Текст книги "Бесконечная империя: Россия в поисках себя"

Александр Абалов, Владислав Иноземцев
Бесконечная империя: Россия в поисках себя

Главный редактор С. Турко

Руководитель проекта А. Василенко

Корректоры О. Улантикова, Е. Чудинова

Компьютерная верстка К. Свищёв

Художественное оформление и макет Ю. Буга, Д. Изотов

© Александр Абалов, 2021

© Владислав Иноземцев, 2021

© ООО «Альпина Паблишер», 2021

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

⁂

Памяти Збигнева Бжезинского

Предисловие

«Россия – это загадка, завернутая в тайну и помещенная внутрь головоломки»: такова известная фраза У. Черчилля, хотя, конечно, великий британец был далеко не первым, кто усомнился в том, что нашу страну можно «измерить общим аршином». На протяжении сотен лет Русь, Московия, Россия, Советский Союз, а в последние десятилетия и Российская Федерация развивались и развиваются путями столь неисповедимыми, что порой любая их систематизация может показаться бессмысленной. Тем не менее мы попытались рассмотреть прошлое, настоящее и отчасти будущее нашей великой страны под одним определенным углом: с точки зрения эволюции ее имперской сущности, сформировавшейся много веков назад и отнюдь не преодоленной до наших дней. В отличие от многих публицистов и политиков, нередко касающихся этой темы, в нашем отношении к предмету исследования полностью отсутствует эмоциональный момент. Мы не намерены выражать своего отношения к тому, хороша или плоха российская имперскость; можно ли было ее избежать и следовало ли это делать; чего больше принесла такая особенность стране и ее народу – славы или страданий. Наша основная задача состоит в том, чтобы показать, как и почему, под влиянием каких объективных исторических причин и социально-политических процессов Россия стала такой, какой мы ее знаем; акцентировать внимание на ее сходствах с другими великими европейскими империями и ее отличиях от них; проследить особенности ее возвышения и упадка. Мы не считаем имперские качества и характеристики страны ни благом, ни проклятием – для нас они не более чем предмет того исследования, результатами которого мы хотим поделиться с читателями этой книги.

Работа над ней была достаточно долгой, если не сказать – затянутой. Как всегда, масса обстоятельств, иногда реальных, но намного чаще воображаемых, мешала большому делу закончиться в запланированные сроки. Однако стремление прояснить самим себе безумные перипетии российской истории, дать ответы на непроясненные вопросы и увидеть закономерности там, где на первый взгляд нет и не было ничего, кроме хаоса, раз за разом подавляло позывы бросить это безнадежное предприятие.

Как принято в предисловии, мы хотим выразить благодарности тем, без чьего участия и внимания эта книга вряд ли бы увидела свет. Особую роль в ее появлении сыграла Екатерина Кузнецова, которая, будучи ученицей одного из авторов и супругой другого, несет всю полноту ответственности за наш неожиданно сложившийся альянс. Лишь немногим менее значимыми выглядят заслуги Ирины Гусинской и Ирины Шуваловой, замечательных сотрудников издательства «Альпина Паблишер», беспрестанно терроризировавших авторов, которые оттягивали завершение работы над книгой под разнообразными надуманными предлогами. И, конечно, мы не можем не отметить Збигнева Бжезинского, великого политика и интеллектуала, с которым одному из нас довелось вести много дискуссий относительно прошлого и будущего России; его слова и суждения – всегда искренние и глубокие, хотя иногда и излишне категоричные, – стали одним из важнейших стимулов для написания этой книги. К сожалению, доктору Бжезинскому не суждено ее прочесть, но нашей благодарностью служат короткие строки посвящения.

Мы благодарны многим другим людям и организациям, с которыми связаны обсуждения отдельных высказанных в книге мыслей, а также помощь в работе над ней. Хочется отметить нашего давнего друга, великого российского интеллектуала и мецената Дмитрия Зимина за его поддержку этого проекта; выдающегося американского историка и политического мыслителя Эдварда Люттвака за многочисленные обсуждения поднимающихся в книге проблем, а также Джеффа Мэнкофа из Центра стратегических и международных исследований и Уильяма Померанца из Центра Вудро Вильсона за проявленный интерес к теме и организацию ее содержательных обсуждений в Вашингтоне с участием авторов. В 2017–2018 гг. один из нас провел несколько месяцев в Варшаве, в Польском институте перспективных исследований, где впервые были сформулированы некоторые позже развернутые в книге тезисы; этому институту и его директору Пшемыславу Урбанчику мы также выражаем нашу глубокую признательность. В разное время отдельные темы и вопросы, нашедшие в книге свое отражение, обсуждались со многими из тех, кто занимается изучением российского прошлого и настоящего; мы не можем отметить всех, кто этого достоин, но назовем имена Клиффорда Гэдди, Анжелы Стент, Эндрю Качинса, Андерса Ослунда, Ариэля Коэна, Тоби Гати, Марлен Ларуэль, Андреаса Умланда, Александра Янова, Ивана Крастева, Владимира Рыжкова, Александра Лебедева, Александра Морозова, Игоря Эйдмана, Руслана Гринберга, Владимира Гельмана, Елены Немировской, Анатолия Адамишина, Андрея Кортунова, Юрия Сенокосова, Михаила Ходорковского, Александра Эткинда, Валерия Тишкова, Виталия Шклярова, Николая Петрова, Алексея Миллера, Эмиля Паина и Максима Трудолюбова. Мы благодарны Адаму Михнику, Адаму Гарфинклю, Хеннингу Хоффу, Лоранс Вайнбаум, Андрею Литвинову, Сергею Цехмистренко, Станиславу Кучеру, Антону Барбашину и Денису Беликову, в разное время предоставлявшим страницы и сайты своих замечательных изданий для публикации статей и текстов, появлявшихся в ходе работы над книгой. Огромным ударом для нас стала безвременная кончина Сильке Темпель, многолетнего редактора журнала Internationale Politik, которая всегда с большим интересом относилась к нашим исследованиям. Особых слов признательности заслуживают уважаемые коллеги, оказавшие деятельную помощь в поиске и подборе важных источников и литературы; среди них мы хотели бы особо отметить Виктора Суворова, Александра Щелкина, Павла Суляндзигу, Алексея Собченко и Александра Минжуренко.

И в заключение, разумеется, мы хотим выразить искреннюю благодарность всем тем, кто найдет силы и время для того, чтобы открыть эту книгу и прочитать ее до конца.

Александр Абалов и Владислав Иноземцев

Москва, Вашингтон, март 2020 г.

Введение

22 февраля 2014 г. соединения российской армии, часть из которых уже находилась в Крыму, а часть была переброшена силами транспортной авиации, заблокировали важнейшие объекты этой автономной республики в составе Украины и инициировали процесс ее отторжения от украинского государства. Менее чем через месяц в результате сомнительного по своей легитимности референдума Крым объявил себя независимым и уже на следующий день оказался «принятым» в состав Российской Федерации. Этот стремительный розыгрыш лишил дара речи политиков на всех континентах. Россию обвинили в нарушении международного права, сравнили ее действия с аншлюсом Австрии[1]1
  См., напр.: “Prince Charles Compares Vladimir Putin to Adolf Hitler” на сайте: https://www.telegraph.co.uk/news/uknews/prince-charles/10845309/Prince-Charles-compares-Vladimir-Putin-to-Adolf-Hitler.html (сайт посещен 15 августа 2019 г.).


[Закрыть] и установлением контроля над частью Чехословакии в 1938 г.[2]2
  См.: “Hillary Clinton says Vladimir Putin’s Crimea occupation echoes Hitler” на сайте: https://www.theguardian.com/world/2014/mar/06/hillary-clinton-says-vladimir-putins-crimea-occupation-echoes-hitler; более подробный обзор точек зрения см.: “Russia Revisits Its History to Nail Down Its Future” на сайте: https://www.nytimes.com/2014/05/12/world/europe/russia-revisits-its-history-to-nail-down-its-future.html (сайты посещены 15 августа 2019 г.).


[Закрыть] и другими действиями нацистской Германии в предвоенный период; возродившийся российский «националистический угар» стал предметом бесконечных обсуждений[3]3
  Oбзор дебатов см.: Kolstø, Pål. “Russian Nationalism is Back – But Precisely What Does That Mean” in: Kolstø, Pål and Blakkisrud, Helge. The New Russian Nationalism: Imperialism, Ethnicity and Authoritarianism 2000–2015, Edinburgh: Edinburgh University Press, 2016, рр. 1–17.


[Закрыть].

Но справедливо ли говорить в этом контексте о «национализме»? Хотя В. Путин и аргументировал аннексию Крыма заботой о соотечественниках, хорошо известно, что нынешняя Россия трактует «русский мир» крайне расширительно. Несмотря на то, что в Кремле полагают, будто этот мир сплочен «не только нашим общим культурным, но и исключительно мощным генетическим кодом»[4]4
  Путин В. «Прямая линия с Владимиром Путиным 17 апреля 2014 года» на сайте: http://kremlin.ru/events/president/news/20796 (сайт посещен 15 марта 2018 г.).


[Закрыть], к нему, однако, легко причисляются и «люди, которые [не принадлежат к нему по рождению, но] восприняли культурную и духовную составляющую этого мира как свою собственную»[5]5
  Патриарх Кирилл. «Русский мир – особая цивилизация, которую необходимо сберечь» на сайте: http://www.patriarchia.ru/db/text/3730705.html (сайт посещен 15 марта 2018 г.).


[Закрыть]. Захватывая территории, Москва действует не как традиционное европейское национальное государство, движимое четким стратегическим расчетом; она поступает как империя, для которой приращение новыми провинциями и зависимыми территориями является естественной формой существования. Риторика российских властей по поводу аннексии Крыма, реакция россиян на это событие и его влияние на международный порядок более всего схожи с речами вождей, реакцией итальянской публики и ударом по международным институтам в ходе итало-абиссинской войны 1935–1936 гг., которая (в отличие от крымской авантюры) открыто называлась шагом на пути чуть ли не к ренессансу новой Римской империи[6]6
  См. апелляцию к истории, национальному чувству, былым жертвам, etc. в речи В. Путина от 18 марта 2014 г. (см. http://kremlin.ru/events/president/news/20603) и Б. Муссолини от 2 октября 1935 г. (см.: https://www.historycentral.com/HistoricalDocuments/Mussolini'sSpeech.html); об эффекте аннексии Крыма см.: Buras, Peter, Dworkin, Anthony, et al. “Then Global Consequences of the Ukraine Crisis” на сайте: https://www.ecfr.eu/article/commentary_ten_global_consequences_of_ukraine272 (cайты посещены 17 августа 2019 г.); про последствия войны в Эфиопии для системы международных отношений 1930-х гг. см.: Strang, Bruce (ed.) Collision of Empires: Italy’s Invasion of Ethiopia and Its International Impact, Farnham: Ashgate Publishers, 2013.


[Закрыть].

Кроме того, аннексия Крыма стала возможной не только благодаря хорошей организации, проявленной российскими военными, и не только благодаря параличу правительства в Киеве, вызванному «Революцией достоинства»; она стала возможной ввиду как задолго до 2014 г. начатой подготовки российского общественного мнения к желательности возвращения «несправедливо утраченных» территорий[7]7
  См., напр.: «Потомки не простят» на сайте: https://rg.ru/2008/07/25/luzhkov.html; «Затулин жалуется, что ему не дали пообщаться с прессой в аэропорту» на сайте: https://ria.ru/20090609/173832923.html, или «Лужков призвал разорвать “большой договор” с Украиной» на сайте: https://www.pravda.ru/news/world/270795-ukraine/ (cайты посещены 17 августа 2019 г.).


[Закрыть], так и формирования восприятия русского народа как «одного из самых больших, если не сказать самого большого, разделенных народов в мире»[8]8
  Путин В. «Обращение Президента Российской Федерации 18 марта 2014 года» на сайте: http://kremlin.ru/events/president/news/20603 (сайт посещен 18 августа 2019 г.).


[Закрыть], а также нагнетания общей ностальгии по Советскому Союзу, которая была превращена властями в чуть ли не новую российскую идеологию. В последовавшие годы Кремль, похоже, превратился в своеобразный «институт истории», производящий «правильные» исторические смыслы прежде всего с целью оправдать любые империалистические поползновения бывших российских правителей – будь то Иван Грозный[9]9
  См.: Анисимов Е. Позор и несчастье России // Московский комсомолец. 2016. 17 октября. С. 4.


[Закрыть] или И. Сталин[10]10
  См. ремарки В. Путина относительно роли политики СССР в период начала Второй мировой войны в ходе саммита лидеров стран СНГ («Неформальный саммит СНГ 20 декабря 2019 года») на сайте: http://kremlin.ru/events/president/news/62376 (сайт посещен 4 марта 2020 г.).


[Закрыть]. Стремление отождествляться с великой державой, чуть ли не вершившей судьбы мира, проявилось даже при попытке переписать российскую Конституцию, в обновленном тексте которой нашлось место утверждению правопреемства Российской Федерации по отношению к Советскому Союзу[11]11
  Данный момент теперь закреплен в п. 1 ст. 67: «Российская Федерация является правопреемником Союза ССР на своей территории, а также правопреемником (правопродолжателем) Союза ССР в отношении членства в международных организациях, их органах, участия в международных договорах, а также в отношении предусмотренных международными договорами обязательств и активов Союза ССР за пределами территории Российской Федерации» (цит. по: «Новый текст Конституции с поправками 2020» на сайте: http://duma.gov.ru/news/48953/, сайт посещен 4 августа 2020 г.).


[Закрыть]. Между тем Советский Союз трактовался как «многонациональная дружная семья» лишь самими советскими авторами, в то время как в остальном мире его вполне открыто и без обиняков именовали империей не только ради красного словца[12]12
  Так, в знаменитой речи на 41-м конвенте Национальной ассоциации евангелистов 8 марта 1983 г. президент Р. Рейган призвал «not to ignore the facts of history and the aggressive impulses of the evil empire» (цит. по: http://voicesofdemocracy.umd.edu/reagan-evil-empire-speech-text/, сайт посещен 2 августа 2018 г.), настаивая на разговоре с Советским Союзом с позиций силы.


[Закрыть], но и в серьезных научных обсуждениях[13]13
  Применительно к рaннему Советскому Союзу см.: Suny, Ronald. “The Empire Strikes Out: Imperial Russia, ‘National’ Identity, and Theories of Empire” in: Suny, Ronald and Martin, Terry (eds.) A State of Nations. Empire and Nation-Making in the Age of Lenin and Stalin, Oxford, Oxford University Press, 2001, p. 31; применительно к отношениям центра и периферии см.: (Conquest, Robert. “Editor’s Foreword” in: Conquest, Robert (ed.) The Last Empire. Nationality and the Soviet Future, Stanford (Ca.): Hoover Institution Press, 1986, p. X), в более общем контексте: Suny, Ronald. “Reading Russia and the Soviet Union in the 20^th Century: How the ‘West’ Wrote the History of the USSR” in: Suny, Ronald (ed.) The Cambridge History of Russia, Cambridge, Cambridge University Press, 2006, vol. 3, pp. 55–56 и Хоскинг Дж. Правители и жертвы. Русские в Советском Союзе. – М.: Новое литературное обозрение, 2012. С. 16.


[Закрыть]. Э. Тодд прямо писал о «советском империализме» еще в середине 1970-х, утверждая, в частности, что «покоренные неславянские народы несомненно являются источником самого мощного идеологического вызова коммунизму, противники которого могут рассчитывать на национальные чувства окраинных народов»[14]14
  Todd, Emmanuel. La chute finale. Essai sur la décomposition de la sphère soviétique, Paris: Robert Laffont, 1990, p. 262.


[Закрыть]. Кризис и ликвидация СССР в 1988–1991 гг. описывались в категориях имперского упадка и распада, главной причиной которого выступала «лоскутная» национальная структура советского общества, ставшая результатом имперской экспансии[15]15
  См.: Nahaylo, Bohdan and Swoboda, Victor. Soviet Disunion: A History of the Nationalities Problem in the USSR, New York: Free Press, 1990, р. 16–17.


[Закрыть]. Напомним, что Э. Каррер д’Анкосс еще в конце 1970-х называла Советский Союз империей с национальными республиками в качестве доминионов[16]16
  См.: Carrère d’Encausse, Hélène. Decline of an Empire: The Soviet Socialist Republics in Revolt, New York: Newsweek Books, 1979, р. 77–78.


[Закрыть], а некоторые авторы объявили крах СССР очевидным проявлением деколонизации почти сразу после того, как красное знамя было спущено над Кремлем[17]17
  См.: Buttino, Marco (ed.) In a Collapsing Empire: Underdevelopment, Ethnic Conflicts, and Nationalism in the Soviet Union, Milano: Feltrinelli, 1993.


[Закрыть]. Более того, многие свидетели и исследователи упадка и разрушения Советского Союза и формирования на его территории новых независимых государств однозначно характеризовали СССР как «последнюю империю», понимая под этим то, что его «распад был явлением, аналогичным произошедшему в ХХ веке распаду Австро-Венгерской, Османской, Британской, Французской и Португальской империй [и потому] что он был последним государством, сохранявшим наследие “классических” империй нового времени»[18]18
  Plokhy, Serhii. The Last Empire: The Final Days of the Soviet Union, New York: Basic Books, 2014, p. 7.


[Закрыть].

Оценка Советского Союза как империи – и тут не принципиально, какой она была по счету с начала или с конца – интересна прежде всего потому, что СССР как минимум по двум причинам не вполне подходил под такое определение, действуя совсем не так, как это пристало империям. С одной стороны, эта страна появилась на свет во многом потому, что ее отцы-основатели успешно соединили коммунистическую идеологию с чаяниями народов, составлявших периферию прежней Российской империи, которую, по словам В. Ленина, «справедливо называют “тюрьмой народов”»[19]19
  Cм., напр.: Ленин В. О национальной гордости великороссов в: Ленин В. Полное собрание сочинений. Т. 26. С. 107 (к перемене позиции большевиков по этому вопросу мы еще вернемся).


[Закрыть] и которую Советская Россия объявила упраздненной[20]20
  Указывающими на это актами можно считать Декларацию прав народов России от 2 (15) ноября 1917 г., Обращение к трудящимся мусульманам России и Востока от 20 ноября (3 декабря) 1917 г. и Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа от 3 (16) января 1918 г. (см.: Декреты Советской власти. – М.: Госполитиздат, 1957. Т. 1, с. 39–41, 113–115, 321–324).


[Закрыть]. С другой стороны, на протяжении практически всей своей истории СССР последовательно поддерживал любые проявления антиколониальных движений на мировой периферии, выступая самым верным апологетом «национально-освободительной борьбы», под какими бы лозунгами она ни велась и к сколь бы печальным результатам ни приводила; здесь позиции советских руководителей, представлявших жесткий авторитарный режим, оказывались исключительно похожи на позиции американских властей, также не всплакнувших по европейским колониальным империям[21]21
  См., напр.: Lloyd, Trevor. Empire. The History of the British Empire, London, New York: Hambledon and London, 2001, рр. 167–168, 182–183.


[Закрыть]. С позиций нашего времени, однако, становится возможным предположить, что имперские устремления и идеологемы, возрождающиеся в современной России, прямо восходят не столько к давним российским, сколько к постоянно воскрешаемым в памяти советским паттернам, – и поэтому ретроспективный взгляд позволяет усомниться в том, насколько советский строй был несопоставим с имперскими представлениями о мироустройстве.

Проблема политической природы и характера СССР крайне важна, на наш взгляд, прежде всего потому, что она позволяет поставить вопрос, значение которого сложно переоценить, – вопрос о том, существовала ли Россия на протяжении сколь-либо длительного промежутка времени (несколько месяцев в 1917 г. не в счет) не как империя или же она всегда была именно таковой. Если исходить из того, что Российская империя как политический и социальный институт действительно была разрушена в ходе революционных потрясений, и считать Советский Союз добровольно созданной конфедерацией независимых государств, сохранявших право свободного выхода из ее состава[22]22
  Это право было предоставлено союзным республикам согласно ст. 17 Конституции СССР 1936 г. и подтверждено ст. 72 Конституции СССР 1977 г.


[Закрыть], то следует признать, что имперская форма существования была характерна для России на протяжении менее чем двухсот лет, являясь, таким образом, эпизодом в ее тысячелетней истории. А если исходить из того, что большевики в 1920-е гг. занимались не чем иным, как восстановлением разрушившейся было империи под новой «вывеской», de facto продлив ее существование почти на три четверти века, окажется, что российская имперская структура необычно подвижна, – и в этом случае можно не принимать во внимание наличие или отсутствие термина «империя» в формальном названии государства и начинать искать ее истоки задолго до 22 октября 1721 г.

Важнейшим инструментом, позволяющим дать ответ на поставленный вопрос, является оценка существующих на сегодняшний день в литературе определений империи, так как только их анализ и выведение своего рода «консенсусного» определения может позволить выяснить глубину имперской природы российского государства и понять, к какому историческому периоду следует отнести формирование реальных оснований имперских структур в российской политике.

Начнем с того, что понятие «империя» в его современной трактовке является сугубо европейским продуктом. Этимологически оно несомненно происходит от латинского imperium (власть, господство), которым в Риме обозначали всю совокупность власти, принадлежавшей римскому народу. Выбираемым или назначаемым магистратам в зависимости от их ранга народ вручал «большую» или «малую» власть – imperium maius или minus (merum); существовало также понятие summum imperiae, обозначавшее диктаторские полномочия[23]23
  Cм.: Richardson, J. S. “Imperium Romanum: Empire and the Language of Power” in: Armitage, David (ed.) Theories of Empire, 1450–1800, Farnham: Ashgate Publishers, 1998, pp. 3–5.


[Закрыть]. При этом понятие imperātor, подчеркивавшее не столько власть, сколько господство, традиционно относилось к военачальнику-триумфатору и начало применяться для обозначения титулатуры лишь начиная со второй половины I века[24]24
  Если первоначально, во времена Римской республики, термин imperium oбозначал военную власть и юрисдикцию, то позже он стал обозначать и территорию, на которую распространялась эта власть (см.: Lexikon der Antike, Leipzig: Bibliographishes Institut, 1987, S. 264). Термин imperator со II в. до н. э. использовался как почетный титул для полководцев, одержавших крупные победы. Со времен Октавиана он используется как преномен (Imperator Caesar), что подчеркивало его получение по наследству. Позже, со времен правления Веспасиана (69–79 гг.), термин imperator, обозначавший могущественную власть над обширной территорией в результате триумфальных побед, использовался для обозначения властителя (см.: Hornblower, Simon and Spawforth, Antony (eds.) Oxford Classical Dictionary, Oxford: Oxford University Press, 2012, p. 728).


[Закрыть]. Причина, по какой римское государство того времени стало называться империей, сводится, скорее всего, к тому, что именно в тот период возобладало ощущение идентичности «римского мира» и всей цивилизованной части земли – οι^′κουμε^′νη, или orbis terrarum[25]25
  Подробнее см.: Folz, Robert. The Concept of Empire in Western Europe from the Fifth to the Fourteenth Century, London: Edward Arnold, 1969, p. 4.


[Закрыть]. Imperium в данном контексте воспринимался воплощением высших военных достижений и предполагал абсолютное господство над миром; чуть позже к этому значению прибавилась и духовная компонента, отражавшая принятие империей христианства как единственно верной универсальной религии[26]26
  См. проповедь папы Льва Великого на день святых апостолов Петра и Павла: St. Leo the Great, Sermon 82 на сайте http://www.newadvent.org/fathers/360382.htm (сайт посещен 17 августа 2019 г.).


[Закрыть]. После ослабления и крушения римских порядков в западном Средиземноморье название «Римская империя» (Βασιλει^′α τω^~ν ̔Ρωμαι^′ων) было унаследовано правителями Византии, которые на протяжении долгого времени видели своей миссией восстановление ее в прежних границах[27]27
  К концу правления Юстиниана Византийская империя включала в свой состав (помимо собственно территории Восточной Римской империи) Далмацию, Италию, Северную Африку, часть Испании; по образному замечанию историков, «Средиземное море снова превратилось в Римское озеро» (cм.: История Византии: в 3 томах / Отв. ред. С. Д. Сказкин. – М.: Наука, 1967. Т. 1. С. 323). На Востоке Византия Юстиниана расширяла свое влияние в борьбе с Персией в Аравии, Сирии, Месопотамии (cм.: там же, с. 324–334). Во многом активная «реконкиста» Юстиниана на Западе могла быть связана с представлением «последним римским императором на византийском престоле» своей великой миссии восстановления христианской империи в борьбе с варварскими королями (см.: Острогорский Г. История Византийского государства. – М.: Сибирская Благозвонница, 2011. С. 122).


[Закрыть]. Со своей стороны, наследники варварских королей по мере их укрепления также претендовали на титул, впервые фигурирующий на печатях и в письмах Карла Великого как «Augustus, magnus et pacificus imperator» и «Romanum gubernans Imperium et Rex Francorum et Langobardorum»[28]28
  Cм.: Folz, Robert. The Concept of Empire in Western Europe from the Fifth to the Fourteenth Century, pр. 23–24.


[Закрыть]. Формирование в Западной Европе Священной Римской империи, в некоторые периоды своей истории объединявшей до половины территории континента, остававшейся во власти христианских монархов[29]29
  В состав империи в Средние века и Новое время входили территории Германии, Северной Италии, Бургундского королевства, Швейцарии, Чехии и Венгрии (см.: Властные институты и должности в Европе в Средние века и раннее Новое время / отв. ред. т. п. Гусарова. – М.: Издательство КДУ, 2011. С. 123; Luscombe, David and Riley-Smith, Jonathan (eds.) The New Cambridge Medieval History, Сambridge: Cambridge University Press, 2004, vol. 4, part 1, pр. 41, 43. К началу XVIII века на землях империи проживало около 28 млн человек (Benecke, Gerhard, Society and Politics in Germany, 1500–1750, Buffalo (NY): University of Toronto Press, 1974, p. 162).


[Закрыть], но по сути своей бывшей не более чем конфедерацией, как и последовавший позже упадок Византии, привели к тому, что на протяжении большей части европейского Средневековья значение титула «император» существенно перевешивало содержание «империи». Его носитель претендовал на особый характер своего статуса среди других властителей – даже несмотря на то, что в Западной Европе императорам приходилось на коленях вымаливать прощениe у пап[30]30
  Cм.: Флекенштейн Й., Бульст-Тиле М. Л. и Йордан К. Священная Римская империя: эпоха становления. – СПб.: Евразия, 2008. С. 261–263.


[Закрыть], а на Востоке довольствоваться клочками земли, именуемыми «империями»[31]31
  Можно вспомнить, например, Трапезундскую империю, размером соотносимую с современной Грузией, не игравшую существенной роли в политической борьбе XIV–XV веков и исчезнувшую под давлением турок-османов в 1461 г., правители которой, происходившие из византийской династии Комнинов, провозгласили себя императорами, подчеркивая преемственность с Византией до IV крестового похода (cм.: История Византии: в 3 томах / Отв. ред. С. Д. Сказкин. – М.: Наука, 1967. Т. 3, с. 48–49).


[Закрыть]. Однако именно историческая преемственность, идущая от римского государства и утверждения абсолютного характера христианской веры, вызвала «прилив интереса» к империи у многих европейских монархов, особенно заметный в начале Нового времени.

В эпоху Нового времени империи оказались de facto широко распространенными политическими образованиями, по мере того как европейцы (как западные, так и восточные) начали предпринимать масштабные колониальные экспедиции. В этом случае соотношение понятий во многом переменилось: теперь внимание обращалось прежде всего на размеры территорий, которые контролировала та или иная метрополия, и на богатства, владение которыми этот контроль обеспечивал, в то время как титул императора не считался чем-то особенно желанным. Властители Испании, Португалии и Нидерландов – стран, покоривших бескрайние земли за пределами Европы в XVI–XVII веках, оставались королями (правда, король Испании Карл V c 1530 г. до своей смерти в 1556-м был императором – но не заморских владений, а все той же Священной Римской империи[32]32
  Подробно см.: Maltby, William. The Reign of Charles V, Houndmills, New York: Palgrave, 2002.


[Закрыть]). Великобритания и Франция также были королевствами (а последняя некоторое время даже республикой), что не мешало им управлять огромными колониальными империями; при этом Наполеон I принял титул императора в 1804 г. ввиду своих масштабных завоеваний в Европе и обретения контроля над Римом[33]33
  Отметим, что при этом император провозглашался «защитником республик» (см.: Merriman, John. A History of Modern Europe From the Renaissance to the Present, New York, London: W. W. Norton & Co., 2010, p. 487). Сама же наполеоновская империя оказалась крайне своеобразным политическим объединением, оказавшим огромное влияние на европейские порядки (cм. подробнее Broers, Michael, Hicks, Peter and Guimerá, Augustín (eds.) Napoleonic Empire and the New European Political Order, London: Palgrave Macmillan, 2012).


[Закрыть], а королева Виктория в 1877 г. стала именоваться императрицей Индии ради соблюдения династических формальностей по отношению к российскому и германскому императорским дворам[34]34
  Подробное oбъяснение причин см.: Rappaport, Helen. Queen Victoria: A Biographical Companion, Santa Barbara (Ca.), Oxford (UK): ABC–CLIO, 2003, р. 133.


[Закрыть]. Сама Россия была официально провозглашена империей еще раньше, идя к этому на протяжении всего времени, истекшего с момента падения Византии. Священная Римская империя распалась и, по сути, трансформировалась в Австро-Венгерскую, а часть Юго-Восточной Европы подпала под власть Османской империи. Наконец, стоит отметить и вовсе курьезные истории, в результате которых империями провозглашались бывшие колонии: в 1822 г. из-за внутрисемейных конфликтов португальских Браганса – Бразилия, а в том же 1822 г. на волне освободительного движения и второй раз как следствие европейского политического влияния в 1864–1867 гг. – Мексика[35]35
  Cм.: Meade, Theresa. A Brief History of Brazil, New York: Checkmark Books, 2004, рр. 74–75; Kirkwood, Burton. The History of Mexico, Westport (Ct.), London: Greenwood Press, 2000, pp. 87, 104–107.


[Закрыть]. Таким образом, остававшийся в большинстве своем монархическим евроцентричный мир к середине XIX века превратился в мир империй, который вот-вот готов был родить новую практику и новый термин – «империализм».

В мире живых и подвижных империй их научное определение не было задачей первоочередной важности; их мало кто стремился четко классифицировать, так как категоризация оставалась довольно сложной, зато имперский характер того или иного общества был заметен невооруженным взглядом, что делало излишне глубокий анализ бессмысленным. Однако именно на основании имперского опыта позапрошлого столетия гораздо позже были предложены все основные определения империи. Их многочисленность и разнообразие вынуждают нас рассмотреть это понятие как бы в трех главных «плоскостях».

Первая касается характера имперской власти. В данном случае исходное понимание imperium было полностью перенесено на воссозданные европейские государственные формы и предполагало наличие жесткой власти, которая сплачивает империю воедино. Так, Дж. Старчи определяет империю как «любую успешную попытку завоевать и подчинить народ с намерением править им неопределенно долго»[36]36
  Starchey, John. The End of Empire, London: Victor Gollanz, 1959, p. 319.


[Закрыть]; один из наиболее известных теоретиков империи М. Дойл говорит об «отношении, формальном или неформальном, в рамках которого одно государство контролирует реальный суверенитет другого политического сообщества; оно может достигаться как силой, так и посредством экономической, социальной или культурной зависимости»[37]37
  Doyle, Michael. Empires, Ithaca (NY), London: Cornell University Press, 1996, p. 45.


[Закрыть], а С. Хоув называет империей государство, которое «является большой, сложносоставной политической единицей, обычно создаваемой завоеваниями, и разделенной на доминирующий центр и подчиненные, иногда весьма территориально далекие, периферии»[38]38
  Howe, Stephen. Empire. A Very Short Introduvtion, Oxford: Oxford University Press, 2002, p. 15.


[Закрыть]. Такой подход четко отделяет «современную» империю от различного рода общностей, существовавших в период европейской феодальной раздробленности, практически исключая любую возможность расширения империи, кроме чисто силовой (например, присоединение территорий в результате династических союзов), а также разделяя империи и квазифедеративные объединения. В рамках такого определения, например, Австро-Венгерская империя выглядит таковой не столько вследствие унии между двумя имперскими метрополиями, а в большей степени как государство, завоевавшее значительные периферийные территории, прилежащие к этим центрам[39]39
  Предшественница Австро-Венгрии – Австрийская империя – превратилась в одну из ведущих держав Европы прежде всего благодаря своей династической политике, хотя и завоевания не были чужды австрийским Габсбургам. В результате многовекового противостояния с Османской империй Австрия приобрела Венгрию, Хорватию, Воеводину, Трансильванию, Буковину и Боснию-Герцеговину, по итогам разделов Польши получила часть Польши и Галицию, а в результате решений Венского конгресса распространила свой контроль и на часть северной Италии (см.: Воцелка К. История Австрии. Культура, общество, политика. – М.: Весь мир, 2007. С. 116–121, 147–156, 193–194, 221–222).


[Закрыть]. В последние десятилетия многие авторы на Западе и в России занимают совершенно противоположные позиции: одни говорят о Соединенных Штатах как о «милостивой империи», чья «великодушная гегемония позитивна для значительной части населения планеты»[40]40
  Kagan, Robert. “Benevolent Empire” на сайте: https://carnegieendowment.org/1998/06/01/benevolent-empire-pub-275 (сайт посещен 1 августа 2018 г.); см. также: Porter, Stephen. Benevolent Empire: U. S. Power, Humanitarianism, and the World’s Dispossessed, Philadelphia (Pa.): University of Pennsylvania Press, 2017, pp. 2–4.


[Закрыть]; другие вспоминают почивший Советский Союз как «империю добра»[41]41
  Cм., напр.: Кремлёв С. СССР – империя добра. – М.: Яуза, 2009.


[Закрыть]. На наш взгляд, не только эти экстремальные представления, но и сами по себе рассуждения об «американской империи»[42]42
  См.: Bacevich, Andrew. American Empire. The Realities and Consequences of U. S. Diplomacy, Cambridge (Ma.), London: Harvard University Press, 2002; Clark, William. Winning Modern Wars. Iraq, Terrorism and the American Empire, New York: Public Affairs, 2003; Ferguson, Niall. Colossus: The Price of America’s Empire, New York: Basic Books, 2004; Garrison, Jim. America as Empire, San Francisco: Berett-Koehler Publishers, Inc., 2004; Johnson, Chalmers. Blowback. The Costs and Consequences of American Empire, New York: Henry Holt & Co., 2000 и т. д. В России эта же идея распространена в сугубо отрицательной коннотации (см.: Дугин А. Геополитика постмодерна. – М.: Амфора, 2007. С. 93–117).


[Закрыть], ставшие чрезвычайно популярными после завершения холодной войны, относятся скорее к публицистике, чем к научным исследованиям, причем сразу по двум причинам: с одной стороны, современный американский «империализм» базируется скорее на экономическом, чем на военном доминировании, и, с другой стороны, Соединенные Штаты совершенно не намерены «править [какими-либо] народами неопределенно долго», если не сказать, что они не намерены править ими вообще (в данном случае нам остается лишь подчеркнуть различия между империей и гегемонией[43]43
  Под последней понимается возможность некоего государства навязывать систему отношений между государствами, но не определять внутреннюю политику какого-либо из них (М. Дойл пишет, что «контроль как над внешней, так и над внутренней политикой характеризует империю, тогда как контроль только над внешней [составляет] гегемонию» [Doyle, Michael. Empires, p. 40]; ему вторит И. Валлерстайн, определяющий гегемонию как ситуацию, в которой «некое государство способно навязать свой набор правил международной системе, создав таким образом новый политический порядок» [Wallerstein, Immanuel. “Three Sovereignties” in: O’Brien, Patrick and Clesse, Armand (eds.) Two Hegemonies: Britain 1846–1914 and the United States 1941–2001, London, New York: Routledge, 2018, p. 357]).


[Закрыть]). Так или иначе, первый элемент, который включен во все определения империи, сводится, говоря современным языком, к утверждению о доминировании «жесткой» силы над «мягкой»; хотя никто не утверждает, что последняя не может использоваться (и используется почти повсеместно) как инструмент сохранения империи («даже если империя и может быть создана силой, она не может управляться только ей одной, даже с использованием репрессий в отношении несогласных, контроля над информацией, и пропаганды; для того, чтобы оставаться сильной, она должна апеллировать к ценности обеспечиваемых ею благ»[44]44
  Wesson, Robert. The Imperial Order, Los Angeles: University of California Press, 1964, p. 139.


[Закрыть]), мы не встречаем предположений о том, что империя может быть построена исключительно ненасильственным образом. Как и тысячи лет назад, так и во вполне «цивилизованное» время империи создавались и создаются силой.

Вторая относится к общей композиции империи, которая предполагается состоящей из центра (сore) и периферии (periphery), в зависимости от характера формирования империи именуемых обычно провинциями или колониями. Согласно тому же М. Дойлу, империя – это «система взаимодействия между двумя политическими единицами, одна из которых – доминирующая метрополия – обладает реальным суверенитетом над другой – подчиненной периферией»[45]45
  Doyle, Michael. Empires, p. 12.


[Закрыть]; А. Мотыль определяет ее как «иерархически организованную политическую систему, выстраиваемую вокруг некоего центра как безободковое колесо, в которой находящиеся в этом центре элиты и государство доминируют над периферийными элитами и обществами»[46]46
  Motyl, Alexander. Imperial Ends: The Decay, Collapse, and Revival of Empires, New York: Columbia University Press, 2001, p. 4.


[Закрыть], а А. Филиппов особенно акцентирует внимание на данной пространственной определенности: «Империя – это смысл (и реальность осуществления) большого политического пространства; империя есть государство во внешнем отношении, поскольку она противостоит другим империям… сочетание потенциала экспансии с имперской идеей образует идеальную границу империи, ее orbis terrarum, круг земель»[47]47
  Филиппов А. Наблюдатель империи (империя как понятие социологии и политическая проблема) // Политическая наука. 2013. № 3СС. С. 61, 70, 71; см. также: Каспэ С. Центры и иерархии: пространственные метафоры власти и западная политическая форма. – М.: Московская школа политических исследований, 2007. Гл. 1.


[Закрыть]. Мы бы отметили, что в таких определениях также нет ничего неожиданного – по сути, упомянутые авторы во многом лишь развивают отмеченный выше подход: признание империи «силовым» проектом неизбежно отрицает возможность «децентрализованной империи» и противопоставляет метрополию как центр завоеванным или иным образом подчиненным территориям. Здесь мы считаем необходимым отметить два обстоятельства, которые могут расширить понимание империи. С одной стороны, мы не уверены в необходимости подчеркивания изначальной «субъектности» покоряемых территорий: в ходе становления империй достаточно часто завоеватели приходили в местности, где доминировала, по сути, догосударственная форма организации племен, что позволяло не сталкиваться «политическим» общностям. В ходе испанского завоевания Южной Америки часто устанавливался контроль над отдельными точками, а освоение территорий, занимавшихся теми или иными племенами, продолжалось десятилетиями[48]48
  Cм., напр.: Kamen, Henry. Empire. How Spain Became a World Power 1492–1763, New York: HarperCollins, 2003, рр. 121–122.


[Закрыть]; аналогичным образом русские колонисты на евразийском Севере подчиняли племена без разрушения местной государственности[49]49
  Cм., напр.: История Сибири. Т. 2: Сибирь в составе феодальной России. – Л.: Наука, 1968. С. 41–49 и Никитин Н. Освоение Сибири в XVII веке. – М.: Просвещение, 1990. С. 8–10, 54–55.


[Закрыть], которой на момент колонизации попросту не существовало. С другой стороны, важно отметить, что империям никогда не удавалось полностью унифицировать условия жизни и характер управления в центре и на окраинах; попытки такого рода оборачивались даже более катастрофичным результатом, чем их отсутствие: в первом случае дело не ограничивалось отложением провинций или колоний от центра (как это не раз случалось при распадах испанской, французской или британской империй), но зачастую приводило к краху базовых политических институтов метрополии и даже к крушению ее цивилизационной идентичности (что можно наблюдать в римском и советском случаях). Таким образом, присутствие в империях центра и периферии дополняется наличием всегда наблюдаемого и никогда не преодоленного неравенства между ними.

Наконец, в третьей «плоскости» лежит вопрос о структуре империй. Большинство принятых ныне определений империи включают в себя упоминания о национальной или этнической разнородности ее населения. М. Родинсон прямо пишет, что империи суть «государственные единицы, внутри которых одна этническая группа доминирует над другими»[50]50
  Maxime Rodinson, цит. по: Nederveen Pieterse, Jan. Empire and Emancipation: Power and Liberation on a World Scale, New York: Praeger, 1989, p. 245.


[Закрыть]; Дж. Бербэнк и Ф. Купер вторят ей, подчеркивая, что империи «не претендовали на то, чтобы представлять собой некий единый народ»[51]51
  Burbank, Jane and Cooper, Frederick. Empires in World History: Power and Politics of Difference, Princeton (NJ), Oxford: Princeton University Press, 2010, р. 1.


[Закрыть]. На это, разумеется, можно ответить, что «ученые обычно сходятся в том, что империи являются одновременно многонациональными и политически централизованными – но какие государства не подходят под такое определение?»[52]52
  Motyl, Alexander. Imperial Ends, p. 2.


[Закрыть], но это возражение вряд ли выглядит убедительно, если уточнить одну немаловажную деталь: империи являются не просто этнически и национально разнородными государствами, но державами, включающимися в себя территории исторического расселения тех или иных этнических групп. Расширяясь, империи могут не разрушать соседние государства, если на каких-то территориях таковых не существует – но они не могут не покорять и не превращать в подданных сопредельные народы. Любая империя многоэтнична и многонациональна; мы бы даже отметили, что из данного обстоятельства империи черпали и черпают одну из своих justifications – «цивилизаторскую миссию». Предполагалось, что Европа «выплеснула на все континенты свои капиталы, свои технологии, свои языки и своих жителей»[53]53
  Revel, Jean-François. L’obsession anti-américaine. Son fonctionnement, ses causes, ses inconséquences, Paris: Plon, 2002, p. 80.


[Закрыть] в том числе, разумеется, и для того, чтобы приобщить отсталые народы к достижениям цивилизации; о «бремени белого человека» говорили англичане, рекомендуя американцам продолжить их миссию[54]54
  Достаточно вспомнить стихотворение Р. Киплинга «Бремя белого человека: Соединённые Штаты и Филиппинские острова» (подробнее о тексте см.: Sullivan, Zohreh. Narratives of Empire: The Fictions of Rudyard Kipling, Cambridge: Cambridge University Press, 1993, рр. 146–148).


[Закрыть], и даже советская историография подчеркивала достижения царской империи в данной сфере[55]55
  Оценка Российской империи в советской исторической науке претерпела серьезную эволюцию (cм.: Миронов Б. Об этнической дискриминации в позднеимперской России // Вестник СПбГУ. История. 2017. Т. 62. Вып. 1. С. 165–166). В 1920-е гг. из-за усилий М. Покровского и его последователей возобладал абсолютно негативный взгляд на последствия расширения Российской империи. Сам М. Покровский рассматривал Россию как типично колониальную державу (правда, заметно уступающую в своем развитии Англии и Франции), стремившуюся создать «русскую цивилизацию… силами и средствами местного населения. Эксплуатировать край (Туркестан – А. А., В. И.) – это была основная линия поведения, диктовавшаяся всеми условиями русской конкисты… и недаром российское купечество было так заинтересовано в завоевании», которое, по мысли автора, привело к упадку местного ремесла. А завоевание Кавказа он прямо характеризует как «обращение в пустыню культурных областей» (Покровский М. Дипломатия и войны царской России в XIX столетии. – М.: Красная новь, 1923. С. 340–342).
  Однако в 1930-е гг. вследствие политических изменений (мы подробнее остановимся на них в третьей главе) концепция стала меняться. Расширение империи изображалось как результат добровольного выбора покоряемыми народами России по принципу «наименьшего зла» (см.: Миронов Б. Управление этническим многообразием Российской империи. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2017. С. 121). В 1950-е гг. в коллективном труде «Очерки истории СССР» этот господствующий взгляд получил дальнейшее развитие. Включение, например, в состав империи Казахстана и Средней Азии спасало народы данного региона от опустошительных внешних вторжений, обеспечивало проникновение в эти районы русской экономики и культуры (см.: Очерки истории СССР. Период феодализма. В 9 тт. Т. 7. Россия во второй четверти XVIII в. Народы СССР в первой половине XVIII в. – М.: Издательство Академии наук СССР, 1957. С. 813).
  В дальнейшем этой рамки советская наука и придерживалась. Так, например, в коллективной монографии «История СССР» авторы, не отказываясь от характеристики Российской империи как «тюрьмы народов», указывали на такие цивилизационные достижения, как включение новых территорий через русскую экономику в мировую, переход кочевых народов к оседлости, рост городов, развитие образования и здравоохранения (История СССР с древнейших времен до наших дней. Серия 1, т. 4. Назревание кризиса крепостного строя в первой половине XIX в. – М.: Наука, 1967. С. 358–360). В различных советских национальных историях союзных республик данный подход постоянно воспроизводился (см., напр.: История армянского народа с древнейших времен до наших дней. – Ереван: Издательство Ереванского университета, 1980. С. 153–154; История Молдавской ССР с древрнейших времен до наших дней. – Кишинев: Штиинца, 1984. С. 142, 217, и др.).


[Закрыть]. Важнейшей проблемой империи поэтому всегда была необходимость, с одной стороны, создавать единое имперское правовое, экономическое, культурное и даже языковое пространство, но, с другой стороны, не допускать чрезмерного давления на покоренные народы (за исключением, разумеется, тех довольно редких случаев, когда колонизаторам удавалось практически полностью истребить местное население). Полиэтничность, причем не привнесенная иммиграцией, а порожденная экспансией, выступает третьей важнейшей чертой империи, преодоление которой практически невозможно.

Исходя из равной значимости всех трех рассмотренных выше элементов, для целей нашего исследования мы определяем империю как сложносоставное государство, созданное усилиями представителей одной или нескольких (но исторически и культурно близких) этнических групп, в результате которых они насильственно утверждают свою власть на территориях исторического проживания других этносов и народов, принуждая население формируемой периферии к принятию своих социальных, политических и культурных практик и используя ее природные ресурсы и способности ее жителей к экономической и геополитической выгоде метрополии. Эта формулировка, с одной стороны, включает в себя все значимые элементы ранее рассмотренных нами определений, не допуская расширительных трактовок понятия и использования его в качестве разного рода гипербол, и, с другой стороны, позволяет достаточно четко обозначить совокупность условий, которые способны спровоцировать кризис и упадок имперской организации.