины Бауэр. Были на постановках, где играл Щепкин: «Школа женщин» Мольера, водевиль «Притчи, или Езоп у Ксанфа».

Дела они делали быстро. Александр Сергеевич вместе с Иваном Сергеевичем закупали книги, необходимые для жизни и работы в Персии: по истории, религии, географии, по ведению консульских книг, книг по бухгалтерии.

Грибоедов однажды признался Мальцову:

– Времени нет на самые нужные дела, а я читаю роман Миклошевич. Знаете такого писателя?

– Имени даже не слышал, – смутился Мальцов.

Грибоедов засмеялся:

– Миклошевич Варвара Семеновна – жена моего друга Жандра. Я сам и настоял взяться Варвару Семеновну за перо. Читаю благодарно. Женщины могут писать произведения, достойные называться русской литературой. Свой роман Варвара Семеновна назвала «Село Михайловское, или Помещик XVIII столетия». выйдет из печати, приобретите.

– Приобрету, – согласился Иван Сергеевич, – а теперь позвольте удалиться. Сегодня мы с Аделунгом приглашены в департамент получить паспорта дипломатов.

– Сегодня 2 июня, – напомнил Грибоедов, и глаза у него ушли в себя.

Таких глаз у счастливейшего человека на белом свете Иван Мальцов не видел. Сердце дрогнуло: с чего бы?!

Поехал к Соболевскому. Тот встретил друга в чалме, в халате.

– Привыкай, персиянин, к своей персидской жизни.

Стол был приготовлен на ковре.

– Учись сидеть, сложив ноги калачиком, есть руками плов под шафраном.

В понедельник, 4 июня 1828 года, секретарь миссии Мальцов подписал документ о получении жалованья сотрудникам посольства в Иране. А также деньги на путевые расходы, на содержание миссии в Тегеране и консульства в Тебризе: 6563 червонца, 7 рублей ассигнациями и 1 копейку медью. Весили полученные червонцы 1 пуд, 15 фунтов, 84 золотника, 78 долей.

В этот же день директор департамента Родофиникин объявил Грибоедову: государю угодно, чтобы полномочный министр при шахе Персии немедленно выехал бы к своему месту, не дожидаясь кредитованной грамоты, оставив все дела и вещи на чужие руки. Грамоту и вещи вышлют следом.

Грибоедову пришлось составить список нужного Булгарину. Столовые принадлежности, конскую сбрую и часть книг просил отправить в Тифлис сухим путем. Личные вещи сотрудников миссии, продовольствие, фортепиано, а также царские подарки шаху отправляли морем из Астрахани.

Подписал Булгарину рукопись комедии: «Горе мое поручаю Булгарину. Верный друг Грибоедов. 5 июня. 1828». Оставил Булгарину полномочный министр не только рукописи, но и деньги – 25 000 рублей.

В тот же день по ходатайству Азиатского департамента военный генерал-губернатор Петербурга доставил полномочному министру 7 лошадей.

6 июня Грибоедов покинул Петербург. Аделунг и Мальцов выехали днем раньше. В Москве Александр Сергеевич был в субботу, девятого. Остановился у матери, в доме на Новинском бульваре. Утром в воскресенье его навестили оба секретаря. Решали срочные дела, договорились о встрече в Ставрополе.

Ужин у Грибоедова

Иван Мальцов принимал свою жизнь за дарованное без какой-либо заслуги чудо.

В Ставрополе они с Аделунгом сняли комнату в доме посреди райского сада. Всякое мгновение – как в первый день, когда был создан мир: перед ними белый двуглавый Эльбрус. Смотри! Смотри!

26 июня в 7 часов вечера в Ставрополь приехал Грибоедов. Комнату полномочный министр занял в том же доме. Мальцов и Аделунг были в саду. Грибоедов с дороги. Ему надо отдохнуть, но уже через четверть часа Александр Сергеевич прислал Ляксандра Грибова, своего слугу: пригласил секретарей к себе. Спрашивал заботливо: «Как себя чувствуете? Нет ли жалоб на здоровье? Что главное в дорожной вашей жизни?»

– Смотрим! – сказал Мальцов. – На Эльбрус.

– Ставрополь – преддверие Кавказа. Красота здесь женственная. Будем среди гор, поймете, что это такое – великолепие мужественности.

Мальцов доложил о взятии Анапы. Грибоедов знал об успехе на побережье Черного моря, но радовался возбужденно, в голосе слезы позванивали.

– Отныне закубанцы расползутся по своим ущельям, затаятся… По русской нашей беззаботности оставлять устроение жизни на потом – мы вконец разбаловали горцев, позволили их князькам совершать дерзости сумасбродные, кровавые. На днях черкесы сожгли станицу Незлобную, а потом налетели на Горячеводск. Взяли множество пленных, огромную добычу. Наши послали тысячу конников с четырьмя пушками наперерез и, видимо, чрезмерно полагались на эти пушчонки. Майор Казановский ударил на черкесов, разворачивая пехоту фронтом, вопреки предложению полковника донцов Родионова, атаковать горцев разом, всеми силами. Кончилось дело хуже некуда: майор тяжело ранен. Горцы – рубаки опытные: увидели, что пехота русских вытягивается полоской, – через реку да в шашки! Не дали орудию пехотинцев ни единого выстрела произвести. Вырубили артиллеристов, и тотчас – на конный отряд. Донцов у Родионова горстка, но четыре орудия. Остановил черкесов – и погорячился: повел донцов добивать отступающих. А линейные казаки на помощь не поторопились. Полковнику шашкой отхватили ногу, пуля угодила ему в шею, выбила из седла. Ну, горцы, будто осы, изрубили зверски.

Рассказывая все это, Грибоедов взглядывал на Мальцова, на Аделунга. Замолк.

– Простите. Я хорошо знал Родионова. Огромный, могучий, отнюдь не гора мяса. Статен, добрый молодец. Умный, веселый… И вот по дурости чрезмерно осторожного майора – погиб.

Секретари слушали министра огорченно. Грибоедов признался:

– Во мне пробудилось недоброе недоверие к офицерам-середнячкам, майорам, штабс-ротмистрам. Впереди у нас дорога опасная, а безопасность в руках казачковских. Кстати, нам приказано как можно скорее быть в Тифлисе, а в Ставрополе узнаю: для посольства не только конвоя нет, но и положенных нам семи лошадей.

Появился слуга Грибоедова, Семен Захарин:

– Подавать ли ужин?

– Подавать, – распорядился полномочный министр.

К изумлению и Аделунга, и Мальцова – они довольствовались заурядной дорожной пищей, – все поданные блюда были отменными: Грибоедову готовил личный повар. За едой с изысками и беседа пошла о высоком.

Перед отъездом из Петербурга Грибоедов встречался с профессором-арабистом Сенковским.

– Осип Иванович напомнил мне о личном желании императора собрать для России коллекцию манускриптов и древних книг поэтов-суфистов.

Мальцов аж посуровел от мудрости:

– Добыть древние манускрипты великой Персии – есть заповедь нам и будущим поколениям интеллектуалов нашего Белого царства. Обладая сокровенными таинствами Востока, вся его сокровенная премудрость станет доступной для Москвы, Петербурга и, стало быть, в Гусе, на Владимирщине, в Людинове, не говоря уже о Тамбове и Торжке – нашем, домашнем.

Грибоедов рассмеялся:

– Вы у нас шутник, Иван Сергеевич! Однако благодаря расторопности начальника штаба Кавказского корпуса Сухтелена в феврале нынешнего года мы переправили из Ардебиля в Петербург 166 древних рукописей и рукописных книг.

– Между прочим, ученые творения высокочтимого Тютюнджи-оглы и столь же мудрого Барона Брамбеуса мне читывать довелось перед отъездом в наши дали, – сообщил Мальцов. – Труды сих подвижников науки вдохновили меня взяться за чтение Алишера Навои и Джами. – И горестно вскинул руки к небу. – Увы, одолевши два-три десятка строк, я пришел к мысли: столь мудрых поэтов мне не одолеть. Читать их надо по слову в день, чтобы не упустить ни единой архитайны суфиев. Ведь у них что ни буква – загадка.

Грибоедов сказал:

– Для русского стихосложения их поэзия – чудо недостижимое. Стихи можно читать на фарси и одновременно по-арабски. Слова с точками с одной – это один текст, а в этих же строфах с двумя точками – другой текст. Поэзия Востока мистическая по самой своей сути. Ни единого случайного слова персидские поэты не допускают. Поэма о любви к луноликой Зухре, а на самом деле – о любви к Аллаху. Что ни образ – многослойная загадка.

– Что это за ученые Тютюнджи, Брамбеус? – спросил Аделунг.

Грибоедов усмехнулся:

– Тютюнджи-оглы, Барон Брамбеус – это все профессор Сенковский. У него полдюжины псевдонимов. – И спросил: – Дорогой Иван Сергеевич, а вы не пробовали переводить Алишера Навои или кого-то из персов, из арабов?

– Боже упаси! – воскликнул Мальцов. – Как донести до русского читателя многослойный торт персидских стихов, не имея понятия о глубинах суфийских истин! Но я чувствую себя счастливым человеком. – Иван Сергеевич светился. – Персия, Шахерезада, Синдбад-мореход, джинны, ифриты, пери…

Грибоедов невесело засмеялся.

– Счастливее нас надобно по сусекам поискать. Перевал за перевалом, на дорогах грязь для лошадей неодолимая, скачем на быках версту за три часа… Мне прислали копию письма человека близкого другому близкому. Грибоедов-де лезет в гору. Вы, пишет, меня уведомили о производстве Грибоедова в статские советники, но с тех пор он уже произведен в действительные статские и на правах тайного едет посланником в Тебриз с небольшим жалованьем 7200 червонцев в год.

– Завистник в квадрате, – сказал Аделунг.

– Так-то вот! – Грибоедов забрал у Мальцова листок. – Это, разумеется, ложка дегтя в нашей с вами бочке меда. Я показал вам деготь с одной целью: князь тьмы ни на мгновение не отводит от нас черные пропасти своих глаз. Будьте в дороге зоркими.

Тут все поднялись из-за стола, желали дуг другу спокойной ночи, а Мальцов, уже открывший было дверь, остановился изумленный:

– Неужто и мне завидуют? Александр Сергеевич – дело понятное: «Горе от ума», полномочный министр, семь тысяч червонцев.

– Каких семь тысяч! – возмутился Карл.

– Легендарных! Легендарных! – успокоил Аделунга Иван Сергеевич. – Но мы-то с тобой…

– А почему бы тебе не завидовать, – засмеялся Карл, – у тебя Гусь, да еще какой Гусь! Хрустальный!

– Мы будем в Персии! Мы на Эльбрус целый целый день смотрели!

– А впереди Казбек, Арарат! Копье судьбы.

Грибоедов смотрел на своих секретарей-юношей и улыбался. Хорошо, светло.

Опасная дорога

От Ставрополя до Екатеринограда Мальцов и Аделунг ехали на дрожках и были беззаботны, как на дорогах России. Выехали в 10 утра, а в полдень на последней станции перед Екатеринградом их догнал Грибоедов. Он выехал из Ставрополя сразу после ужина. Посольству надо было получить семь лошадей, предписанных властями, но Александр Сергеевич боялся, что местные чиновники ни одной лошади не предоставят.

2 июля посольство продолжало поход. Конвой был незначительный. Рискованно, но семеро солдат и семеро казаков все-таки кое-что. Грибоедов одолел болезнь, и ехали верхами на казачьих лошадях.

В Екатериноград приехали в полдень, в городе ни солдат, ни казаков. Грибоедов даже обрадовался:

– Полюбуемся Кавказским хребтом на закате!

У Ивана Сергеевича Мальцова было странное чувство: жил, как все живут, и вдруг двери распахнулись в иной мир. Здешний народ каждый день взирает на поднебесные горы, а ведь такие же мужики, как на Рязанщине, на Владимирщине, в Людиново. Впрочем, нет. Здесь не мужики – казаки. У казака конь и сабля. Его дело головы сносить. В соседях черкесы, кабарда, лезгины, и все абреки. Для них отрезать человеку голову – все равно что мужику поросенка заколоть.

Первому секретарю министра нашлось серьезное дело. На почтовой станции не только конвоя, но и лошадей не было. Надо нанимать вольных у местных жителей – у казаков. К тому же Аделунг ходил на базар купить мяты. Не нашел. Мальцову было поручено нанять лошадей до Владикавказа, а Карлу Александр Сергеевич собирался показать закат солнца на вершинах Кавказского хребта. Они уехали на дрожках на какую-то вершину, с которой открывался вид на хребет. Эльбрус с правой стороны сегодня закрывали облака.

Долго ли найти лошадей, ежели за них хорошо платят. Но здешний народ был денежный. Мальцов предложил двадцать пять рублей – изумились:

– У нас за один страх полсотни накидывают.

Предлагал 75 рублей – смеялись: местный народ до того был приучен к большим деньгам – сотня не устраивала.

Мяту Мальцов купил для Аделунга, но платить сто рублей за самого себя – денег пожалел.

А Грибоедов и Аделунг, обмирая от восторга, взирали на золотые вершины хребта, на чудо Казбека. Так ведь и Мальцов на это чудо любовался добрую четверть часа из селения прижимистых казаков, уж очень себя и своих лошадей ценивших. Иван Сергеевич из одного только уважения к сотенным расстаться с деньгами не посмел.

И правильно сделал. Грибоедов отправил Аделунга к местному коменданту, и тот лошадей полномочному министру и его секретарям дал со всем почтением. Все семь, как предписано военным губернатором аж Санкт-Петербурга. И все же всю пятницу промаялись в ожидании конвоя: здешняя дорога – война исподтишка.

20 линейных казаков конвоя пришли в Екатериноград в субботу, тотчас и все семь лошадей были поданы. Конвой отдохнул, и посольство отправилось по Военно-Грузинской дороге во Владикавказ.

Обедали на очередной станции. Вечером добрались еще до одной. Здесь был очень небольшой гарнизон и две пушки.

Ночевали, вернее, прикорнули. Выступили в поход в час ночи. Шествие открывали три казака, за ними шли десять солдат пехоты с барабанщиком. Далее ехали две пушки с артиллеристами и четыре экипажа. Тыл охраняли десять солдат пехотинцев и три казака. Командовал отрядом офицер-артиллерист. Барабан загрохотал: пошли.

Кони плелись, колеса перекатывались как во сне. Пешего солдата вожжой не подгонишь.

В 6 утра добрались до одинокого минарета. Деревня разрушена войной, и мечеть разрушена, но минарет уцелел.

Владикавказ встретил посольство вечерней прохладой. Дом, где остановились, дипломатам указал подполковник Огарев, командир пионерской роты путей сообщения на Военно-Грузинской дороге. А указал подполковник свой собственный дом. Оказалось, Грибоедов был знаком с его супругой. Огарев сообщил посольству радостную весть: граф Эриванский овладел Карсом. Крепость почиталась за неприступную.

После доброго ужина в доме Огаревых Грибоедов сел дописывать начатое в Ставрополе письмо Булгарину. «Ура! – заканчивал свое послание Александр Сергеевич. – Мои желания и предчувствия сбылись! Карс взят штурмом. Читай реляцию и проповедуй ее всенародно. Это столько чести приносит войску и генералу, что нельзя русскому сердцу не прыгать от радости».

Из Владикавказа выехали в 10 утра. Как нескончаемая гроза гремела вода в Тереке. Мальцова удивляла горестная замкнутость Грибоедова. Кругом сказка, великолепие гор – разве не Божье благословение видеть чудо. А сегодня все это Россия. Из Дарьяла отправились в 3 часа ночи, к десяти добрались до селения Казбеги.

– Ты чуешь? – шепнул Мальцов Аделунгу.

– Здесь какие-то особые запахи.

– Здесь Казбек. Воздух пахнет снегом.

В Казбеги завтракали. Выяснилось, перед Коби дорогу размыло дождями, и верховых лошадей не будет. В экипаже дипломаты не решились ехать. Шли пешком. Одолели 20 верст. Дорога – изумление. Что ни пядь – вырывается восторг: о Господи! Местные люди рассказывали: раз в 7 лет с вершины Казбека сходит чудовищная лавина. Обрушивая снег и камни, затопляет долины. Офицер-дорожник предупредил: впереди провал. Однако Грибоедов решил: едем (хотя шли пешие). Добрались до провала. Рабочих было много. Экипаж опустили на дно и подняли на другую сторону.

За несколько верст до станции Коби Грибоедова встретил майор Чиляев, командир карабинерского Эриванского полка, правитель горских народов по Военно-Грузинской дороге. Настоящая фамилия его – Челашвили.

Коби – редут, но обед в честь Грибоедова был воистину грузинский. За столом, кроме полномочного министра, Мальцова и Аделунга, Чиянов, командир редута, и два офицера грузина. Застолье получилось праздничное, радостное. После обеда отправились в путь по ужасающей дороге. Майор сопровождал гостей. Верст через пять встретили группу людей. Эти люди пошептались с майором, и тот сказал Грибоедову:

– Надо бы нам вернуться. Впереди три сотни осетин вышли на охоту на проезжих.

Грибоедов возмутился, приказал ехать дальше, но майор заслонил собой дорогу, просил Александра Сергеевича не рисковать. Мальцов сказал Аделунгу:

– Уж очень отважен наш посол. Осетин три сотни, а нас дюжина.

Вернулись. Переночевали. Грибоедов весело сказал секретарям:

– Все тяготы позади. Осталась последняя – Крестовая гора. А там и Тифлис.

Гору одолели. Ночевали в Душете, в доме путейного полковника. Утром сюда явились все местные чиновники в парадных мундирах.

До Тифлиса добрались в 9 часов вечера. Грибоедова ожидали комнаты во дворце Паскевича. Его встречала супруга главного управляющего Грузией Елизавета Алексеевна, двоюродная сестра Александра Сергеевича.

Секретарей посольства отвезли в частный дом. В доме постояльцы нашли три комнаты без мебели и окна без рам. Пришлось на голом полу поспать.