Текст книги "Несовременная страна. Россия в мире XXI века"

Глава третья
Рыночная не-экономика

Несмотря на то, что в политическом отношении Россия не слишком напоминает развитые страны, экономически она кажется более приспособленной для «встраивания» в современный мир. Ее хозяйственная система давно избавилась от замкнутости; в стране существует частное предпринимательство и разрешена деятельность иностранных компаний; курс национальной валюты устанавливается на основе спроса и предложения; декларирована неприкосновенность частной собственности. Конечно, существующая модель несовершенна: в этом контексте обычно указывают на сырьевую ориентированность, масштабное участие государства в экономике, распространенность коррупции и местничества – но в то же время сторонники тезиса о «современности» России акцентируют внимание прежде всего на ее хозяйственных достижениях («хотя российская трансформация была во многих смыслах болезненной, а политическая система государства далека от совершенства, страна демонстрирует впечатляющий экономический и социальный прогресс (курсив мой. – В. И.)»[174]174
  Shleifer, Andrei. A Normal Country. Russia After Communism, Cambridge (Ma.), London: Harvard Univ. Press, 2005, р. 157.


[Закрыть] – потому убеждены, что ее дальнейшее естественное развитие обеспечит в конечном счете политическую и идеологическую модернизацию общества. Я убежден, что этого не случится, и в ближайших двух главах попытаюсь обосновать этот тезис.

«Печать» ресурсного хозяйства

Когда современные исследователи говорят о «ресурсном хозяйстве», они прежде всего имеют в виду то гипертрофированное значение, которым в ряде стран обладает добыча полезных ископаемых. Это действительно весьма необычный источник богатства, существенно меняющий ориентиры и направления развития многих народов. Во-первых, наличие данных ресурсов не является следствием специфических усилий человека, а выглядит скорее «подарком свыше», причем о его «справедливости» говорить не приходится. Во-вторых, цены на подавляющее большинство сырьевых товаров обычно заметно выше издержек их производства и при этом на долгих исторических интервалах они растут быстрее, чем на большинство массовых товаров. В-третьих, значительные объемы ресурсов существенно искажают основные пропорции воспроизводства в добывающих странах, заставляя особенным образом оценивать как издержки, так и капитальные активы. Стоит, однако, отметить, что само по себе ресурсное хозяйство в обычно вкладываемом в это понятие смысле – достаточно недавний феномен. В прежние столетия в мире не было стран, которые бы критически зависели в своем развитии от природных богатств, не подвергавшихся никакой существенной обработке (колониям, которые зачастую выступали поставщиками экзотических товаров, эти ресурсы не приносили благоденствия – скорее наоборот). Конечно, государства всегда пользовались возможностями специализации, в том числе и такой, которая обусловливалась естественными особенностями страны (как, например, Китай, столетиями экспортировавший шелк, фарфор или чай), – однако в большинстве случаев речь шла не о сырье в «чистом» виде, а о товарах, требовавших для своего изготовления большого труда. При этом следует иметь в виду, что внешняя торговля вплоть до середины XIX века не определяла облик большинства экономик: отношение внешнеторгового оборота к ВВП в Европе к 1870 году составляло около 30 %, и менее 10 %, если исключить торговлю между самими европейскими странами[175]175
  См.: Daudin, Guillaume, Morys, Matthias and O’Rourke, Kevin. ‘Globalization, 1870–1914’ in: Broadberry, Stephen and O’Rourke, Kevin (eds.) The Cambridge Economic History of Modern Europe, vol. 2: 1870 to The Present, Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2010, р. 8, table 1–2.


[Закрыть]; ресурсы же даже и после этого составляли небольшую долю внешнеторгового оборота развитых стран (если не считать продукцию аграрного сектора). Наконец, стоит повторить еще раз, ресурсная специализация была уделом практически исключительно колоний или зависимых территорий – и потому приносила последним не столько доход, сколько излишнее внимание со стороны европейских держав, а с ним насилие и лишения.

«Ресурсные (или сырьевые) экономики» – это, как ни странно, явление ХХ века. Только сочетание формального политического равноправия всех стран, признанного после деколонизации, их растущего экономического неравенства, ставшего следствием постиндустриальной революции, и стремительного удешевления услуг транспорта сделало возможным появление сырьевых экономик в их нынешнем виде. Вплоть до середины 1960-х годов мир не видел таких государств, как, например, Венесуэла, у которой нефть обеспечивает 98,6 % экспорта, а стоимость поставок нефти за рубеж равняется 10,5 % номинального ВВП; Ямайка, где такую же роль играют бокситы (65 % экспорта, соответствующие 8,4 % ВВП), или Намибия с ее алмазами и золотом (49 % экспорта и 7,6 % ВВП)[176]176
  Венесуэла, экспорт и доля нефти см.: www.worldtopexports.com/venezuelas-top-10-exports/; Ямайка, бокситы см.: www.worldtopexports.com/jamaicas-top-10-exports/; Намибия, алмазы и золото см.: www.worldtopexports.com/namibias-top-10-exports/; сайты посещены 12 мая 2017 г.


[Закрыть]. Чем более интернационализирован тот или иной сырьевой рынок, тем больше стран «подсаживаются» на «иглу» соответствующей товарной зависимости. По состоянию на начало 2010-х годов в мире было 21 государство, в которых больше половины экспорта составляла нефть; 15 зависимых от руд и металлов и 7–8 стран, не мыслящих своего выживания без сельскохозяйственных монокультур (хотя, замечу, уже не осталось государств, в которых один аграрный продукт составлял хотя бы половину экспорта)[177]177
  По нефти см.: https://www.weforum.org/agenda/2016/05/which-economies-are-most-reliant-on-oil/, по минералам см.: https://www.weforum.org/agenda/2016/03/this-map-shows-every-country-s-msjor-export/, по сельскохозяйственным товарам см.: www.fao.org/docrep/005/Y3733E/y3733e0d.htm; сайты посещены 12 мая 2017 г.


[Закрыть]. Однако, повторю, история всех этих зависимостей не превышает 40–70 лет, т. е. двух-трех поколений, – и поэтому они вряд ли могут считаться полностью определяющими судьбы многих народов[178]178
  Здесь следует сделать одно замечание: ресурсная зависимость либо не возникает вовсе, либо преодолевается довольно легко в странах с устоявшейся государственностью – и очень сложно искореняется там, где новая специализация начала формироваться вместе с государственными структурами, становясь элементом новой национальной идентичности (как в большинстве освободившихся от колониальной зависимости стран) (см.: Иноземцев, Владислав. ‘Сырьевой путь – не приговор’ в: Ведомости, 2009, 21 мая, c. А4).


[Закрыть] – тем более что в мире появляется все больше стран, которые за счет использования современных стратегий хозяйственного развития благополучно преодолевают излишнюю зависимость от добывающих отраслей.

Обращаясь теперь к России, можно заметить несколько принципиальных отличий, которые делают российское ресурсное хозяйство уникальным.

С одной стороны, сырьевая специализация России стала складываться очень давно. Изначально находясь на «стыке» Европы и Византии, Запада и Востока, Русское государство располагалось между двумя наиболее передовыми экономиками раннего Средневековья и не могло конкурировать ни с одной из них. В основном Русь была известна как территория, богатая мехами, кожами, пенькой, воском, дегтем и медом, – но ни в одном из ее описаний не говорится о развитом ремесленном производстве и тем более о закупках здесь иностранными купцами ремесленных изделий[179]179
  См.: Kotilaine, Jarmo. Russia’s Foreign Trade and Economic Expansion in The Seventeenth Century, Boston (Ma.), Leiden: Brill, 2005, рр. 7–8.


[Закрыть]. В период подчинения Руси монголам продажа даже самых простых изделий – в основном, в очередной раз, того, что приносила земля, – стала вынужденной тактикой в условиях, когда завоевателям требовалось платить дань серебром[180]180
  См.: Halperin, Charles. Russia and The Golden Horde: The Mongol Impact on The Medieval Russian History, Bloomington (In.): Indiana Univ. Press, 1985, pp. 83–84.


[Закрыть], а многие талантливые ремесленники вывозились в Орду[181]181
  См.: Полубояринова, Марина. Русские люди в Золотой Орде, Москва: Наука, 1978, c. 34.


[Закрыть]. Экспансия, начатая после свержения монгольского ига, была порождена не столько абстрактным стремлением к расширению и освоению территории, сколько пониманием экономических выгод такого процесса. Новгородские купцы вели торговлю с Сибирью с XII века, достигая по морю и рекам – Северной Двине, Печоре и Оби – «Югорской землицы»[182]182
  Подробнее см.: Naumov, Igor. The History of Siberia, London, New York: Routledge, 2006, pp. 53–54.


[Закрыть] (вероятно, районов современных Ханты-Мансийска и Сургута); более всего их интересовали меха и моржовая кость; со времени покорения Сибири пушнина на несколько столетий стала важнейшим компонентом российского экспорта. В XVI веке на нее приходилось до половины поставок российских товаров за рубеж, в конце XVII века – около трети[183]183
  См.: Fisher, Raymond. The Russian Fur Trade 1550–1700, New York: Millwood, 1974, p. 48.


[Закрыть]; остальными экспортными товарами были лен, воск, мед и зерно (отмечая этот факт, некоторые исследователи даже предлагали ввести термин «животная», или «зоологическая», экономика для обозначения того, что происходило в то время в зауральских краях[184]184
  См.: Щапов, Афанасий. ‘Историко-географическое распределение русского народонаселения’ в: Щапов, Афанасий. Сочинения в 3 тт. Санкт-Петербург: М.В. Пирожков, 1906, т. 2, сс. 280–283.


[Закрыть]). В XVIII веке к пушнине прибавились хлеб, икра, лес и железо, но опять-таки серьезным образом переработанных (ремесленных или промышленных) товаров в российском экспорте практически не отмечалось. При этом сама внешняя торговля имела скромные масштабы, а казна зарабатывала на импортных, а не экспортных, пошлинах.

Ресурсы, разумеется, истощались – что прекрасно видно, в частности, на примере пушных промыслов. Жажда добычи пушнины гнала колонистов все дальше, но с начала XIX столетия отмечалось постоянное снижение числа добываемых шкурок: сообщалось, например, о сокращении поставок горностаевых шкур на ирбитскую ярмарку со 108 тыс. в 1850 году до менее чем 24 тыс. в 1870 году, а соболиных – с 43,6 тыс. до 5,1 тыс.[185]185
  См.: Ядринцев, Николай. Сибирь, как колония в географическом, этнологическом и историческом отношениях, 2-е изд., Санкт-Петербург: Издательство И. М. Сибирякова, 1892, c. 335.


[Закрыть] Подобные особенности российской экономики сформировали непреодолимое представление о тождестве территории и благосостояния; расширение пределов государства рассматривалось как основание для увеличения извлекаемых рент. Характерно, что даже М. Ломоносов, мечтавший о том, как будет «собственных Платонов и быстрых разумов Невтонов российская земля рождать», тем не менее не считал их таланты основой благосостояния страны, практично констатируя, что «богатство России прирастать будет Сибирью и Северным океаном»[186]186
  См.: Ломоносов, Михаил. Краткое описание разных путешествий по северным морям и показание возможному проходу Северным океаном в Восточную Индию (1763) на сайте https://tyum-pravda.ru/cultura-main/4839-rossijskoe-moguschestvo-prirastat-budet-sibiryu, сайт посещен 6 мая 2017 г.


[Закрыть], в чем оказался прав. К началу ХХ века, когда возникал рынок нефти и Россия стала крупнейшим ее добытчиком[187]187
  См.: Goldman, Marshall. Petrostate. Putin, Power, and The New Russia, Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 2008, p. 21.


[Закрыть], поставки отечественной продукции за рубеж на 95 % состояли из товаров, которые сегодня мы бы отнесли к ресурсным, – хлеба/муки, масла, скота, леса, нефти, руды, каменного угля, металлов, цемента и т. д.; в категорию «фабрично-заводских изделий» попадало лишь 4,7 % экспортных поставок[188]188
  Агрегированные данные за 1899–1903 гг. (см.: Обзор внешней торговли России по Европейским и Азиатским границам за 1914 г. Петроград, 1915, с. 111).


[Закрыть]. Значимость территории оценивалась практически исключительно с точки зрения приносимой ренты: бесполезность в этом отношении Аляски стала основной причиной ее продажи в 1867 году Россия, таким образом, не неожиданно превратилась в сырьевую державу (как Иран или Венесуэла), а сформировалась как таковая за несколько столетий.

С другой стороны, серьезной особенностью России стало не то, что она эксплуатировала свои колонии, а то, какую роль эта эксплуатация играла в жизни страны в целом. Само по себе масштабное использование природных богатств завоеванных территорий было привычно европейцам: можно вспомнить о целом классе «колониальных» товаров – от специй до хлопка, от дорогих пород дерева до каучука, от сахара до кофе, – которые десятилетиями во все возрастающем количестве поступали в Европу с покоренной ею глобальной периферии. Однако российский случай отличался от европейских по целому ряду параметров.

Во-первых, продукция, поставлявшаяся из европейских колоний в метрополии, практически никогда не выступала значимым предметом реэкспорта (исключением можно назвать только привезенное испанцами золото, которое быстро попало в другие страны Европы, что привело в итоге к знаменитой «революции цен»). В большинстве же случаев колониальные товары использовались прежде всего в тех странах, куда они доставлялись (практически каждая европейская держава того времени имела свою компанию, которая располагала монопольным правом на торговлю с периферией или отдельными ее частями); даже продажи в другие европейские страны специй, которые в ранний период торговли с Ост-Индией вывозились голландцами в казавшихся огромными масштабах, составляли не более 20 % голландского экспорта, в основном представленного тканями, рыбой, сахаром, перерабатывавшимся тогда в стране, а также мануфактурными изделиями[189]189
  См.: DeVries, Jan and van der Voude, Ad. The First Modern Economy: Success, Failure, and Perseverance of The Dutch Economy, 1500–1815, Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1997, рр. 113–115.


[Закрыть]. Обычно сырье ввозилось для переработки – как, например, хлопок и шерсть в Англию начала XIX века[190]190
  Пoдробнее см.: Harley, C. Knick and McCloskey, Donald. ‘Foreign Trade: Competition and Expanding International Economy’ in: Floud, Roderick and McCloskey, Donald (eds.) The Economic History of Britain since 1700, Vol. 2, Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1981, рр. 51–56.


[Закрыть], а не для перепродажи. А уж по мере того, как и в остальных европейских странах началось бурное индустриальное развитие, стало ясно, что крупным экспортером сырьевых товаров остается на континенте только Россия – и это положение лишь укреплялось на протяжении всей последующей истории.

Во-вторых, специфическое расположение страны, которого мы уже коснулись в первой главе, порождало особенное понимание ее роли. Сколь бы много «колониальных» товаров ни завозили европейцы из завоеванных ими территорий и даже сколь бы активно они ни торговали ими, сырье всегда сохраняло именно колониальный статус. В России же, где «зоологическая», или «сырьевая», колония являлась составной частью государства, сырьевая специализация совершенно естественным образом воспринималась не как региональная, а как общестрановая, и поставщиком ресурсов считались не отдельные территории, а страна в целом. Наверное, не было бы ничего страшного, если бы Сибирь рассматривалась как источник пушнины в том же контексте, как Ост-Индия была источником пряностей, а Россия выступала бы перепродавцом первой приблизительно таким же образом, как Голландия – вторых; но ситуация полностью менялась от того, что Москва выступала в этой торговле не посредником, а основным субъектом. Власти в России намного больше зависели от сырьевых ресурсов своей колонии, чем в любой другой из европейских стран, – и так Россия начала восприниматься именно как ресурсная экономика.

В-третьих, осознанно или нет, но сырьевая специализация стала накладывать отпечаток на пространственное и политическое развитие страны. По мере того как наиболее значимым сырьем становились металлы, уголь и лес, требовавшие промышленной разработки в большей степени, чем добыча зверя или поиски золота, освоение территории стало принимать все более жестокий характер. Колониальные зауральские земли начали заселяться не столько теми, кто желал большей свободы, как это было в XVI–XVII веках, а подневольными людьми – ссыльными и каторжанами. Процесс достиг своего максимума к середине ХХ столетия, когда число заключенных и ссыльных в Сибири, на Крайнем Севере и Дальнем Востоке приблизилось к 3 млн человек, или пятой части населения этих краев[191]191
  См.: Земсков, Виктор. Спецпоселенцы в СССР 1930–1960, Москва: Наука, 2003, сс. 111–114.


[Закрыть] (при этом практически все они работали на производствах, так или иначе связанных с добычей сырья). Основные транспортные пути также решали задачи доступа к основным ресурсным базам или их обороны – тот же Транссиб связал центр страны не столько с тихоокеанским побережьем, с которого могли поставляться импортные грузы (торговля с Востоком была в те годы минимальной), сколько с основными районами разработки полезных ископаемых начала ХХ века и главными военными базами на Дальнем Востоке. Это состояние сохраняется вплоть до наших дней: на уголь, нефть, руду, удобрения, лес, а также металлургическую продукцию низких уровней передела приходится более ¾ грузов, перевозимых сегодня по российским железным дорогам[192]192
  См.: www.gks.ru/wps/wcm/connect/rosstat_main/ rosstat/ru/statistics/enterprise/transport/, сайт посещен 13 мая 2017 г.


[Закрыть]. Наконец, стоит отметить, что глобальная конъюнктура всегда была крайне благоприятна для России, которая реагировала на любые изменения потребностей развитых стран и поставляла (в основном в Европу) всё новые и новые товары – вместо пушнины лес, затем металлы, потом нефть и газ, и всякий раз ресурсная специализация воспроизводилась на более высоком уровне, сопровождаясь при этом последовательным снижением степени обработки экспортируемых товаров.

Важнейшим изменением, происшедшим за последние 300 лет, стало, я бы сказал, полное преодоление каких-либо «комплексов», связанных с такой ролью страны в мировой экономике. Даже во времена Петра I казалось, что великая страна не может быть поставщиком пеньки и леса – отсюда в значительной мере и происходит идея первой петровской модернизации; в то же время в XIX веке отношение к России как к европейской житнице и источнику зерна, льна и леса считалось нормальным[193]193
  См.: Фонвизин, Денис. ‘Письма из третьего заграничного путешествия’ в: Фонвизин, Денис. Собрание сочинений в 2 т. Москва, Ленинград: Государственное издательство художественной литературы, 1966, т. 2, сс. 528–530.


[Закрыть], а в последние годы в России в политических и экспертных кругах стало не только прилично, но и престижно рассуждать о ней как об «энергетической сверхдержаве»[194]194
  См.: выступление замглавы администрации президента России В. Суркова перед слушателями Центра партийной учебы и подготовки кадров партии «Единая Россия» 7 февраля 2006 г. (www.politnauka.org/library/public/surkov.php, сайт посещен 6 мая 2017 г.).


[Закрыть], порой даже отмечая, что это не Россия является «сырьевым придатком Европы», а скорее весь совокупный Запад выглядит «технологическим придатком» самой России[195]195
  См.: Третьяков, Виталий. ‘Два Евросоюза – одна (и единая) Европа’ в: Политический класс, 2009, № 4(52), тезис 26.


[Закрыть]. За этим неординарным подходом скрываются, на мой взгляд, два обстоятельства.

Прежде всего следует отметить, что Россия действительно является сокровищницей, содержащей в своих недрах огромные богатства. На нашу страну приходится, согласно международно признанным оценкам, около трети подтвержденных мировых запасов никеля, природного газа и калийных солей, до 30 % – золота и алмазов, 25 % – железа, кобальта и никеля, до 15 % – цинка, по 11–12 % – нефти и угля, не менее 10 % свинца, цинка, серебра и меди[196]196
  Согласно «Википедии»: https://ru.wikipedia.org/wiki/Полезные_ископаемые_России, сайт посещен 13 марта 2017 г.


[Закрыть]. Почти 20 % всех лесов на планете находятся в пределах Российской Федерации, здесь также сосредоточено более 20 % глобальных запасов пресной воды, значительная часть которой отличается исключительным качеством[197]197
  См. по лесным площадям: https://ria.ru/society/20150907/1234780348.html; по запасам пресной воды: www.wikiznanie.ru/wikipedia/index.php/Природные_ресурсы_России; сайты посещeны 6 мая 2017 г.


[Закрыть]. По показателям обеспеченности основными видами ресурсов Россия с учетом численности населения в разы (а в ряде случаев даже в десятки раз) превосходит среднемировые значения. Поэтому запасы сырья кажутся поистине безграничными, а любые стратегии развития, основанные не на их использовании, а на ускоренной индустриализации или построении «экономики знаний», представляются в лучшем случае не слишком рациональными.

Кроме того, нельзя не признать, что эксплуатация природных богатств в российских условиях является одним из наименее затратных видов деятельности и таким образом открывает потенциально самый простой путь к повышению благосостояния народа и обогащению страны. Сегодня, согласно официальным отчетам крупных российских компаний, себестоимость добычи полезных ископаемых остается исключительно низкой и позволяет извлекать громадные прибыли: так, «Роснефть» определяет сегодня среднюю себестоимость добычи на своих месторождениях в $2,6/бар., что почти в 30 раз ниже текущих мировых цен на нефть; «Газпром» говорит об издержках в размере $13/тыс. куб. м, что ниже текущих цен поставок газа в дальнее зарубежье в 12,5–14 раз; «Норильский никель» сообщает, что все производство никеля по сути не стоит компании ничего, так как совокупные издержки полностью покрываются реализацией меди и металлов платиновой группы, выступающих побочным результатом основной добычи[198]198
  См. по «Роснефти»: Стабильность, технологии, развитие: годовой отчет ОАО НК «Роснефть» за 2015 год, с. 13; по «Газпрому»: Многополярная энергия: годовой отчет ПАО «Газпром» за 2015 год, с. 51; по «Норильскому никелю» см.: Петлевой, Виталий. ‘У ‘Норникеля’ бесплатный никель’ в: Ведомости, 2017, 23 января, с. А4.


[Закрыть]. Именно поэтому после распада СССР сырьевой сектор прочно закрепился в качестве лидирующего в российской экономике: он давал стране и бюджету наибольшую отдачу, а ресурсные товары (вследствие давно устаревших технологий в промышленности) оказывались практически единственной российской продукцией, которая имела устойчивый спрос за рубежом, что было критически важно.

В результате легко увидеть, что на протяжении последних 200 лет в российском/советском экспорте доля сырьевых и сельскохозяйственных товаров устойчиво составляла более 50 %, в некоторые периоды приближаясь к 80 % (по итогам 2016 года, после значительного падения цен на нефть и газ, доля нефти, нефтепродуктов, природного газа, угля, черных и цветных металлов, леса и минеральных удобрений в российском экспорте составила 69,4 %[199]199
  Рассчитано по данным Федеральной таможенной службы Российской Федерации (см.: www.customs.ru, сайт посещен 6 мая 2017 г.).


[Закрыть]); при этом устойчивой тенденцией был рост собственно сырьевого компонента, постепенно вытеснявшего аграрный, который оставался значительным до середины ХХ века. Исключение из правила – крайне непродолжительный период 1950-х и первой половины 1960-х годов, который был обусловлен прежде всего существенным изменением приоритетных направлений советского экспорта вследствие появления стран-сателлитов в Европе и становления новых независимых государств на глобальной периферии: и те и другие стали крупными потребителями промышленной продукции, что позволило формально довести долю машин, оборудования (и вооружений) в экспорте до рекордных 21,5 % в 1970 году. Однако по мере того, как СССР стал уступать Западу в индустриальном соревновании, и в связи с открытием и последующим развитием нефтеносных и газоносных полей Западной Сибири тренды сменились на противоположные, и уже к 1980 году страна вернулась к своему обычному состоянию: на машины и оборудование приходилось уже 15,8 % экспорта, а на энергоносители – 46,9 %[200]200
  См.: Народное хозяйство СССР за 70 лет: Юбилейный статистический ежегодник, Москва: Финансы и статистика, 1987, с. 647.


[Закрыть].

Следует подчеркнуть, что многовековое превращение России в сырьевую экономику происходило параллельно с развитием отечественной государственности и обусловливало ее специфику по крайней мере в двух аспектах.

С одной стороны, сырьевая экономика идеально сочетается с патерналистским характером власти, так как позволяет извлекать значительные доходы силами непропорционально малой (и даже постоянно сокращающейся) доли населения. Сегодня, по официальным данным Росстата, в нефтегазовой отрасли, которая обеспечивает 53,5 % экспорта страны и не менее 45 % доходов федерального бюджета, занято всего 1,1 % трудоспособного населения страны, или 0,8 % взрослых россиян[201]201
  Рассчитано: экспорт – по данным Федеральной таможенной службы Российской Федерации (см.: www.customs.ru, сайт посещен 6 мая 2017 г.); занятость – по: Труд и занятость в России 2015, Москва: Росстат, 2015, сс. 109, 116.


[Закрыть]. Учитывая, что стоимость вывозимых из страны нефти, нефтепродуктов и газа составила по итогам 2016 года 12,2 % ВВП Российской Федерации, исчисленного по рыночному обменному курсу[202]202
  См.: Объем экспорта – по данным Федеральной таможенной службы Российской Федерации (см.: www.customs.ru), ВВП поданным Росстата (www.gks.ru), cредневзвешенный курс доллара по https://www.audit-it.ru/currency/sr_vz.php; сайты посещeны 6 мая 2017 г.


[Закрыть], можно утверждать, что сырьевой комплекс действительно кормит страну, а доходы большинства граждан непосредственно происходят из природной ренты, которая присваивается государством. В такой ситуации право «государства» на такое управление населением, какое власть сочтет нужным, вызывает мало сомнения, так как граждане выглядят сообществом иждивенцев, а не создателями общественного богатства и потому имеют куда меньше оснований претендовать на полноценное демократическое участие в управлении, чем в странах, чья экономика критически зависит от трудовых навыков, интеллекта и творческих способностей большинства жителей.

С другой стороны, ресурсная экономика прекрасно подпитывает такой критически важный для российского национального сознания элемент, как идею пространственной экспансии. Когда люди привыкают к тому, что на экономические проблемы существует только один ответ – расширение пространства, то, во-первых, усиливается приверженность к контролю над новыми территориями и усугубляется ностальгия по потере ранее удерживавшихся и, во-вторых, возникает пренебрежительное отношение к экономической (да и политической) эффективности. Когда Россия, а затем Советский Союз столкнулись с серьезными проблемами в аграрном секторе в начале, а потом в середине ХХ века, то ответы на эти вызовы, несмотря на принципиальные экономические и идеологические отличия правительств, были практически одинаковыми: освоение в первом случае Западной и Южной Сибири (при П. Столыпине), а во втором – Северного Казахстана (при Н. Хрущёве). И оба раза без долгих раздумий экспансию предпочли попыткам повысить эффективность аграрного сектора в центральных областях России. Когда в ресурсной экономике требуется еще больше ресурсов, никто даже не пытается задуматься об их сбережении (Россия сегодня, например, могла бы увеличить экспорт природного газа вдвое, если бы энергоемкость ее собственной экономики равнялась хотя бы показателям Польши) или разработке альтернативных продуктов и технологий, которые сделают тот или иной вид сырья ненужным, – сразу же возникает стремление к экспансии в направлении неприспособленных для жизни, но богатых сырьем территорий: как в 1960-е, так и в 2000-е годы, по мере того как государство ощущало свое могущество, основной целью становились «северá»[203]203
  См.: правительственные программы о социально-экономическом развитии Дальнего Востока и Байкальского региона (www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_162190/ 86845093dac84d677c478ceff53a0bc54d6f7bd8/) и Арктической зоны (https://www.economy.gov.ru/minec/about/structure/depOsobEcZone/201412263), обе – 2014 г.; сайты посещeны 6 мая 2017 г.


[Закрыть]. Повторю еще раз: на долгом историческом горизонте сырьевая экономика не может не породить склонного к экспансии общества.

Сырьевая экономика, таким образом, прекрасно показывает всю степень несовременности России, которая, как хорошо видно, очень недалеко ушла от состояния, в котором пребывала в XVII–XVIII веках. В то время как большинство европейских стран не только не «подсели» на «наркотик» дешевых колониальных товаров, но, напротив, резко сократили долю торговли с самыми бедными странами и добились крайне высокой эффективности использования энергоносителей и сырья (в 2016–2017 годах на долю всех видов сырья и топливно-энергетических товаров приходится лишь 14,3 % совокупного импорта ЕС и 22,3 % импорта США[204]204
  См.: ЕС за 2016 г.: https://ec.europa.eu/eurostat/statistics-explained/index.php/internationak_trade_in_goods; США, март 2017 г.: https://www.census.gov/foreign-trade/Press-Release/current_press_release/ft900.pdf; сайты посещeны 6 мая 2017 г.


[Закрыть]), Россия на самых разных этапах развития откатывалась назад и возвращалась к сырьевой ориентации каждый раз, когда сталкивалась с существенными сложностями в развитии. Такой поворот всегда оказывался спасительным – но при этом, обеспечивая решение сиюминутных проблем, он ни разу не выводил (и не мог вывести) страну на путь устойчивого развития. Более того; всякий раз, когда Россия возвращалась на новом витке своей истории к сырьевой специализации, возрождалось и традиционное авторитарное государство (характерно, что даже в Советском Союзе «оттепель» пришлась именно на период относительно «модернизированной» экономики и закончилась на фоне стремительного развития нефтегазового комплекса), спекулировавшее на способности умело перераспределять рентные доходы. Поэтому верить часто слышащимся риторическим заявлениям о «необходимости слезть с сырьевой иглы» совершенно бессмысленно: для российской власти это приблизительно то же, что для тяжелобольного отключить аппарат искусственного дыхания или гемодиализа. Сырьевое хозяйство, авторитарная власть и зацикленность на территориальной экспансии – взаимосвязанные факторы, делающие Россию неизбывно несовременной страной. Каждый элемент данной триады обусловливает приверженность двум другим, и выхода из нынешней ситуации не просматривается.

Между тем, чтобы не отходить от линии изложения, нужно обратиться к еще одной черте российской экономики, которая непосредственно обусловлена «ловушкой» ресурсного мышления – исключительной неэффективности отечественного народного хозяйства.