Текст книги "Кораблики, или «Помоги мне в пути…»"

– Что вам угодно, сударь?

– Я хотел бы видеть маэстро Полоза.

– Кто вы, сударь? – осведомился динамик.

– Я… ну, скажем, поклонник творчества господина Полоза…

– Но… – в картавом голосе проступило вежливое негодование, – маэстро не принимает в столь позднее время. Он устал после концерта.

Я понял, что известная доля решительности здесь не повредит.

– Маэстро, возможно, догадается, что если ему наносят визит именно в такой час, на то есть причина. – И добавил уже совсем нахально: – Полагаю, что наша встреча в интересах самого маэстро.

В динамике нерешительно задышали. За дыханием ощутилось пустое пространство, из глубины которого донеслось:

– Отопри, Карлуша, и проводи. Не спорь…

– Вы один? – осведомился динамик.

Это было глупо. Инфракрасный глаз электронного привратника видел, конечно, что я один.

– В полном одиночестве, без злых умыслов и без оружия, – добродушно откликнулся я. И понял, что соврал. Потому что в ту же секунду вспомнил о маленьком ПП – пистолете-парализаторе в заднем кармане. Вспомнил с удовольствием, хотя тут же упрекнул себя в мальчишестве.

Решетчатая калитка звякнула и отошла. Я пошел к дому по хрустящему ракушечнику. Над кустами зажглась цепочка фонариков.

Вышел на крыльцо и заковылял ко мне навстречу кособокий человечек с бабьим лицом и длинными руками: полукарлик-полуурод. Сказал знакомым лилипутским голосом:

– Следуйте за мной, сударь.

Видимо, это и был Карлуша.

Он ввел меня в мягко освещенный зеленый холл. Полоз встретил меня стоя. Он опять был в парике.

Осторожность подсказывала, что не следует называть свое полное имя и фамилию.

– Добрый вечер, маэстро. Позвольте представиться. Петр Питвик, сотрудник лаборатории темпоральных исследований…

Полоз чуть заметно дрогнул лицом, но не изменил брюзгливого выражения. Протянул узкую холодную ладонь. Потом показал на кресло. Молча.

Сели.

– Прежде всего прошу принять извинения за столь позднее и непрошеное появление, – светски начал я.

Полоз принужденно улыбнулся.

– Как сотрудник темпоральной лаборатории, вы наверняка знаете о ценности времени. Я тоже. Посему приступим сразу к причине вашего визита.

Я напряг спину (заболела не вовремя, скотина!) и глянул в глаза маэстро. Они были слегка навыкате, ярко-синие, со стеклянной прозрачностью и оранжевыми жилками на белках.

– Господин Полоз, я имел удовольствие присутствовать на концерте вашего хора и вынес с него самые глубокие впечатления…

Полоз шевельнул губами в чуть заметной недоверчивой улыбке. Слегка наклонил голову.

Я продолжал:

– Все номера безусловно хороши, но самый яркий из них – «Песня Джима». Она запала мне в душу столь глубоко, что возникло неодолимое желание побольше узнать о главном исполнителе…

Полоз мигнул. Я не отводил взгляда от его зрачков.

– Кто этот солист? Как его зовут и где вы этого мальчика нашли?

Полоз наконец опустил глаза.

– Однако же, сударь… Вам не кажется, что ваши вопросы и сам ваш тон отдают некоторой бесцеремонностью? Почему я должен отвечать?

– Думаю, вы догадываетесь, что у меня есть веские причины для вопросов…

– Догадываюсь, что есть. Но хотел бы их знать. Разве это не логично?

Я чувствовал, как нарастает в нем напряжение. И сам я тоже сохранял спокойствие с трудом. Потому что во время всего разговора помнил, знал, ощущал, что в соседней комнате заперт мальчишка. Тот, который необъяснимо связан со мной. И которому, кажется, что-то грозит.

Видимо, пора было идти напролом. Тем более что Полоз опять смотрел мне в глаза – теперь скучновато и уверенно. Возможно, уверенность эту придал Полозу Карлуша: он бесшумно возник рядом с его креслом.

– Да, Карлуша, да, – сказал Полоз, не отрывая от меня глаз. – Немедленно… А потом принеси кофейку…

Что значит «да, немедленно»? Я скользнул взглядом за Карлушей. Но он проковылял не к двери за портьерой, а из холла.

Не знаю почему, но я опять вспомнил о ПП. И шевельнулся в кресле так, чтобы задний карман был посвободнее. В эту секунду резко мигнул в лампах свет. И еще раз… Я вздрогнул. Нервы, черт возьми! А Полоз – тот, наоборот, неуловимо расслабился. И напомнил мне со смесью учтивости и вызова:

– Так какие же у вас причины… господин Питвик?… Я правильно вас назвал?

«Пора», – подумал я. И невольно поднес согнутый палец к губе: почесать под носом, прежде чем сделать решительный выпад. При этом рука зацепилась за лацкан. Я ощутил под ним тяжелый значок. И меня осенило! Словно бы случайно, а может, и не совсем случайно (понимайте, маэстро, как угодно) я отогнул на секунду лацкан – так, чтобы Полоз увидел значок с буквами «ОГ».

Он увидел.

Его лицо посерело и одрябло.

Потом он с усилием улыбнулся:

– Странно… Никогда не думал, что чем-то могу заинтересовать столь солидное ведомство…

– Как видите, заинтересовали, – сказал я, радуясь в душе, что значок «сработал». – Поэтому причины моих вопросов я изложу несколько позже, а пока… Короче, что это за мальчик?

Полоз уже справился с замешательством. По крайней мере, внешне он обрел прежнюю уверенность. Но отозвался покладисто и мягко:

– Вообще-то я крайне болезненно воспринимаю всякое вмешательство в мой творческий процесс. Но вам, разумеется, отвечу… Видите ли, это не совсем мальчик. Точнее, совсем не мальчик…

– А кто же?

– Как бы это объяснить поточнее… Это… скажем так: технический прием. Сценический образ, созданный на основе новейшей концертной технологии… Его следует рассматривать в одном ряду со световыми и акустическими эффектами, не более…

Я не выдержал, сорвался:

– Что вы мелете чепуху! Я отлично видел, как этот «световой эффект» вы везли в машине, а затем впихнули вон в ту дверь!

Я и сейчас был уверен, что мальчик томится взаперти, за этой дверью. Почти физически ощущал его тревогу и горькое непонимание случившегося. Интуиция редко подводила меня, а в такой вот напряженный момент – тем более…

Полоз произнес чуть снисходительно:

– Разумеется, в определенный отрезок времени результат эксперимента обретает некоторую материальную плотность. Но это не более чем плотность кристалла с видеозаписью. И вскоре она исчезает…

Я нетерпеливо дернулся, готовый потребовать: «Ну-ка, покажите мне эту „видеозапись“».

Но тут появился Карлуша. Ковыляя, прикатил столик с кофейником, чашками и сухариками.

– Дорогой мой, – обратился к нему Полоз, – сделай еще одолжение, привези сюда мой хроноскоп… Так надо, – добавил он, уловив на уродливо-бабьем лице Карлуши недоумение. – Я без утайки продемонстрирую господину Питвику свой метод. Во избежание подозрений, которые, видимо, у господина Питвика возникли.

Карлуша уковылял. Полоз разлил по чашечкам кофе. При этом поглядывал на меня сквозь упавшие на лицо локоны парика. Было в его поведении что-то ненастоящее, как эти локоны. Я видел, что он и боится, и в то же время быстро наглеет, а показать старается невозмутимость.

«Подождем с вашими демонстрациями. Сначала – мальчик», – хотел оборвать его я. И в этот момент тихонько завибрировала во внутреннем кармане коробочка радиофона. А я и забыл о нем!

Я вынул капсулу, прицепил к уху микронаушник. И услышал Юджина:

– Питвик! Ты куда канул? Ни слуху от тебя, ни духу…

– Развлекаюсь! – усмехнулся я в капсулу. – Сейчас вот в гостях у маэстро Полоза, руководителя детского хора «Приморские голоса». Слышал о таком?

– Ну, как же, как же, – отозвался Юджин. На мой взгляд, слишком быстро и встревоженно. – А какого… лешего ты там ищешь?

– В силу некоторых обстоятельств… – сказал я небрежно. Это с детских лет Юджина у нас с ним был пароль. Он означал: «Будь осторожен, дело серьезное, не болтай зря» и так далее. Например, когда надо было скрыть от его деда наши излишне рискованные путешествия по развалинам… – В силу некоторых обстоятельств я счел необходимым нанести господину Полозу визит, и он любезно согласился побеседовать со мной… Кстати, если данные обстоятельства покажутся тебе странными или вдруг, не дай бог, прервется связь со мной, у тебя будут все основания попросить у господина Полоза объяснения…

Все это я выговорил, глядя в лицо Полозу. Тот принужденно улыбался.

Юджин – он умница. Не стал сыпать на меня лишние вопросы. Только проговорил:

– Может, мне подъехать к дому этого господина? С кем-нибудь.

Это была мысль! Я так и сказал:

– Это мысль. Подъезжайте. И подождите в машине у ворот. Адрес… – Я вопросительно глянул на хозяина дома.

– Я найду, – быстро отозвался Юджин.

– Отлично! – И я отключился.

Видимо, я все же дал промашку.

Полоз тут же сообразил:

– У меня создалось впечатление, что вы действуете не по заданию ОГ, а, скорее, по личной инициативе.

– Вы полагаете, это меняет дело? – досадливо огрызнулся я.

– Пейте кофе, прошу вас. Уверяю, он не отравлен.

Мы оба посмеялись, отдавая дань шутке. Но едва я взял чашечку, как опять возник Карлуша. Он катил на треноге с роликами длинный черный ящик.

– Спасибо, милый. Иди отдыхай…

Карлуша исчез, а Полоз подвинулся с креслом к ящику. Что-то нажал на нем. Плавно откинулась назад плоская крышка. Я увидел клавиши, кнопки, циферблаты. Эта штука напоминала концертный синтезатор, которые были в ходу у ансамблей в прежние времена (а может, и сейчас тоже, кто их знает).

Полоз оглянулся на меня. Взгляд был теперь тяжелый, без всякой светскости. Голос опять стал глухим. Слова, впрочем, были вежливы.

– Маленькая лекция, если позволите… Надеюсь, вам известны основы теории неисчезающей информации? Той самой, из которой следует, что никакое явление в мире не проходит бесследно – обязательно оставляет тот или иной отпечаток. Разыскав такой отпечаток, можно с определенной степенью достоверности воспроизвести явление, имевшее место в давние времена, и…

– Не утомляйте себя азбучными предисловиями, – сказал я.

– Виноват! Вы же специалист по темпоральным проблемам… Этот прибор, примитивно именуемый мною хроноскопом, настроен на… если можно так выразиться, на проникновение в звуки прошлых времен. Эти времена продолжают звучать в нашем пространстве, эхо их не умолкает, хотя в нашей обыденной жизни мы его не слышим…

Полоз, кажется, вдохновился. Или притворялся? Он согнулся над клавиатурой, опустил голову, быстро глянул на меня сквозь волнистую сетку искусственных волос.

– Хроноскоп проникает в глубь любой эпохи, где раздавались голоса певцов! Уверяю вас, это совсем не сложный прибор. Сложна его программа, на которую я потратил полжизни! Но зато – вот…

Он ударил по клавишам, словно на фортепьяно…

У дальней стены сгустился воздух. В серое облако. Тут же это облако превратилось в полутемную, с цветными витражами и огоньками свечей глубину готического собора. Ощущение пространства было совершенно реальным (как сегодня днем в кино). В пространстве возникла шеренга детских фигурок в длинных светло-серых одеяниях. Дети пели. Сначала мелодия была еле слышной, затем выросла и стихла. Из глубины надвинулось на нас бледное лицо мальчика. Слегка запрокинутое, с острым подбородком, в обрамлении прямых светлых волос. А на длинном натянувшемся горле дрожали крошечные капельки.

«А-аве-е Мари-и-и-ия-а-а…» – тоненько вывел мальчик.

И вдруг все исчезло. Я резко глянул на Полоза.

– Ну и так далее, – сказал он, почти лежа щекой на клавиатуре. – Таким вот образом мой хроноскоп отыскивает во времени нужные эпизоды…

– Изумительно! – искренне сказал я. – Но пока это не более чем стереокино. Голографический эффект. А…

– Да-да! – Он вскинулся, сел прямо. – Следующий этап сложнее. Выбрать исполнителя и… сделать так, чтобы он оказался здесь. Главное – уловить момент, когда мальчик на вершине вдохновения! Все остальное – дело техники! Он появляется у нас и как бы продолжает исполнение своего номера. В звездный час своего концертного творчества!

– То есть вы живьем переносите ребенка сюда!

Он разъяснил снисходительно:

– Не переношу, а воспроизвожу. Здесь материализуется дубликат, запрограммированный лишь на одно – на исполнение своего номера. Когда задача выполнена, результат эксперимента исчезает.

– Как… исчезает? – с усилием спросил я.

– Бесследно. Происходит дематериализация. Примерно через полчаса после исполнения. Ну, бывает, правда, задержка, если молекулярные связи оказываются чересчур прочными. Как сегодня, например…

Как сегодня!.. Значит, там, за дверью с портьерой, сидел взаперти второй я! И он еще не исчез, я чувствовал это! И должен был сгинуть с минуты на минуту!

– Ты же убийца! – вырвалось у меня.

Он так дернул головой, что локоны разлетелись.

– Побойтесь Бога! Кого я убиваю? Это копия, слепок! Все равно что кинопленка! Это… просто мое произведение!

– Это произведение – живое! Оно же дышит, чувствует!

– Да бросьте вы! Оно не более живо, чем фигура на экране! И чувствует не больше, чем граммофонная пластинка с записью голоса! Вы же не станете считать живой пластинку только потому, что она поет?

– Не врите! Я видел – это настоящий мальчик!

– Это зомби! Точнее, аппарат с записью голоса!

«Покажи мне его!» – это, естественно, я должен был потребовать немедленно. И… струсил. Да. Мысль, что увижу сейчас себя, живого Петьку Викулова, заставила замереть душу. А от мысли, что этот Петька может исчезнуть у меня на глазах, стало жутко. Пряча страх, я сказал небрежно (хватило сил притвориться, черт возьми!):

– И вы не боитесь ответственности, господин Полоз?

Он картинно поднял брови.

– За что?!

– Вот за это… за всё. Конечно, вы гениальный изобретатель. Но формула, что гений и злодейство несовместны, в данном случае сомнительна.

Он расслабился, снисходительно улыбнулся:

– В каком Уголовном кодексе вы найдете статью, которая объявила бы меня преступником? Любой служитель муз вправе создавать художественные образы. И чем живее образ, тем больше успех…

– Существует международная конвенция! О запрете воспроизводить живые существа искусственным путем! Без особого разрешения.

– Опять вы о том же! «Живые»… Кто докажет?

– А как вы объясните появление на концерте певца, который потом бесследно исчезает?!

– Так и объясню! Киноэффектом высокого уровня!

– У вас потребуют доказательств!

– Ну и докажу!.. Или… – Он вдруг кулаками прошелся по клавиатуре и уперся пальцем в крайнюю клавишу.

Хроноскоп тонко загудел. А Полоз проговорил с горьким торжеством:

– Вот и всё! Аппарат, к сожалению, испорчен, программа стерта. Жаль, конечно, воспроизвести ее будет нелегко. Зато нет никаких следов моей «преступной» деятельности… господин Питвик.

– Есть! – Я встал. – Отоприте вон ту дверь. Я знаю, что мальчик там. И надеюсь, он не исчезнет до приезда свидетелей. И… не советую шутить, господин Полоз. – Я незаметно тронул задний карман.

Полоз тоже встал. Сказал сочувственно:

– Нет там никакого мальчика. Уже нет… И как не вспомнить старую фразу литературного классика: «А был ли мальчик?…»

– Откройте дверь!

– Охотно. Вы сможете убедиться в отсутствии… предмета нашего спора. А также в том, что нет там другого выхода, через который он мог бы исчезнуть.

Полоз шагнул, отдернул портьеру, повернул ручку. Театрально толкнул дверь:

– Прошу!

Я тоже шагнул к двери.

Мальчик в комнате был.

3

Испуганный, съёженный, он прижимался к стене и суетливо кутался в плед, видимо сорванный с кресла. Такими клетчатыми пледами была укрыта здесь мягкая мебель.

Я впервые близко увидел его лицо – горестное, растерянное – и узнал себя сразу. И резануло по сердцу.

Петька метнулся по нам сырыми глазами и сказал сипловато, боязливо, но с остатками мальчишечьего гонора:

– Что вам от меня надо?… Где моя одежда?

Из-под пледа внизу торчали босые ноги, а вверху – голое плечо.

– Почему он раздет? – резко спросил я Полоза.

Тот был растерян, перепуган без притворства. Парик на нем перекосился.

– Это… да, это бывает… Одежда иногда исчезает раньше, живая материя сперва сопротивляется… Но… его тоже не должно быть… уже…

Я скрутил свою ненависть к Полозу и спросил у Петьки:

– Что с тобой случилось… малыш?

Он почуял ласковую нотку и, кажется, душой потянулся ко мне, как к спасителю.

– Я не знаю! Вот он… привел сюда. Сказал: скоро поедем домой. А потом тут что-то… Меня выбросило из кресла. И как ударит по ногам… И одежды нету…

Я глянул под ноги. Пол был из металлических плиток с выпуклым узором. Как в соборе или вестибюле старинного дома. И вообще в комнате было что-то от сумрачной часовни. Восьмиугольное замкнутое помещение с глухими узкими нишами вместо окон. Только мебель – современная, низкая, разлапистая.

Я, не скрывая, переложил ПП из брючного кармана в просторный карман куртки. Сказал очень ровно, чтобы не заорать:

– Господин Полоз, не откажите в любезности, сядьте вон в то кресло, подальше от двери…

– Да, но…

– Сядьте, господин Полоз… – Я опустил руку в карман. – Вот так, благодарю вас. Ваше присутствие здесь, надеюсь, остановит Карлушу в желании повторить фокус с рубильником…

– Какой фокус? – прошептал Полоз, нелепо проваливаясь в мякоть кресла.

– Тот, когда на пол дается напряжение. Чтобы «материя» стала неживой и поскорее исчезла. Не так ли?… Вы не знали, что у нас с Петушком от рождения иммунитет на удары тока… – И я опять повернулся к Петьке: – Не бойся, Петушок. Я пришел, чтобы забрать тебя отсюда.

Никакой он был не зомби, не дубликат, не биоробот! Он был настоящий Петька! Изумленно вскинул мокрые ресницы:

– Откуда вы меня знаете?

– Потом объясню… Я про тебя все знаю.

Он опять прижался к стене – испуганно, недоверчиво.

– Правда, – улыбнулся я как можно добродушнее. – Абсолютно всё… Даже то, что у тебя на левой лопатке «гусиная лапка»…

И тут я испугался: вдруг родинки нет? Шагнул к Петьке, потянул вниз край пледа на плече. Петька дернулся. Но я успел заметить на острой лопатке гусиный след. И еще одно успел – самое главное! Коснувшись на миг горячего мальчишкиного плеча, понял окончательно, что Петька настоящий, живой и что никуда он не исчезнет!

А он, шарахнувшись, потребовал – все еще со слезинкой, но дерзко:

– Отдавайте мои штаны и рубаху!

Я посмотрел на Полоза.

– Вы напрасно считаете, что… – начал лепетать он.

– Есть у вас одежда для мальчика?

– Ну… откуда же? В доме нет детей…

– Черт возьми! Хотя бы концертный костюм!

– Но они все в костюмерной… Если хотите, я пошлю Карлушу. Но это будет непросто, потому что…

– Если Карлуша сунется из дома, его пристрелят, – сообщил я. И вынул радиофон. – Юджин! Ты где?

– Только что подъехали. Я, Горский и Виктор. Войти?

– Пока не надо. Никого не выпускайте из дома. В силу некоторых обстоятельств…

– Ясно… – сказал он слегка растерянно.

– Мы скоро сами выйдем, Южик… – Я убрал радиофон, опять сунул ПП в брючный карман и скинул куртку. – Петушок, надень пока вот это. – Положил куртку ему на плечо и отвернулся, спиной загородил Петьку от Полоза. Я ведь помнил, каким стеснительным был в детстве.

Полоз вдруг сказал, дрябло двигая подбородком:

– Зря вы все это. Он… то есть объект ваших забот… протянет не больше десяти минут. И… растворится в пространстве.

Я подошел, остановился перед ним. Между нами был низкий столик. Я уперся в полированное дерево кулаками, сказал шепотом, сквозь зубы:

– Тогда и ты растворишься. Следом… Клянусь!..

Он понял, что я не шучу. Опять посерел…

– Впрочем, не бойся! – усмехнулся я, ощутив толчок ласковой печали. – Никуда Петька не денется.

– Откуда вы его знаете? – прошептал Полоз. – Это невозможно…

Что мне было терять? Да и злость подкатила так, что через край.

– Знаю потому, что ты, сволочь такая, вытащил сюда из прошлого меня самого…

Полоз, наверно, с минуту сидел с отвисшей губой. У меня за спиной суетливо возился с курткой Петька. Мой злой шепот он едва ли слышал. А если и слышал, то не понял.

Полоз опять пролепетал:

– Это невозможно… Это середина прошлого века.

– Вот именно. Тогда мне был двенадцатый год. А потом, через сорок с лишним лет, я ушел в Пространство на «Игле» и вернулся лишь вчера…

Он, видимо, слышал про «Иглу». Как-никак, он был связан с темпоральными проблемами, иначе не сумел бы склепать свой хроноскоп. И главное – он сразу поверил. А поверив, он вдруг приободрился. Наверно, от того, что разъяснил для себя загадку.

– Кто же мог подумать… господин Питвик. Такое невероятное совпадение. Один шанс из миллиона… из миллиарда. Почти сто лет прошло, да и город совсем другой…

Петька перестал возиться. Я оглянулся. Он, запахнув балахонистую куртку, вопросительно и тревожно смотрел на меня.

– Сейчас поедем отсюда, Петушок… – И снова я глянул на Полоза.

Он сказал совсем уже по-деловому и примирительно:

– Вы напрасно гневаетесь на меня. Разве я хотел причинить вам зло?… Это дикая случайность. И я вижу для нее лишь одно объяснение…

– Какое? – спросил я машинально. Вообще-то наплевать мне было сейчас на его объяснения.

– Боюсь, что с научной точки зрения неприемлемое. Но пока единственное… Когда вы увидели мальчика на сцене, то так потянулись к нему… душой, что душа ваша… или частичка ее… если, конечно, вообще верить в существование души… переселилась в него… Этим и объясняется его… гм… стабильность…

Я, видимо в отличие от Полоза, верил в существование души. И опять оглянулся на «стабильного» Петьку. Снова сказал:

– Сейчас…

А Полоз вдруг совсем тихо, но очень деловито заявил:

– Имейте в виду, мы оба одинаково завязаны в этот узел. И распутывать его надо вместе.

– Нет уж, маэстро! Распутывать… а вернее, выпутываться вам придется одному.

– Значит, вы оставляете мальчика мне? – не то испугался, не то обрадовался он.

– Вы что, рехнулись?

– Но тогда… что вы с ним будете делать?

– Это уж мои проблемы.

– Но… кстати, зря вы пригласили ваших… коллег. Впрочем, они еще ничего не знают. А мальчик… – Полоз вдруг нагнулся ко мне близко-близко. Жилки набухли в белках глаз. Он смотрел снизу вверх, будто из норы. – Это минутное дело. Совсем безболезненная инъекция, и… у меня есть аннигилятор. Никаких следов…

Я подался назад, как если бы мне к лицу придвинули мусорный бачок. И сказал от души:

– Только естественное отвращение мешает мне дать вам по морде. Долго потом отмывать ладонь.

Он поморщился. Ответил пренебрежительно и вроде бы сочувственно:

– Все равно дитя протянет не больше суток. Вы окажетесь в нелепом положении.

– Я уже сказал вам: в этом случае немногим дольше протянете и вы.

– А правосудие? Вы, очевидно, незнакомы с его нынешним уровнем…

– А я и не буду знакомиться! Я всегда могу уйти на «Иглу», и кто достанет меня там? А вернусь, когда нынешнее ваше правосудие канет в историю… Но, думаю, в этом не будет нужды. Думаю, мы с Петькой в любом случае переживем вас…

И я встал. И со злорадством почувствовал, в каком смятении, в какой панике оставляю Полоза.

– Идем, Петушок.

Он не спросил куда, не спросил зачем. Чуть оттопырил губу и мотнул подолом:

– В этой хламиде?

– Мы поедем в машине. К тому же многие мальчишки ходят в таких хламидах, здесь это мода.

– Где это – здесь? – сказал он с прорвавшейся тревогой.

– Я все объясню. Не бойся, и пойдем… – Я взял Петьку за плечо.

Он послушался. Мы пересекли холл. От двери – боком, словно краб, – шарахнулся и засеменил прочь Карлуша.

4

Машина ждала нас у ворот. За рулем – Юджин, рядом с ним – Виктор. На заднем сиденье – Митя Горский. Он распахнул дверцу. Я подтолкнул Петьку. Он послушно забрался на сиденье, уселся между Митей и мной. Поехали.

– Ну? – сказал Юджин.

– Всё в порядке, – сказал я.

– Куда прикажете? – спросил он официально.

– Домой.

– Домой ко мне? – шевельнулся Петька.

– Пока ко мне. Твой дом, к сожалению… далеко. Я все объясню…

Объяснять надо было не только Петьке. Я чувствовал, как и Юджин, и Митя, и Виктор прямо-таки излучают вопросы. Тогда я сообщил спине Юджина:

– Полоз держал мальчика взаперти. Я узнал это… в силу некоторых обстоятельств. Подробности потом. Не удивляйтесь.

Митя проговорил не оборачиваясь:

– Не удивляемся. О Полозе слыхали кое-что и раньше.

– Думаю, что слыхали не всё. Это тип таланта небывалого. Но и сукин сын… Главное, однако, сейчас накормить и уложить Петьку спать. Чтобы он успокоился и отдохнул.

– Но я не хочу спать! – дернулся Петька. – Я вообще не понимаю! Почему ночь? Был день, и вдруг сразу… темно…

– Расскажи подробнее, как ты попал к Полозу, – осторожно попросил я.

– Не знаю! Я пел в нашем саду на эстраде. Потом что-то вспыхнуло… Ну, будто солнце на рельсах… И я… рядом с этим дядькой, с Полозом… Он говорит: «Мы приглашаем тебя выступить с нашим хором. Споешь – и я отвезу тебя домой». А сам… в эту тюрьму меня…

– Постой! А ты не удивился, почему оказался здесь? Не испугался?

– Я… не знаю. Я будто во сне был. Только хотелось петь, вот и всё… А очнулся, когда он меня уже к машине вел… Я где?

– Это город Византийск. У моря, Петушок… – вздохнул я. – Видишь, занесло тебя. Ты не удивляйся, бывает…

Он отозвался довольно спокойно, хотя и непонятно:

– Вот, значит, как… Это когда скрестились рельсы… А я думал, что догоню маму…

«Никогда ты уже не догонишь маму, бедняга», – подумал я. И стало мне так жаль его, словно я сам осиротел и затерялся в незнакомом мире.

А Петька держался спокойно. Даже чересчур спокойно. Неужели я на его месте вел бы себя так же? Не верится… Впрочем, кто знает? Хотя и кажется, что я хорошо помню себя мальчишкою, но все же столько лет прошло…

Юджин спросил сдержанно:

– Что же все-таки случилось? Хотя бы без деталей…

Тогда я сказал:

– Темпоральный перенос дубликата с матрицы на сотню лет. Небывалая вещь, но факт. Полоз умеет многое…

– Великий Хронос… – вполголоса отозвался Юджин и даже слегка вильнул рулем.

Остальные промолчали.

Петька ничего, конечно, не понял. И вдруг насупленно поинтересовался:

– А там, куда мы едем, кто-нибудь есть?

– Да. Там… тетя Карина.

– А… куртку там снимать не надо?

– Елки-палки!.. – охнул я. В самом деле! Что скажет хозяйка, когда я привезу мальчишку, на котором, кроме моей куртки, ни лоскуточка. – Братцы! Можно где-нибудь сейчас купить одежду для мальчишки? Петьке нужен фрак и панталоны, чтобы представиться мадам Карине. У Полоза-то я его забрал… в натуральном виде.

– Делов-то, – сказал Митя. – Юджин, сверни на Изумрудную…

С безлюдной слабо освещенной улицы мы выскочили на шумную Изумрудную. Здесь огни и рекламные вспышки, словно оправдывая название, сияли в основном зеленым светом.

Юджин остановил машину у похожего на громадный, освещенный изнутри аквариум универмага. Это был магазин «Пиноккио», о чем сообщала огненная надпись – она искрилась и бегала вокруг фигуры длинноносого человечка.

Петька выбрался из машины и задрал на рекламу голову. Кажется, забыл обо всем. Ничего похожего он не видел в своем древнем и захолустном Старотополе. Вся эта иллюминация обрушилась на него неожиданной сказкой. Мы с Митей взяли его за руки.

Несмотря на поздний час, народу в магазине было немало. В том числе и взрослых с детьми. Увидев мальчишек в таких же, как у него, куртках, Петька перестал испуганно ёжиться и вертел головой.

Было на что посмотреть пацану из районной глуши прошлого века. Кружились под потолком звездолеты, компания электронных клоунов играла на флейтах и барабанах, эскалаторы, переливаясь огоньками, несли на этажи пестро одетых людей. Какие-то цветные конструкции рассыпались на кубики, зажигали громадные цифры и складывались в мозаики. Совершенно настоящий зеленый динозавр выплевывал в прохожих разноцветные воздушные шарики. А Пиноккио сидел у динозавра на шее и махал тощими ногами в остроконечных башмаках. Башмаки время от времени срывались с ног, но не долетали до пола, а взрывались над головами покупателей яркими фейерверками…

Признаться, я и сам глазел кругом, как дитя. В «мое» время, перед уходом «Иглы», таких чудес тут еще не было.

Один Митя остался деловитым. Взглядом закройщика поглядывая на Петьку, он набирал на пультах комбинации цифр и ловко подхватывал пакеты, которые падали из небольших овальных люков (над люками не забывала зажигаться надпись: «Спасибо. Приходите снова»). Потом мы пришли к примерочной кабине.

В кабину Петька нас решительно не пустил. Но через минуту, уже в трусиках и майке, высунулся и виновато сказал:

– Как тут это… – Он вертел в руках тетратканевую безрукавку со спутанной шнуровкой.

Митя ловко помог ему одеться и застегнуть на ногах магнитные пряжки сандалий. Объяснил мне с удовольствием:

– Не забыл еще, как облачаться в школьную амуницию.

Петька пощупал блестящие клепки на шортиках, подергал шнуровку. Недоверчиво поднял глаза.

– У вас, что ли, вот в таком в школу ходят?

– Именно, – лаконично отозвался Митя. – А у вас?

– Какая-то… заграничность. Задразнили бы…

Черт меня дернул за язык:

– Еще бы! Особенно вредный Нохря…

Петька метнул в меня испуганный взгляд и съёжился. Будто от нового страха. Когда шли обратно, он уже не смотрел по сторонам. И в машине молчал (а я проклинал себя и не знал, что сказать). И вдруг Петька всхлипнул.

– Ты что, Петушок? – дернулся я.

Он сказал со звонким отчаянием:

– Я так не могу! Объясните мне всё! Что вы в загадки играете!

Митя быстро обернулся ко мне:

– Питвик, надо объяснить. Иначе он перегорит: он весь на нервах. Это я как врач говорю… Юджин, останови.

Машина остановилась. Мы были на каком-то пустом окраинном бульваре. У дороги стояли кипарисы, за ними была набережная.

– Вам лучше бы пройтись пешком, – посоветовал Митя непривычно строгим докторским тоном.

А я вдруг опять как бы подключился к Петькиным нервам. Ощутил всю его тревогу, смятение, непонимание.

– Пойдем, Петушок…

Мы вышли под свет зеленоватого фонаря. Петька посопел, повертел головой и неожиданно показал подбородком в сторону набережной:

– Там море, да?

– Да…

Он шмыгнул носом.

– А можно, мы пойдем туда?

– Ребята, вы уж подождите нас немного. С полчасика, – виновато попросил я.

– Да уж подождем! – хмыкнул Юджин.

Мы прямо сквозь кусты выбрались к парапету. Море было темным, в нем лишь изредка мелькали огоньки, и слева, на мысу, вспыхивала каждые три секунды белая звезда маяка. Сильно пахло водорослями. И опять я услышал трели неуемных цикад. От каменной площадки вели вниз крутые ступени. Фонарь издалека высвечивал там нагромождения прибрежных камней. Иногда накатывали из тьмы еле заметные пенные гребешки.

– Давайте спустимся, – прошептал Петька.

Я взял его за руку. Мы пошли по ступеням, а потом пробрались почти к самой воде. Устроились на плоском камне. Петька охватил коленки, придвинулся ко мне плечом, помолчал. И опять шепотом сказал:

– Ну…

– Что?

– Говорите.

5

Здесь, в тишине и сумраке, на меня навалилось ощущение тяжкой нереальности. До этой минуты я в суете и хлопотах о Петьке почти забыл, кто он такой. Казалось, просто мальчишка.

Ну, вроде неожиданно свалившегося на голову родственника. А теперь… неровно забухало сердце. Нас было здесь двое, и каждый был – я…

И все же он был маленький, а я – взрослый дядька. И я отвечал за мальчишку.