Текст книги "Пири против Кука. Полярный детектив длиною в столетие"

Глава 4
1897–1899. Кук спасает первую антарктическую зимовку

 
Средь белизны, ослеплены,
Сквозь дикий мир мы шли
В пустыни льда, где нет следа
Ни жизни, ни земли.
Где справа лед и слева лед,
Лишь мерзлый лед кругом…
 

С. Колридж. Сказание о старом мореходе[8]8
  Пер. Т. Левик.


[Закрыть]

Последовавшее за гренландскими событиями десятилетие, и даже чуть более того, Пири израсходовал на попытку добраться до полюса. Тем временем деятельность Кука была посвящена совсем иным целям, не имевшим отношения к полюсу. И когда на пике нашего сюжета возникла неприличная дискуссия, неожиданно выяснилось, что до 1909 года все усилия Пири – сплошные неудачи, а у Кука – непрерывные успехи, что подтверждается, например, его участием в первой в истории зимовочной антарктической экспедиции.

После нескольких неудачных попыток продолжить свою деятельность в Арктике Куку пришлось присоединиться к антарктической экспедиции, где его полярный опыт в сочетании с другими качествами нашел блестящее применение. Ставший его товарищем Амундсен впоследствии признавал, что во время первой в истории антарктической зимовки он многому научился у Кука, который сочетал «спокойствие, рассудительность и страстность исследователя с солидными научными и медицинскими познаниями, к которым можно добавить опыт работы в экспедиции Пири» (Райт, 1973, с. 62).

Хотя Кук зимовал в Антарктике только однажды, это была первая зимовка в высоких широтах Южного полушария в истории человечества, что и определило ее значение как для науки, так и для биографии героя этой книги. Он оказался в составе своей очередной экспедиции достаточно случайно, поскольку оказалось свободным место врача – Кук получил его, откликнувшись на объявление в прессе. Получив по телеграфу согласие руководства экспедиции, он отправился догонять судно в Рио-де-Жанейро, где и ступил на его палубу 22 октября 1897 года, заранее отказавшись от жалованья. При этом Кук был единственным из участников экспедиции, кто обладал зимовочным опытом, что, по-видимому, имело решающее значение в ее судьбе.

Руководитель экспедиции на «Бельжике» Адриен Виктор Жозеф, барон де Жерлаш де Гомери

Почтовая карточка с изображением «Бельжики» и портретом Адриена де Жерлаша

Экспедицию снарядило Брюссельское географическое общество. Возглавлял ее капитан 3-го ранга Адриен де Жерлаш, который так определил цели предприятия: «Первый год посвящается исследованиям в море Уэдделла, затем судно направляется к Земле Виктории, и там устраивается зимовка из трех человек, а корабль возвращается в Мельбурн» (Белов, 1969, с. 49). Правда, полярного опыта у Жерлаша было мало: он только однажды плавал в арктических водах, посетив восточное побережье Гренландии и остров Ян-Майен. Для экспедиции приобрели норвежское китобойное судно «Патриа», срочно переименованное в «Бельжику». Оно несло парусное вооружение по типу барка и имело паровую машину мощностью 150 лошадиных сил, позволявшую развивать ход до семи узлов. Экипаж состоял из 19 человек. Капитаном судна стал бельгийский гидрограф Жорж Лекуант, а должность старпома занял норвежский штурман Руаль Амундсен, который в свои 25 лет уже провел две зверобойные кампании в арктических водах. Чтобы пополнить свой полярный опыт, он решил познакомиться с ледовитыми морями на другом конце планеты.

Капитан «Бельжики» Лекуант должен был работать по своей основной специальности. Лейтенант Эмиль Данко собирался посвятить себя магнитным наблюдениям в связи с проблемой миграции Южного магнитного полюса. Интересы Эмиля Раковицэ из Румынии лежали в области гидробиологии. Среди ученых оказалось также два поляка – Антонин Добровольский и Хенрик Арцтовский. На первом были рутинные метеорологические наблюдения, а второй отправился в экспедицию в качестве геолога и океанографа. Однако в итоге наибольший вклад в науку они внесли при изучении полярных льдов как на море, так и на суше. Таким образом, экспедиция отличалась комплексным характером научной программы и многонациональным составом участников. Последнее обстоятельство позволило Роланду Хантфорду утверждать, что экспедиция на «Бельжике» стала провозвестником будущих международных исследований в Антарктиде.

Берега Европы «Бельжика» оставила в октябре 1897 года и с заходом в Рио-де-Жанейро проследовала на юг через Магелланов пролив в обход Огненной Земли, войдя в пролив Бигля, где задержалась до конца года для проведения научных изысканий. Плаванием в проливе Бигля экспедиция едва не завершилась, когда 2 января 1898 года «Бельжика» села на риф, но судно быстро разгрузили и спасли.

В дальнейшем «Бельжика» прошла проливом Ле-Мер и, обогнув остров Эстадос с севера, легла на курс через пролив Дрейка к берегам Антарктиды. Преодолев этот пролив шириной 450 миль почти за неделю, судно 20 января 1898 года достигло западной оконечности Южно-Шетландских островов, накануне повстречав настоящий столообразный антарктический айсберг внушительных размеров.

Первый трагический случай произошел на вахте Амундсена 22 января в присутствии Кука. Пытаясь разглядеть сквозь сильную дымку непонятное темное пятно прямо по курсу, оба услышали отчаянный человеческий крик, который, как показалось, донесся из люка машинного отделения. Дальнейшие события Кук описал так. «Амундсен, полагая, что в машинном отделении произошел несчастный случай, бросился туда. Я же побежал на корму, откуда увидал человека, боровшегося за жизнь среди вспененных гребней. Это был Винке – очищая шпигат[9]9
  Отверстие в палубе для удаления воды.


[Закрыть], он потерял равновесие и свалился за борт, когда его страшный крик поразил нас. Увидав лаглинь[10]10
  Снасть с узлами, часть устройства для измерения скорости судна.


[Закрыть], он вцепился в него мертвой хваткой… Море бросало судно, словно щепку, а ветер переходил в ураган, так что спустить шлюпку возможности не было. Я подтянул Винке ближе к корпусу, а Лекуант, рискуя собой, обвязался концом веревки. Затем двое матросов опустили его за борт в кипящую воду… Пока мы были заняты этим, Винке выпустил из рук лаглинь и утонул. Мы прождали еще час, но каких-либо признаков нашего несчастного товарища не было видно. У Винке было много друзей в экипаже, и его гибель переживали все» (Cook, 1998, pр. 127–128. – Здесь и далее пер. авт.).

Судно продолжило свой путь к Антарктическому полуострову, пересекая маршрут русской экспедиции Беллинсгаузена и Лазарева в 1821 году и француза Дюмон-Дюрвиля в 1838 году. С тех пор ни одна научная экспедиция не появлялась в здешних водах. Первые впечатления от встречи с ледяным континентом Кук описал так. «В 3 часа пополудни 23 января странный белый туман появился на небе по направлению к югу. Немного позже какие-то неопределенные очертания суши выделились из него. Эта картина занимала все пространство обзора с запада на восток. Вершины были скрыты дымкой, из которой исходил особый отблеск, характерный для этих широт. По мере приближения мы убедились, что суша не представляет бесконечную стену льда, но имеет грубые, какие-то рваные очертания под покровом льда, заканчивающегося у берега. Здесь было несколько обширных заливов, один из которых прямо по курсу вел к югу. Тщательно изучая имевшиеся карты, мы считали, что можем определить свое положение, но это было ошибочное впечатление» (Cook, 1998, p. 130).

На современной карте побережье Антарктиды, открытое экспедицией на «Бельжике», выделяется характерной бельгийской топонимикой – острова Антверпен, Брабант, Льеж и т. д. Для привязки событий, описанных ниже, в качестве ориентиров можно использовать характерные горные вершины при входе в современный пролив Жерлаш, через который руководство экспедиции рассчитывало пройти в море Уэдделла.

26 января 1898 года высадились на остров Ту-Хаммокс, где Амундсен испытал свои лыжи. Всего было сделано 22 подобные высадки, порой в самых неподходящих условиях. В качестве примера приведем впечатления Арцтовского об одной из них.

«Жерлаш сам отвозил меня на берег, но дал мне всего 10 минут. Несколько взмахов веслами, и вот мы уже на берегу, поощряемые криками: «Поживее, Арцтовский!» Я даю матросу молоток с приказанием отбить кое-где на берегу кусочки породы, а сам лезу сломя голову на морену, подбираю с земли на бегу образчики, беру направление по компасу, бегло осматриваюсь по сторонам и затем дую со всех ног обратно… Тем временем Кук делает с палубы фотографический снимок берега – вот каким образом производились в Антарктике геологические обследования» (Дьяконов, 1937, с. 49).

Первые же действия Кука отмечены Амундсеном в дневнике так: «Доктор, как опытный полярник, шел впереди, я следовал за ним… Интересно наблюдать его спокойную и практичную манеру работы» (Huntford, 1979, р. 60. – Здесь и далее пер. авт.). Куку попался прилежный и старательный ученик, фиксировавший всякую полезную деталь, которая могла пригодиться ему в будущем: «У доктора эскимосская одежда из тюленьей шкуры, которая оказалась очень практичной». Все это позволило Хантфорду сделать вывод: «С самого начала Амундсен был учеником, а Кук – его учителем» (Huntford, 1979, p. 61). Как показало будущее, Кук приобрел весьма способного и благодарного ученика, который не забыл заслуг своего наставника.

Спустя две недели ситуация с проливом определилась, но время было потеряно, хотя существование Земли Александра I подтвердилось – впервые со времени ее открытия русскими моряками Беллинсгаузеном и Лазаревым в 1821 году.

Удаляясь от берегов Антарктиды, 4 марта в координатах 71 град. 10 мин. ю. ш. и 84 град. 55 мин. з. д., примерно в 300 милях западнее Земли Александра I, по словам Кука, «мы были вынуждены признаться в невозможности выпутаться из создавшегося положения» (Cook, 1998, p. 198). Амундсен дает свою оценку событий, прежде всего с точки зрения моряка: «Оба моих начальника (то есть Жерлаш и Лекуант. – Авт.) открыли в ледяном поле трещину в южном направлении и решили укрыться там от шторма. Они не могли совершить худшей ошибки. Я сознавал всю опасность, которой подвергалась экспедиция, но моего мнения не спрашивали, а дисциплина не позволяла мне говорить. Вскоре случилось то, чего я боялся. Когда шторм утих, мы уже отошли более чем на 70 миль от кромки льдов и, проснувшись однажды утром, увидали, что узкая полынья, по которой мы прошли, за нами закрылась… Теперь весь экипаж корабля очутился перед вероятной зимовкой здесь без соответствующей зимней одежды, без достаточного продовольствия для стольких людей. И даже ламп было так мало, что не хватало по числу кают. Перспективы были действительно угрожающие» (Амундсен, 1937, с. 23–25).

Первые впечатления от дрейфа были описаны Куком в начале марта такими словами. «Мы дрейфуем от 5 до 10 миль в сутки. Как-то странно знать, что дуновение ветров движет нас по морю неизвестности, но ничто не свидетельствует об этом движении. Мы не проходим какие-то неподвижные пункты, мы не можем наблюдать движение льдов. Все спокойно. Горизонт смещается вместе с нами. Мы часть бесконечного замерзшего моря. Наш путь – зигзагом, в основном на запад. Мы не знаем места нашего назначения, сознавая, что мы единственные люди в самом низу глобуса. Курьезная ситуация».

Дрейф «Бельжики» продолжался почти год и проходил в той части моря Беллинсгаузена, которую наиболее редко посещали люди. Первые же измерения глубин моря, в основном в пределах 500 метров, показали, что в феврале – марте судно дрейфовало преимущественно в районе материкового склона, тогда как к маю оно оказалось уже на океанских глубинах, где лот не достигал дна на глубине 1500 метров. О попытке самостоятельного плавания в сложившейся ситуации речи уже не шло, тем более что состояние экипажа не позволяло думать о чем-либо подобном. Недаром Кук назвал возникшую обстановку «беспомощные в море безнадежности». Тем не менее люди, или, правильнее сказать, самые активные среди них не собирались ожидать конца сложа руки.

Продолжались научные наблюдения, что в условиях дрейфа означало строительство на ненадежном льду. В конце марта Данко приступил к сооружению хижины странных треугольных очертаний для своих магнитных наблюдений – подальше от судна, чтобы избежать влияния корабельного железа. Еще спустя неделю ученые и моряки приступили к строительству павильона для астрономических наблюдений, которые намеревался проводить капитан Лекуант. Работали все участники экспедиции и члены экипажа, независимо от должности и положения. «Команда орудовала молотком и гвоздями», – описал строительную лихорадку Кук, – Раковицэ пилил, Арцтовский готовил доски, Данко выступал в роли гендиректора. Я и Лекуант в качестве рабочих лошадок транспортировали доски и другие материалы с судна к месту строительства. Отвлечение от официальных обязанностей вносило приятное разнообразие. День за днем этот объект приобретал свои, не вполне архитектурные, очертания; кроме того, из-за ветра, который продувал его насквозь, внутри постройки было еще холоднее, чем снаружи. Потом мы покрыли его толем и присыпали снегом. В ближайшую же ночь капитан использовал его, понаблюдав пару светил, и затем заявил: «Великолепно!» Правда, потом меня вызвали лечить два отмороженых пальца» (Cook, 1998, p. 248–249).

С постройкой павильонов фронт научных работ расширился, и спустя месяц они шли полным ходом. В мае, согласно записям Кука, люди были особенно заняты, поскольку «последние ночи и дни мы проводили промер и отбор образцов морской биологии. Это дало Арцтовскому и Раковицэ обильные сборы. Интересно наблюдать, как они корпят в темной лаборатории, постоянно и преданно уставясь в микроскопы, готовые выпроводить всякого, кто им мешает. Несчастные парни – их лица выглядят уставшими и исхудалыми, словно после какого-то бедствия. Данко упрямо продолжает свои магнитные наблюдения, которые целиком поглощают его рабочее время.

Сейчас метеорологические наблюдения превратились в неприятное занятие, потому что проводятся каждый час, а порой и чаще. Каждый из нас уже запланировал себе работу с появлением солнца. Командант Жерлаш обрабатывает судовой журнал. Лекуант начал комплектовать инструменты для летних гидрографических работ. Раковицэ, вдобавок к своим лабораторным работам, запланировал новую книгу по биогеографии. Арцтовский весь за разработкой дюжины научных проблем. Амундсен сотрудничает со мной в разработке полевого снаряжения, и вдобавок к этому я привожу в порядок свои антропологические наблюдения за прошлое лето и пишу книгу об антарктических исследованиях. Дело поставлено на индустриальный поток, но сделано еще немного. С темнотой наша энергия убывает. Мы становимся индифферентнее, и нам труднее сосредоточится на каком-либо направлении деятельности» (Cook, 1998, рр. 299–300).

Таким образом, Кук отметил первые признаки ухудшения здоровья у участников экспедиции. Видимо, и сам Кук обратил на них внимание не сразу, поскольку источник опасности в самом начале зимы не определился. «Наша пища недостаточно разнообразна, но ее качество настолько хорошее, насколько можно пожелать в наших условиях… На завтрак подают хлопья, овсянку-геркулес, свежеиспеченные бисквиты, маргарин, мармелад и кофе. Наши запасы сахара и молочных продуктов из-за повышенного спроса истощаются. На обед – разные супы, консервированное мясо, картошка и макароны. На ужин – рыба, сыр, смесь макарон, пеммикана и консервированного мяса» (Cook, 1998, pр. 232–233).

Правда, сам Кук еще раньше обратил внимание на рекомендации предшественников избегать консервов. В такой ситуации были предприняты первые попытки переключиться на местные пищевые ресурсы. В результате выяснилось, что пингвин по вкусу напоминает мясо, птицу и рыбу одновременно, причем в соусе из рыбьего жира, по консистенции приближаясь к хорошо прожаренному судовому брезенту. И тем не менее в этом местном провианте присутствовало нечто, чего не было в запасах из судовой кладовой. «Мы понимали, что это было суровым делом, но интересы науки и требования наших желудков сделали подобные акции абсолютно необходимыми» (Cook, 1998, p. 243). Проблему питания Кук в своей книге поднимает многократно. «Продолжительная темнота, вынужденная изоляция, консервы, низкие температуры на протяжении многих месяцев одновременно с усилением штормов и высокой влажностью способствовали развитию того, что мы назвали полярной анемией. Появилась бледность с характерным зеленоватым оттенком, наша секреторная деятельность испытывала гнет. Желудки и другие органы работали ленивей. Но самые опасные симптомы исходили от мозга и сердца, работа которых теряла прежний ритм, слабела и становилась ненадежной. Симптомы снижения умственной активности не были столь же отчетливыми. Однако люди уже не могли продолжительное время сосредоточиться на интеллектуальной деятельности. Один матрос оказался на грани безумия, но восстановился с возвращением солнца» (Cook, 1998, p. 303).

Первой жертвой «полярной анемии» стал магнитолог Данко, хотя первоначально развитие его болезни было спровоцировано, по-видимому, какими-то недостатками в сердечной деятельности, возникшими задолго до экспедиции и обострившимися в Антарктике. Уже в мае у Кука возникли опасения, что его пациент не доживет до появления солнца. Быстрое развитие болезни Данко на фоне ухудшения здоровья экипажа в целом невольно порождало среди наиболее слабых вопрос: кто следующий? Сам Данко без жалоб и сожалений встретил приближение конца.

Чтобы как-то отвлечь людей от мрачных мыслей и скрасить однообразие полярных будней, был проведен «Большой конкурс женской красоты». По сложнейшей системе в условных баллах оценивались запросы зимовщиков по отношению к отсутствующей прекрасной половине человечества, что касалось не только внешних данных, но и душевных качеств далеких дам. Самым тонким ценителем женской красоты среди задубевших от испытаний зимовки полярников оказался Арцтовский. Будущий полярный корифей Амундсен также вошел в группу призеров конкурса, тогда как Кук занял лишь предпоследнее место. На какой-то момент это мероприятие разбудило щемящие душу воспоминания, скрасив неполноту полярной жизни, но затем вахты и работа снова вошли в привычный ритм, в котором не было места переживаниям.

Позже в кают-компании состоялась своеобразная конференция по переустройству мира, организаторы которой, руководствуясь самыми лучшими намерениями, предвосхитили идею Европейского сообщества, хотя и под названием Соединенные Штаты Европы. По замыслу устроителей, после присоединения к ним стран Южной Америки и Канады можно было бы говорить о неком мировом союзе государств.

Не всегда головы зимовщиков были заняты столь масштабными вопросами. Так, однажды в кают-компании всерьез обсуждали проблему наличия души у судового кота по кличке Нансен (вероятно, получившего ее в силу высокого интеллекта) и возможности его допуска в царствие небесное вместе с остальными участниками экспедиции. Как и в обычной жизни, во льдах антарктических морей дистанция от великого до смешного была неизменно короткой.

Хотя Данко держался очень мужественно, для Кука неизбежность летального исхода была очевидной. Это произошло 5 июня, еще в преддверии зимнего солнцеворота, задолго до завершения полярной ночи. В соответствии с принятыми на море традициями, тело усопшего было зашито в саван из грубого судового брезента и спустя двое суток после смерти доставлено на санях к ближайшей майне, прорубленной в молодом льду, затянувшем недавнее разводье. После того как Жерлаш сказал короткую речь, покойника опустили в море с грузом, привязанным к ногам. Хотя, по мнению Кука, смерть Данко не была фатальной – в других условиях он продолжал бы жить и даже нести службу, – общее состояние людей продолжало ухудшаться. Душевное состояние матроса Толефсена оказалось настолько опасным, что однажды он предпринял попытку побега с судна, и морякам пришлось разыскивать несчастного в окрестных торосах. А между тем признаки цинги у зимовщиков стали появляться все чаще и чаще. В условиях полной неизвестности и отрыва от цивилизованного мира с развитием массовых заболеваний судьба 17 человек становилась все более непредсказуемой. Ситуация, которую спровоцировало своими действиями неопытное руководство, определялась уже не приказами сверху, а инициативой неформальных лидеров – так случалось в полярных экспедициях не однажды. Именно это и позволило преодолеть возникшую безысходность.

«Тринадцать месяцев простояли мы во льдах… – вспоминал позднее Амундсен. – Двое из наших матросов сошли с ума. Ни один человек не избегнул цинги, и все, за исключением троих, впали в полное истощение от этой болезни. Это заболевание цингой было большим бедствием. Доктор Кук и я, мы оба знали из описаний арктических путешествий, что этой болезни можно избежать потреблением в пищу свежего мяса. Поэтому после ежедневной работы мы провели немало трудных часов, охотясь за тюленями и пингвинами… Однако начальник экспедиции питал к этому мясу отвращение, доходившее до нелепости. Он не только отказывался есть его сам, но и запретил всей команде. В результате мы все заболели цингой. Начальник экспедиции и капитан заболели так тяжело, что оба слегли и написали свои завещания. Тогда руководство экспедицией перешло ко мне. Я тотчас же выбрал немногих еще трудоспособных людей и велел откопать тюленьи туши… Все бывшие на борту с жадностью съели свои порции, не исключая и начальника экспедиции. Удивительно было наблюдать действие, вызванное такой простой переменой пищи. В течение первой же недели все начали заметно поправляться» (Амундсен, 1937, с. 25–26).

Фраза в этих воспоминаниях «доктор Кук и я, мы оба знали…» не случайна. Кук знал о важности свежего мяса по наблюдениям за питанием эскимосов во время своей зимовки в Гренландии в 1891–1892 годах, а Амундсен – по опыту норвежских зверобоев. Это неоднократно отмечалось и теми, кто изучал биографию Кука. Так, Хантфорд прямо утверждает, что «доктор Кук на основе своего арктического опыта, игнорируя теории, верил в свежее тюленье мясо. Он опережал медицину своего времени и был прав» (Huntford, 1979, p. 63). Сходной точки зрения придерживается и Райт. Все полярные историки едины в том, что своим вмешательством Амундсен и Кук спасли экспедицию. Следует особо отметить, что дрейф «Бельжики» проходил в наименее исследованных антарктических водах. Поэтому любая научная информация из этой части Мирового океана воспринималась научной общественностью с огромным интересом. Огибая открытый русскими моряками остров Петра I с юга, «Бельжика» достигла самого южного пункта в своем дрейфе – это произошло в конце мая 1898 года на 71-м град. 36-й мин. ю. ш. Тем самым рекорд Джеймса Кука, который в январе 1774 года побывал на 71-м град. 10-й мин. ю. ш., был побит. В целом в течение дрейфа ценной научной информации было получено немало – осталось только доставить ее в цивилизованный мир и, опубликовав, сделать всеобщим достоянием. Между тем многие испытания для участников экспедиции были впереди. Даже природа, казалось, выступала против них. С окончанием полярной ночи (это произошло 26 июля) стало еще холодней, потому что море замерзло практически целиком и его тепло не поступало через открытые пространства воды, как это было раньше. Поэтому самые низкие температуры – до –40 °C – наблюдали в начале сентября, когда замерзала ртуть. «Что же будет дальше?» – все чаще задумывались зимовщики.

Фредерик Кук (слева) с Руалем Амундсеном. 1898 год

Выход из отчаянной ситуации был найден опять-таки Куком и позднее достаточно подробно описан Амундсеном. «За долгие 13 месяцев столь ужасного положения, находясь беспрерывно лицом к лицу с верною смертью, я ближе познакомился с доктором Куком, и ничто в его позднейшей жизни не могло изменить моей любви и благодарности к этому человеку. Он был единственным из всех нас, никогда не терявшим мужества, всегда бодрым, полным надежды, и всегда имел доброе слово для каждого. Болел ли кто – он сидел у постели и утешал больного; падал ли кто духом – он подбадривал его и внушал уверенность в избавлении. Мало того, что никогда не угасала в нем вера, но изобретательность и предприимчивость его не имели границ. После долгой антарктической ночи (продолжавшейся с 16 мая по 21 июля. – Авт.) доктор Кук руководил небольшими разведывательными отрядами, ходившими по всем направлениям посмотреть, не разломило ли где-нибудь лед и не образовалась ли полынья, по которой мы могли бы выйти обратно в открытое море» (Амундсен, 1937, с. 26).

Эти строки были написаны Амундсеном почти четверть века спустя после завершения дрейфа «Бельжики», но они практически полностью совпадают с записями в его дневнике, который норвежец вел во время дрейфа и который был частично опубликован Хантфордом (Huntford, 1979, p. 66). «Получил удовольствие от прогулки… Кук, спокойный и невозмутимый, никогда не теряющий достоинства и вдобавок обладающий полярным опытом, охватывающим множество важных мелочей. Благодаря своему знакомству с эскимосами и знанию различных сторон полярной жизни он, несомненно, самый компетентный человек в свой области».

Если учесть, что среди ученых и экипажа «Бельжики» только Кук обладал зимовочным опытом, то, несомненно, его роль на судне была особой, причем в делах, далеких от чисто медицинской практики. Наиболее отчетливо это проявилось на заключительном этапе экспедиции с наступлением нового, 1899 года. Даже спустя десятилетия видны удивление и восхищение Амундсена предвидением экспедиционного врача, определившим судьбу незадачливых зимовщиков.

«Кто-то из нас заметил, что приблизительно в 900 метрах от судна образовалась небольшая полынья. Никто из нас не придавал ей особого значения. Но доктор Кук каким-то образом увидел в этой полынье хорошее предзнаменование. Он высказал твердую уверенность, что лед скоро начнет ломаться, а как только он вскроется, эта полынья дойдет и до нас, и он предложил нам нечто, показавшееся сначала безумным предприятием, а именно: прорубить канал сквозь 900 метров сплошного льда, отделявшего нас от полыньи. И провести туда «Бельжику», чтобы, как только лед начнет ломаться, она сразу же могла использовать этот благоприятный момент.

Предприятие казалось безрассудным по двум причинам: во-первых, единственными орудиями, имевшимися на борту для прорубания льда, были несколько четырехфутовых пил и немного взрывчатых веществ; во-вторых, большинство наших людей было совершенно непривычно к подобного рода работам, и, кроме того, все были слабы и изнурены. Тем не менее предложение доктора Кука одержало верх. Это занятие было все же лучше, нежели сидеть сложа руки и раздумывать об ожидаемой судьбе. Поэтому все оживились, и работа началась…

За этой работой мы провели долгие утомительные недели, пока наконец не выполнили своего задания… Представьте себе наш ужас, когда, проснувшись, мы увидали… что мы оказались затертыми хуже прежнего. Однако наше огорчение вскоре сменилось радостью, так как ветер переменился и канал опять расширился. Не теряя времени, мы отбуксировали корабль в полынью… И вдруг произошло чудо – как раз то, которое предсказывал доктор Кук. Лед взломался, и путь к открытому морю прошел как раз через нашу полынью. Радость придала нам силы, и на полных парах мы пошли к открытому морю» (Амундсен, 1937, с. 26–28), куда и вышли 15 февраля в разгар антарктического лета.

В этом описании важно отметить, что не моряк и даже не гидролог увидал особенности антарктических льдов, которые оказались определяющими и для самой навигации, и для спасения людей. Здесь Кук выступил, казалось бы, в несвойственной ему роли – но в будущем он примет много неожиданных решений, вызывавших у окружающих неоднозначное отношение. Амундсен запомнил этот удачный пример и позднее использовал его при освобождении из льда своей экспедиционной шхуны «Мод» в сентябре 1919 года у берегов Таймыра. Но надо было быть Амундсеном, чтобы оценить решение судового врача, непопулярное уже потому, что обрекало людей на тяжелую работу, хотя и ради собственного спасения. Также Амундсен отметил и другое достойное предложение Кука – использовать вместо кранцев-амортизаторов при защите бортов судна ото льда мешки, набитые шкурками пингвинов.

Работы по созданию канала для освобождения «Бельжики»

Надо сказать, что дела самого Амундсена в экспедиции по мере приближения завершения, несмотря на очевидные заслуги, складывались далеко не безоблачно. Его биограф Хантфорд, основываясь на дневнике норвежца, отметил, что в ноябре 1898 года произошел конфликт в руководстве экспедиции, когда Жерлаш, вопреки договоренности, назначил на должность старпома одного из бельгийских моряков, ссылаясь на политические и финансовые обстоятельства, с очевидным нарушением сложившейся субординации. Амундсен посчитал такое решение оскорбительным для себя, поскольку с ним не посчитались. Отзвуки этого конфликта нетрудно заметить в описании им событий зимовки – похоже, строптивый старпом оказался не столько злопамятным, сколько ранимым, что позднее было отмечено Куком.

Длительное пребывание во льдах, многочисленные сжатия, которые «травмировали» корпус «Бельжики», отразились также и на работе чувствительных хронометров, без которых определение местоположения судна на просторах южной части Тихого океана, лишенной каких-либо островов-ориентиров, крайне затруднительно. Тем не менее, подхваченная могучим восточным дрейфом и подгоняемая «бравыми вестами», скрипя рангоутом, «Бельжика», помимо льдов, одолела еще и «неистовые пятидесятые», заслуженно пользующиеся у моряков недоброй славой, чтобы войти в западное устье Магелланова пролива, в водах которого и бросила якорь 27 марта 1899 года. В Пунта-Аренас экспедиция закончилась, поскольку денег на ее продолжение, на которые рассчитывал Жерлаш, не оказалось. Здесь же расстались люди, прошедшие испытание антарктической зимовкой: Амундсен после описанной размолвки с руководством экспедиции отправился на попутном судне сопровождать в Норвегию заболевшего матроса, а Кук – на катере в Хербертон в проливе Бигля за рукописью Томаса Бриджеса. Однако он получил ее уже из рук сына старого миссионера, который скончался годом раньше.

Как показало будущее, больше всех экспедиция на «Бельжике» обогатила Кука и Амундсена, поскольку они реализовали полученный опыт в своей последующей деятельности в высоких широтах. Несмотря на срыв первоначальных планов, результаты экспедиции получили высокую оценку среди ученых-полярников. В советском «Атласе Антарктики» (1969, т. 2) они отражены следующим образом. «За 15 месяцев участники бельгийской экспедиции выполнили серию магнитных наблюдений, позволивших уточнить положение Южного магнитного полюса… 1300-мильный дрейф «Бельжики» дал возможность ученым проследить образование и разрушение антарктических льдов, определить зависимости дрейфа льдов от господствующих ветров, выполнить промеры глубин… там, где раньше предполагалась суша. Экспедиция сделала географические открытия. Кроме пролива Жерлаш, бельгийская экспедиция открыла и нанесла на карту десятки новых объектов – горы, острова, бухты на Антарктическом полуострове… открыла Берег Данко. В научных трудах бельгийской экспедиции наиболее ценны разделы биологии, океанографии и магнетизма».