Текст книги "История афинской демократии"

После нашествия Ксеркса и вторжения Мардония Афины представляли груду развалин. Необходимо было прежде всего восстановить укрепления города и Пирея, а затем отстроить частные дома. С энергией принялись афиняне за это дело. Работа шла спешно, тем более что уже тогда обнаружилось враждебное отношение к ним пелопоннесцев. И тут руководителем афинян и душой этого дела был Фемистокл, с которым действует заодно Аристид. Фемистокл продолжает осуществлять свои планы, которые он начал приводить в исполнение еще до нашествия персов. Укрепления Пирея были завершены; флот усилен. Чтобы привлечь ремесленников в полуразрушенный город, метеков, как было упомянуто, освободили на время от особой подати, которую они обыкновенно платили. Город Афины быстро возрос, и городская жизнь все более и более развивалась.

После битвы при Платеях наступает второй период борьбы греков с персами, во многом отличающийся от первого. Война ведется тут уже не на почве Эллады, а у островов Архипелага, у берегов Фракии и Малой Азии, Геллеспонта и Босфора. Ее театром служит преимущественно море. Борьба эта далеко не так опасна, как первая; она не требует такого напряжения сил со стороны греков; дело идет не о существовании Греции, а об избавлении греческих колоний в Малой Азии от персидского ига и распространении господства греков. Тут уже не столько персы, сколько сами греки действуют наступательно.

Едва прошел год со времени битвы при Платеях и Микале, как происходит событие, чрезвычайно важное для будущей истории Афин и их демократии, – совершается переход к ним гегемонии на море и образуется Первый Делосско-Аттический, или Афинский союз.

Вопрос о дальнейшей судьбе малоазийских греков возник тотчас после битвы при Микале. Спартанский царь Леотихид предлагал переселить их в Европейскую Грецию. Но понятно, что такое предложение было едва ли осуществимо, и по настоянию афинян были приняты в союз острова Хиос, Самос, Лесбос и некоторые другие. Этим был уже положен первый зародыш будущему Делосско-Аттическому союзу.

Тем не менее и в 478 г., когда соединенный греческий флот направился к Кипру и затем к Византию – греки, очевидно, уже тогда стремились к обладанию проливами ввиду сношений с Понтийскими странами, – мы видим во главе этого флота не афинянина, а спартанского царя Павсания. Но Павсаний, надменный, грубый и жестокий, походивший больше на тирана, чем на вождя греческого войска, этот победитель при Платеях, которому успех вскружил голову, который не мог уже примириться со скромной ролью спартанского царя и, по взятии Византия, вошел даже в изменнические сношения с Ксерксом, – Павсаний своим обращением отталкивал союзников, находившихся в составе греческого флота, тогда как афинские вожди, Аристид и Кимон, составляли полный контраст ему. Уже союзники, особенно ионийцы, возмущенные обращением с ними Павсания, просили афинских вождей принять начальство над флотом, когда спартанское правительство отозвало его. Спарта вместо него решила отправить другого предводителя, но было уже поздно: союзники не хотели принимать спартанского вождя, и Спарта примирилась со свершившимся фактом.

Таким образом, предводительство над флотом перешло к афинянам (478/77 г.), и странно было бы, если бы во главе союза морских сил продолжало стоять такое сухопутное государство, как Спарта; совершенно естественно, что тут главенство перешло к Афинам, обладавшим сильным флотом.

Первоначальной целью союза, во главе которого стали афиняне по предложению самих союзников, была борьба с персами. Установлено было, какие города должны доставлять корабли и какие, вместо кораблей, – денежный взнос, форос. При распределении повинностей приняты были во внимание силы и благосостояние каждого города. Ежегодная сумма фороса на первых же порах составляла 460 талантов. Для приема взносов и заведования союзной казной учреждена была должность эллинотамиев. Центром союза сначала был остров Делос: здесь должны были происходить общие союзные собрания, управлявшие делами союза; на этом же острове, в святилище Аполлона, хранилась и союзная казна. Первоначально все члены союза были автономны и равноправны; Афины являлись лишь первыми среди равных. Но вскоре такой порядок и общий характер союза изменились…

Организатором союза был Аристид. Трудная и щекотливая задача – распределение повинностей – была исполнена им с успехом, и за это, собственно, он и был прозван «справедливым»9191
  С именем Аристида связывали прежде еще демократическую реформу: у Плутарха сохранилось известие, будто после Платейской битвы, по предложению Аристида, право занимать должности, не исключая и архонта, предоставлено было всем афинянам, без различия имущественных классов. Полагали, что Аристид, проводя такую демократическую реформу, действовал по чувству справедливости и в сознании необходимости этой меры при тогдашних обстоятельствах. Но с открытием «Афинской политии» Аристотеля стало ясно, что такой реформы не было: до 457 г. по закону архонтами не могли быть зевгиты, а о фетах и говорить нечего. Очевидно, у Плутарха здесь какое-нибудь недоразумение и неточность. Можно допустить, что предложение Аристида открыло тогда доступ к архонтству всадникам (так как перед реформой 457 г. архонты избирались и из них, а по Солонову законодательству – только из пентакосиомедимнов; следовательно, в промежуток между Солоном и 457 г. всадники получили доступ к архонтству, и возможно, что это было делом Аристида). Другие, например К.Ю. Белох, полагают, что введение жребия в 487/86 году, и было «Аристидовой реформой», а Плутарх не понял сущности ее и отнес ее ко времени после Платейской битвы. Есть мнение, что Аристидова мера была лишь временной, экстренной, касалась только выборов 478/77 г. ввиду того, что при тогдашних обстоятельствах трудно найти было из высших классов 500 кандидатов, как требовал того закон 487/86 г. (Fabricius Ε. Das Wahlgesetz des Aristeides // Rheinishes Museum für Philologie. Bd. LI. 1896).


[Закрыть].

После отражения персов в Афинах продолжают бороться два течения. Одна партия, состоявшая большей частью из земледельцев, из элементов консервативных, держалась Клисфеновой конституции и была против новшеств, против дальнейшего развития демократических начал; она желала как бы остановить ход истории. Некоторые, крайние аристократы и олигархи, мечтали даже о возврате к прошлому, к доклисфеновскому строю. Другая партия, состоявшая преимущественно из новых элементов, приобретших силу главным образом в эпоху борьбы с персами, стремилась к полному торжеству демократии, к устранению существовавших еще преград. Для выросшего демоса – и притом демоса-победителя – стали нестерпимыми прежние ограничения; жизнь не укладывалась в старые, сделавшиеся тесными, рамки; явились новые настоятельные требования и новые стремления…

Фемистокл вскоре сходит с поприща государственной деятельности. Против него были консервативные элементы и многочисленные враги: в числе последних мы видим и Алкмеонидов, и сына Мильтиада, Кимона, и богача Каллия, и других. Тут действовали не одна политическая вражда и соперничество: притязания Фемистокла, открытое сознание того, чем Афины ему обязаны, его постоянные напоминания о своих заслугах и славных подвигах – все это докучало, отталкивало, раздражало, и в конце 70-х гг. Фемистокл подвергся остракизму…9292
  В «Афинской политии» Аристотеля Фемистокл выводится действующим лицом при проведении Эфиальтовой реформы ареопага в 462/61 г. Но это противоречит хронологическим данным и свидетельству других источников. Подробности – в моей статье: Бузескул В.П. Фемистокл и Эфиальтова реформа ареопага // ЖМНП. 1891, июль; также см.: Бузескул В.П. Афинская Полития Аристотеля как источник для истории государственного строя Афин до конца V в. Харьков, 1895. С. 418 сл.


[Закрыть] Он удалился в Аргос. Потом, обвиненный в соучастии в деле Павсания, уличенного в измене, и потребованный на суд в Афины, он скитался и, как известно, кончил тем, что отправился в Азию, к персидскому царю. Он вскоре умер естественной смертью. Но народная фантазия не могла допустить такого конца: она создала легенду, будто Фемистокл сам лишил себя жизни, приняв яд, так как не в силах был исполнить своего обещания – служить царю против своих же соотечественников.

Около того же времени умер и Аристид. Таким образом сошли в могилу знаменитые деятели времени нашествия персов. Выступают теперь другие вожди: во главе аристократической партии Кимон, во главе демократической – Эфиальт, а затем Перикл.

Сын Мильтиада, Кимон, принадлежал к тому поколению, которое во дни своей юности принимало деятельное участие в защите своей родины от персов, и он всецело был одушевлен тем патриотическим пылом, тем энтузиазмом, который охватил тогда лучшую часть афинского общества. В тот момент, когда полчища Ксеркса угрожали Афинам и когда Фемистокл указывал гражданам на корабли как на единственное средство спасения и единственную надежду на победу, а масса в страхе и сомнении колебалась последовать такому совету, в этот момент Кимон, говорит Плутарх, первый подал пример: сопровождаемый своими друзьями, он направился к акрополю, с конской уздой в руках, посвятил в храме эту узду богине, а взамен не взял себе один «из висевших там щитов и, принеся молитву, сошел к морю, к кораблям, показав таким образом, что не в коннице теперь нуждается отечество, а во флоте. Вскоре затем мы видим его уже деятельным помощником и правой рукой Аристида при переходе гегемонии на море к афинянам и при образовании Делосского союза: именно Кимону наряду с Аристидом принадлежит здесь главная заслуга; влиянию его симпатичной личности Афины многим обязаны. А ряд побед на море и на суше, в особенности над национальным врагом эллинов, персами, окончательное очищение от них берегов Фракии, Геллеспонта и Босфора, наконец двойная победа, над персидским флотом и сухопутным войском, у устьев Эвримедонта – все это доставило Кимону славу непобедимого полководца и вместе с тем влияние на общий ход политической жизни Афин.

Но истинным призванием Кимона была и оставалась война. Тут он чувствовал себя в своей сфере; тут проявлялись его блестящие качества и дарования полководца. Вообще Кимон был типом истого воина, со всеми его слабостями и достоинствами. Высокий, статный, с густыми кудрями, это был действительно в своем роде «рыцарь без страха и упрека»9393
  Oncken W. Athen und Hellas. Bd. I. Leipzig, 1865. S. 89.


[Закрыть], беззаветно храбрый, умевший воодушевить, увлечь и других. Доступный и простой в обращении, открытый и прямой, веселый товарищ в приятельском кругу, он владел тайной располагать к себе сердца и приобретать друзей. Но образованием Кимон далеко не отличался и в противоположность большинству афинян не учился даже музыке. Впрочем, все это ему не мешало сближаться с художниками, например с Полигнотом, и со своей стороны оказывать содействие художественному развитию и украшению Афин. Некоторым природным даром слова он, быть может, и обладал; но талант и искусство настоящего оратора и та чисто афинская велеречивость, которая так отличала его соотечественников, были ему чужды. В этом отношении Кимон скорее напоминал спартанца, на которого походил и простотой своей обыденной жизни. Но, ведя обыкновенно чрезвычайно простой образ жизни, Кимон далеко не был врагом удовольствий и наслаждений – особенно предавался он им в молодости, – любил веселые пиры и отличался склонностью к женщинам. Кимон обладал большим богатством и отличался необыкновенной щедростью. Известны рассказы о ней, характеризующие вместе с тем и его демагогические приемы. Вообще Кимон без труда приобретал популярность, умел легко и непринужденно сближаться с народом и в лучшие годы своей жизни был народным любимцем. Сами комики щадили и даже прославляли его.

Отсюда уже видно, что аристократизм Кимона, в сущности, был довольно умеренный. Кимон имел в себе нечто плебейское. Это не был человек партии в строгом смысле слова. Ведя борьбу с Фемистоклом, а затем с Периклом и Эфиальтом, Кимон не думал, однако, о перевороте в смысле возвращения к прежнему, полному преобладанию аристократии: он желал лишь приостановить, задержать дальнейшее развитие демократии и восставал против нововведений, слишком, по его мнению, расширявших права и значение демоса. Выражаясь современным языком, Кимона можно было бы назвать консерватором, но не реакционером.

Но замечательно, что Кимон невольно, вопреки даже своему желанию, содействовал развитию таких явлений и усилению таких элементов, в подавлении которых, казалось, должна была состоять его задача в качестве вождя партии аристократической, – например усилению элемента демократического. Способствовал он этому уже самими своими морскими победами, одерживаемыми им во главе того флота, где такую роль играли граждане четвертого класса; способствовал он усилению демократического духа до некоторой степени и своим обращением, своей щедростью, своими чисто демагогическими приемами. Мало того, поведение Кимона, который сам в известном смысле был представителем и поклонником «доброго старого времени» и старых нравов, должно было, в сущности, вести к деморализации афинского демоса.

Кимон, сказали мы, всецело проникнут был патриотическим воодушевлением времен борьбы за свободу Эллады. Его стремления были панэллинские. Он живо сознавал единство всего греческого мира и всеми силами старался поддержать единение между греками. К самой Спарте, сопернице Афин, он относился с таким уважением и с таким сочувствием, что его не без основания упрекали в излишнем «лаконизме». Он был большой поклонник всего спартанского и не раз своим соотечественникам ставил в пример лакедемонян как образец, достойный подражания. Кимон мечтал не о борьбе Афин со Спартой, не о полном торжестве первых над второй, а о тесном и искреннем союзе их. И к другим грекам он был дружественно расположен. К союзникам относился тоже хорошо, избегал насилия по отношению к ним, и в то время как остальные афинские военачальники требовали от них точного исполнения принятых обязательств – доставления людей и кораблей, что для союзников казалось уже обременительным, Кимон соглашался, чтобы они взамен этого представляли денежные взносы. Зато войну с персами, в борьбе с которыми прошли лучшие его годы и победы над которыми составили его славу, он считал главной задачей афинян, главным делом своей жизни. «Мир с греками, борьба с Персией» – такова была его программа.

И тут результаты деятельности Кимона оказывались в известном смысле противоположными его стремлениям и ожиданиям: так, своими победами он со своей стороны подготовлял будущий разрыв со Спартой, так как Спарта не могла равнодушно смотреть на непомерное возвышение своего соперника, а Афины в свою очередь, сознавая и даже преувеличивая свои силы, начинали думать об окончательном оттеснении Спарты на второй план. А соглашаясь на то, чтобы союзники вместо флота доставляли деньги, Кимон тем самым невольно содействовал большему их порабощению и недовольству в будущем, превращению афинской гегемонии в полное владычество, и ему же пришлось быть свидетелем и усмирителем первых восстаний союзников. Вообще Кимон, обладавший всеми качествами хорошего воина и полководца, оказывался недальновидным в политике; тут обнаруживались его слабые стороны.

Таков Кимон, глава аристократической партии.

Как вождь демоса, как борец за его права, в Афинах в 60-х гг. на первом месте стоял Эфиальт.

Дошедшие до нас известия о нем отрывочны и скудны, но все они сходятся в признании, что это был один из лучших людей Древних Афин – твердый, бескорыстный, идеально честный. В этом отношении его имя ставили наряду с именем Аристида. По выражению Аристотеля, Эфиальт слыл «неподкупным и справедливым в политическом отношении». Он не обогащался на счет государственных средств, как большинство других государственных деятелей Афин, и сошел в могилу таким же бедняком, каким он был всю свою жизнь, гордясь своей бедностью и отвергая всякую помощь даже со стороны друзей. В своей общественной деятельности Эфиальт представляется нам своего рода народным трибуном: это был воодушевленный и красноречивый «простат» демоса, всецело преданный его интересам, гроза олигархов, неумолимый преследователь тех должностных лиц, которые позволяли себе какие-либо злоупотребления или несправедливости по отношению к народу.

Заодно с Эфиальтом действовал Перикл, его единомышленник и друг, но он пока оставался на втором плане; первенствующее положение он занял лишь с середины V в.

Один из эпизодов тогдашней борьбы – процесс Кимона после покорения восставшего Фасоса (463 г.). Кимона обвиняли в том, что он, будто бы подкупленный, не воспользовался удобным случаем для вторжения в Македонию. Но время для низвержения Кимона, находившегося в апогее своей славы, еще не пришло; он был оправдан.

Вскоре представился другой, более важный повод к столкновению между противными партиями, когда обеим сторонам приходилось помериться своими силами. То была просьба спартанцев о помощи против восставших периэков и илотов, или мессенцев, оплотом для которых служила знаменитая в преданиях прежних Мессенских войн Итома. Тут должны были столкнуться две противоположные политические программы. Аристократы были на стороне Спарты: Спарта казалась идеалом строго-аристократической республики, примером незыблемости государственного строя, с одним господствующим сословием; она была исконным, деятельным врагом демократии во всех ее видах и оплотом элементов аристократических. Наоборот, вожди демократической партии не могли питать симпатий к Спарте. Они являлись продолжателями дела Фемистокла, видели враждебное отношение Спарты к возрастающему могуществу Афин и сознавали, что нечего уже рассчитывать на искреннее сближение двух соперничающих государств. Как раз перед тем Спарта обещала свою поддержку восставшему против афинян Фасосу, и только постигшее ее землетрясение и затем восстание мессенцев помешали оказать эту поддержку. Несмотря на все это, Кимон остался верен своим симпатиям и своей программе. Сам проникнутый всецело воспоминаниями о патриотической борьбе времен персидского нашествия, он и афинянам теперь напоминал об этих временах, о союзе со Спартой, об еще недавней общей их борьбе с «варварами». Он молил народное собрание не допускать, «чтобы Эллада стала хромать на одну ногу, а Афины остались без сотоварища по ярму». Тщетно против помощи Спарте восставал Эфиальт; тщетно он доказывал, что следует предоставить Спарту, этого врага Афин, ее участи: Кимон восторжествовал. Решено было помочь спартанцам, и сам Кимон во главе четырехтысячного отряда отправился в Пелопоннес.

Однако спартанцы вскоре с подозрением отнеслись к своим афинским союзникам и отпустили их, заявив, что больше не нуждаются в них.

Велико было негодование афинян на Спарту! После этого авторитет и влияние Кимона, политика которого потерпела такую жалкую неудачу, и значение всей аристократической партии естественно должны были пасть: в общественно-политической жизни Афин должно было возобладать другое, противоположное течение – демократическое.

Таким образом, все эти события отразились тотчас же и на ходе внутренней борьбы, переживаемой тогда Афинами: с ними связана так называемая Эфиальтова реформа, касавшаяся ареопага.

Трудно в точности обозначить права и функции ареопага: по всей вероятности, они и не были ясно определены, и сама эта неопределенность могла в свою очередь способствовать расширению сферы влияния ареопага. По выражению одного древнего свидетельства, почти все дела по проступкам и нарушениям закона подлежали его ведению. Но ареопаг был не только высшим судилищем: это был в известном смысле государственный совет и учреждение с религиозным характером, с полицейской и цензорской властью, а главное – с большим политическим влиянием: ареопагу принадлежала высшая контролирующая власть над действиями должностных лиц и даже над самой экклесией, народным собранием: он был «всеобщим блюстителем и стражем законов»; он пользовался правом veto по отношению к постановлениям народного собрания и, следовательно, влиял на весь ход государственной жизни.

В силу своей древности окруженный особым нимбом, по преданию – создание самих богов и судилище, перед которое являлись даже сами бессмертные, составленный из избранных лиц – бывших архонтов, с честью исполнявших свой долг, – ареопаг долго обладал особенным нравственным авторитетом. В чрезвычайных случаях он мог прибегать и к чрезвычайным мерам. Во время борьбы с персами за независимость, особенно в момент вторжения Ксеркса, ареопаг, поддерживая Фемистокла, проявил энергию и патриотизм, что, конечно, еще более подняло его нравственное влияние и авторитет, так что годы от Саламинской битвы до начатой Эфиальтом борьбы Аристотель в «Афинской политии» выделяет даже в особый период главенства ареопага – главенства, при котором, говорит он, дела афинян шли хорошо; афиняне имели успех в войне и приобрели славу среди эллинов.

Таким образом, как раз в то время, когда в Афинах особенно усиливается демократический элемент, возвышается и ареопаг, представитель другого, противоположного начала. Но главенство ареопага, о котором говорит Аристотель, продолжалось только около 17 лет, мало-помалу клонясь к упадку: оно не могло быть продолжительным, оно противоречило общему ходу и направлению афинской истории. Между ареопагом, этим воплощением и блюстителем старины, этим оплотом и средоточием партии аристократической, и господствовавшим тогда в Афинах демократическим направлением столкновение было неминуемо. Коллегия, по самой своей сущности чисто аристократическая, ареопаг, со своими пожизненными и не подлежащими ответу членами, стоял теперь одиноко среди других учреждений Афин, составляя резкий контраст остальному строю этой демократической республики с ежегодно избираемыми и ответственными должностными лицами. Многие из тех прав, которыми пользовался ареопаг – особенно право veto, – оказывались ненавистным и лишним тормозом для окрепнувшей демократии и казались уже анахронизмом. Новые идеи с трудом проникали в ареопаг; новые интересы и новые стремления, которыми жило афинское общество, были чужды, не понятны ареопагитам, людям большей частью престарелым, представителям уже отживших поколений. Обновление состава ареопага совершалось медленно; долго еще большинство состояло из прежних архонтов, вышедших из рядов первого класса; а главное – дух, царивший в этом учреждении, был слишком могуществен, и вновь вступающие члены, представители хотя бы и других общественных слоев и других воззрений, подчинялись в свою очередь этому духу. Тут действовали своего рода esprit de corps и строгая, выработанная в течение долгого ряда поколений традиция. Изменить ей, отступить от установившегося направления – это был такой предосудительный для ареопагита поступок, на который редко кто из новых членов имел смелость решиться. Притом даже те, кто честно исполнял свою обязанность в качестве архонта, подвергались докимасии перед ареопагом, прежде чем вступить в него, и понятно, что ареопагиты, вероятно, тщательно старались не допускать в свою среду лиц, известных за особенно ревностных демократов. Докимасия тут могла легко обратиться в подбор единомышленников. Среди происходившей в Афинах внутренней борьбы ареопаг являлся не бесстрастным зрителем или посредником, а представителем и органом партии, главным средоточием и оплотом всего, что было враждебно дальнейшему росту демократии.

Таким образом, для полного торжества демократии необходимо было лишить аристократическую партию той опоры, какую она находила себе в ареопаге. С другой стороны, реформа 487/86 г., ограничение власти архонтов и введение жребия при избрании последних должны были отразиться и на авторитете ареопага: когда большинство ареопага стали составлять не люди выдающиеся, не те бывшие архонты, которые являлись народными избранниками, а заурядные граждане, обязанные своим архонтством в значительной мере жребию, т. е. случаю, и когда поколение прежних ареопагитов сошло в могилу, – тогда и нравственный авторитет ареопага должен был пасть.

По словам Аристотеля, нападения на ареопаг начались с того, что Эфиальт устранил многих ареопагитов, поднимая против них процессы по поводу их управления, а в 462/61 г. он выступил9494
  В «Афинской политии» имеется анекдотический рассказ об участии в этом деле Фемистокла, но, как было упомянуто уже, этого участия нельзя допустить ввиду хронологических соображений.


[Закрыть] с законом об ограничении власти и прав ареопага с целью положить конец его политическому влиянию. Обстоятельства были благоприятны. Кимон в то время отсутствовал – он был в Пелопоннесе, у Итомы, и с ним отряд гоплитов, состоявший большей частью из его сторонников и элементов консервативных, – и предложения Эфиальта были встречены сочувственно; но возвращается в Афины Кимон, и возгорается жаркая и упорная борьба. Как глава аристократической партии и приверженец старины, Кимон не мог допустить реформы ареопага; эта реформа поражала средоточие той партии, вождем которой был он, посягательства на освященные временем и преданием права ареопага казались ему дерзким святотатством, гибельным нарушением существующего строя, завета Солона, по мысли которого ареопаг должен был, подобно якорю, предохранять государство от бурь и волн и держать демос в спокойствии. Без авторитета ареопага государственный порядок, казалось, будет лишен необходимой устойчивости, Афины сделаются жертвой ничем не обуздываемой страсти к новизне и дух беззакония и анархии овладеет гражданами. Кимон, все аристократы и все безусловные приверженцы старины, вновь одушевленные присутствием своего вождя, должны были напрячь все свои силы, чтобы помешать осуществлению предположенной реформы. Эфиальт со своей стороны с жаром отстаивал свое дело. Афины переживали тяжелый, бурный внутренний разлад. Единственным выходом из такого положения являлся остракизм. Нужно было так или иначе покончить с внутренней борьбой, решить, наконец, чье дело должно восторжествовать, кому оставаться в Афинах и кому удалиться, предоставив свободное поле для деятельности своим противникам – вождям ли демократической партии или же Кимону? Голос большинства решил не в пользу Кимона: как «друг лаконян и враг демоса», он должен был отправиться в изгнание. Дело демократии восторжествовало… Но с этим страсти, вызванные борьбой, не улеглись вполне: глухая затаенная злоба и жажда мести одушевляла крайних приверженцев побежденной партии, и жертвой этой ненависти вскоре сделался Эфиальт. Однажды утром он найден был мертвым: рука убийцы поразила его.

На переживаемые тогда события и злободневные вопросы, волновавшие умы афинян, отозвался и Эсхил в своих «Эвменидах»9595
  По поводу них см. статью: Зелинский Φ.Ф. Идея нравственного оправдания // Из жизни идей. Т. I. СПб., 1905.


[Закрыть], написанных в 458 г., вскоре после Эфиальтовой реформы. Поэт старается укрепить благоговейное отношение к ареопагу как судилищу. Сама богиня Афина учреждает ареопаг для суда над матереубийцей Орестом, который получил очищение в Дельфах, но которого продолжают преследовать эринии. Это суд, «не доступный корысти, совестливый, но сильный в гневе, бодрствующая охрана земли», и он будет существовать впредь, денно и нощно благоговейный страх граждан будет противодействовать беззаконию, пока граждане не будут обновлять законов. Таким образом, Эсхил против дальнейших нововведений: «Чистая вода, загрязненная дурными притоками и нечистотами, не будет годна для питья». Афина дает завет гражданам равно остерегаться как разнузданности, так и рабского духа, не изгонять совершенно из города того, что возбуждает благоговейный страх. В общем драма Эсхила как бы призывает к примирению; поэт, по своему мировоззрению скорее консерватор, видимо, сочувствует союзу, заключенному тогда афинской демократией с врагом Спарты, Аргосом: аргивянин Орест дает клятву стране и народу афинян на вечные времена, что союз будет храниться и ни один правитель Аргоса не пошлет против них вооруженного воина… Реформа ареопага была, можно сказать, завершением предыдущего исторического процесса: ею утверждено в Афинах окончательное господство полной – хотя, как увидим, далеко пока еще не разнузданной – демократии, к чему, в сущности, вел весь предшествовавший ход афинской истории, особенно со времени Фемистокла и Греко-персидских войн. Реформа эта не равнялась вовсе чуть не полному уничтожению ареопага. И после нее ведению ареопага подлежали дела о преднамеренных убийствах, о нанесении ран и увечий с целью лишения жизни, о поджогах и об отравлениях, поведших к смерти, тем более что суд по таким делам тесно связан был с самим культом, носил на себе до некоторой степени религиозный характер, так как убийство в глазах греков было не просто преступлением, но и осквернением, требовавшим очищения. Известная доля функций в сфере культа – например надзор за оливковыми деревьями, посвященными богине Афине, в некоторых случаях разбирательство по делам о нечестии, отчасти и наблюдение за надлежащим исполнением религиозных обрядов – осталась по-прежнему за ареопагитами, этими служителями Эвменид. Цензорская власть ареопага, право надзора за нравами и за воспитанием, не совсем, быть может, были уничтожены, хотя и ограничены значительно. Впоследствии, в IV столетии, мы даже видим ареопаг обладающим немалым нравственным влиянием и авторитетом. В особенно важных случаях, в делах, касающихся блага и безопасности государства, по поручению народного собрания, а иногда, может быть, и по собственной инициативе, ареопаг является высшей следственной комиссией; но суд по подобным делам принадлежал народу и мог быть предоставлен ареопагу не иначе как по особому каждый раз уполномочию от народного собрания. Все это были лишь остатки прежних, когда-то широких прав ареопага: реформой за ним были оставлены только те функции, которые в политическом смысле казались безвредными, отнятие которых было бы для дела демократии совершенно бесполезно и являлось бы лишь излишней ломкой и даже святотатственным нарушением старины. Все остальные дела изъяты были из ведения ареопага. Судебная власть его сильно сужена, а главное – он утратил влияние на законодательство; у него отнято было право veto, – отняты права, в силу коих ареопаг был «стражем государственного строя». Ареопаг перестал быть контролирующей и сдерживающей властью, инстанцией, стоявшей в некоторых отношениях выше самого народного собрания; словом, прежней самостоятельной политической роли этого учреждения, аристократического по преимуществу, положен был теперь конец.

Но деятельность вождей демократической партии не ограничивалась только разрушением старого; она была в то же время и созидающей; с реформой ареопага неразрывно связана и реформа афинского суда присяжных.

Отнятые у ареопага права перешли частью к Совету 500, частью же к «демосу», т. е. к народному собранию и к народному суду, гелиэе.

Компетенция суда присяжных чрезвычайно расширилась: к гелиэе отошли дела, до реформы подлежавшие ведению ареопага, равно как и те дела, по которым прежде были судьями архонты. Последние лишились некогда столь обширной самостоятельной судебной власти: за ними осталось только разбирательство по мелким делам с правом налагать незначительные денежные штрафы. Прежде сами самостоятельные судьи, архонты являются с этих пор лишь председателями преобразованных дикастериев и руководителями следствия. Такое ограничение прав архонтов и расширение компетенции гелиэи до некоторой степени можно назвать отделением судебной власти от административной, но с оговорками. Во-первых, архонты, как только что было упомянуто, все-таки принимали некоторое участие в ходе судебного процесса в качестве руководителей следствия и председателей, да и гелиэя, к которой перешло решение большинства дел, была не только судом: она имела вместе с тем и чрезвычайно важные политические функции. Во-вторых, не одна судебная власть архонтов с течением времени подверглась ограничению. Мало-помалу то же произошло и с остальными их функциями; тут мы видим конечный результат предшествующего процесса афинской истории, ведшего вообще к постепенному и, так сказать, всестороннему ограничению прав и значения архонтов. Вообще точнее было бы сказать, что вследствие реформы судебная власть от такого аристократического учреждения, как ареопаг, и от единичных сановников, архонтов, перешла в руки самого народа.

Гелиэе подлежала теперь масса дел, тем более что она являлась судом не только для афинских граждан, но и для союзников. И понятно, что для того чтобы она могла справляться с подавляющим количеством дел, подлежавших ее решению, необходимо было дать ей и соответствующую организацию.