Текст книги "Кораблики, или «Помоги мне в пути…»"

Проснулся я от солнца и от гвалта попугаев. Они скандалили, как воробьиная стая. Карины не было. На краю стола – сразу заметно – лежал магнитный «секретарь». Я нажал клавишу. Голос Карины пожелал мне доброго утра, объяснил, где завтрак, и сообщил, что «я убегаю в свою лавку, сегодня должен прийти лайнер, туристы с детишками, увидимся вечером».

Завтрак я нашел. Вкусно. Нашлась и бритва (ай да Карина!). Из кармана куртки я вытащил капсулу радиотелефона, разбудил Юджина, сообщил, что сегодня у него не появлюсь, буду «вживаться» в город.

– Вживайся, – разрешил Юджин.

Лишь после этого я стал натягивать брюки…

И кто это придумал, что я толстый? Ну кругловатый, да. Но не так уж. И вполне еще достойный мужчина во всех отношениях. Даже спина не ноет ничуть…

Что-то твердое мешало мне в заднем кармане… Ба, да это же пистолет! Юджин, балда, сунул, не объяснил даже, как обращаться. Система совсем незнакомая, излучатель… Впрочем, ничего сложного: предохранитель, переключатель интенсивности. Красная риска с крошечным черепом и костями (р-романтика) означает действие на смертельное поражение. Фу ты, бред какой, кому это надо? И разве такие штуки носят без специального разрешения?.. Хотя я же чин Службы безопасности. Вот и значок на левой стороне лацкана: маленькая ладонь из желтого металла, а на ней буквы «ОГ». Видимо, Объединенная Гвардия. Ну и ну…

С курткой на плече я вышел из дома. В самом безмятежном настроении. И пошел наугад бродить по городу, в котором раньше жил почти что с детства и который не видал полвека без малого…

Шкиперская улица и вся Нагорная слободка были почти такими, как прежде. Только антенны над крышами – незнакомой конструкции, да у каждой калитки – голубые аккуратные дверцы пневмопочты.

Густо зеленели акации. На платанах кромки листьев кое-где чуть подсохли – самый отдаленный намек на осень. Но было очень тепло. Стояла первая половина сентября – здесь это совсем летняя пора, хотя и без большого зноя…

Запутанными переулками и лестницами я перевалил Зеленую горку и оказался на улице Парусных капитанов, ведущей на бульвар Первой осады, к старым бастионам.

На бастионах тоже было почти все как прежде. Так же цвела сурепка у вросших в землю лафетов. Так же чугунные бомбарды грели на солнце свои изъеденные оспинами тела. Так же, как раньше, коричневые полуголые мальчишки лазали по орудиям. На самых младших несердито покрикивали со скамеек бабушки. А в амбразурах и над краем бруствера синело спокойное море. В нем недалеко от берега неспешно расцветал парусами громадный пятимачтовый барк – наверно, учебное судно.

Я постоял, посмотрел, подышал и зашагал к центру.

Ноги уже слегка гудели от ходьбы (отвык топать подолгу), спина постанывала. К счастью, попалась на пути стоянка такси-автоматов. Я плюхнулся на сиденье открытой машины в стиле «Фаэтон-1909» и припомнил объяснения Юджина, как пользоваться этой техникой. Ага… вот схема городских маршрутов, вот кнопки… Ч-черт, сразу не разберешь. Начал нажимать. Динамик вдруг сказал голосом дворника-алкоголика:

– Не тычь пальцем, если не умеешь… Говори по-человечески…

– Ох… виноват, шеф. Значит, так. По всем улицам центра и по Спиральному бульвару до вершины холма.

– Сперва аванс… Карточка-то есть?

Кредитная карточка у меня была. И на карточке кое-что было. Долгое отсутствие имеет свои преимущества, за полвека на счете накопилось столько, что я мог бы, наверно, одним чохом купить целый парк таких авто и уютненькую виллу с яхтой в придачу… А вот возьму, да так и сделаю (насчет виллы и яхты). И женюсь на Карине. Потому как вовсе еще не старик. И тоже буду торговать игрушками, пока Конус там проковыривает многомерные миры… Но это позже. А пока я послушно сунул карточку в щель на панели.

– Не спеша, пожалуйста.

Фаэтон мягко взял с места. Со скоростью легкового извозчика.

Я развалился на податливой мякоти сиденья и поглядывал на жизнь.

Центр оказался почти незнакомым. Новая архитектура с громадными стеклами овальных окон, плавными изгибами уходящие вверх здания. Встречались и старые дома, но они были затеряны в современных постройках. Тянулись, вздымались, нависали над улицами многочисленные мосты, эстакады, террасы – все в зелени. Этакие висячие сады Семирамиды. Красиво, ничего не скажешь. По верхним эстакадам пробегали среди листвы разноцветные вагоны и кабинки…

Народу было немало, но без обычной для юга суеты и толкотни. Зато пестрота! Казалось, нынче все тут сговорились одеваться так, чтобы удивлять друг друга или потешить свою фантазию. Попадались навстречу юнцы в разноцветных рубашках с подобием эполет и в головных уборах как у старинных польских улан. Девицы щеголяли в самом легоньком убранстве, состоящем в основном из шнурков и блесток, или, наоборот, в длинных хламидах наподобие кимоно. Многие мужчины были в шароварах и рубашках с украинской вышивкой: все новое – хорошо забытое старое… А попадались вовсе оригинальные типы: вот голый по пояс парень в цветной татуировке и с тяжелым ожерельем то ли из камней, то ли из зубов кашалота. Вот шагает загорелая дочерна старуха в полосатых шортах, в безрукавке из дерюги и в соломенном брыле, как у гоголевского пасечника. С помощью миниатюрного пульта она управляет детской коляской и при этом курит громадную сигару. А вот марширует по панели дюжина мальчишек в алых накидках и серебристых спартанских шлемах, с круглыми щитами и тонкими копьями. Отряд такой, что ли? На мальчишек смотрят с радостным удивлением две крашеные дамы в платьях, напоминающих укороченные кринолины, а точнее – шелковые абажуры с бахромой. (Интересно, сохранились ли до нынешнего времени такие абажуры?)

Впрочем, было много прохожих и в «нормальной» одежде. Мужчины часто шли в куртках, похожих на мою.

Куртка, кстати, оказалась просто прелесть. Я надел ее, когда стала донимать жара, и ощущение сделалось такое, словно только что под прохладный душ слазил. С виду куртка была как из искусственной замши, но очень легкая. Тетраткань – она и не ткань даже, а синтетический, мягкий на ощупь пористый материал небывалой прочности. А цвет у тетраткани разный, у моей куртки, например, стальной…

Фаэтон послушно катил на малой скорости и минут через сорок доставил меня на вершину холма.

Храм на холме – желтовато-серый собор в византийском стиле – в прежние времена стоял полуразрушенный со времен Второй мировой. А сейчас он был словно только что построенный, сверкал наружными мозаиками и золотом купола. Я вошел в полутемную прохладу. Было пусто, кое-где мерцали лампады и свечки. В автомате у входа я купил тонкую желтую свечу, зажег от другой свечи и поставил в боковом приделе у маленького образа Богоматери с Младенцем – похожего на тот.

– Я вернулся… Спасибо…

А может быть, поехать в Старотополь? Я ведь не был там с детства, с той поры, как переехали с мамой сюда… Интересно, сохранилась ли та красная церковь над оврагом? Незадолго до Ухода я слышал, что завод «Красный химик» по-прежнему отравляет там воздух… Только я ни за что уже не пролезу в ту щель в фундаменте…

Впрочем, Старотополь – это позже. Надо еще узнать, какие нынче правила проезда. Теперь ведь там заграница… Надо же, чушь какая…

Ладно, чтобы отдать дань воспоминаниям детства, отправлюсь-ка я пока на Камчатскую.

На Камчатской я жил в первые годы после переезда из Старотополя. На этой улице кончилось мое детство. Там я впервые влюбился – в заносчивую соседку-восьмиклассницу Ленку – и познал всю горечь неразделенного чувства…

Фаэтон, несмотря на мое приказание ждать на стоянке у собора, бессовестно укатил. Ладно, не буду расстраиваться. Я опять двинулся пешком…

…Старый трехэтажный дом на Камчатской сохранился. Правда, с двух сторон его обступили новые белые здания «корабельной» архитектуры. Двор был прежний, только пирамидальные топольки стали великанами. На дворе две храбрые девчонки – рыжая и белобрысая – прыгали на доске, перекинутой через обломок пластиковой трубы. Посмотрели на меня, переглянулись, захихикали. Тоже растут будущие ленки-сердцеедки, чье-то горькое испытание. Поглядел я на бывшее Ленкино окно на первом этаже, поглядел на свое – на третьем – и пошел. Вниз по Смирновскому спуску, к школе, где когда-то получил аттестат…

Школа тоже сохранилась, только красное кирпичное здание окружено было теперь всякими пристройками и корпусами со стеклянными крышами. Я увидел знакомое крыльцо с гранитными ступенями, с навесом на кронштейнах из узорчатого чугуна. Милое, неизменное… Я и прежде захаживал сюда, когда был уже взрослым (ишь расчувствовался, старая бестия)…

Неторопливо обошел я дом-ветеран. Услышал ребячьи голоса. У торца старого здания была площадка, окруженная бетонной решеткой. На площадке – турник и какие-то хитрые штуки из труб и лесенок, наверно, чтобы лазать и вертеться.

У решетки площадка обросла здешним колючим татарником и прочими сорняками (надо же, другая эпоха, а у заборов тот же чертополох!). А в центре трава была вытоптана. И немудрено, если здесь каждый день так! Полтора десятка мальчишек с веселыми кличами носились за красным, звонко гудящим мячом. Игра была столь же древняя, как чертополох: мяч ребята перебрасывали друг другу, а один, посреди круга, ловил его. Поймает, вляпает по кому-нибудь, и, значит, уже тот – водящий…

Они играли азартно, резво, но без малейшей сердитости друг на друга, без досадливых выкриков и обид… Как раньше…

Я вспомнил, что, приехав сюда, не сразу поверил открытости и доброте приморских мальчишек. Какие-то не такие они были, как старотопольские мои знакомые. Тем палец в рот не клади, а у этих такие характеры, что все наружу: и смех, и слезы, и все свои секреты – без ехидных насмешек. Если и подерутся – это как вспышка на минуту, а потом – никакого злопамятства. Если и прозвище у кого, то веселое, озорное, без дразнилки. А если у кого случайный синяк или ссадина, окружат, сочувствуют, каждый что-то советует… Сперва в их открытости, в готовности к дружбе, даже в ласковости какой-то чудился мне подвох. Не раз я выпускал колючки, а ребята искренне удивлялись. Но скоро я понял: все по правде… Да и что удивительного? Такими и должны быть нормальные пацаны. Ведь и в хоре у Эльзы порой было что-то похожее. А Валька Сапегин вообще весь такой. Жаль только, что он остался в Старотополе… Мы встретились опять уже в университете, но тогда уж – на всю жизнь. На его жизнь, на Валькину…

Я загляделся на игру: на полеты яркого, полупрозрачного, но, видимо, тяжелого мяча, на мельканье смуглых рук и ног, на солнечные вспышки в разлетающихся волосах… Ребятишки, видимо, из средних классов, лет десяти-двенадцати. Наверно, уроки уже кончились, а домой идти неохота. Пестрые сумки и мешки брошены кучей у изгороди…

На многих мальчишках были короткие безрукавки из разноцветной тетраткани, со шнуровкой на груди, с накладными карманами, похожими на черкесские газыри. В прежние времена я такой моды не встречал. Скорее всего это было что-то вроде школьной униформы, но, видимо, не обязательной, потому что некоторые ребята бегали в разноцветных рубашках или ярких майках. При этом кое-кто босиком. Наверно, в нынешнюю эпоху такое дело не считалось предосудительным…

Мяч звенел и ухал под ударами ладоней и порой улетал мимо зарослей. Это не вызывало досады, только смех. И крепенький беловолосый мальчуган лет десяти тут же бросался в заросли. Он – в отличие от других в плотном желто-красном комбинезоне – каждый раз бесстрашно лез в колючки. Он же кинулся и через изгородь, когда мяч перелетел с площадки во двор, прямо ко мне.

Я поднял мяч (увесистый и почему-то холодный), протянул мальчишке. Он сказал с достоинством:

– Спасибо, сударь.

Старинное обращение «сударь» в прежнее, в мое время еще только возвращалось в обиход. А теперь было уже привычным. Мальчик смотрел без любопытства, но по-хорошему:

– Вы кого-то ждете? – Видимо, была в нем готовность помочь, найти, позвать кого надо.

Я ответил без хитрости:

– Учился здесь когда-то. Теперь вот, случается, прихожу иногда, вспоминаю. Правда, очень давно уже не был…

Рядом оказались еще несколько мальчишек. Один откликнулся с пониманием:

– Да, наша школа старинная…

– Еще бы! Даже когда я учился, она была старинная. Бывшая мужская гимназия…

– Сейчас тоже мужская гимназия, – сообщил остроплечий, похожий на маленького Юджина мальчуган. – С гуманитарным направлением…

– А в наши времена была просто средняя школа… Вон там, на третьем этаже, окна моего класса…

– Там сейчас хранилище дискет! В этом здании почти никто не учится, только аудитория для занятий по философии осталась…

– А скажите-ка, философы, почему у вас спортплощадка такая чахлая? В наши трудные времена и то лучше была.

– А это не площадка! – загалдели они. – Стадион ниже по спуску, а здесь просто дворик! Мы здесь любим играть!

– Ну, это другое дело… А то, я смотрю, турник такой жиденький и кривой…

– Ничего не жиденький, – заступился за турник мальчишка с круглыми щеками и поцарапанным носом. – Хоть и кривой, но любого выдержит… Даже вас… Ой, извините… – Это потому, что похожий на Юджина мальчик толкнул его локтем.

– А чего же вы извиняетесь, сударь? В том смысле, что я уже не гожусь для турника?

Тот виновато засопел поцарапанным носом. А у остальных смешинки в глазах. Но не улыбаются открыто – воспитанное поколение… Меня слегка заело. Этакий школьный азарт.

– А давайте-ка поглядим… – И я пошел в калитку. Они, с недоверчивой переглядкой, за мной.

Я снял куртку, дотянулся до перекладины. И в самом деле крепкая. Я повис на правой руке. Сперва – как мешок. Потом тренированным усилием убрал из тела тяжесть. Подтянулся раз, другой, третий. Сменил руку, выжался на левой. А потом еще с десяток раз на двух руках. Сделал переворот (перекладина застонала, спина, по правде сказать, тоже)… Мальчишки стояли с приоткрытыми ртами. Наверно, слон, забравшийся на кипарис, не удивил бы их так.

Я снова обмяк, грузно спрыгнул, больно отдалось в позвоночнике. Ну ничего… Приложил два пальца к виску, подобрал куртку и зашагал с площадки. Услышал сзади запоздалое «до свидания», а потом неуверенное:

– Наверно, из цирка…

От школы я побрел наугад и вышел к подвальному ресторанчику с милым названием «У нас все есть». Вспомнил, что время обеденное. В ресторанчике действительно было все, кроме посетителей. Последнее обстоятельство особенно мне понравилось, поскольку бармен и два супервежливых официанта-робота (этакие сооруженьица на колесиках, с четырьмя членистыми руками и глуповатыми резиновыми лицами) полностью излили свое гостеприимство на мою персону.

Белое вино и рыбные блюда были восхитительны, хотя я и подозревал, что запеченная осетрина – искусственного происхождения. Обед подвигнул меня на продолжение экскурсии, а улица Ржавых якорей (насколько я помнил – бывшая Первых пятилеток) привела меня к широкому белому зданию кинотеатра «Посейдон».

Показывали вторую серию «Властелина колец» – по старинной эпопее Толкиена. Я зашел: любопытно, какое оно, нынешнее кино? В полукруглом зале распахнулся громадный стереоэкран…

Игра артистов не очень мне понравилась. Была в ней нарочитая трагедийность. По-моему, хоббит не должен вещать как Гамлет. Но технически фильм был сделан отлично. Сумрачные пространства Средиземья дышали в зал древними запахами заповедных лесов и болот. Глубина и ширь были абсолютно реальными. Дикие птицы проносились у лица. А во время одной битвы чей-то меч по-настоящему вылетел из экрана и зазвенел на авансцене. Не знаю, как уж это было сделано.

Фильм был очень длинный. Когда я вышел, уже вечерело. А когда оказался на Корабельной набережной с памятником Парусной эскадре, малиновое солнце тонуло в светлой воде.

Я постоял, посмотрел на закат.

Зажглись фонари. Сзади, в Приморском саду, играла музыка. Старая мелодия Листа, «Грезы любви». Воистину вечная музыка…

Я пошел сквозь полутьму аллей и оказался на площадке перед эстрадой. Узнал это место: эстрада та же, что в прошлые времена, те же каменные львы по краям. Только скамейки другие, с удобными спинками.

К сожалению, я опоздал: пианист уже уходил со сцены… Публика, однако, не расходилась. Ее, кстати, много было, публики. Я с трудом нашел свободное место недалеко от прохода. Посмотрим, какой музыкой тут еще угостят.

Люди вдруг зааплодировали. На освещенную эстраду выходили мальчики. Сразу видно – хор. В концертных костюмах: серые брюки, узкие черные курточки до пояса, пышные жабо. Этакая праздничность и в то же время академизм… Певцов этих здесь, видимо, знали и любили. Пока ребята выстраивались на ступенях в три ряда, аплодисменты не стихали. Лишь когда вышел вперед маленький объявляла, стало тихо. (Так это все знакомо! Аж сердце защемило.)

Голос у мальчишки натренированный – чистый и громкий:

– Дамы и господа! Вас приветствует хор мальчиков «Приморские голоса». Руководитель хора Феликс Антуан Полоз!

Ишь как, «Феликс Антуан»…

Маэстро Полоз вышел под аплодисменты, склонился, постоял так несколько секунд. Качались очень длинные рыжие локоны. Потом он выпрямился. Тонкий, высокий, неулыбчивый. Лицо его мне показалось не очень-то приятным – с тенями под глазами, длинное, но с округлым и дряблым подбородком. Впрочем, издалека не разглядеть…

Сперва исполняли кантату Олега Савченко «Легенда о черном альбатросе». О композиторе таком я не слыхал раньше, но музыка была хорошая и пели мальчишки отлично. И я хлопал вместе с остальными от души.

Потом стройный белокурый солист лет двенадцати прекрасно исполнил «Аве Марию», и публика опять бурно выразила свой восторг. Солист и Полоз поклонились, стоя рядом. Мальчик ушел, а Феликс Антуан Полоз обвел притихшую площадку тяжеловатым взглядом и заговорил. Голос был неожиданно глухой и низкий:

– Почтенные наши слушатели. Я вижу среди вас много знакомых лиц. Следовательно, здесь собралось немало поклонников нашего дружного творческого коллектива. Все, кто знаком с «Приморскими голосам» давно, знают, что я занимаюсь историей хорового пения. Точнее – историей пения мальчиков. Это древнее искусство, оно уходит корнями в глубь тысячелетий, когда чистые голоса мальчиков под сводами храмов просили у разных богов благоволения и помощи в земном бытии… – Полоз говорил, не поднимая лица. Рыжие локоны покачивались у плеч. – Многое из этого искусства дошло до наших дней. Но гораздо больше скрыто в напластованиях времен. Скрыты гимны, молитвы и песни удивительной искренности и красоты, большой теплоты и лиричности… Интуиция исследователя и новейшая техника помогают мне иногда раскапывать крохи этих скрытых от нас сокровищ. Вы помните, конечно, что наш хор уже неоднократно знакомил вас с забытыми произведениями прошлых веков – результатами таких находок…

Полоза слушали в почтительной тишине. Кажется, никто не замечал, что за уважительным тоном кроется этакая снисходительность. Даже еле заметное пренебрежение к сидящим перед эстрадой.

Или мне показалось? Собственно, что я мог иметь к Полозу? Я его совсем не знал, хор его пел прекрасно, и сам маэстро, судя по всему, от души был увлечен этим искусством. И все же, все же… Может быть, царапнули меня его слова о проникновении в прошлое? Но что здесь плохого?

Я отогнал от себя непонятную досадливость. Однако какое-то предчувствие осталось. Ожидание чего-то не такого. Как там, в «Игле», когда вроде бы во всем полное благополучие, но вдруг мы трое – Рухадзе, Дон и я – переглядываемся и ждем. И точно – через несколько минут датчик начинает сигналить, что барахлит вакуумный изолятор…

– Господа, сегодня я познакомлю вас с гостем из прошлого века. В том сумрачном столетии было много непризнанных и забытых талантов. Судьбы их оказались горькими, музыка их до нас не дошла. Среди них – Юлий Александрович Траубе, автор незаконченной оперетты «Остров сокровищ»…

Я, словно на тренажере-антиграве (были полсотни лет назад такие), начал проваливаться в невесомость. Усилием воли задавил в себе жутковатое замирание. Даже мысленно прикрикнул на себя: «Ну чего ты, дурак! Радуйся! Такое счастливое совпадение! Весточка из детства!»

Совпадение?

Ну а чем еще это может быть? Ведь не специально же для меня готовил Полоз такой номер. О моем возвращении знали всего несколько человек…

– Я не называю вам имени солиста, – продолжал глуховато вещать Феликс Антуан. – Пусть для вас, так же как и для меня, это будет просто гость из прошлого. Из того времени, когда только закончилась Вторая мировая война…

Я не смог полностью убедить себя в обычности происходящего. Нервы мои были уже готовы ко многому. И они почти не дрогнули, стало даже как-то спокойнее, когда вопреки всякой логике ожидание сбылось. Когда на эстраду впереди хора вышел… я.