Текст книги "Бесконечная империя: Россия в поисках себя"

Окраина золотой орды

Описывая формирование логики «третьего Рима», мы специально не касались того общего состояния, в котором находилась Русь с середины XIII по конец XV (в некотором смысле можно говорить – XIV) века, – а характеризовалось оно, разумеется, контекстом монгольского завоевания.

Монгольская империя, по единодушному мнению историков, была одним из крупнейших по территории из когда-либо существовавших в мире государств[181]181
  С территорией около 33 млн кв. км по состоянию на 1279 г. она считается приблизительно равной Британской империи по состоянию на 1913 г. (см.: Smil, Vaclav. Why America Is Not a New Rome, Cambridge (Ma.), London: The MIT Press, 2010, p. 62).


[Закрыть] и самой населенной из средневековых империй[182]182
  Т. Крогвелл оценивает ее население по состоянию на 1300 г. приблизительно в 110 млн человек, или 25,6 % населения тогдашнего мира, см.: Graughwell, Thomas. The Rise and Fall of the Second Largest Empire in History: How Genhgis Khan’s Mongols Almost Conquered the World, Beverly (Ma,): Fair Winds Press, 2010, p. 9.


[Закрыть], причем она была государством крайне нетипичным не только по европейским, но даже по азиатским меркам. Предки монголов представляли собой многочисленный кочевой народ, отдельные племена которого населяли территорию современных Монголии, Бурятии, Алтая, Синьцзяня и Северо-Восточного Китая, ведя между собой с 1170-х до 1205–1206 гг. многочисленные войны, завершившиеся победой хана Темучина, принявшего имя Чингисхана[183]183
  Подобнее см.: Sverdrup, Carl. The Mongol Conquests: The Military Operations of Genghis Khan and Sübe’etei, Solihull: Helion&Co., 2016, pp. 42–93.


[Закрыть]. Новый властитель фактически создал монгольский народ, смешав различные племена и разделив население на единицы, называвшиеся тысячами. С момента создания империя имела две цели: поглощение новым монгольским этносом всех кочевых племен Великой степи (чтобы уничтожить в сознании кочевников, переживших шок разрыва с родным племенем, крамольную мысль о том, что где-то кочевникам все еще можно жить по-старому, в своем родном племени); и завоевание самой богатой на то время страны – Китая. Последовавшие позже походы монголов на Среднюю Азию и Кавказ подтвердили их статус грозного соперника любого государства в Евразии; первая стычка армии Чингисхана с объединенными отрядами русских князей и половецких ханов на Калке в 1223 г. закончилась легкой победой завоевателей.

Основное столкновение между монголами и русскими пришлось, как известно, на период 1237–1241 гг., когда монголы под предводительством хана Батыя начали свой масштабный поход на Запад. Судя по многочисленным свидетельствам, захват северо-восточных русских земель не являлся для монголов самоцелью; по всей вероятности, это была скорее операция по «зачистке флангов» (иногда говорят также о том, что завоевание этих территорий было элементом конкуренции между наследниками Чингисхана за право стать великим ханом); главной целью монгольского наступления был, скорее всего, контроль над огромными степными просторами – Половецкой и Кипчакскими степями (именно туда был обращен основной удар в 1220-е гг.), которые кочевниками ценились выше, чем территории, на которых существовали устоявшиеся государства[184]184
  См.: Burgan, Michael. Empire of the Mongols, New York: Chelsea House Publishers, 2009, рр. 28–29.


[Закрыть] (стоит заметить, что основные монгольские города – как Каракорум, так и столицы улусов – были основаны именно на подобных «свободных» землях). Также не стоит в полной мере следовать установившейся было в российской историографии традиции, которая изображала народное сопротивление монголам в качестве всеобщего, а вторжение – как беспрецедентную катастрофу. Самыми тяжелыми последствия оказались для первых русских городов, которые встретили монгольское наступление, – причем, вероятнее всего, из-за банальной недооценки возникшей угрозы. Оказавшие нападавшим серьезное сопротивление Рязань, Владимир, Коломна, Суздаль, Козельск и некоторые другие города были полностью разрушены[185]185
  См.: Каргалов В. Русь и кочевники. – М.: Вече, 2008. С. 154–155.


[Закрыть]. Практически невосполнимым был и урон для тогдашней русской политической и военной элиты; русская дружина как сообщество не только преданных, но и лично близких князьям воинов практически прекратила свое существование[186]186
  «Среди основных родов московского боярства, за исключением Рюриковичей, Гедиминовичей и выходцев из Новгорода, нет ни одной фамилии, предки которых были бы известны до Батыева нашествия» (Кобрин В. и Юрганов А. Становление деспотического самодержавия в средневековой Руси (к постановке проблемы) // История СССР. 1991. № 4. С. 58).


[Закрыть]. Следует заметить также, что вторжение походило больше не на захват территории, а на довольно традиционный набег кочевников, каких Русь знала немало; куда более значительное влияние на историю страны оказало то, что произошло позже, а именно само монгольское иго.

Большинство российских и западных историков сходятся в том, что влияние продолжительного доминирования монголов над Русью сложно переоценить. Одни отмечают, что «разрушение городов, которые… были центрами ремесла и культуры, было самым тяжелым из последствий нашествия. Ремесленное население было отчасти перебито, отчасти обращено в рабство и уведено в плен. Секреты некоторых производств (например, изготовления стекла и стеклянной посуды) были надолго утрачены. В течение почти полувека на Руси перестали строить каменные здания»[187]187
  Скрынников Р. Русская история IX–XVII веков. – СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 2006. С. 150.


[Закрыть]. «В тех условиях, в которых Россия оказалась в XIII–XV веках, под воздействием необходимости ускоренной централизации сформировался тип развития страны, отличающийся значительным своеобразием»[188]188
  Горский А. А было ли иго? Полемика о роли монгольского нашествия (материалы круглого стола) // Родина. 1997. № 3–4. С. 87.


[Закрыть], – указывают другие. «Монгольское вторжение имело значительное влияние на общество и экономику северо-восточной Руси… размер собиравшейся дани по состоянию на 1389 г. (первый, в отношении которого возможно ее исчислить) 5 000 серебряных рублей, а в предшествующие десятилетия мог быть еще больше. Эта сумма может считаться огромным «кровопусканием» для экономики Руси и тормозом ее хозяйственного развития»[189]189
  Martin, Janet. ‘North-eastern Russia and the Golden Horde (1246–1359)’ in: Shepard, Jonathan. ‘The Origins of Rus’ in: Perrie, Maureen (ed.) Cambridge History of Russia, Vol. 1: From Early Rus’ to 1689, pp. 129–131.


[Закрыть], – подчеркивают третьи. В общем, точка зрения, согласно которой монгольское нашествие более, чем любое другое историческое событие, определило ход развития русской культуры и национальной идентичности[190]190
  См.: Fennell, John. The Crisis of Medieval Russia: 1200–1304, New York: Longman, 1983, pp. 107–108.


[Закрыть], представляется сейчас доминирующей. Cерьезным моментом стало и то, что присущая монгольской системе «связка» феодальных, клановых, бюрократических и имперских структур[191]191
  См.: Halperin, Charles. Russia and the Golden Horde: Mongol Impact on Medieval Russian History, Bloomington (In.), Indianapolis: Indiana University Press, 1985, р. 25.


[Закрыть], в результате которой власть воспринималась как нечто естественно неделимое, оказалась воспринята в ходе многовекового доминирования и определила собой суть нового русского государства, радикально отличавшегося от тех времен, когда «политическая жизнь в русской федерации Киевского периода была основана на свободе, а три элемента власти – монархический, аристократический и демократический – балансировали друг друга, оставляя за людьми по всей стране право быть услышанными»[192]192
  Vernadsky, George. The History of Russia, vol. 3: Mongols and Russia, New Haven (Ct.), London: Yale University Press, 1953, р. 336.


[Закрыть]. Распространено мнение о том, что к концу XIV века произошел своеобразный «синтез» русской и монгольской государственности, – но при этом часть исследователей говорит о возникшей системе как о варианте азиатского деспотизма[193]193
  См., напр.: Wittfogel, Karl. Oriental Despotism: A Comparative Study of Total Power, New Haven (Ct.), London: Yale University Press, 1957, pp. 201–203, 219–225.


[Закрыть], а часть, признавая, что Русь, даже освободившись от ига, переняла множество монгольских черт и практик, определяют ее как «евразийское» государство[194]194
  См. на эту тему, напр.: Vernadsky, George. The History of Russia, vol. 5: The Tsardom of Muscovy, New Haven (Ct.), London: Yale University Press, 1969, рp. 1–8.


[Закрыть]. Примеры объяснения отсталости Руси от Западной Европы долгим монгольским доминированием и утверждением в стране «азиатчины» исчисляются десятками[195]195
  См.: Юрганов А. «У истоков деспотизма» в: История отечества: люди, идеи, решения. Очерки истории России IX – начала XX веков. – М.: Государственное издательство политической литературы, 1991. С. 39–41; Каргалов В. Русь и кочевники. С. 451; Черникова Т. Европеизация России во второй половине XV–XVII веках. – М.: Издательство МГИМО-Университет, 2012. С. 42, и т. д.


[Закрыть]. Некоторые авторы также пытаются представить сопротивление русских княжеств на протяжении пяти месяцев похода Батыя на северо-восточную Русь как важнейший фактор, воспрепятствовавший проникновению монгольских орд в Европу, называя Русь «спасительницей» западноевропейской цивилизации от нового варварства[196]196
  См., напр.: Пашуто В. Героическая борьба русского народа за независимость (XIII век). – М.: Государственное издательство политической литературы, 1956. С. 8–9; Он же. Внешняя политика Древней Руси. – М.: Наука, 1968. С. 288–289.


[Закрыть]. Большинство этих концепций представляются нам серьезно искажающими реальность; несмотря на то, что полуторавековое присутствие захватчиков на Руси серьезно изменило многие ее черты, считать его определяющим ее историю фактором мы бы ни в коем случае не рискнули.

В то же время мы считаем возможным говорить о монгольском влиянии на Русь как об очередной рецепции и анализировать его в рамках того же подхода, который мы применяли к первой, византийской, рецепции, – в том числе и для того, чтобы рельефнее показать различие этих ситуаций.

Фундаментальным отличием монгольской рецепции от византийской стал ее вынужденный характер; если греческие практики и христианскую религию Русь принимала от соседа, которому она неоднократно угрожала и с которым небезуспешно боролась, причем рецепция, безусловно, шла от высшей по большинству параметров цивилизации к менее развитой, то перенятие монгольских методов управления происходило на фоне военного разгрома и частичного опустошения, а навязывавшая их цивилизация, безусловно, рассматривалась как стоящая на более низкой ступени развития. Именно поэтому, полагаем мы, эта рецепция была такой же «неафишируемой», как и главный монгольский закон, Яса. Если в случае с Византией приобщение к греческой и христианской культуре практически немедленно было определено как выдающееся достижение, главные «действующие лица» восприняты как герои и даже канонизированы (Кирилл и Мефодий в X, а князь Владимир – предположительно во второй половине XIII века[197]197
  См.: Федотов Г. «Канонизация святого Владимира» в: Владимирский сборник: в память 950-летия Крещения Руси. – Белград: б. изд., 1938. С. 188–196.


[Закрыть]), а православие стало на многие столетия важнейшим элементом российской идентичности, то «азиатское» начало России стало если даже не прославляться, то хотя бы пафосно подчеркиваться («да, скифы мы, да, азиаты мы…») многие века спустя. Идеи евразийства оформились в 1920–1930 гг. в среде белоэмигрантов как реакция на предательство Антантой своих союзников в русской гражданской войне, хотя они вызревали на протяжении достаточно продолжительного времени – и воплотились в новаторском утверждении Н. Трубецкого о том, что Россия является наследницей не Киевской Руси, а монгольского ханства[198]198
  См.: Трубецкой Н. «Мы и другие» в: Евразийский временник, кн. 4. – Берлин: Евразийское книгоиздательство, 1925. С. 22–39.


[Закрыть]. Этот тезис отражал тот очевидный факт, что столетиями Русь «монголизировалась» подспудно, но до поры до времени данный процесс не только не афишировался, но, напротив, отрицался как позорящий русское общество и якобы идущий вразрез с уже сформировавшимися традициями. Лишь крах православной империи позволил подобным мыслям «вырваться наружу». Мы не будем сейчас оценивать построения евразийцев – отметим, однако, что, несмотря на часто подчеркиваемый «негативный» характер рецепции, монгольское влияние обусловило такие черты русской цивилизации, которые определили многие ее успехи в будущем, а если и имели «негативный» эффект, то скорее не сами по себе, а как фактор упрочения и ранее присутствовавших в русской культуре неевропейских элементов.

В чем именно, на наш взгляд, состояла сущность монгольской рецепции и по каким направлениям она наиболее существенно воздействовала на русское общество? Мы полагаем, что следует выделить два ракурса, в которых она оказала наибольшее влияние: это внешний (отношение Руси и мира) и внутренний (развитие социальной и политической систем).

Если начать с внешнего контура (что оправданно, так как монголы были par excellence внешней силой), следует отметить три важных момента.

Во-первых, монголы принесли на Русь понимание совершенно нового типа отношений власти и зависимости. Становление Древней Руси от основания Новгорода до возвышения Владимира характеризовалось особым типом освоения пространства через распространение и расселение племен (тут можно упомянуть и викингов, перемещавшихся на юг, и славянские племена, которые после укрепления Новгорода и Киева начали экспансию на северо-восток). Этот процесс можно назвать колонизацией через освоение; он предполагал стычки и локальные конфликты с местными жителями, однако не порождал отношений «метрополия – колония». Границы русского государства (а точнее, государств) расширялись по мере того, как выходцы из центра осваивали периферию и заселяли ее. Монгольская империя использовала совершенно иной принцип доминирования: она, мы бы так сказали, «растекалась» по малозаселенным территориям и контролировала более населенные дистанционно, через систему отношений подчинения и вассалитета, создание «инфраструктуры» для сбора дани и разрешения споров между отдельными русскими князьями[199]199
  См., например: Насонов А. «Монголы и Русь: история татарской политики на Руси» в: Насонов А. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства. – СПб.: Наука, 2006. С. 225–235.


[Закрыть]. Центры улусов – Каракорум, Сарай-Бату или Алмалык – появлялись либо в исконных монгольских землях, либо строились с нуля (за исключением ближневосточного улуса Хулагуидов[200]200
  См.: Prawdin, Michael. The Mongol Empire: Its Rise and Legacy, London, New York: Routledge, 2006, рр. 372–375.


[Закрыть]), в то время как государства Средней Азии, Кавказа или те же русские княжества выступали в виде плательщиков дани или поставщиков рабов и ремесленников[201]201
  См.: Горский А. Москва и Орда. – М.: Наука, 2003. С. 22–34; подробнее см.: Кривошеев Ю. Русь и монголы. Исследование по истории Северо-Восточной Руси XII–XIV веков. – СПб.: Академия исследования культуры, 2015. С. 152–227.


[Закрыть]. Там, где монголы пытались закрепиться на территориях оседлых цивилизаций, эти эксперименты заканчивалась либо неудачей (как в XIV веке в Китае[202]202
  Подробнее см.: Hung Hing Ming. From the Mongols to the Ming Dynasty: How a Begging Monk Became Emperor of China, New York: Algora Publishing, 2016, pp. 23–46, 165–216.


[Закрыть]), либо утратой идентичности и ассимиляцией (как в Персии[203]203
  См., напр.: Atwood, Christopher. Encyclopedia of Mongolia and the Mongol Empire, New York: Facts on File, 2004, pp. 231–236.


[Закрыть]). Иначе говоря, столкнувшись с монголами, Русь узнала систему «дистанционного управления» отдаленными территориями – и, нельзя не признать, успешно применила ее уже через несколько сот лет в процессе построения собственной империи, во многом повторившей границы монгольских владений и применявшей множество вариантов отношений доминирования и подчинения, неизвестных домонгольской Руси.

Во-вторых, монголы радикально перевернули отношение русских к пространствам и методу контроля над ними. В целом кочевые племена всегда демонстрировали уникальные возможности перемещения по сухопутным территориям – в отличие от европейцев, которые со времен Финикии и Греции доказывали свое превосходство во владении водными путями. Русь в период до монгольского завоевания была в этом отношении страной несомненно европейской: она зародилась вокруг речного и морского торгового пути из Балтики в Черное море; русские активно использовали пути коммуникации по Дону и Волге и далее через Каспий; проникновение новгородцев на Север и в Сибирь шло через систему рек и побережье Карского моря в низовья Оби[204]204
  См.: Насонов А. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства. С. 102–105.


[Закрыть]. Отличие монголов от большинства кочевых племен времен Великого переселения народов заключалось в том, что они не просто преодолели огромные пространства, но и создали систему управления ими, в основе которой лежали «государственная» система «реперных точек» (позже в России превратившихся в «ямы»[205]205
  См.: Гурлянд И. Ямская гоньба в Московском государстве до конца XVII века. – Ярославль: Типография губернского правления, 1900. С. 29, 38–39.


[Закрыть]) и совершенная организация почты и передачи приказов. У монголов не было больших успехов в морских экспедициях (хотя они достигали побережья Японии и доходили на юге до Тайваня и Явы[206]206
  Подробнее см.: Burgan, Michael. Empire of the Mongols, New York: Chelsea House, 2009, pp. 44–45.


[Закрыть]), однако на суше им не было равных (неудачами закончились только их сверхдальние походы во Вьетнам и Бирму). В течение полутора веков монгольского доминирования Русь глубоко познакомилась с этой новой системой организации пространства: получавшие от великих ханов ярлыки русские князья порой не единожды в своей жизни проделывали путь до Каракорума и обратно, не говоря о бесчисленных визитах в Орду[207]207
  За период 1304–1399 гг. в Орде побывало 50 князей, совершивших 125 поездок (см.: Селезнев Ю. Русские князья в составе правящей элиты Джучиева улуса в XIII–XV вв. – Воронеж: Центрально-Черноземное книжное издательство, 2013. С. 228).


[Закрыть]. Одной из основных вассальных обязанностей русских князей была организация и поддержание устроенных по монгольской традиции центров сообщения в собственных землях, а также обеспечение их и монгольских постоялых дворов конями и обслугой[208]208
  См.: Halperin, Charles. Russia and the Golden Horde. The Mongol Impact on Medieval Russian History. Bloomington, Indianopolis (In.): Indiana University Press, 1987, p. 77.


[Закрыть]. Иначе говоря, русские учились от монголов не только управлению обширными территориями, но и их элементарному обустройству, причем с использованием очень ограниченных ресурсов или даже за счет местных покоренных/вассальных народов. Значение этого «знакомства с пространством» для последующей экспансии на восток сложно переоценить.

В-третьих, взаимодействие с монголами изменило отношение к религии и к ее роли как инструменту доминирования/вовлечения. Монголы существенно отличались от большинства прочих средневековых завоевателей своей веротерпимостью. Поклоняясь богам Неба и Земли, не чуждые идолопоклонничеству и шаманизму[209]209
  См.: Weatherford, Jack. Genghis Khan and the Quest for God: How the World’s Greatest Conqueror Gave Us Religious Freedom, New York: Viking, 2016, рр. 46–47.


[Закрыть], они вплоть до принятия прилегающим к Руси улусом Джучи ислама в первой половине XIV века строили свою идентичность на принадлежности не к религиозной, а к племенной и государственной общности. В каждой из покоренных территорий монголы пытались превратить местное духовенство в важнейшего проводника своей политики, нигде не ограничивая ни свободу вероисповедания, ни права священнослужителей; главным принципом было сохранение у покоренных народов их прежних верований и пресечение преследований на основании религиозных предпочтений[210]210
  См., напр., указы Джэбе: May, Timothy. The Mongol Conquests in World History, London: Reaktion Books, 2012, pp. 172–173.


[Закрыть]. Прекрасным примером могут служить государства Средней Азии и Ближнего Востока, где монголы не только не притесняли ислам (несмотря на упорное сопротивление части мусульманских государств), но и с конца XIII века начали принимать эту религию как свою собственную, начиная с хана Берке и его братьев[211]211
  См.: May, Timothy. The Mongol Conquests in World History, pp. 180–181.


[Закрыть]. Русь не стала исключением: после ее подчинения монголам новые власти подтвердили практику взимания с местного населения церковной десятины; освободили храмы и приходы от любых видов налогов и дани, а священнослужителей и монахов – от обязательных повинностей; гарантировали неприкосновенность церковной собственности и владений[212]212
  Как пишет Е. Голубинский, «этот бич Божий [монгольское нашествие], обрушившийся на наше отечество, не явился бичём для церкви, по крайней мере со стороны ее внешней свободы и внешнего положения» (Голубинский Е. История Русской церкви, т. II: Период второй, Московский (первая половина тома). С. 17).


[Закрыть]. Все эти привилегии обеспечивались специальными ярлыками, выдававшимися ханами или от их имени митрополитам и епископам (наиболее известными являются ярлыки от 1267 г. митрополиту Кириллу, от 1357 г. митрополиту Алексию, а также от 1379 г. епископу Михаилу[213]213
  См.: Григорьев А. Сборник ханских ярлыков русским митрополитам. Источниковедческий анализ золотоордынских документов. – СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 2004. С. 206–207, 212–214.


[Закрыть], хотя на деле таковых, вероятно, насчитывались десятки и сотни), а платой за лояльность выступало поминовение монгольских владык в ежедневных молитвах и утверждение их божественной власти. Можно по-разному относиться к роли русской церкви в эпоху монгольского ига, однако нельзя отрицать того факта, что именно в этот период, видимо, оказались заложены основы русской религиозной терпимости, которая проявилась позже как одна из особенностей российского имперского проекта, никогда не знавшего религиозных войн или геноцида по признаку религии.

Таким образом, все три отмеченных момента оказались очень значимыми для формирования нового восприятия русскими внешнего мира; отрезанная от Европы и находившаяся под властью чуждых сил, Русь потратила почти два столетия на «привыкание» к открывшимся на востоке пространствам и к самой мысли об овладении ими (которая, разумеется, произрастала из осознания необходимости дать отпор захватчикам, но далеко этим не ограничивалась). Как писал в свое время Н. Трубецкой, «татарская государственная идея была неприемлема, поскольку она была чужой и вражеской. Но это была великая идея, обладающая неотразимой притягательной силой. Следовательно, надо было во что бы то ни стало упразднить ее неприемлемость, состоящую в ее чуждости и враждебности; другими словами, надо было отделить ее от монгольства, связать ее с православием и объявить ее своей, русской»[214]214
  Трубецкой Н. Наследие Чингисхана. Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока. – Берлин: Евразийское книгоиздательство, 1925. С. 18.


[Закрыть].

Это было не слишком сложно, учитывая влияние монголов на политическую систему и социальные отношения вассальной Руси.

Во-первых, превращение Руси в территорию, находившуюся, если так можно сказать, «под внешним управлением», существенно изменило всю систему властных отношений в русских землях. С одной стороны, легитимность князей отныне определялась не их родовитостью или поддержкой со стороны местных жителей или веча, а полученным в Орде ярлыком на княжение; именно монголы все чаще решали споры о власти, периодически возникавшие на Руси[215]215
  Именно через такие споры, подчеркивает Г. Вернадский, элементы монгольского права проникли в законы Московской Руси (см.: Vernadsky, George. The History of Russia, vol. 3, р. 355); см. также: Ключевский В. Сочинения в 9 томах. Т. 2. Курс русской истории. Ч. 2. – М.: Мысль, 1988. С. 41–42.


[Закрыть]. По мере того, как сами монголы перенимали китайскую бюрократическую систему управления, насаждаемые ими на Руси порядки также становились более строгими, а степень самостоятельности местных князей снижалась (по крайней мере, в период до 1340-х гг.[216]216
  См.: Почекаев Роман. Золотая Орда. История в имперском контексте. – СПб.: Наука, 2017. С. 73–75.


[Закрыть]). Система власти и подчинения быстро реплицировалась и на местном уровне: возникала система кормления, создававшаяся для упрощения сбора дани и по предназначению схожая с западноевропейской системой вассалитетов, но радикально отличавшаяся от нее тем, что выстраивалась сверху вниз, а не снизу вверх[217]217
  См.: Стефанович П. Знать и военные слуги в социально-политической структуре Древнерусского государства в X – первой трети XII вв. Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук. – М., 2014. С. 451.


[Закрыть]. Если утверждение о том, что пресловутая «вертикаль власти» начала складываться на Руси именно во времена монгольского доминирования, и является преувеличением, то, на наш взгляд, не слишком большим. Так или иначе, но к моменту свержения ига Русь пришла обществом, в котором были полностью искоренены вечевые традиции[218]218
  См.: Юрганов А. Категории средневековой культуры. – М.: МИРОС, 1998. С. 236–237.


[Закрыть], а консолидация власти в руках московских князей и расширение общей территории единого государства лишь увеличивали глубину и сложность жестких отношений власти и подчинения. С другой стороны, как само монгольское нашествие, так и изменения в системе организации власти положили конец типично норманно-русскому институту дружины, которая в эпоху Киевской Руси представляла собой средоточие политической и военной власти, выступая не только профессиональным вооруженным отрядом, но своего рода коллективом советников и личных друзей князя, в рамках которого происходило принятие важных решений (тут следует вспомнить, например, что решение о заключении договора с Византией князь Святослав принимает после совета с дружиной[219]219
  См.: Повесть временных лет. С. 33–34.


[Закрыть] и что князь Игорь, подчиняясь воле дружины, предпринимает второй сбор дани с древлян, что нарушало существовавшие нормы и привело к гибели самого князя[220]220
  См.: Там же, с. 26–27.


[Закрыть]). Во второй половине XV века дружину окончательно сменила профессиональная армия, ядро которой составила поместная конница[221]221
  См.: Пенской В. От лука к мушкету: вооруженные силы Российского государства во второй половине XV–XVII вв.: проблемы развития. – Белгород: Издательство Белгородского госуниверситета, 2008. С. 29–44; Он же. Военное дело Московского государства. От Василия Тёмного до Михаила Романова: вторая половина XV – начало XVII веков. – М.: Центрполиграф, 2018. С. 8, 77–79.


[Закрыть], выстроенная, как и у монголов, на принципах жесткого подчинения приказу командиров. Иначе говоря, во всех аспектах единоличная власть князя в этот период серьезно усилилась, начав приобретать деспотические элементы.

Во-вторых, это выстраивание иерархической системы власти с минимальным количеством сдержек и противовесов дополнялось и особенностями монгольской системы права (которая может быть названа таковой с большой степенью условности). В ее основе лежала так называемая Великая Яса (Ясак) – свод правил, якобы разработанный Чингисханом и определявший порядок общежития монголов и устанавливавший наказания за проступки и преступления. Полного текста этого документа не существует, но имеются многочисленные свидетельства персидских и среднеазиатских ученых и летописцев, утверждавших, что он существовал[222]222
  Наиболее подробное изложение см.: Vernadsky, George. ‘The Scope and Content of Chingis Khan’s Yasa’ in: Harvard Journal of Asiatic Studies, Vol. 3, No. 3/4, December 1938, pp. 337–360.


[Закрыть]. Судя по всему, Яса не столько представляла собой кодекс, сколько описывала основные правила жизни монголов и устанавливала систему управления; ее фундаментальной чертой некоторые исследователи (например, Д. Морган) считают то, что она вообще не затрагивала и не регулировала отношений собственности[223]223
  См. обзор взглядов по этому вопросу в: Pochekaev, Roman. ‘Chinggis Khan’s Great Yasa in the Mongol Empire and Chinggisid States of 13^th-14^th Centuries: Legal Code or Ideal “Law and Order”?’ in: Golden Horde Review, 2016, Vol. 4, № 4, рр. 726–728.


[Закрыть]. Недоступность Ясы для простых смертных, жесткие наказания за неповиновение власти и возможность тотального распоряжения суверена имуществом подданных – все это создавало новый порядок, который, если выражаться современным языком, характеризовался доминированием закона (каковым выступала воля хана) над правом как системой норм, предполагающей универсальное применение, но допускающей разнообразные трактовки. Перенесение монгольской системы, в которой между чингизидами и их подданными существовала невообразимая пропасть, на русскую почву стало мощным стимулом для укрепления деспотической власти великих князей, превращения боярского сословия в более богатое, но столь же бесправное, как и низшие слои общества, и к подчеркнутому распространению ощущения холопства, или состояния полного бесправия, которое превратилось из прежней юридической категории, близкой к рабскому статусу[224]224
  Можно вспомнить тут знаменитую норму «а в холопе и робе виры нетуть» (Русская Правда [Троицкий вид], ст. 89) (см. Правда Русская. Т. 1. Тексты / под ред. Б. Грекова. – М., Л.: Издательство Академии наук СССР, 1940. С. 114).


[Закрыть], в общее обозначение подданства представителей низших социальных слоев[225]225
  На рубеже XVI и XVII веков появилось также и добровольное холопство (см.: Панеях В. Холопство в XVI – начале XVII века. – Л.: Наука, 1975. С. 142–145).


[Закрыть]. Многие современные авторы подчеркивают, что именно монгольское влияние стало важнейшим инструментом формирования русского абсолютизма: становясь «служебниками ханов, русские князья поневоле впитывали дух империи: беспрекословную покорность подданных и безграничную власть правителей»[226]226
  Юрганов А. Категории русской средневековой культуры. С. 231.


[Закрыть], и с таким подходом можно согласиться (имея при этом в виду, что новая система централизованного правления стала одной из важнейших предпосылок подъема русского государства и формирования им имперских структур).

В-третьих, очень важным последствием монгольского ига стала своего рода десакрализация церкви как института даже при формальном усилении значения религии и религиозности. Хотя русское общество XIV–XVI веков и не стало менее приверженным православию, можно констатировать, что церковь как институт полностью оказалась в подчинении светской власти и в значительной мере инструментализировалась. История установления на Руси патриаршества выглядит в полной мере историей создания государством дополняющего его власть института; отмена патриаршества и переход к синодальной системе лишь подтверждает этот новый статус церкви[227]227
  См.: Никольский Н. История русской церкви. С. 188–189.


[Закрыть]. Иначе говоря, религиозная толерантность монголов и их отношение к священнослужителям на протяжении периода политического контроля над Русью трансформировалась позже в аналогичный контроль за церковью со стороны любой верховной власти – и эта тенденция прослеживается до наших дней. Такая перемена имела для дальнейшего развития страны очень большое значение, так как лишала самодержавную власть последнего оппонента, каким церковь в Западной Европе оставалась еще долгие века.

Таким образом, если подводить промежуточный итог, можно утверждать, что монгольское доминирование над Русью принесло существенные изменения социальной и политической картины: страна превратилась из разрозненных владений в централизованное государство с самодержавной властью, практически лишенной сдержек и противовесов; были ликвидированы квазидемократические вечевые институты, а дружина заменена армией, обязанной в любых ситуациях подчиняться князю и не иметь собственного мнения; Церковь стала не более чем институтом государственного управления. При этом Русь по мере ее подъема обретала основного противника на Востоке, которого следовало уничтожить; она утрачивала страх перед огромными континентальными пространствами, и, наконец, значительная часть населения начинала воспринимать участие в экспансии как условие обретения утраченной личной свободы.

Московия начала становиться серьезной силой еще тогда, когда не совсем «закатилась звезда» Византии; в 1380 г. московский князь Дмитрий нанес поражение войскам ордынского беклярбека Мамая близ слияния Непрядвы и Дона[228]228
  См.: Азбелев С. «Понятие “устье Непрядвы” в русском летописании» в: XLIII Международная филологическая конференция: материалы. – СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 2014. С. 173.


[Закрыть], однако в ответ монголы осуществили практически второе нашествие на Русь, разорив Москву, Владимир, Коломну, Рязань, а также некоторые меньшие русские города, и заставив московского князя вернуться к прежней практике вассалитета и данничества[229]229
  Сегодня некоторые авторы предпочитают говорить не о восстановлении ига, а о «вынужденном согласии на восстановление даннических отношений после прихода к власти в Орде законного хана» (Горский А. От славянского Расселения до Московского царства. С. 336).


[Закрыть] (историки утверждают, что в нескольких следующих походах против своих противников хан Тохтамыш использовал войско, в значительной мере состоявшее из русских воинов, предоставленных ордынцам московским и рязанским князьями[230]230
  См.: Вернадский Г. История России. Монголы и Русь. – Тверь, М.: Леан, Аграф, 2000. С. 238–240.


[Закрыть]). По сути, лишь внутренние раздоры и углублявшийся кризис монгольской государственности, приведший к распаду Золотой Орды в 1420–1440-х гг. на несколько независимых ханств, в числе которых были Казанское, Крымское, Астраханское и Сибирское, помимо ряда других[231]231
  См.: Измайлов И. «Агония империи» в: История татар с древнейших времен. Т. 3 / под ред. М. Усманова и Р. Хакимова. – Казань: Институт истории Академии наук Татарстана, 2009. С. 724–727.


[Закрыть], позволил Москве постепенно освободиться от зависимости и закрепить свой успех «стоянием на Угре» в 1480 г. Этот процесс предопределил дальнейший ход русской истории: после небольшой передышки Москва, долгое время бывшая вассалом Орды, но теперь ощутив себя новой метрополией, по сути попыталась собрать и объединить ордынские осколки, что и стало началом масштабного колониального эксперимента.

После того как Василий III на протяжении своего полувекового княжения сумел объединить земли северо-восточной Руси под властью Москвы, его сын Иван IV посвятил значительную часть правления войнам за собирание ордынских земель. Взятие Казани и Астрахани было лишь прелюдией к походам против Сибирского ханства (1555–1598 гг.) и Ногайской орды (1557–1577 гг.)[232]232
  См.: Ходарковский М. Степные рубежи России: как создавалась колониальная империя: 1500–1800. – М.: Новое литературное обозрение, 2019. С. 152–187, 216; Forsyth, James. A History of the Peoples of Siberia: Russia’s North Asian Сolony, 1581–1990, Cambridge: Cambrige University Press, 2009, pp. 26–35.


[Закрыть], а если учесть катастрофические для Московии итоги Ливонской войны[233]233
  В ряде исследований существует и иная точка зрения, согласно которой результатом Ливонской войны для России «не было поражение в территориальном отношении: она не приобрела, но и не потеряла ничего существенного» (Филюшкин А. Первое противостояние России и Европы: Ливонская война Ивана Грозного. – М.: Новое литературное обозрение, 2018. С. 313).


[Закрыть], можно утверждать, что на протяжении всего XVI, да и большей части XVII века Московия была успешной только в своем наступлении на восток – будучи подготовленной к освоению континентальных пространств и воодушевленная стремлением уничтожить даже остатки империи, которая правила Русью несколько столетий.

Мы вернемся к оценке колонизации низовья Волги, ногайских степей и сибирских территорий Московией в следующей главе – пока стоит лишь отметить, что результатом монгольской рецепции стало появление зауральских владений, которые Москва завоевала практически столь же стремительно, как сами монголы проследовали от мест своей первоначальной концентрации до Западной Европы. Если Чингисхану и его наследникам потребовалось около сорока лет для того, чтобы завершить объединение монгольских племен и огнем и мечом пройти от Синьцзяня до Адриатики, то русские, пусть и за втрое более долгий период, покорили пространства от Казани до Камчатки, пользуясь большинством из позаимствованных у монголов технологий освоения пространства, установив контроль над гигантскими территориями через сложную систему вассалитетов и управляя большей частью своего государства через Посольский приказ[234]234
  Подробнее см.: Рогожин Н. «Посольский приказ и его роль в проведении внешней политики России» в: История внешней политики России: Конец XV–XVII вв. (от свержения Ордынского ига до Северной войны) / под ред. Г. Санина. – М.: Международные отношения, 1999. С. 350 и Bobrick, Benson. East of the Sun: The Epic Conquest and the Tragic History of Siberia, Montpelier (Vt.): Russian Information Services, Inc., 2014, рр. 91–92.


[Закрыть], нечто среднее между министерством внешних сношений и департаментом по делам колоний. В той же мере, в какой окраина православного мира в течение нескольких столетий стала его новым центром, окраина Монгольской империи менее чем за 200 лет покорила большую часть государства, под игом которого долгое время находилась. Монгольская рецепция придала Руси, оседлому обществу и европейскому государству, присущее кочевникам ощущение неуютности, вызываемое пребыванием в любых извне установленных границах. Познание гигантских пространств, которое пришло к русским в период самого жестокого внешнего доминирования, породило у формирующегося единого народа и его правителей неуемное желание безграничной экспансии. «Наложение» византийских подходов, поспособствовавших превращению Московии лишь в воображаемую империю (в тот самый «третий Рим», который обосновывался прежде всего божественной и религиозной логикой), на монгольские, открывшие путь к империи реальной, состоящей из центра и огромной расширенной периферии, породило у нового государства ощущение всемогущества, получившее вскоре вполне ожидаемое проявление.

Мы, разумеется, имеем в виду начало движения на запад, которое по большей части имело совершенно иное звучание, чем экспансия на восток. В отличие от борьбы с Ордой и последующей колонизации Сибири, продвижение русских в западном направлении обосновывалось справедливостью «возврата» земель, которые исконно были русскими (или, как говорил Н. Данилевский в отношении огромных пространств от Дерпта до Белостока и Ужгорода, «которые нельзя завоевать, поскольку они являются нашими без всякого завоевания, всегда такими были, и всегда даже такими считались всем русским народом»[235]235
  Данилевский Н. Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к романо-германскому. – М.: Институт русской цивилизации, 2008. С. 41.


[Закрыть]). Основными целями данной экспансии были земли на берегах Балтики (считается, что самым древним поселением пришедших на Русь викингов было даже не Рюриково городище, а Ладога[236]236
  Появление викингов в этом районе относят к 750-м гг. (см.: Кузьмин С. «Ладога в эпоху раннего средневековья (середина VIII – начало XII вв.)» в: Исследование археологических памятников эпохи средневековья. – СПб.: Нестор-История, 2008. С. 69–94; Кирпичников А. Каменные крепости Новгородской земли. – Л.: Наука, 1984. С. 21; Джаксон Т. «Альдейгья. Археология и топонимика» в: Памятники средневековой культуры: открытия и версии. – СПб.: ART-CONTACT, 1994. С. 77–79).


[Закрыть]); славянские земли от Смоленска до Полоцка и далее к Литве, а также отчасти и сама Литва; и, разумеется, Киев и другие города бывшей Киевской Руси. Однако если до тех пор, пока речь шла о консолидации независимых русских княжеств, все шло относительно успешно (хотя можно ли назвать успехом разграбление Новгорода и лишение его прежней вольницы в ходе похода Ивана III в 1477–1478 гг.?[237]237
  См.: Борисов Н. Иван III. – М.: Молодая гвардия, 2000. С. 275–283, 287.


[Закрыть]), то попытки присоединить земли Ливонского ордена и Великого княжества Литовского были куда менее результативными и привели прежде всего к консолидации литовцев, поляков и восточных славян в их противостоянии Москве. На протяжении большей части XVI века Московия пыталась завоевать новые владения на западе и делала это с переменным успехом: трехкратный захват Смоленска в 1512–1514 гг. был компенсирован разгромом под Оршей в 1514-м[238]238
  См.: Лобин А. Мифы Оршанской битвы // Родина. 2010. № 9. С. 115.


[Закрыть]; победа над Ливонским орденом в 1558–1560 гг. вскоре обернулась поражением при Чашниках в 1564 г., а затем и печальным завершением в 1583 г. всей Ливонской войны, в результате которой русские войска были вынуждены оставить практически все территории, занятые ими за предшествующие шестьдесят лет[239]239
  По условиям Ям-Запольского мира 1582 г. Россия уступала Речи Посполитой Ливонию, а согласно Плюсскому перемирию 1583 г. Московское государство отказывалось в пользу Швеции от городов Ям, Копорье и Ивангород (Королюк В. Ливонская война: К истории внешней политики Русского централизованного государства во 2-й половине XVI в. – М.: Издательство Академии наук СССР, 1954. С. 105).


[Закрыть]. В той же мере, в какой поствизантийская Русь оказалась неспособной противостоять монгольскому нашествию, постмонгольская не могла на равных бороться с европейцами. Своего рода «финальным аккордом» XVI столетия стал разгром войск Крымского ханства, одного из последних осколков Орды, и устранение опасности, которая нависала над Москвой с юга (стоит напомнить, что последний раз Москву штурмовал и сжег большую ее часть крымский хан Девлет-Гирей в 1571 г.[240]240
  Разгром войск крымского хана при Молоди в 1572 г. и отражение хронологически следующего набега крымцев в 1591 г. положили конец крупным вторжениям кочевников (см.: Скрынников Р. На страже московских рубежей. – М.: Московский рабочий, 1986. С. 43–52).


[Закрыть]), – но задача превратиться в европейское государство, способное добиться выхода к морю и стать равным другим великим державам того времени, оставалась нерешенной (а в какой-то мере и нерешаемой). Чтобы осуществить эти мечты «третьего Рима», потребовалось в очередной раз применить испытанный метод – хотя для первых шагов по этому пути Московии пришлось пройти через несколько «кругов ада», окончательно убедивших ее правителей в пусть и во временном, но очевидном превосходстве Европы.