Текст книги "ОстротА. Записки русского бойца из ада"

– Даже если попадут, не погибнем, – сказал я, упершись спиной в бетонную стену и поджав под себя ноги. Я понимал, что ОстротА может носиться вокруг, выть, грохотать, сотрясать нам стены, но попасть внутрь у нее, скорее всего, не получится.

Справа послышался недоверчивый нервный смешок. В погребе я скрывался с уже неоднократно упомянутым Гиннесом, командиром расчета АГС Монотоном – спортивным и коренастым мужичком средних лет, бывшим ранее майором ВС РФ и отличавшимся не очень уверенным высоким голосом, командиром группы огневой поддержки (попросту – ГОПа) Кеном и Поручиком, наводчиком АГС. Поручик взял позывной, что я носил в прежнюю командировку, и от этого я испытывал к нему определенную симпатию. Кроме того, он был крайне интеллигентным и «городским» юношей двадцати с лишним лет, носившим очки и испытывавшим определенные проблемы с общением в коллективе, но быстро адаптирующимся к окружающим его реалиям. В таких людях так или иначе чувствуешь присутствие духа более, чем в классических головорезах. Не столь страшно выйти из привычной тюрьмы, где ты сидишь в окружении других уголовников за убийство, и отправиться убивать на войну. Но куда больше решимости нужно, чтобы выпасть из уютной, комфортной и примерной жизни и обменять ее на обстрелы, казармы, грязь и холод.

Итак, услышав недоверие в голосе Монотона, я начал объяснять, почему мы находимся под более-менее надежной защитой.

– Дистанция большая, мина будет идти по пологой траектории с той стороны. Детонирует в стену, скорее всего, может, в крышу. При прямом попадании нас контузит, может, завалит, но не убьет.

В аналогичной ситуации, случись она чуть раньше, я бы закурил, но не зажигал сигареты уже около месяца. Оставалось только рассчитывать вероятность гибели в случае прямого попадания и думать о том, что миномет вполне мог начать работать благодаря тому, что мы как слепые курицы носились по ночным дачам и привлекали внимание противника. Или нет. Никто не мог нам этого сказать, да и было, в принципе, все равно. Все равно оставалось только сидеть, и ждать, и чувствовать некоторую неловкость из-за сложившейся ситуации. Даже смотреть было не на что – вокруг только бетонная коробка двухметровой глубины и идущая наверх деревянная лестница, и все это погружено почти в полную тьму.

Любой обстрел рано или поздно заканчивается. Сколько их было, сколько еще будет… Главное, дождаться его окончания. Мне это удавалось всегда, удалось и в этот раз. Миномет молчал уже слишком долго, поэтому мы попрощались с принявшими нас агээсниками и двинулись через ночь обратно на край дач, к «домику Ганса», где нас ждали ротный и не особо дружелюбные морпехи.

У меня не получилось взвалить на себя баул с техникой – лямки оторвались, их пришлось перевязывать, после чего мы совместными усилиями погрузили его на Гиннеса. Это было и логичнее, шел он сзади, а я вел нашу небольшую колонну и должен был держать ухо востро. Тем более что до того, когда мы продвигались к краю дач и когда галопом неслись в сторону укрытия агээсников, я был и так недостаточно внимателен.

Вдоль дороги, широко раскинув в стороны руки и ноги, лежал некто в грязном камуфляже. Лежал, думаю, уже давно и успел порядком протухнуть.

– Видел жмура?

– Мы уже в третий раз мимо него идем! – весело ответил Гиннес.

Значит, в первый раз я прошел мимо, когда тащил на себе груз и просматривал свой сектор, а второй раз – пробежал мимо, и мне было не до него. И валялись мы, скорее всего, где-то здесь… Может, нас просто спутали с лежащими недвижными телами? Он же тут явно не один, поблизости еще должны гнить. Но тепло-то должны были видеть. Да и черт бы с ним, выжили – и ладно. Моя верная подруга нас сегодня пощадила. Проскользили по тонкой, острой грани и двинулись дальше, не вдаваясь в детали и не бередя душу подробностями произошедшего.

Поворот, здесь нужно обойти дорогу по участку, здесь – перелезть через поваленное дерево, чтобы двинуться дальше. Спрятаться от звука коптера опять. Я забился под забор и затих, прислушиваясь к стрекотанию мерзкого насекомого, еле разбираемого в почти беззвучной и темной ночи. И вдруг – шаги. Гиннес шел мимо меня, не сбавляя темпа.

Дальнейший диалог был весьма эмоционален, обрывист и состоял из обвинений с моей стороны и оправданий со стороны напарника. «Если я лежу, значит, и тебе надо лечь». – «Я не видел!» – «Да как ты… не видел, куда ты смотрел? На меня смотреть надо!» – «Не видел, темно!» – «Так какого хера я тебя видел?»

Сюр продолжался еще некоторое время, пока мы лежали и не шевелились. Но двигатели перестали быть слышны, и вот мы уже у стоящего на первой линии к Угледару обиталища Ганса, вымотанные и взвинченные, вваливаемся в окно. Добрались, скинули баул и уселись в ожидании новых распоряжений. За окном понемногу начинали проступать сумерки, небо в квадрате окна неприятно серело, предвещая наступающий за бессонной ночью день. Только что-то подсказывало, что и днем отдых мне не светит.

Одна из улиц на дачах

День первый

Да, небесная серость действительно представлялась мне весьма неприятным зрелищем. Раньше, в период жизни праздной и мирной, сереющее небо гласило об окончании какой-нибудь попойки, протянувшейся через ночь до самого утра. Сейчас серое небо гласило, что что-то приятное и хорошее заканчивается, а дальше меня ждет недолгий, тяжелый сон и серый, только уже в переносном смысле, день.

Но так было раньше, в том мире, который разительно отличается от моего настоящего, а оттого кажется таким эфемерным. Меня не пугает будущее похмелье и не тревожит чувство завершения праздника. В данной ситуации заботят только мысли о наблюдении со стороны противника, которому будет тебя видно еще лучше, чем ночью. Охотиться на тебя становится еще проще, чем часом раньше, и мысль об этом ложится дополнительным грузом на уставший от отсутствия сна мозг. А если и есть сожаления, так только из-за того, что эту ночь ты провел без сна и ближайшее время будешь куда более вялым и не сильно трудоспособным в условиях, когда от твоей реакции и способности анализировать обстановку зависит чрезмерно многое. Если в очередной раз начать размышлять о своих шансах на выживание, то сонливость точно крадет несколько процентов получившейся суммы.

Но ни на сон, ни на отдых, ни на погружение в уныние у меня не было времени. Я вновь выдвигался из нашего укрытия с несколькими морпехами, чтобы найти более удачное место для размещения. Во-первых, нам нужно было помещение, скрытое от наблюдения со стороны Угледара. Во-вторых, нам обязательно нужен был погреб. Он, конечно, не подарил бы ощущение полной безопасности, однако сводил к минимуму возможность погибнуть от шального снаряда.

Мы вылезли в серое апрельское утро через окно. А затем – недолгий путь по прифронтовой местности, которую можно в полной мере назвать пересеченной. Твой путь постоянно что-то пересекает. Вначале мы обошли какие-то рытвины в земле, затем перешли то, что осталось от грунтовой дороги, протиснулись между открытыми воротинами доходящего мне до пояса рабичного забора и начали обходить относительно целый двухэтажный домик из белого кирпича, постепенно уходя от первой линии домов, смотрящих прямо на выступающие из дымки панельные высотки Угледара.

Заборы, уставшие от войны дачные дома, немногочисленные хозяйственные постройки – между всем этим приходилось лавировать, двигаясь через сумерки вслед за двумя бойцами морской пехоты. Пересекаем еще одну дорогу, обходим еще один дом, лавируем по участку, перешагиваем через разделявшую дворики проволоку, обходим кабинку уличного туалета с какими-то дополнительными строениями, и вот перед нами еще один домик из белого кирпича, также пострадавший, как и остальные, и ничем особо не выделяющийся. Осталось преодолеть всего ничего – пройти по доске через воронку, что преграждала путь к крыльцу, и залезть внутрь.

Наше новое обиталище было весьма недурным по местным меркам. Чтобы попасть туда, нужно было пройти через крохотный тамбур и небольшую прихожку, зарешеченное окно которой я описывал в самом начале. Вдоль правой стены тянулся оконный проем, а левая, желтая и покрытая штукатуркой, могла покрасоваться отверстиями от прилетевших осколков. Прихожая упиралась в узкую дощатую лестницу, что поворачивала и уходила наверх, но ее проем был завален – судя по всему, одно из попаданий пришлось прямо во второй этаж. А если пройти мимо наполовину заложенного кирпичом окна, то через проем можно уйти налево – вглубь дома. Там квадратная комнатка с окном, из которой в разные стороны выходили три проема, а почти по центру был открытый люк, ведущий в импровизированное бомбоубежище.

Морпехи сразу же полезли внутрь, а я обследовал одну из комнат, также сильно захламленную, но пригодную для жизни. По ее центру стояла приличных размеров двуспальная кровать, занимающая почти все пространство в комнате, на одной из стен расположились два окна, а вдоль другой – шифоньер-стенка, полки которой были заставлены многочисленными книгами. Что ж, здесь вполне себе можно устроить импровизированную базу и место отдыха. В случае необходимости – прыгать в погреб и прятаться от ОстротЫ, а есть и спать в комнатушке. Жить можно.

Но было очевидно, что прохлаждаться и просто ждать окончания боевого выезда не выйдет. Таким образом я проводил время на выездах во время первой командировки, когда «боевое задание» зачастую заключалось только в хождении в караулы на весьма спокойном участке фронта. Сейчас все иначе. Во-первых, рядом Угледар, который, ощетинившись стволами танков, минометов и артиллерийских установок, сосредоточенно пытался уничтожить свои пригороды с засевшими в них русскими бойцами. Во-вторых, «Легион» был подразделением добровольческим, и, как мне кажется, люди осознанно идут на войну для того, чтобы воевать и добывать победу, а не для того, чтобы прятаться в погребе и ждать, пока тебя отвезут в тыл.

Значит, и сейчас наша задача – сделать противнику настолько больно, насколько это возможно. Никто не может победить в войне в одиночку, кем бы он ни был. Да и в целом как-то сильно повлиять на ее ход. Но каждый может сражаться ради побед собственных, ради собственных достижений, и из этих побед малых будет выкована победа общая. Значит, будем выполнять задачи, а не сидеть сложа руки и ждать, пока в наше укрепление прилетит снаряд.

Задачи шли одна за другой. Сначала я сходил к Гансу, забрал оставшихся на окраине дач сослуживцев и отвел их на новую точку дислокации. Благо путь был недалекий, хоть и сопряженный со сложностями в виде многочисленных препятствий и груза, который нам в очередной раз приходилось тащить из точки А в точку Б. Усталость уже начинала сказываться на мозге – бредя к своим через всю эту хаотичную и единообразную до смешения разруху, я думал лишь о том, как бы мне не заблудиться, ни идя за командиром – медиком Мухой – и Гиннесом, ни возвращаясь вместе с ними к новому, чуть более безопасному домику.

После переезда поступил новый приказ – установить средство радиоэлектронной борьбы, которое отряд нам выдал в то время, когда мы пробирались к этой части дач с места высадки. Устройство, которое было способно создать бесполетную зону для украинских операторов БПЛА. А для начала нужно было выбрать место для установки этого маленького черного чемоданчика как-то так, чтобы им было максимально неприятно и обидно. Направить испускающие помехи антенны таким образом, чтобы сигнал проходил в сторону высившегося серой крепостью на горизонте Угледара, прямо над посадками, в которых сейчас ютились другие легионеры.

Казалось бы, маленький черный кейсик, который мы называли «мангалом». Жарить бы с его помощью ничего не получилось (за исключением нервных систем операторов БПЛА, что запускают «птички» с той стороны фронта), но он был способен оградить наших сослуживцев от того, что их обнаружит противник и забросает маленькими гранатами с гражданских квадрокоптеров. Или от того, чтобы на них навели танк или миномет. Хотелось бы верить, что он на это способен, однако кейс не вызывал у меня особого доверия и явно был собран на коленке энтузиастамигуманитариями. Под крышкой ящика скрывались антенны, представляющие собой два латунных стержня с нанизанными на них металлическими «тарелочками» разных размеров – ближе к краю поменьше, а к основанию побольше. Также там можно было обнаружить несколько рубильничков и выходящие наружу контакты для запитывания этого устройства извне.

– Думаю, здесь нужно «мангал» поставить, – объяснял я командиру, показывая на стоящий неподалеку дачный домик, – прямая видимость до Угледара, не будет радиотени. Неподалеку от нас, чтобы ставить и снимать можно было. Но и не слишком близко, чтобы не привлекать внимание.

Командир внимательно изучал предложенный вариант. Его застывшая фигура в стандартном шлеме расцветки «пиксель», таком же бронежилете и комплекте защитной формы отдавала сюрреализмом из-за странной привычки носить за спиной саперную лопатку, что роднило его массивную фигуру с образом самурая или, скорее, рыцаря. Зеленого, странной формы рыцаря двадцать первого века.

– Да, давай прямо сейчас. Пока не рассвело до конца и дневные дроны не поднялись.

Действительно, работать по утрам, во время утренней дымки, не хочет никто – ни офисный клерк, ни боец на фронте. По своему дроноводческому опыту из прошлой командировки я помнил, что шел летать где-то ближе часам к девяти утра, а до того у меня был утренний моцион, заключавшийся в скуривании нескольких сигарет подряд, кружке чая и банке консервированной перловки.

Чуть разобравшись с устройством «мангала», я позвал своего второго номера, Гиннеса, и мы отправились к обозначенному мной для установки глушилки дому. Во время обстрелов ему досталось, и часть второго этажа была обрушена, но куски крыши еще были целы и вполне себе могли защитить наше оборудование от осадков. Мы преодолели небольшое расстояние до нашей цели, я немного побродил вокруг нее и пришел к выводу, что со стороны двора внутрь не попасть – все лазы были завалены полуснесенным вторым этажом, который сейчас представлял собой кучу досок, балок, гвоздей и прочих материалов, рассыпавшихся после удачного попадания.

Придется выйти из-за дома и мелькать со стороны Угледара, чего, конечно, не хотелось бы. Но раз другого пути нет, значит, так. Мы вышли на улицу, я осмотрел еще один разломанный и осыпавшийся проход и вновь был разочарован. Тут на второй этаж попасть можно, но только с большими проблемами. А вот если перелезть через этот завал и попробовать с той стороны дома… То можно обнаружить еще несколько лежащих вповалку и частично засыпанных крышей трупов.

Голов не было видно из-под завалов, но тела были почти целы – они не были порваны на части или переломаны, но их нельзя было бы перепутать с живыми людьми. Было понятно, что тела уже начали становиться частью пейзажа – постепенно погружаться в землю, превращаться в часть того праха, из которого мы все вышли. Запаха не было, был только какой-то отвратительный покой, который может источать только груда людей с раздавленными головами.

Такого содержания тел на квадратный метр ранее я не видел, но не сказал бы, что это меня сильно удивило или покоробило. Было немного неприятно – да, это действительно так. Какая-то смесь брезгливости и, наверное, суеверного опасения. Не слишком сильное чувство, при желании, думаю, позволившее бы мне и стянуть ботинки с павших, однако дававшее понимание того, что этой находки нужно сторониться. Перелезать через одного из них, мертвеца в выцветшем украинском камуфляже, мне совершенно не хотелось. Значит, другой вариант.

– Я тут не полезу, тут трупов куча, – сообщил я Гиннесу, возвращаясь и спрыгивая на то, что раньше было грунтовой дорогой, – попробую здесь по завалу на крышу залезть.

– Тут сложно будет, – с некоторым сомнением заметил ассистент, однако я начал процесс карабкания на второй этаж. Осматривал то место, куда я собирался встать, на предмет наличия торчащих гвоздей, затем осторожно ставил туда ногу, пытался найти баланс и искал следующую точку опоры. Цеплялся, тянулся, постепенно поднимаясь на уровень разломанной крыши, заползал на заваленный ее обломками пол чердака. Еще одна находка ждала меня и здесь.

– Гиннес, тебе эфки нужны? Горами лежат.

Гранат здесь действительно хватало. Вряд ли ими что-нибудь минировали, скорее, оставили про запас, а этот «про запас» в итоге остался невостребованным. Возможно, гранаты были сюда принесены и теми, кто сейчас вповалку лежал у фундамента дома, и не понадобились они им по вполне понятным причинам. Вообще, существовало «правило найденных гранат» – брать их не стоит, могут оказаться ловушкой с модифицированным взрывателем и взорвутся прямо в руках. Да и лежали они, перемешанные с кучами мусора, поэтому осмотреть их на наличие каких-нибудь сюрпризов не представлялось возможным. Подумав, я пришел к выводу, что заманчиво выглядывающим на меня бочкам «лимонок» лучше остаться мною нетронутыми.

И вот я сидел на краю крыши возле горы гранат, возвышаясь над вражескими трупами. Свесил ноги и смотрел на поднявшийся в полях Угледар, представляющий собой стену многоэтажек, стоящих посреди поля. Крепкий орешек – все отлично проглядывается, хорошая защита от работы артиллерии. Мы часто говорили о том, как его брать, но, когда смотришь на него в упор, сразу теряешься. Что с ним можно сделать? Что скрывается за этими серыми стенами? Работают оттуда очень плотно. Стволы, стволы, стволы, но не лес. И это все не дает нам к нему приблизиться.

А еще оттуда за нами могут наблюдать. Наблюдателей должно быть много, чуть ли не на каждом этаже каждого здания должно быть по бойцу, который неусыпно смотрит за нами, видными как на ладони. Особенно – за залезшим на чердак мной, который сейчас для них всех должен быть очень заметной целью в зоне прямой видимости. Изучают ли меня сейчас через мощную оптику бинокля? Или, может, сейчас прицеливается из западной винтовки снайпер в мою лихую голову? Кто знает. Одно знаю – нужно скорее ставить «мангал» и сваливать отсюда.

Я поместил устройство под оставшимся кусочком крыши, принял от стоящего внизу Гиннеса аккумулятор для запитывания РЭБа, прокинул провода, зацепил крокодильчики…

– Парни, а что вы там делаете?

Я моментально обернулся на крик и обнаружил, что из стоящего неподалеку дачного домика вылез солдат. Одет в пиксель, акцента не заметно. Почти наверняка кто-то из морпехов. Во всяком случае, вэсэушникам тут точно ловить нечего, если они не какие-нибудь сверхспециалисты, пробравшиеся на нашу территорию и решившие обосноваться под огнем своей же артиллерии. Наши, точно наши.

– Ставим, чтобы дроны не летали, – коротко ответил я, удовлетворив любопытство вопрошающего, подключил оставшиеся провода и начал неловко, медленно, спускаться по обломкам дома вниз. Навешенная на мне амуниция точно не прибавляла устойчивости, а гвозди могли пропороть не покрытые кевларом части тела… Но это не самое страшное, что может случиться со мной в ближайшее время.

Но нет, я слез. Артиллерия тогда молчала (или работала столь далеко, что можно было не обращать на нее внимания: снайпер либо не успел навестись, либо его вообще не было). Нужно сваливать, будучи довольным своей работой. Утомленная ночью ОстротА спала где-то неподалеку, чтобы в ближайшее время вернуться и поиграть с нами. «Мангал» пока не был запущен, ждал своего звездного часа. Единственное, что меня смущало, – это неожиданно появившийся любопытный боец в стандартном пикселе.

– Все бы ничего, если бы не этот долбень, – ворчал я Гиннесу по дороге, – не дай бог сейчас «мангал» упрут. Мало ли сами решат дроны гасить.

Произойти это, конечно, может. И украинцами они в теории могут оказаться. Останемся мы тогда без «мангала», а пацаны – без защиты от вражеских квадрокоптеров. Впрочем, делай то, что должно, и будь что будет. Я свое дело сделал – машину хорошо поставил. А дальше уже как пойдет. Или стоило перепрятать? Или заминировать? Черт бы с ней. Сейчас нужно поесть.

Голодовка тоже никогда не доведет ни до чего хорошего – я это знал по случаю, когда меня отправили на штурм Авдеевки вообще без сухого пайка. Тогда полноценный штурм так и не произошел, однако мне надолго запомнились сцены, на которых толпа из двадцати человек делит на всех краюху хлеба и банку мразотнейшей тушенки. Когда человек «на бритве» и ощущает приближающуюся к горлу ОстротУ, то ему становится совсем не до еды. Хотя не буду говорить за всех, но у меня была такая реакция. Еду порой приходилось заталкивать в себя чуть ли не силой, хотя в этот раз она была сравнительно неплоха – нам достались классические армейские сухпаи с зеленой звездой. Поговаривали, что поставляемое НАТО для украинцев питание было поинтересней, но для солдата требовать чего-то более качественного и питательного, чем то, что было в армейских сухпаях, было бы странно. Все-таки мы приехали не на курорт, а превозмогать все тяготы и лишения, и армейский сухпаек «тяготой» назвать язык не поворачивался. Жаль только, что за все время участия в боевых действиях меня им кормили только один боевой выход.

Пока нас с Гиннесом не было, командир и медик с позывным «Муха» успели облюбовать единственную кровать и завалиться туда, а я поставил подогреваться на сухом спирте консервированную гречку. Появилась возможность обдумать произошедшее за последние сутки, но мне, право, так не хотелось этого делать. Надо запихать в себя порцию калорий и витаминов из картонной коробки и завалиться на помятую раскладушку, что стояла между кроватью и книжным шкафом на горах строительного мусора.

Я сидел на сохранившемся стуле, скинув с себя на раскладушку бронежилет, шлем и боевой пояс-разгрузку с магазинами и гранатами. Да, это все въедалось в тебя и становилось второй кожей, но каждый раз было так приятно с себя это все снимать и становиться просто человеком, легким, ловким и подвижным, а не закованным в броню витязем.

Консервированную кашу, что я грел на выдвигающемся из шкафа захламленном столике, сменила чашка чая. Все, в общем-то, было отлично. Есть работа, ее непочатый край на этих подступах к вражеской крепости. Есть техника. Есть еда. Воды, правда, очень немного, но тоже можно потерпеть. Есть прекрасный спальник, в который мне чертовски нравилось залезать и забываться дремой. Именно этим я сейчас и займусь, когда зальюсь горячим чаем. Пусть и неудобно лежать без подушки на сломанной раскладушке, но под голову можно положить мой верный кевларовый шлем, и это будет почти приемлемо.

Но настоящая, качественная ОстротА не будет тебе давать ни нормально есть, ни нормально спать. И речь сейчас идет даже не о физиологических реакциях, хотя и понятно, что заснуть на адреналине крайне непросто, – заснуть тебе просто не дадут.

Звук напоминал о летящем кончике хлыста, однако закончился он вовсе не звонким шлепком по коже, а детонацией зверского количества взрывчатки. Раскатистый гром ударил по ушам, стены дрогнули, с потолка сыпануло мусора – по нам работало нечто очень тяжелое, причем работало весьма прицельно, снаряды падали неподалеку. Я думал об этом, уже когда слетал вниз по ступенькам погреба, где обитали морпехи. Желание укрыться, стоит сказать, появилось не у меня одного – вслед за мной, стуча берцами, уже продвигались командир и медик.

Помнится, я читал «Севастопольские рассказы» Толстого, описывающие события Крымской войны, и то, как офицеры тогда не могли себе позволить из соображений чести показывать, что они хотят укрыться от вражеского огня. Сейчас же… война очень изменилась. Если тогда такое поведение можно было бы назвать смелостью и стойкостью, то теперь тот факт, что боец подвергает себя излишнему риску, можно назвать лишь преступным безрассудством и глупостью. Ведь он рискует не только собой, он рискует успехом операции, он рискует всеми людьми, что стоят за ним.

И еще свист, сразу же переходящий в оглушительный взрыв!

Нет, это, разумеется, не вальяжный звук подлетающей мины, который ни с чем не перепутаешь. Это что-то куда более злое, резкое и не оставляющее шансов спрятаться, если снаряд летит прямо в тебя.

– Танчик работает, – сказал кто-то в сумраке погреба.

Звук опять стеганул по ушам, опять разрыв сотряс наше укрытие, и в погребе стало куда светлее – взрывная волна снесла занавес с окна проходной комнаты, под полом которой мы прятались от разрывов. Но сейчас на маскировку, с помощью которой мы прятались от дронов, было плевать – больше заботила не она, а то, что ведущий в погреб металлический люк оставался открытым. Сидящий наверху медик Муха захлопнул его, и мы погрузились в гудящую от разрывов тьму.

Всего в темноте находилось шесть человек. Прежде всего я и мой второй номер Гиннес – петербургский богослов, работавший на гражданке страховым агентом и ведший весьма разгульный образ жизни. Нас с ним почему-то постоянно путали, в основном, думаю, благодаря аккуратным бородам и в целом внешнему виду, отдающему нехарактерным для участников боевых действий интеллигентством. Ротного командира я уже описывал, но и о нем также можно добавить несколько слов – он, как бы ни было заезжено сравнение, действительно чем-то напоминал медведя. Неатлетичный, но при этом крайне мощный и не обладающий каким-то лишним весом, высокий, светлоглазый и отличающийся зычным хрипловатым голосом мужчина лет сорока мог похвастаться не только всем вышеперечисленным, но еще и очень обширным багажом знаний почти обо всем, что связано с нашей профессиональной деятельностью.

Медик, пожалуй, чуть уступал ему по размерам, однако тоже был весьма здоров, также бородат (как и все присутствующие представители нашего отряда), лысоват, темен волосом и, как выяснилось, родом происходил из Харькова. Лицо его, пожалуй что, можно было бы охарактеризовать как разбойничье, благодаря темным радужкам глаз, черной вытянутой бородке и несколько хищным чертам. Ничего маргинального в этом лице не было, но вполне можно было представить за поясом этого человека загнутый восточный нож.

Что же касается морпехов, что не спрыгивали в погреб по причине того, что они из него и не вылезали, то о них я могу сказать очень мало, так как на свету я с ними особо не пересекался, а в темноте возможности разглядеть не было. Помню лишь, что боец с позывным «Еврей» был невысокого роста и худощав, а также чем-то неуловимо напоминал грызуна, а его напарник, Капитан, был низок, полноват, а кроме этого ничем и не выделялся.

Такая занимательная шестерка собралась для обсуждения того, что же все-таки по нам стреляет. Этот процесс всегда был схож с гаданием на кофейной гуще – доподлинно угадать, что же это все-таки работает, не мог никто, версии разнились, а окончательное слово всегда оставалось за тем, кто обладал большим авторитетом.

Что же до звуков… Ну, разобрать можно было прилет от миномета, что обозначался долгим, протяжным свистом приближающейся мины, полусекундной паузой и гремящим затем взрывом. Можно понять, что работает что-то сверхзвуковое – звук выстрела приходил практически сразу же с разрывом от прилета, и поэтому скрыться от этого оружия, в отличие от миномета, было практически нереально. Можно было распознать выстрелы «Града», шуршащие вдали, как огромный механический робот, можно было понять по пролетающим с шелестом снарядам, что по тебе стреляют из станкового гранатомета, но вот разбирать по отдельности танки, артиллерию, калибр, всяческие «Васильки»… Это если и можно реализовать, то очень сложно, а бойцы время от времени просто заигрываются и делают какие-то далеко идущие выводы, не основанные ни на чем. Развлекают сами себя играми разума, рассказывают остальным.

Как-то раз мне, впервые прибывшему «на передок», солдат объяснял, что по нам точно стреляют с установленных на пикапы минометов, потому что мины не летят в одну точку, а рассеиваются. Я не стал его переубеждать, но затем он также объяснил, что наши разобрали минометную батарею, причем именно по его наводке, и никак иначе. Впрочем, пустое. Мы просто сидели под обстрелом из чего-то очень тяжелого и сверхзвукового, и скорее всего, по нам работал именно танк.

Самое отвратительное в сидении в погребе – это даже не очередные острые и зубастые «удары хлыстом», сотрясающие стены нашего укрытия, а постоянно затекающие ноги. Я поместился между Евреем и Капитаном, направо и вперед от меня ютился ротный, в ногах сидел Гиннес, а на лестнице, что была на 10 часов от меня, уселся Муха. Время от времени раздавалось кряхтение и сдавленный мат, напоминающий о том, что нам всем крайне неудобно.

– Сдвинься немного, я с лестницы слезу, – обращался к ротному медик, которому уже явно надоело пребывать в несколько подвешенном состоянии.

– Куда я тут подвинусь, если я в стену упираюсь?

Потом последовало недолгое бурчание Мухи, а затем уже и я начал подталкивать к передвижению сидящего у меня на ступнях Гиннеса.

– Привстань немного, я уже совсем ног не чувствую…

Гиннес приподнялся, я пытался за несколько секунд изменить положение, после чего опять оказывался в неудобной позе, но уже немного другой. Благодаря этому ноги, в которых уже начинал останавливаться кровоток, чувствовали себя все-таки чуть легче, чем до изменения позиции.

– Еще ближе, – произнес кто-то после очередного залпа вражеской пушки.

Ну ближе и ближе. Что нам остается, кроме как покорно ждать более меткого выстрела, отдав себя в руки Господа или ОстротЫ? Ну, или прекращения обстрела. Более распространенным, да и желанным, был бы именно второй вариант.

– У нас контрбатарейная борьба – это сидеть и ждать, пока стрелять не надоест, – раздался голос из того угла, в котором сидел ротный.

Я зычно заржал. Действительно, в подобных ситуациях ничего не мог с собой поделать – тоже шутил, уже не помню о чем, и вообще отличался крайне приподнятым настроением. Это странно, это отдает бравадой или безумием, но я списывал свой восторг и смешливость на защитный механизм, который не давал мозгу перегрузиться и вскипеть, а мне рухнуть в пучину кромешного отчаяния.

Каждый раз, когда по тебе работает вражеская артиллерия, ты начинаешь надеяться, что этот прилет последний. Вот, уже минуту ничего не взрывается. Две. Закончилось ли? Можно ли вылезать из укрытия, или сразу после этого рядом прогремит новый взрыв и тебе придется нестись вниз? Или, если очень не повезет, не бежать, а остаться наверху, посеченным осколками или заваленным кирпичами.

Поэтому всегда лучше подождать. И всегда, без исключений, когда тебе кажется, что уже все закончилось, грохнет еще раз, а может, и несколько. Но как я уже писал ранее, рано или поздно прекратится. Снаряды не вечные, желание работать у артиллеристов или танкистов – тоже. Даже в условиях зашкаливающей наглости украинцев, орудия которых под Угледаром вели огонь, не встречая какого-либо отпора, это не может продолжаться хоть сколько-нибудь длительный срок. Действительно надоест.